Записки инвалида - 1

Записки инвалида
Запись первая
Во двор спустился джентльмен нашего подъезда дядя Грачик. В костюме стального цвета, на этот раз без галстука, но в сандалиях–"наликах". Кандидат наук и высокий и прямой мужик, крепко связанный с деревней. Любит борщ в океанской тарелке и сырое мясо на столе. Десять лет назад он продал свою "шестерку" и купил маленький грузовик. Где-то в районе озера Севан у него оставалась дача. Там он разбил пасеку, и в эти годы целыми  неделями проводил на своей фазенде. Продажа меда приносила ему неплохой доход. Мне всегда верилось, что, дойдя до последнего предела своей трудовой крестьянской жизни, он, как многие чеховские герои, продолжает тосковать по университетской жизни, по науке, по своей диссертации (что-то о сельском хозяйстве), по Москве (тогда все защищались в Москве). С другой стороны, возможно, всю свою науку он воспринимает как сон, как часть своего крестьянства, в котором он сделал все что нужно, чтобы переехать в город и получить хорошую квартиру. Он с особенной подозрительностью следит за своей невесткой, проживающей в его доме, подслушивает ее телефонные разговоры и выглядывает с балкона, когда та выводит погулять своего ребеночка, его внучку. А сын его, бухгалтер по специальности, работает телохранителем и личным водителем у одного олигарха. А дочь его тоже не работает экономистом – стране хватает экономистов и юристов – и постепенно становится сварливой злой женой, сидящей на шее мужа. 

Пока рано и прохладно, часов в девять утра, Нелли выводит погулять свою дочку. Она невестка дяди Грачика. Сегодня сыро от ночного дождя, но солнце начинает выпаривать асфальт и становится душно. Ей можно погулять несколько минут, полчасика. Во дворе пусто, постепенно появляются торговки зеленью и фруктами, но даже к ним она не подходит. Ей не дают денег на жвачку себе. Покупать фрукты не ее забота. Нелли стоит прямо под своим балконом и не смеет поднять голову, чувствуя следящее око свекрови, которая не рискует свеситься с балкона и смотрит сквозь стекло.
Как ей одиноко. Должно быть, она сменила одну тюрьму на другую. В своем дворе детства она могла ходить за покупками, а здесь она освобождена и от этого удовольствия. В своем дворе было также пусто и скучно по утрам, но там были знакомые соседки, а здесь и после двух лет жизни нельзя ходить по соседям. Муж пропадает на работе целыми сутками. И, скорее всего, изменяет. Дочка растет вся в бабушку – такая же упитанная, и в дедушку – скрытная. Словно бы они и родили это дитя. Это она для себя выходит погулять.

Есть в нашем подъезде еще одна удивительная семейка. Мара, худая, высосанная женщина, ее муж, молчаливый и грубый тип, кажется, Геворг. Трое сыновей и одна невестка, один внук. И все это помещается в трехкомнатной квартире на девятом этаже, под крышей. Их зовут: Геворг, Мара, Арсен, Самвел, Гокор, Сусанна, двухлетний Сасун. Но есть еще – Линда, красавица, востроносая лайка. Считается, что собакой занимается Самвел, он же до безумия любит ее. Она не любимица семьи, нет, она – настоящее божество, и трогать ее не имеет права никто. Даже когда находит потемнение разума. С появлением малыша Линду перевели на крышу. Она по вечерам тоскует и трется в потолок гостиной.
Я бы не сказал, что они живут в тесноте, они живут друг в друге. Стены им не помеха, замкнутости они не ощущают, зато свободно переходят друг в друга и обживаются в душе, ночуя – в одной комнате, на двух кроватях, в одном теле – по трое. Драки происходят на лестничной клетке и во дворе. С выдержанной периодичностью. Они сбрасывают с шеи вампира, или вытряхивают внутренности своего тела, или вдруг ударяются сердце об сердце. Когда кто-нибудь полезет за свежим воздухом в открытую форточку и перекроет кислород, оставив другого со своим запахом, то случаются скандалы. Не скандалы, а возвращается маятник отмщения, проходя кулаками по лицам, по ребрам, по мягкому (живот жены). Дерутся: отец со страшим сыном, старший брат со средним, средний с младшим, – соблюдая старшинство и график мирной жизни. Главным зачинщиком становится старший, Арсен, он как выпьет немного, устраивает кипиш с взрослыми людьми во дворе, он же бьет свою жену, а отец – его, заступаясь за невестку. И драки – отменные, со звонкой руганью от беспамятства, которая слышна на весь квартал. Отец работает таможенником в аэропорту, ходит в темно-синей униформе с дубовыми листиками. Мара нигде не работает, никуда не выходит, но шьет и обшила всех соседей. Остальные не работают. Работает ли Самвел, не знаю, но целыми днями  он со своей Линдой то во дворе, то на трассе, где есть газоны и несколько деревьев. Со своей собакой он гуляет, то есть занят самым благородным трудом.

Над нами семья темного происхождения: армянская или езидская. Худые и некрасивые, тупые и необразованные. Глава семьи Гокор служит в тюрьме и подчиняется своей жене. Сусанна, жена, у него деньги ворует из брюк, когда тот спит. Совместно держат магазинчик в подвале соседнего дома. Подобных торговых предприятий у них было несколько. Муж привозит товар из Садахлы, жена, чтобы стать миллионершей, взвинчивает такие цены, какие только в центре, и то если хорошо поискать. А затем никак не может собрать долги. Все предприятия держатся не более двух месяцев – все вылетает в трубу. И им почему-то долги никогда не отдают. Однажды всем подъездом спасали ее (и нижние) затопленную кухню. На воде плавали плоские коробки болгарских конфет.  Товар погиб, и кто-то стал давать крутившимся здесь ее девчонкам испорченные конфеты. И тут Сусанну чуть удар не хватил. Конфеты отобрала и от злости ушла куда-то. Как-то она училась на маникюршу и работала в местном салоне красоте, но распугала всех клиенток. Это было ее единственное образование и официальная работа. Можно поставить и первую запись в трудовой книжке, но она не знает, что это такое.
А детей своих, не в пример себе и из зависти другим семьям, отдала учиться в частные, как она говорит по старинке "кооперативные" институты. Для старшей выбрала один из дорогих – российский филиал университета туризма, где она почему-то учится на экономиста. Так говорила дочь-студентка, понимающая русский язык на уровне эстрадного репертуара современной песни. Может, она думает, что учится на экономиста, ибо мать считает, что финансисты и бухгалтеры – самые обеспеченные люди. А может быть, и ошиблась вузом. Когда получит диплом – узнает.
Средняя немного умнее своей сестры и хочет пойти по стопам своей матери в салон красоты. Ей пока удается высушивать феном волосы, немного подкручивать локоны и давать кое-какие советы. Она уже подрабатывает. Ее вызывают женщины нашего подъезда, которым лень после горячего купанья сушить волосы.
А младшая, вероятно, умнее всех, так как совсем не думает учиться. На двойках она уверенно перешла в шестой класс.  До сих пор я не знаю, какую из них как зовут. Своей худобой, кривизной и скелетом лица они похожи на вымерших грызунов. Мать их никогда не кормила, занятая делом. Иногда подкармливали соседи, смотря к кому они сумели навязаться. Как они выжили – неважно. Кухня всегда была в их распоряжении, и они ее только прибирали, переходя из одного возраста в другой.  Плюс еще лакомство в неограниченном количестве – непродающиеся турецкие печенья, которые горят, как сухой спирт. Дети на них и похожи: тонкие, крошащиеся и вредные.

Меня всегда интересовали здоровые семьи, здоровые и богатые люди. В моем понимании здоровье не отделимо от богатства: и то и другое никогда не зарабатывается, а даруется. Иначе – работая на богатство, подкосишь здоровье. Есть в этом какая-то таинственная закономерность. Меня никогда не интересовало, сколько получают люди. Самое главное я улавливал по лицам: много или мало. Хватает или как раз  таки еле-еле хватает, сводит ли человек концы с концами или уже по вечерам, возвращаясь с вечеринки, заказывает такси. Не интересовала меня и средняя норма. Своей жизнью я подготовлен или к крайней нищете или к чему-то, что по необъяснимой пока шкале забирается много выше средней отметки. Это даже обидно для человека, я думаю, знать, сколько ему нужно, чтобы жить в "средних условиях". Это значит, иметь и "средние потребности" и "средние желания". Это унизительное заблуждение демократических цивилизаций. В крайнем случае подразумевается, что "средний класс" – это такой человек, который не прочь стать богаче, но, уважая государство и блюдя закон, выполняя свой гражданский долг, сдерживается и помещает себя в стеснительное положение добровольно.

Вот одна из богатых и благополучных семей – на восьмом этаже, как раз под вышеописанным бедламом.
В годы перестройки отец, Павлик, блистал и купался в роскоши. Миф о мраморных унитазах и хрустальной люстре в туалете в его доме стал реальностью и средством самоутверждения. Работал он мало, в государственных учреждениях, затем в государственных кооперативах и фирмах, на бледных должностях соучредителей и компаньонов. Чем конкретно занимается – не знаю, нет фантазии выдумывать. Каков его вклад в дело – не ясно. Но результаты трудов – в мраморном унитазе и хрустальных люстрах. Тогда еще, только переехав, в новом доме, он провел паровое отопление под паркетом в гостиной и спальнях. Эта акция не выдержала испытания, трубы прорвало и затопило все восемь этажей внизу. Мы въехали в квартиру с развороченным от наводнения паркетом и со слезшими со стен обоями. Пришлось начинать ремонт заново.
Позже, в годы разрухи и бессветицы, он хорошо держался на плаву. Купил вторую машину, новый "москвич". Впоследствии, первую продали. Жены его, тети Греты, ни разу не видел – домашняя тень. Сейчас он стар, редко выходит. Сделал себе дорогостоящую операцию на сердце. Но изредка выходит, и тогда он сноб и аристократ – в голубом костюме и с шелковой косынкой за воротником. Помню время, когда у него "москвич" стоял в ремонте, и он утром поджидал своего соседа, чтобы вместе на его машине поехать на работу. Будучи по положению выше соседа, дядя Павлик терпеливо ждал во дворе, искоса поглядывая на шестой этаж, – когда же спустится. Иногда открывалась форточка, и детский голос говорил, что папа уже уехал. Он оставался в прежней позе, не зная, куда идти, домой или на остановку. Но на лице, в обвисших подглазьях и веках, рисовалась обида – вот, понимаешь, спустился, лифт не работает, можно было предупредить и т.д.
Сын его – бывший аспирант, с лицом интеллигента 70-х годов, с облегающей скулы шатеновой бородой, как у "физиков" и "лириков". Умница с редкой щедрой душой. Работает в киностудии и на телецентре звукооператором. Я не думаю, что это компромисс с жизнью. Скорее всего, он нашел работу по специальности и по душе. Настоящая творческая личность в моих глазах. Своих детей у него двое, с женой ходит под ручку, дворовых детей одаривает шоколадками и печеньем – это у него как закон. Но дети его боятся, и не без оснований. Я сам его избегал, хотя он со мной вежливо и учтиво здоровается, чувствуя и во мне какой-то творческий потенциал. И только совсем недавно узнал, что про него говорят. А говорят вещи, несовместимые со здравым смыслом. Ой-ли? Что он вечно "под дозой", под настоящей дозой, накурен анашой или даже колется. Во всяком случае, частенько выпивает, без пива никак не обходится, в подвальном магазинчике на него завели отдельную тетрадь по учету долгов. И все женщины хвалят его характер, золотая душа, и, как мораль в сериале, выводят грустное заключение о пропащей судьбе этого парня. Эти разговоры, в которые я однажды внезапно был втянут, просто почву выбили из-под меня в моей уверенности о здоровье этой семьи. Я вижу, как они с женой, нежно прильнув друг к другу, выходят из дома и, обогнув гаражи, идут к остановке на общественный транспорт. Такое случается редко, но случается. И идут к дальней остановке. "Наверное, в поликлинику", – думаю я, и цепь тайных событий обволакивает меня.   


Если меня кто и радует, так это дядя Аркадик, шестой этаж. Вот это совершенно иная семья. В частности, по языку. У них еще сохраняется колорит бакинского наречия, муж и жена еще говорят друг с другом по-русски, а среднего сына за нестрогий черный цвет волос и выговор до сих пор называют "кяжем" (рыжий) и "русом". Но они переехали в Ереван задолго до событий 90–х годов, и дети родились уже в Армении и ходили в армянскую школу. Однако, вот, не выводится этот акцент, и они с ним мирятся как с телесным дефектом. Тоже, выходит, нездоровые люди.
Люди тихие, неслышные, выдержанные и благоразумные. В них процветает красота благородства и открытости. Они очень добры и отзывчивы. Вот, дядя Аркадик, директор пустующего химического завода, который когда-то подвозил аристократа Павлика, стоит во дворе и со слесарем-самоучкой обсуждает устройство вентиля. Он – ходячий кладезь советов и знаний в области техники. Но в своей квартире гвоздя не забьет, не то что ремонт провести. Все есть для ремонта: и деньги собраны, и материал достали качественный, и квартиру купили для детей, и стиральную машину-автомат, и прочую бытовую технику приобрели, и мебель есть, только почему-то ремонт откладывается. А квартира требует ремонта. На входной двери вместо звонка – змеиный раздвоенный язык проводки. В ванной – в постмодернизм бетонных стен. На кухне – тапочки пропадают в завалах мешков. Слаб он, болеет, на легкие операции ходит. И усталость от жизни набрасывает на него тень флегматичности. Лучший отдых – беззаботность. Лучший досуг – лень. Это совершенно не по-армянски, поэтому я и говорю, что семья иная.
И только женская половина чуть нервнее и деятельнее. Жена дяди Аркадика в одно прекрасное утро как жахнет русским матом – это у нее не сошлись контакты или что-то не так замкнуло. Но эти срывы случаются редко, когда двое мужчин-сыновей топчутся на кухне и лазают по холодильнику в поисках перекусить. Дочка бегает по репетиторам и заботой о своем просвещенном будущем пытается скинуть природную материнскую дородность.