Записки инвалида - 4

Запись четвертая
Хачик – беженец. До 1988 года он жил в мирной стране. Служил на флоте, был в партии, работал парторгом на военном заводе в Кировабаде. Он был советским человеком и жил едва ли выше среднего. Был собственный дом, но не было машины. С другой стороны, он мечтал получить квартиру хотя бы в четырехэтажном доме с газопроводом и водопроводом. Все относительно. Кировабад – второй по величине город в АзерССР (азер-сэсэр), но по вечерам их окраина обрывалась прямо в лающие звезды, и бежать не было никакой возможности жили они на окраине, не отличимой от грязной  деревни.
У него росли трое детей. Мальчик, девочка, мальчик. Он с любовью растил своих детей. Он не знал, куда пойдут учиться его дети, и поэтому собрал большую библиотеку книг на восемь тысяч по юриспруденции и истории, по медицине и психологии. "Художественная" часть его библиотеки была роскошной и редкостной и все же занимала скромное место среди специальной и научной. Библиоманией страдал народ в последние годы Советской власти. Книги были в принципе доступным дефицитом, средством самоутверждения обывателя. Ночные стояния в очереди за Чарльзом Диккенсом и Александром Дюма. Доходили до изуверства – книги на стеллажах протыкали металлическими штырями, чтобы никому не давать и не вытаскивать с полки. Хачик был не из таких. Он сам читал и готовил к будущему своих детей, которые – он это знал – вырвутся из этого города, населенными потенциональными убийцами, и войдут в иную жизнь. Дети только начинали читать, как рухнул мир.
Наряду с библиотекой, у него была едва ли не единственная в Союзе коллекция музыкальных записей. Классика, виниловые диски, магнитофонные записи, раритет, доставляемый прямо с фирмы "Мелодия". Но главное то, чего не было ни одного меломана: зарубежные диски и кассеты с западным роком. Самая свежая новинка тотчас появлялась у него. Парторг, он рано ушел от станка и совмещал свою должность "бдящего ока" с заботой о просвещении в качестве "массовика-затейника". Он умел говорить и убеждать, спорить и выслушивать. В просветкультурные часы бесед он крутил "Pink Floyd" и "Led Zeppelin". Его уважали, и чекисты, и военные инженеры, и отпетые хулиганы, взятые им на перевоспитание. Азербайджан – едва ли не самая интернациональная республика в Союзе. Здесь жили и работали в большом количестве: армяне, грузины, русские, евреи, местное население, которое мало работало и числилось на учете в милиции. В провинциальных закавказских городках люди всю Советскую власть не расставались с оружием, а армяне и азербайджанцы не переставали люто ненавидеть друг друга. Существовали целые кланы, своего рода подпольные организации с паханом-цеховиком во главе и армией головорезов вокруг. Не для того чтобы теневой деятельностью опорочить советскую экономику, а чтобы сохранить жизнь своим родичам и своим соотечественникам. Армяне и азеры ходили толпами и стерегли свои пути.
Для него все закончилось 28 июля 1989 года, ровно полтора года спустя после Сумгаита. Он был в саду и не успел войти домой. Они вообще не хотели уезжать, а стариков отрывали силой от земли, где лежат их старики. В тапочках на босу ногу и с книгой "Жизнь двенадцати цезарей" он оказался на борту "Як-40", а затем в Степанакерте. Он был советским человеком, никогда не горячился по поводу коммунистической идеологии, но как он расстраивался, если человек не понимал "Beatles" или избегал ночных костров, где Хачик пел запрещенного Галича. Он еще переживал, что двери – двери не успели запереть, но потом понял, что двери не спасут книг от варваров. Потом он думал, что же произошло с домиком и его содержимым – будущим его детей. В первые минуты, наверное, разбили стекла и выпотрошили книги. А затем порастаскали мебель. А книги? Кто их подберет, приютит? Дом пригребет к рукам какой-либо партийный босс районного масштаба. И как чужие люди смогут жить в этом доме? Он постарел на десять лет, поседел.   
Но в Карабахе тоже становилось жарко. Лютовали подонки в бронежилетах и с автоматами, которых почему-то называли "азербайджанский ОМОН". Сужалось "Кольцо" – печально известная горбачевская операция по притеснению и депортации местного населения НКАО и ряда сел АзерССР с компактным проживанием армян. Сужалась горбачевская операция "Кольцо". Многие из кировабадцев остались у своих родственников. Хачик с семьей переехал в Армению, а оттуда в Краснодар. Здесь он прожил два года в заброшенном домике. Им очень много помогал казак Ленька Королев, армейский товарищ, северофлотец. Но и здесь не могли пустить корни, хотя после распада Советского государства им предлагали оформить российское гражданство и остаться навсегда. Хачик не мог долго жить в России и возвратился в Армению.
Армения, историческая родина, всегда манила его. Он знал, что в любом случае – не пропадет: Армения – мать его фамилии и народа – пригреет, накормит. Здесь он навсегда перестанет бояться пули в спину, националистических выкриков-реплик, в ответ на которые его по привычке тянуло вступить в дискуссию. Он всегда жил как на вулкане; когда же этот вулкан проснулся, он возвратился в Армению. Здесь тот же народ живет на своей земле, живет беззаботно, спокойно, не борясь за выживание. Но возвращение затянулось. После Краснодара он попал в деревеньку на северо-западе республики,  на самой границе,  которую оставили азербайджанцы. Здесь были леса и необычайно тихо, мертвенно. Сюда в любую минуту могли ворваться танки. Началась настоящая война, и бои шли в пяти километрах. Затем на несколько лет его семья поселилась в пансионате на озере Севан. Здесь младшие впервые пошли в школу. Здесь дети беженцев играли в футбол и теннис на шикарных кортах, купались в высокогорном озере, загорали на пустынных пляжах и ловили рыбу. Национальную гордость армян, внесенную в Красную книгу, рыбу ишхан, "королевская форель". 
В пансионатах, домах отдыха, здравницах долгие годы никто не отдыхал, в однотипных постройках и коттеджах жили и продолжают жить беженцы. В Грузии, Армении, Азербайджане. Они уже давно похожи друг на друга, бывшие братья и сестры по империи, а потом – враги и жертвы освободительных войн. Здесь они снова нашли друг друга, в отчаянье и нищете, снова стали братьями и сестрами, похожими друг на друга.
В 1994-м ему удалось обосноваться в Ереване, в столице. Старший должен был поступать в институт. Нужны были репетиторы, нужна была нормальная школа, библиотеки. У Хачика оказались кое-какие связи, знакомые. Они помогли переехать в столицу. Первоклассный пансионат сменили на третьесортную гостиницу. Дали две комнаты на пять человек. Хачик начал работать в частных офисах. Неожиданно у него открылся еще один талант –  он понимал толк в еде и сервировке. Готовил прекрасные шашлыки, умел произносить проникновенные тосты. Его шефы закупили копировальные машины. А Хачик от наладчика поднялся (или опустился) до менеджера-официанта. Человека, который умеет хорошо встретить клиента, обслужить. Вскоре в заведении открылся небольшой бар. Возможно, это была единственная в стране фирма, которая занималась ксерокопированием и угощением.
Дети поступили в университет, на один и тот же факультет. На единственный факультет, где обучение велось на русском и обучали русскому – русский филологический. Жаль, конечно, что не станут медиками и программистами, экономистами и юристами. Они учились на русском, чтобы учить русскому. И таким образом, обрекали себя на нищенскую жизнь. Они станут учителями русского. Они до конца останутся кировобадцами, в Ереване им придется без конца самоутверждаться и доказывать свое право на жизнь в этой стране, на своей родине. 
По крупицам удалось создать какую-то библиотеку. Книги после Советской власти сжигались в печках, продавались на вернисаже (где были вторым товаром после картин), продавались целыми библиотеками (почти раздаривались). Люди уезжали, покидали родину. После них оставались никому не нужные рояли, библиотеки, антикварная мебель. На вернисаже книги лежали прямо на земле – даже газетки  не было подстелить. Словно валялись на земле – бери голыми руками – среди листьев и пустых рамок, кистей и нелепых Араратов.  Конечно, библиотека была не той, кировабадской. Но детям хватало учиться. Хачик приносил домой все что попадется: старые журналы и подшивки газет, "Детскую литературу" и "Мысль", "Знание" и "Иностранку". Покупал по средствам – советские издания. Покупал и любовно ставил на полку – придет время обязательно прочитает или перечитает. Ничего не сжигал. Он не мог все это сжечь или продать. До сих пор зимой они налаживают чадящую печку и топят припасенными с лета сучьями и картонами.
Теперь он сильно сдал. Потерял работу, пристроился к государственным строителям, которые ремонтируют дома беженцев и бедных пенсионеров. Стал раздражительным. Политика, демократия, музыка на ТВ, люди в транспорте, общественная жизнь – все что говорит и шумит, вызывает в нем раздражение. Возникли проблемы с жильем. Пришел какой-то дядя, точнее приехал из диаспоры, и желает приватизировать гостиницу, сделать из "общаги" пятизвездочный бордель. Беженцев будут переселять куда-то в районы, на каменистые земли, где во всей  истории Армении отродясь никто не жил. 
Когда он думает о том, как он живет, о прошлом и настоящем…
…Он не задает вопроса "за что". Не задает вопросов "как жить", "что делать".  И никого не винит. Для него не тогда, не в далеко-близком восемьдесят восьмом начался разлад и пропад. Где-то раньше, еще до детства, возможно, еще до рождения.
Он всегда думает о детях, не о себе. Детям все – книги, музыка, образование. Они были достойны высшего образования, достойны жить в столице, достойны хорошо работать и зарабатывать.
Он никогда не думает о себе, о том, какая судьба у него получилась. Так же как не думает о том, что детей могло бы и не быть. Не то что потерять, а не быть. Старший родился  скопцом. Но он самый умный, одаренный. Дочка до семи лет не ходила. Ноги были растениями. Ее из дома выносили на руках, когда по улице шла толпа с велосипедными цепями. Незадолго он купил коляску, инвалидную коляску достал заграничную, чтобы она выезжала в сад. А когда они "катапультировались" в Степанакерт и Краснодар и коляска осталась с книгами и кассетами, он по вечерам носил ее по парку, как Сталкер. Теперь она ходит. А младший сын, в Ереване, отказался от статуса беженца и пошел в армию, попал в Кельдбаджар. Это уже азербайджанские территории. В это время было перемирие, но стреляли каждый день. Его контузило, когда на его глазах в пяти шагах на мине разорвало друга. Мать об этом не знает. От болей в голове, от хронического недоедания, от больших физических нагрузок он не может как следует учиться. Теряет сознание, кровь носом идет. Его здоровье, отменное в детстве, сейчас вызывает большое беспокойство.
В мире этом они как тростник на ветру – круглый год болеют. Продувают и гнут ветры. Сами они мелкие и маленькие. Кого-то свалит грипп, и пойдет цепная реакция, кто-то простудится, кто-то пожалуется на боли в желудке, и пойдут, полунищие, по платным врачам с непонятными жалобами. Кто-то устанет, кто-то возропщет.
    вторник, 7 октября 2003 г.00:52