одна история

Она улыбнулась, кивнула головой и проплыла в никуда. Она всегда плывет. Торопится и плывёт. Даже спеша, она умудряется плыть. Не-то лебедем по глади воды, не-то сентябрьским листком по небу. Она проплывает, но всегда улыбается. И улыбается она тоже по-своему. Чуть по-детски, с долей наивности, но всегда открыто и мило, что вызывает ответную улыбку. Она улыбается вся. И казалось бы, нет в её губах той воспетой пухлой красоты, но я всегда восстанавливаю перед сном её улыбку… и глаза…
Её глаза! Что весь мир, без её глаз!
Они тоже улыбаются. Они открывают такую глубину теплоты и нежности, что не смотреть в них невозможно. И обижается она глазами… Вся её стать может выражать стойкость, смелость и безразличие, но её глаза… предатели… стоит в них посмотреть и вся правда, как на ладони. Вся она - в глазах. Её нельзя не любить. Она - весна, она - тепло, она - песня, она - загадка.
Я посмотрел ей вслед и замер. Замер, улыбаясь.
Она всегда приносит праздник. Без неё не уютно. Ветрено… а она придёт, тихая и порой застенчивая, и всё успокаивается. Ветер стихает, повязанный шарф, как оказывается, согревает. И все знают, что это только потому, что она здесь. Стоит ей улыбнуться и засверкать огоньком своих глаз, как все остается позади и не столь значительным, как прежде. И мы все любим её. Пусть спорим, порой ругаемся, но любим. Каждый по-своему. И даже вот тот озлобленный старичок. Он тоже её любит. Потому что эти глаза не любить нельзя.
- Ты её сегодня видел?
- Да. Она опять куда-то спешила. Торопышка. 
- И не сказала ничего?
- Нет, просто улыбнулась.
Она сегодня не пришла. И всю неделю её никто не видел. Да и грустные все стали. Осень пришла. Холодно.
В тот день я остался дома. Сварил кофе и уселся на подоконник. Долго смотрел, как фонарь огораживался стеной дождя. Чашка приятно грела руки, музыка навевала воспоминания о лете. Так я просидел долго, довольный собой, что остался дома. Тут мои взгляд оторвался от фонаря, и я увидел человека. Он не пытался укрыться от дождя, шёл медленно, неуверенно рассматривая двор. Это была она! Да! Она! Радость переполнила меня на столько, что я машинально открыл форточку, и крикнул ей:
- Торопышка!
- Я не знаю номер твоей квартиры, - растерянно сказала она.
- 78! Заходи!
Все так же взволнованный я побежал к домофону, что б она смогла войти. Меня не смутил не её растерянный голос, не то, что она одна, поздно, далеко от дома. Не смутило меня и то, что она не знает, где я живу! Я стоял у открытой двери, ожидая, когда в лифте появится она.
Дверь зашумела и открылась. Она стояла такая маленькая, беззащитная, промокшая, замёршая и… она не улыбнулась…
Я закрыл за нами дверь и подал ей полотенце.
Её губы скривились пытаясь сотворить подобие улыбки, но вышло не то. Что-то отталкивающее и чужое! Что случилось? Что с ней? - стучало у меня в голове.
- Вряд ли мне полотенце поможет. Я промокла вся. Да ты не волнуйся я на минутку. Я так… спросить, почему ты дома остался…
Я не ответил… да что я мог ответить? Она - в другом конце города, одна, в такую погоду! Она пришла узнать, почему я дома! Бред какой-то!
- Иди в ванную, сними с себя эту одежду, там есть халат. И давай поживей!  На минутку она! Куда ты такая мокрая пойдешь? Придумала! А я пойду чайник ставить!
И она послушалась. Разулась и прошла в ванну. Неуверенно и робко, словно боясь, что я могу передумать.
Я, ошеломленный и ничего непонимающий, взял её обувь и поставил на батарею. Прошло несколько минут, и она вошла в кухню. Мой халат был ей на столько велик, что она казалась маленьким ребёнком, примерившим взрослый костюм.
- Да, великоват! Но ничего, не замуж выходишь!
Она не улыбнулась. Даже и не попыталась.
Я достал из шкафа чашку и пододвинул к ней сахарницу и банку кофе.
- Можно чай? С лимоном? - всё так же неуверенно спросила она.
- Эй, Торопышка, брось ты это - можно! Нет, конечно, нельзя! Жалко мне для тебя лимон! - попытался я пошутить, но очень пожалел об этом. Она подняла свои глаза, до этого она будто прятала их. Она плакала! Этот человечек плакал! Наша «всегда радующаяся Торопышка» плакала! Это были настоящие слёзы! Слёзы из её глаз! Нет! Эти глаза не созданы для того, что бы плакать! - Торопышка, да прости ты меня, дурака, ну пошутил я, - и я стоял, не зная, что мне делать. Самому задавиться этим проклятым лимоном или броситься успокаивать. Но ведь я не умею! Я не знаю, что мне говорить и делать! Я запаниковал!
Залив кипятком пакетик чая, я кинул в чашку лимон и подставил ближе к ней.
- Ты, давай, пей. А то это не дело. У меня зефир есть, - я знаю, что она его любит.
- А можно?    
- Нет, так дело не пойдет! - хотел, я было опять сказать «нет, нельзя», да вовремя опомнился. Я просто достал из шкафа зефир и предложил перебраться в комнату. Она кивнула.
И вот она сидит на подоконнике, в большом халате, завернутом вокруг неё в несколько раз, и согревает руки о чашку.  Я сделал тише. И отнюдь не потому, что музыка была очень громкая, а лишь потому, что не знал, что мне делать.
- Тебе не нужно домой позвонить? Они должно быть волнуются!
- Нет, я сказала, что у Али переночую. А к ней позже приеду.
- А Аля знает, что ты у неё ночуешь?
- Конечно. Я думала так, погулять сегодня, и дошла сюда, а тут ты… - погулять… подумал я, чего-то не верится. - Я солгала! Я вру… нет, родителям я сказала, что буду у Али, да и её предупредила, что может приду. А сюда добрела… я знала, что ты здесь живёшь, что где-то здесь, но точно не знала. Но очень хотела. А ты в окно… чудно…
Замолчала.
Сделала несколько глотков с закрытыми глазами и сказала:
- Я знала, что найду тебя. Но не знаю почему. Ты не такой, как остальные. Ты в глаза смотришь, а они… - она снова замолчала, а я не шевелясь, не сводил с неё глаз, - ты, наверно, очень любишь здесь сидеть. У меня вот узкий подоконник, не сядешь.
И она сидела и молчала, пила чай с лимоном и молчала, опустив глаза. Не сухой халат, не горячий чай, не согревали её. Только сейчас я заметил, что она дрожит.
Я решил, что так будет правильно… подошёл к окну, взял аккуратно её на руки и положил на свою кровать. Достал одеяло и укутал её тело, как мать своё дитя перед сном. Она покорно отдала мне чашку с недопитым чаем и спрятала руки в мягком одеяле. Я было уже, подумал, выключить свет и закрыть дверь, но она остановила меня своим голосом.
- Поговори со мной…
 - Гм, хорошо, - и тут я застопорил, я не мог из миллиона, крутившихся в голове, слов, выбрать подходящие. Я бегал глазами по комнате, ища зацепку, и не увидел ничего кроме надкусанного зефира, - я не люблю зефир! - родил я самое тупое, что было рождено человечеством.
- А почему? - искренне удивилась она.
- Не знаю. Вот ты грибы не любишь, а сказать почему, не можешь. Так и я.
И так прошла ночь. Мы говорили о насущной ахинее с серьёзным видом и не замечали, как одна ахинея сменялась другой.
Наступил рассвет. Мне нужно было собираться на работу, и я не знал, как поступить.
- Ты на занятия сегодня пойдёшь? - наконец спросил я.
- Должна, - с грустью произнесла она.
- А фиг с ними. Ты засыпай, а я на работу. Приду пораньше и принесу что-нибудь съедобное. Только ты спи и не о чем не беспокойся. Если что, на столе, в кухне оставлю рабочий номер телефона. Звони. А сейчас спи.
- А можно? - она подняла на меня глаза, во второй раз за ночь.
 Её глаза вернули былое очарование, искренность и теплоту. Я ничего не ответил, а лишь улыбнулся, не понимая чему. Толи этому вопросу, толи возвращению её глаз. И она улыбнулась мне в ответ, передразнивая мой голос, сказала:
 - Конечно же, нет! - и теплее укуталась одеялом.
Я закрыл дверь комнаты и тихо стал собираться на работу.
Выйдя из подъезда, я посмотрел на свое окно, и ещё раз улыбнулся.
 Она - живая. Она обычный человек, которому нужно человеческое тепло. Ей нужна отдача того, что она нам дарит. Она устала и замёрзла. И именно за этим окном, я надеюсь, она отдохнет и согреется.
Наша маленькая Торопышка! Сегодня впервые ты улыбнулась в ответ! Сегодня тебя согрели и успокоили. Сегодня тебе не нужно никуда торопиться…