СоловдвоемТ1глава02

ГЛАВА 2
Они с Маринкой танцевали испанское танго. Танцевали они его не в помещении, а на лугу, покрытом множеством красных тюльпанов. Причем обе они были в шикарных женских костюмах, с открытым корсажем и пышными юбками.
Они яркими точками мерцали на залитом солнечным светом, огромным цветущем поле. С одной его стороны был лес, а с другой голубая река с прозрачной и чистой водою… Закончив танец, они направились к реке.
У реки сидело множество людей, среди них и Иринины родители. Недалеко от сидящих резвилась молодежь. Взгляд Ирины выхватил Маринку, бегущую ей на встречу с каким-то молодым человеком. Они бежали то, взявшись за руки, то, играя, догоняли друг друга, и звали к себе её, Ирину.
Ирина раздумывала, подойти ли к ним или остаться созерцать небольшое озерцо с прозрачно-зеркальной поющей водою, около которого она сидела.
Озерцо было невероятно чистым, и в его воде отражалась вся она с ног до головы.
Её отражение было волшебно-прекрасно: тоненькая, звонкая, с чистым  задумчивым и прозрачным лицом, длинными белокурыми волосами девушка походила на эльфийскую принцессу. Сходство с жительницей страны эльфов дополняло простое, но невероятно легкое, как дуновение ветерка белое платье, которое светилось в лучах солнца фантастическим сияющим светом.
Ирина села и стала рассматривать свое тонкое прелестное лицо. Но вот в воде возникло ещё одно отражение. Она обернулась и увидела Игоря. Игорь легко подхватил её на руки и закружил так, что луг, поле, лес и река стали сменять друг друга в бешенном калейдоскопе.
Потом они с Игорем бежали куда-то, взявшись за руки, и её летящее платье открывало загорелые икры стройных длинных ног. Золотистые пряди волос развевались по ветру, окружая её своим сверкающим ореолом. Её переполняло счастливое ощущение полета и радости. Они добежали почти до самой реки, присоединились к Марине с её кавалером и начали, весело хохоча, играть в мяч…
Как прекрасна она была, когда танцующим движением эльфа ловила или бросала мяч, а легкие золотые волны её волшебных волос, как в замедленном кадре, взлетали то в одну, то в другую сторону, озаряя лицо блистающим светом. Тонкие руки парили как крылья, живя своею собственной, отдельной от её тела жизнью… Ноги почти не касались земли…   
Но вот, брошенный Мариной мячик пролетел мимо неё, покатился через желтизну одуванчиков, к тому озерцу, в которое недавно она смотрелась.
Легкий эльф-мотылек - она побежала догонять мяч.
Сначала её стремительный бег был легким, почти невесомым, но почему-то с каждым шагом бежать становилось всё тяжелее. Ноги путались в высокой траве, легкий приятный ветерок превратился в горячий суховей, который рвал волосы и платье, мешал продвигаться вперед. А мячик всё катился и катился, и она упорно шла за ним.
И вот, когда она его настигла, и уже готова была схватить, он докатился до её озерца и упал в него.
Ирина подошла ближе и увидела, что вместо прозрачной воды в озерце колышется потревоженная мячиком какая-то противная мерзкая и грязная, липкая черная жижа.
Она понимала, что если она полезет в эту жижу, то испачкает платье. Она понимала… но ей было необходимо достать мячик. Ведь если мячик не достать, им не во что будет играть!
Она оглянулась, ища выход из положения. И тут к ней подошла группа каких-то существ и предложила свою помощь. Существа были странные. Было абсолютно непонятно, на кого они похожи. С одной стороны – вроде бы люди, с другой – страшные и коварные гоблины. Ирина понимала, что не нужно принимать их помощь, какое-то неведомое чутье говорило ей о том, что нужно уйти, убежать.
Но она не сделала этого, потому что ей было очень нужно достать этот злополучный мяч! И она доверилась этим тварям.
Существа предложили ей ухватиться за палку и, держась за неё, достать мячик. Когда она ухватилась за неё обеими руками, палка вдруг превратилась в копье со стальным наконечником, с которого стекал (она откуда-то знала это) змеиный яд. Не успела Ирина осознать всего ужаса происходящего, как человекоподобные твари ткнули копьем ей в живот. От смертельной боли и обиды она не удержала равновесия и упала в черную вонючую жижу. Её тело обожгло мучительной болью, но ещё сильнее была боль унижения и бессилия.
Теперь уже мерзкие твари больше не напоминали ей людей. Она увидела те омерзительные рожи, которые они прятали под маскою человеческих лиц.
Как она могла поверить, довериться им?! Ведь она же сразу видела под человеческими личинами страшные рожи гоблинов, чувствовала зловонный смрад, исходящий из их страшных пастей!
Когда первый шок боли и обиды от подлости мерзких тварей прошел, она осознала, что она вся покрыта липкой вонючей грязью.  Черная болотная жижа была на её лице, руках, на её прекрасных волосах. А самое главное – она запачкала её воздушное волшебное платье! Она пропитала его насквозь! Копье гоблинов прорвало тонкую ткань платья и вонзилось в тело, смертельный яд проник в её кровь, а кровь смешалась с мерзкой липкой грязью и бурыми пятнами покрывала белую ткань платья.
Ирина хотела закричать, позвать на помощь, но поняла, что если сделает это, все увидят, во что превратился её волшебный эльфийский наряд.
Она не хотела, чтобы кто-то узнал о том, что платье безнадежно испорчено! Она не хотела, что бы кто-то увидел, что она вся в грязи и что внизу живота зияет кровоточащая дыра!!!
Не надо! Ведь все равно она теперь не сможет бегать и резвиться с друзьями… она не сможет присесть к импровизированному столу, у которого сидели её родители и другие люди… Она теперь лишняя на этом празднике жизни, потому что грязна! Пропитана кровью и вонью! …И все будут брезгливо отворачиваться от неё!
Неужели её, грязную и вонючую, Игорь сможет взять на руки и, прижав к груди, закружить как прежде? Нет!!! Она никогда не сможет показаться ему на глаза в таком виде…
Конечно, Маринка не оттолкнет её, но она ужасно расстроится, ей будет больно. Она начнет винить в случившемся себя. Ведь это она неудачно кинула мячик.
А как будет больно бедной маме! Ведь она только что подарила Ирине это волшебное платье, в котором она стала похожа на эльфийскую принцессу! Нет, она никогда не рискнет так расстроить маму, причинить ей боль…
Яд, которым было смазано копье гоблинов, не убил её тело, но отравил её душу!
Она попыталась сама выбраться из вонючей жижи, но поняла, что её ноги всё дальше погружаются в ил, и когда она пробовала шевельнуться, чувствовала, что её всё больше засасывает это мерзкое смердящее болото. 
Но, самое странное было то, что по мере её погружения в болотную жижу испытываемая ею боль отступала. Грязь, которая изначально жгучей тяжестью резанула по телу, теперь действовала как анестезия, заставляя невыносимую боль и жжение яда отступить и уступить место покою. Она постепенно переставала чувствовать свое тело. Оно как бы таяло, растворялось в страшной луже.
Ирина знала, что стоит ей закричать, позвать на помощь, и все сбегутся. Ей помогут, её вытащат из болота, которое уже готово её поглотить…
Но она не делала этого…
Во-первых, потому, что сама была виновата в случившемся.
Во-вторых, она не хотела, чтобы кто-либо увидел, во что превратилось её прекрасное платье.
В-третьих, она знала, что если она выберется из болота, ей будет ужасно больно. Боль, на которую анестезирующе действует черная жижа, прорвется наружу и будет душить и валить её с ног.
В-четвертых, ей нужно будет учиться жить заново. Учиться жить в грязном платье, скрючившись от боли, будучи пораженной проникшим в самое сердце ядом. Ей придется учиться снова видеть человеческие лица, а не свиные рыла. А это самое трудное, ведь сейчас ёй казалось, что сама она постепенно начинает источать страшное зловонье, превращаться в гоблина…
Она не хотела помощи потому, что вернуть назад ничего нельзя. Никогда уже не будет таким белоснежным и воздушным её наряд, а значит, она никогда не сможет подойти к Игорю, никогда не сможет беззаботно, как прежде, резвиться и играть со своими друзьями. Никогда не сможет жить как прежде!  Счастливой и свободной…

Нет, она никого не позовет на помощь!
Скоро она погрузится в небытие, где не будет ни боли, ни стыда, ни тех людей, которые продолжают сейчас радоваться жизни, ни тех мерзких тварей, которые толкнули её в это болото…

*    *    *
Ирина проснулась оттого, что кто-то тронул её за плечо.
- Ириша! Вставай, - услышала она голос тёти Оли. – Позвонили ребята, они через час заедут за тобой.
- Спасибо, тёть Оль, - поблагодарила Ирина, - сейчас встаю.
- Что это ты сегодня валяешься целый день? С тобой всё в порядке? Ты не заболела?
- Да, нет, тёть Оль! Что ты? Всё в порядке! – поспешила успокоить её Ирина, - просто  не захотела шататься с новоиспеченными влюбленными по Москве, мешать им. Прилегла почитать, да вот, уснула.
Тётя Оля удивленно вскинула брови:
- С какими влюбленными? Ты это о ком?
- Как о ком? О твоем сыночке и моей подружке, - произнесла она беззаботно.
- Ты это серьезно?
- Ну, как тебе сказать? Да ты успокойся, ну понравились ребята друг другу…
- А что ты сказала про влюбленных?
- Ну, тётя Оля, ну нельзя же понимать всё так буквально! Смотри на жизнь проще! Погуляют. Мы уедем, и всё пройдет. Ну а не пройдет, значит, судьба! – она наигранно засмеялась.
- Ты мне это брось про судьбу! Давай выкладывай, что знаешь!
- Да, ничего я не знаю, только предполагаю. А мои предположения вилами на воде писаны, так что успокойся, всё нормально.
- Нет, ты не юли, я и сама заметила, что уж больно они друг на друга заглядываются.
- Да, не переживай ты так - Маринка девчонка хорошая. Тебе она что, не понравилась?
- Ну почему не понравилась? Да только вот, когда ты вырастешь и сама станешь матерью, то поймешь, почему я так волнуюсь.
«Стану матерью!» - Ирина горько усмехнулась про себя, но не показала тёте Оле, какую волну боли всколыхнула в её душе эта безобидная фраза.
- Ну, тётушка, тут волнуйся, не волнуйся, а решать не нам. Хоть ты и мать, но жить-то им, а не тебе, так что… Хотя, если ты хочешь знать моё мнение, то я думаю, что это так, блажь.
- Твои бы слова да Богу в уши!
- А что это ты так? По моему, Вовке уже пора и о женитьбе подумать, чтоб в гарнизон не холостому ехать.
- Не знаю, я как-то ещё не готова к этому.
- А ты готовься. И нечего заранее себя накручивать. Может быть, через неделю они и думать друг о друге забудут, а ты будешь тут сидеть и психовать.
- Ладно, не буду, - улыбнулась тетушка. - А ты давай вставай, приводи себя в порядок. Вы, девушка, приглашены в одно из престижнейших мест нашего достопочтимого города. Кстати, как ты соизволила выразиться, счастливые влюбленные и о тебе позаботились. Там и тебе кавалера подыскали. Так что, давай, собирайся в темпе. Они велели тебе быть готовой потому, что подъедут на машине.
- Какого ещё кавалера? – опешила Ирина. Меньше всего сейчас ей хотелось идти в «самое престижное место», да ещё и общаться с каким-то кавалером.
- Саша Ильин, Володькин однокурсник. Хороший мальчишка. Он тебе понравиться. Давай, поднимайся скорее!

Когда за тётей Олей закрылась дверь комнаты, Ирина чуть не разревелась от злости: «Господи! Ну, оставят меня когда-нибудь в покое или нет?»
 Но тётя Оля – не Маринка. Ей так просто мозги не запудришь. Нужно держать марку… Нужно вставать и изображать беззаботность и счастье юности!
На протяжении всего разговора Ирина лежала на животе, не шевелясь. Теперь она попыталась осторожно пошевелиться. Боль осталась, но уже не была такой острой. Кровотечение тоже стало меньше. Сон и лекарства сделали своё дело. «Выпью обезболивающее и то, что Маринка притащила вместо викасола, и всё-таки придется идти», - подумала она.

Приняв душ и разглядывая в зеркало свое осунувшееся лицо с залегшей возле глаз нездоровой синевой, она мысленно возвратилась к увиденному ею сну. Его значение было предельно ясно. Этот сон был результатом вчерашней ночи. Но её поразило то, что она буквально до этого момента ни на минуту не вспомнила об Игоре. Она была так занята собой, что даже не разу не подумала о нём. Но сон расставил всё на свои места. Всё там во сне правильно. Игорь теперь не для неё! Она никогда не посмеет общаться с ним. Она не сможет причинить ему эту боль… Это ещё одна причина для того, чтобы уйти из этой жизни навсегда! Так будет лучше для всех…

Она оделась. Делать прическу и красится совсем не хотелось. Но она заставила себя сделать это. Она давно создала себе определённый и весьма стабильный имидж. Имидж уверенной в себе, жизнерадостной и неунывающей молодой леди, которая не умеет плакать, раздражаться и обижаться, у которой не бывает плохого настроения, сомнений и разочарований. Эта юная леди всегда элегантно одета, причесана, всегда с маникюром и макияжем. Она никогда не раскисает и всегда «держит хвост пистолетом». И если нужно будет, то и любому джентльмену сто очков даст!
И ей, Ирине, сейчас необходимо соответствовать созданному ею образу, иначе окружающие могут понять, что что-то не так, что-то с ней не ладно. А этого допускать нельзя ни в коем случае! Никто не должен ни о чем догадаться…

«Ты же всегда была сильной, Ириша, - уговаривала она себя мысленно. – Конечно, сейчас, когда ты решила умереть… Нет, ты уже умерла. Осталось только умертвить тело… Да… как смешно всё, что ты сейчас делаешь, с точки зрения мертвого человека. Так смешно и нелепо! Но ведь живые не знают ещё, что ты умерла, и не должны знать до тех пор, пока не умрет твое тело… Поэтому, будь сильной! Господи! Какой идиотизм такое обращение к мертвецу! А когда ты была живой, ты обращалась к себе так постоянно! Ты всегда должна была быть сильной. И вот парадокс: даже сейчас, когда ты умерла, ты должна оставаться сильной! Да! Да-да-да-да-да!!! Ты должна оставаться сильной до тех пор, пока ты не умерла окончательно! И, прежде всего, ты должна сейчас принять привычный для всех образ…»

Ирина одевалась, причесывалась, накладывала макияж и вела сама с собой внутренний диалог:
- Какая глупость! Зачем всё это? Зачем суетиться, что-то делать? К чему? Почему я должна ломать эту комедию? Делать то, что я не хочу и не могу? Почему?
- Да, ты должна это делать. Должна. Потому, что всё, что ты делаешь сейчас, ты делаешь для того, чтобы достичь своей цели. Чтобы сохранить покой дорогих тебе людей. Чтобы они ни в коем случае не догадались, что ты умерла по своей воле…
- Да, я должна умереть. И мне не должен никто помешать. Да, я должна сохранить покой всех, и, прежде всего, его покой. Конечно, ему будет больно. Слышишь, если ты умрешь, ему будет больно!
- Да, он испытает боль. Но это будет боль утраты. Боль утраты не так сильна, как боль обиды, разочарования, бессилия… Ты не имеешь права заставить его ещё раз пережить боль разочарованья и бессилия.
- Да, я не имею права… Ведь, сказать ему правду я просто не смогу! Не смогу…

Её раздумья прервал стук в дверь. В комнату заглянул Володька.
- Ну, ты готова? – спросил он. Машина у подъезда, пойдем скорее.
- Уже иду, - сказала она, и сделала последний штрих: по комнате разлился запах дорогих коллекционных французских духов.

Поправив прическу, и надев элегантные черные туфли-лодочки на высоченной шпильке, она, как это делала обычно, резко развернулась на каблуке одной и носке другой туфли…
От резкого движения закружилась голова и её пронзила, хотя и более тупая, чем раньше, но ещё очень даже ощутимая боль. Она отразилась на её лице минутной бледностью и выступившей испариной, но безупречная голливудская улыбка ни на минуту не прекращала играть на её губах, подведенных ярко-бардовой, такого же тона, как и лак на длинных миндалевидных ногтях, помадой.
Несвойственная ей по природе бледность и залегшая под глазами легкая синева отнюдь не портили созданный ею образ, а наоборот делали её облик несколько потусторонним, колдовским, загадочным. Макияж, как всегда, был подобран в тон одежде.
А одета она была в черное трикотажное вечернее платье с глубоким вырезом капелькой, открывающим высокую полную грудь. Видневшийся в вырезе рубиновый кулон тонкой ручной работы призван был остановить на себе восхищенный взгляд, который, естественно, не мог оставить без внимания и то место, где мирно покоилось украшение, ибо прятавшая его ложбинка была не менее прекрасна.
Прямая юбка платья, доходившая Ирине почти до щиколоток, двумя асимметричными разрезами давала возможность тому же восхищенному взгляду дорисовать очертания полных, красивой формы ног. Один из разрезов открывал спереди правую ногу от середины бедра. Заканчивался разрез миниатюрным элегантным бархатным бантом бардового цвета. Такой же бант был и у основания разреза сзади, в котором была видна левая нога. Но в отличие от смелой правой, левая была целомудренно скрыта. В разрезе можно было уловить лишь очертание щиколотки и начала икры.
Захватывающее дух ощущение завершала, несмотря на полноту фигуры, тонкая талия, перехваченная широким  поясом, бардовый бархат которого подчеркивал красоту крутых бедер.
Но особое место в настоящем описании должна по праву занимать шея, необыкновенно длинная, та, про которую принято говорить «лебединая», казавшаяся ещё изящнее от тяжелых, сантиметров двадцать длинною, серебряных, с кроваво-красными рубинами, серег.
Итак, она резко развернулась, протянув Владимиру томным жестом предназначенную явно для поцелуя руку. Это был рассчитанный жест. Руки, по мнению Ирины, были самой красивой частью её тела. Словно вырезанные из бальзы – самого мягкого и легкого дерева - с прекрасным аристократическим изгибом кисти и длинными тонкими пальцами, на которых хорошо смотрелись любой формы кольца. В том числе и, длинной в полторы фаланги, изящный серебряный перстень с рубинами, украшавший безымянный палец. Эти руки, которые не были ни худы, ни пухлы, в которых не было ни одного изъяна,  просто не могли не восхищать своей красотой.
И Владимир склонился над протянутой ему рукой инстинктивно, и, запечатлев на ней поцелуй, поднял восхищенный взгляд и искренне произнес:
- Ты великолепна! Я даже чуть-чуть завидую Сашке.
- Не завидуй, - сказала она. – Честно говоря, я вообще не хотела никуда идти. Так что, конечно, спасибо тебе, дорогой братец, за проявленную заботу, но в кавалерах я не нуждаюсь.
- Ну и зря. Сашка отличный парень. Вот увидишь, он тебе понравиться, - сказал Владимир, галантно взяв Ирину под локоть. И театральным тоном добавил: – Пойдемте, графиня! Вас ждут великие дела!
Она заученно, но вполне естественно рассмеялась его шутке, преодолев в себе неосознанное ещё ею неприятное чувство,  оперлась на его руку не по этикету, а потому, что действительно нуждалась в его поддержке, попросила идти помедленнее, сославшись на неудобство высоких каблуков, и они вышли из квартиры.

У парадной их ждала черная «Волга». Маринка мирно беседовала с сидевшим на месте водителя молодым человеком. При виде появившихся в дверях Владимира и Ирины Маринка высунула голову в открытое окно и яростно замахала Ирине рукой. Сидевший за рулем парень, вышел из машины и направился на встречу идущей паре.
Ирина остановилась, ослепительно улыбнулась и подала ему руку тем же отработанным жестом, произнеся своим глубоким контральто:
- Ирина!
Молодой человек заметно смутился. Ирина не без удовольствия заметила, что она рассчитала всё правильно: его взгляд сначала остановился на её груди, потом скользнул по фигуре, задержавшись на талии, пробежался по виднеющейся в разрезе платья ноге. Поданная рука явно была спасением для его взгляда, и он, благодарно прильнув к ней губами, выдохнул чуть сипловато:
- Александр, - и только после этого встретился с ней взглядом.
По его глазам она поняла, что впечатление произведено.

В машине, после краткого восторженного изложения Маринкой событий сегодняшнего дня, ехали молча. На заднем сидении не сводили друг с друга влюбленных счастливых взглядов Маринка с Володькой и украдкой целовались. Александр делал вид, что всё его внимание поглощено дорогой, хотя Ирина в зеркале заднего вида ловила его взгляд, обращенный не на дорогу, а скорее на её, виднеющееся в разрезе платья, колено, обтянутое тонким капроном.
Но она была благодарна им всем за то, что они молчали.
То, что она оделась и вела себя так, чтобы привлекать внимание мужчин, было сегодня не внутренней потребностью, а поддержанием имиджа. Она должна была нравиться потому, что это было частью обычной роли, которую она играла в жизни. На самом деле ей было неприятно находиться в их обществе.
Нет, она не переносила на Володю и Сашу своё отношения к тем, которых и мужчинами-то назвать было нельзя. Но то, что эти двое относились к этому классу, и то, что устроены они были так же, как и те, вызывало у неё в душе чувство неприязни.
Она старалась не думать об этом. Ни Владимир, ни Александр, не сделали ей ничего дурного, и чувства опасности она не испытывала. Но от них исходило и наполняло всё маленькое пространство автомобильного салона другое. Она ощущала этот поток каждой клеточкой своего напряженного тела. Это ощущение было одной из составляющих энергетического потока, преследовавшего её прошлой ночью.
Нет, сам по себе этот импульс, исходящий от сидящих рядом мужчин пугающим не был, но он напоминал ощущения пережитого ею кошмара. И поэтому ей было плохо. Ей хотелось стать маленькой, незаметной, свернуться в калачик, спрятаться, исчезнуть…

Она опять вспомнила Игоря. Неужели, после того, что с ней произошло, и он будет вызывать у неё то же чувство безотчетного страха? Нет, не страха…
Она ещё раз попыталась проанализировать свои ощущения.
Нет, она не боялась ни Владимира, ни Александра. Но если раньше ей нравилось, когда мужчины смотрели на неё так, как сегодня смотрели оба эти парня; если ей доставляло удовольствие, когда ей целовали руки; если её охватывало ощущение тепла и легкого блаженства, когда она танцевала медленные танцы; если ей было просто приятно ощущать их интерес к себе, то сегодня всё было иначе. В ней что-то надломилось, незаметно для неё самой в ней щелкнул какой-то переключатель.
Сегодня и от взгляда Владимира и от взгляда, которым одарил её Александр, ей захотелось съёжиться. А когда они целовали ей руку, от неё потребовалось огромное волевое усилие, чтобы не отдернуть её и не попытаться потом стереть, смыть с руки прикосновения их губ.
А если в ресторане кто-то из них пригласит её танцевать?
От одного сознания, что мужская рука дотронется до её тела, что она будет чувствовать на своем плече или лице чьё-то дыханье, ей сделалось не по себе. Причем она поняла, что если бы на месте этих ребят сегодня оказался Игорь, вряд ли что-либо изменилось в её ощущениях.
Да, умом она понимала, что они (мужчины) такие же люди. Она могла общаться с ними, хотя и с некоторым напряжением. Но она не могла ничего поделать со своим телом, которое сжималось от страха и чувства гадливости даже тогда, когда она только пыталась представить, что к ней прикасается мужская рука (причем, что самое ужасное, Игорь не был исключением).
Придя к этому выводу, она ещё раз удостоверилась, в правильности своего решения. Она вряд ли сможет теперь переступить через это, вряд ли заставит себя испытывать к мужчинам прежние чувства. А жить с этим она не может и не хочет…

Машина остановилась около гостиницы «Космос», оторвав Ирину от её мыслей. Александр быстро выскочил из машины, и прежде чем Ирина успела осознать, что они уже приехали, распахнул перед ней дверку, подав руку. Превозмогая возникшее моментально смешанное чувство страха, гадливости и отвращения, она заставила себя опереться на его ладонь.
Выходя из машины, Ирина твердо решила для себя: нет, она никогда никому не покажет, что с нею происходит. Она будет сильнее этого! Она выдержит этот экзамен!! Тем более что это ненадолго… Главное – пережить сегодняшний вечер.

Вечер в ресторане она выдержала. Она с достоинством прошла через огромный зал под взглядами многих особей мужеского пола и не провалилась сквозь землю. Она ловила восхищенные взоры и отвечала на них снисходительной улыбкой. Она даже танцевала несколько раз с Александром.
Он оказался действительно приятным и умным собеседником. Она видела, что понравилась ему,  и он изо всех сил старался понравиться ей. Видя её «плохое настроение», Александр рассказывал анекдоты и смешные истории, показывал фокусы и корчил рожи, даже на глазах у изумленной публики прошелся на руках вокруг стола, за что, чуть было, не был выдворен из зала подлетевшим к их столику метрдотелем.  Он все-таки добился награды за свое старанье: несколько раз она улыбалась не дежурной улыбкой голливудской звезды, а лучистой милой улыбкой, которую так любили её друзья.
Но когда он приглашал её на танец, она находила предлоги, чтобы тактично отказать ему, а когда всё-таки соглашалась, он чувствовал сковывающее её напряжение. И хотя ему очень хотелось прижать её к своей груди, ощутить тепло её тела, он выдерживал установленное ею «пионерское» расстояние.
Александр не мог понять, в чем дело. Неужели он до такой степени ей неприятен, что она, чувствуя его прикосновение, превращается из живой девушки в бесчувственного манекена?
Он даже спросил у Владимира, всегда ли она такая, или это он вызывает у неё аллергию. Владимир обещал выяснить это и пригласил Ирину на танец, после того, как Александр галантно увел на танцевальную площадку Марину. Ирина пыталась отказаться, но Владимир был настойчив, и она всё-таки пошла танцевать.
- Тебе Сашка что, не понравился? - задал ей вопрос Владимир во время танца.
- С чего ты взял? Он очень умный и приятный парень.
- Насколько я понял, ты его просто околдовала, - засмеялся Владимир. – Я никогда не видел, чтобы он выделывался так перед какой-либо девчонкой.
- Перестань говорить глупости. Он как воспитанный молодой человек пытается меня как-то развлечь, но только, Володька, я сегодня «не в голосе». И вообще, честно говоря, я преотвратно себя чувствую и ужасно устала, еле на ногах стою.
- Уж не намекаешь ли ты  на то, что пора сваливать домой?
- Ты невероятно проницателен.
- Да, ты точно сегодня какая-то не такая. Какая муха тебя укусила?
- Никакая. Я просто устала.
- Устала, устала, а как насчет того, чтобы показать публике высший пилотаж? - с этими словами, он прижал её к своей груди, и наклонил назад танцевальным движением танго. Он рассчитывал на то, что она ответит, поддастся его рукам, и они покажут, на что они способны, как тогда, когда он приезжал в Питер, и они повергали в изумление публику «Невских берегов» , легко двигаясь в ритме давно забытых молодежью бальных танцев. Но вместо того, чтобы свободно откинуться назад, доверившись его рукам, поддержать предложенный ритм, она резко побледнела, судорожно вцепилась в его плечи, отталкивая от себя, лицо её на мгновение исказилось, как будто она хотела закричать.
- Да, что с тобой, в самом деле? Ты можешь мне объяснить?! – воскликнул Владимир, отпуская её.
- Извини меня ради Бога, мне действительно плохо. Давай сядем, - проговорила она и, не дожидаясь ответа начала пробираться к их столику.
- Да, теперь я вижу, что с тобою что-то не так, - сказал Владимир, вглядываясь в её побледневшее, покрывшееся испариной лицо, когда они сели на свои места. – Пожалуй, тебе действительно лучше отправиться домой или прогуляться по свежему воздуху. Сейчас Сашка с Маришкой вернуться, и будем решать, что делать.
- Спасибо, Володька, я очень тебе благодарна. Мне действительно плохо, и я хотела бы уйти отсюда…
 
Между Мариной и Александром тоже состоялся диалог и тоже примерно такого же содержания, как и между Ириной и Владимиром.
- Я смотрю, тебе Ирка понравилась?! – улыбнулась Марина.
- Я бы сказал, даже очень. Да только вот я ей, к сожалению, нет.
- С чего это ты взял?
- Ну, хотя бы с того, что она находит различные предлоги, чтобы не пойти со мною танцевать, а когда танцует, держится на «пионерском» расстоянии. И вообще, по-моему, разговаривает со мною только из приличия.
- Ты знаешь, она просто сегодня какая-то не такая. Не такая как всегда, – озабоченно сказала Марина. – Если честно, я сама её не узнаю. Но, поверь мне, ты тут абсолютно не причем! Её с самого утра какая-то муха укусила. И она так ведет себя сегодня по отношению ко всем.
- И часто её кусают такие мухи?
- В том-то и дело, что я её в таком состоянии первый раз вижу. Правда она немного приболела, но обычно и с температурой она неоднократно на наших вечеринках выплясывала и была душой компании. А тут даже ни на один быстрый танец вытянуть её не удалось, да и ни одного тоста не произнесла… Это всё очень на неё не похоже… 
- Ну ладно, успокоила. А я то уж подумал, что это я ей настроение испортил своим присутствием…

Когда после танца они подошли к столику и сели, Владимир сказал:
- Ребята, не отправиться ли нам домой?
- Я не хочу домой! - запротестовала Маринка. – Ещё детское время, и вообще, мне здесь нравится. Не хочу домой! Хочу продолжать веселиться!
- Мариша, Ирина устала и плохо себя чувствует.
- Ирочка, миленькая, ну, пожалуйста, давай ещё немножечко посидим! Мне так здесь нравиться! Тут так хорошо!
- Я же говорила тебе, что не надо меня никуда вытаскивать, что у меня нет ни сил не желания, куда-либо идти, - с ноткой раздражения в голосе проговорила Ирина, - а вы всё-таки вытащили меня. А теперь будете говорить, что я испортила вам вечер!
- Никто ничего говорить не будет, - сказал Александр. – У меня есть предложение: пускай ребята остаются, раз им здесь нравиться, а я отвезу тебя домой, если ты не возражаешь. Честно говоря, я тоже не горю желанием тут торчать, тем более что понравившаяся мне девушка не обращает на меня никакого внимания и под разными предлогами отказывается танцевать со мной. – Фраза, которая предполагала быть шуткой прозвучала достаточно грустно.
Ирина вымученно улыбнулась и, не колеблясь, ответила:
- Хорошо, поехали.
В её глазах он прочел благодарность, и его сердце болезненно сжалось. Сейчас с неё слетел весь лоск и неприступность леди, и она была похожа на маленькую больную собачонку, которую хотелось пожалеть и приласкать. Но как только он инстинктивно протянул ладонь, чтобы взять в неё пальцы Ирины, рука её дернулась, и он понял, что она не убрала её, только потому, что не хотела обидеть его. А поскольку он смотрел ей в глаза, то прочел в них мелькнувший на какую-то долю секунды страх.
Он не коснулся её пальцев. Встал, подошел к ней, помог подняться из-за стола. Они попрощались со светящейся счастьем парочкой и направились к выходу.
Когда они сели в машину, Ирина откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. «Только бы он не начал заигрывать и говорить комплементы», - подумала она. Но он, по-видимому, понимал её состояние - не говорил ни слова. Мотор взревел, и машина плавно тронулась с места. До дома они доехали молча.

*    *    *
Всю дорогу Александр думал о том, как сделать так, чтобы эта  первая встреча не стала бы последней, что ей сказать, как повести себя.
Ирина ему очень понравилась. Она не была красавицей ни в общепринятом, ни в классическом понимании этого слова. Но она была настолько мила и обаятельна, её красота была настолько женственной и горделивой, что когда он смотрел на её мягкое лицо с нежной чистой кожей, на припухлые детские губы, (а именно такими они стали, когда с них стерлась нанесенная ею кроваво-красная губная помада, делающая её похожей на женщину-вамп), на курносый нос, мягкий овал лица и в её бездонные глаза,  у него перехватывало дыхание.   
 Особенно притягательными были глаза. Это был именно тот взгляд, про который говорят: в нем можно утонуть. И он тонул в них, следя за переливами их цвета. Её поразительные глаза обладали свойством менять свой цвет от темного болотного до яркого почти небесно-серого, а от зрачка, что абсолютно не вязалось с его представлением о цвете глаз, расходились светло-карие лучики.
Он заметил, что эти переливы цвета зависели от её настроения. Когда она ослепительно красивая в своем откровенно-элегантном наряде, подчеркивающем женственность её форм вышла из парадной, её глаза были холодно-серыми. Но за их деланной надменностью просвечивало что-то совсем иное. Сначала он не понял что. Но за время, проведенное с нею, он научился читать  книгу её глаз.
Они наполнялись то болью, то страхом, то полной отрешенностью. То, она, превозмогая что-то внутри себя, заставляла себя переключиться на то, что рассказывал ей он, и глаза становились добрыми, внимательными, умными. А несколько раз за вечер, когда ему удавалось по настоящему развеселить или заинтересовать её чем-либо, они светились каким-то необыкновенным, особым, зеленоватым, околдовывающим его, светом.
Он сам не знал почему, но он чувствовал эту девушку. Нет, не её тело, а её состояние души, и ему хотелось защитить её. Никогда в жизни не испытывал он такого чувства ни к одной из женщин, которые периодически возникали на его пути.   
Он никогда не страдал отсутствием женского внимания, поскольку обладал достаточно привлекательной внешностью. Высокий, стройный, с фигурой гимнаста, льняными волосами, и мужественными правильными чертами лица, он привлекал к себе женщин, как привлекает мотыльков горящая в ночи лампочка.
Он не был ни глуп и ни пуст, и каждая женщина, с которой сводила его судьба, занимала в его душе какое-то место, оставляла свой след.
Нельзя сказать, что, оставив теплую постель, он забывал о той, которая делила её с ним. Нет, конечно. Но все же в каждой из своих подруг он, прежде всего, видел либо женщину-игрушку, либо женщину, с которой тепло и удобно, либо своего парня. С ними он, прежде всего, думал об удовлетворении своих желаний. Он не обижал и по-своему любил каждую из них. Но ни об одной не задумывался. Его не интересовало настроение или душевное состояние его подруг. Если они смеялись, он смеялся с ними, если плакали, (чего, откровенно говоря, он не любил и боялся), как мог, утешал их, если начинали претендовать не только на его тело, но и на душу - уходил.
В Ирине же было что-то, что заставило его увидеть в ней то, чего он никогда не замечал и не подозревал в женщинах. Глядя на неё, он с удивлением ловил себя на мысли, что, как бы ни была она для него привлекательна как женщина, она ему интересна и нужна как личность, и не на несколько ночей. Он чувствовал её душу. Он понимал, что в ней живет невыразимая боль, и ему хотелось заслонить её, защитить от этой боли, даже если для этого ему придется драться с целым миром.
Он с удивлением ловил себя на мысли, что ему хочется, чтобы она заплакала. И тогда он бы прижал её к своей груди и гладил бы её волосы, которые, сев в машину, она освободила от удерживающих их в прическе шпилек, и теперь они свободно лежали на её плечах каштановыми волнами. Нет, конечно, он хотел, чтобы она заплакала не для того, чтобы прижать к себе, хотя, если быть до конца честным, и для этого тоже. Но он почти физически ощущал боль, которая холодным кольцом сжимала сердце девушки. И слезы были нужны для того, чтобы вместе с ними из её сердца вылился тот яд, который превращал её из живой девушки в мертвую царевну.
Привыкший к женскому вниманию, он никогда не робел перед слабым полом, как это бывало с некоторыми его знакомыми, молчаливыми тенями ходившими за предметами своих воздыханий. Он умел добиваться своего и не боялся произносить слова, которые, как ему казалось, ничего не значили. Он говорил их легко потому, что прочно усвоил одну истину, поведанную когда-то ему отцом: «Женщина любит ушами…»
Нет, он не хотел обманывать своих случайных и неслучайных подруг. Он хотел просто сделать им приятное: ведь все они любили, когда ими искренне восхищались, превозносили их красоту. Он не считал зазорным нашептывать им ничего незначащие, как ему казалось, слова. Ему даже казалось, что он не врал, когда говорил им о любви. Ведь в ту минуту, когда он это говорил, он свято верил в свои слова.
Сегодня же он не знал, что сказать и как. Слова вдруг приобрели скрытую силу, наполнились особым смыслом. Они уже не могли так легко и просто как раньше сорваться с его губ. А слово ЛЮБОВЬ получило совсем иное, отличное от легко произносимого им ранее, значение. Он боялся: боялся получить отказ… боялся потерять её, едва успев найти…
Он уже остановил машину у подъезда, но так и не решил, что же произнести и как себя вести.
Но Ирина сама начала разговор:
- Спасибо, тебе Саша. Извини, что испортила тебе вечер.
- Не надо так говорить. Поверь, этот вечер был одним из лучших вечеров в моей жизни.
- Ну, если так, то я искренне рада, - сказала она, немного помедлила и, взявшись за ручку дверцы добавила, - я рада была познакомиться с тобою.
- Подожди, пожалуйста, - быстро проговорил он, взяв её за руку. – Ты правда рада?
- Саша, - тихо сказала она, и мягко высвободила руку, - я прошу тебя…
- Ты меня неправильно поняла, я не собираюсь приставать к тебе, - сказал он, краснея. – Я хочу знать, что с тобой? Ириша, я же вижу, что что-то не так. Тебя кто-то обидел? Скажи мне, не бойся.
Ирине вдруг, больше всего на свете, захотелось разреветься и прижаться к его сильной груди. Но она понимала, что не должна этого делать. Она улавливала, его чувства и понимала то, что за произносимыми им словами стоит больше, чем обычное вежливое участие. И именно поэтому она не имела права подавать ему надежды, ведь ничего не будет… Уже никогда ничего не будет!
 Но и обижать его не хотелось, поэтому, чуть помолчав и внутренне собравшись, она произнесла:
- Со мной всё в порядке, Саша. Спасибо тебе, но свои проблемы я решаю сама.
- Но они есть, эти проблемы? Почему ты не хочешь, чтобы я помог тебе их решить?
- Да, они есть, и потому, что я ещё не решила их, я сегодня испортила вам всем вечер и очень сожалею. Я должна их решить. И я могу их решить только сама. Я тебе очень благодарна за всё. Извини меня, но я должна с тобой попрощаться.
- Ирина, - у него перехватило горло, - я хочу тебя увидеть ещё раз.
- Сашенька, извини, но это невозможно, - мягко произнесла она. - Завтра мы с Мариной уезжаем домой.
- Можно я отвезу вас на вокзал?
- Я буду тебе очень признательна. Ну. Давай прощаться, - и она подала ему руку. – До встречи.
- До встречи, - он осторожно, как великую драгоценность, взял её тонкую, невероятно красивую, с нежной шелковистой кожей, руку в свои ладони, и бережно пожал её.
Она тихонько высвободила свои пальцы из его горячих рук, улыбнулась, открыла дверцу машины, вышла, обернулась, и, помахав ему на прощанье, пошла к парадной.
Уже стоя в лифте, она с удивлением поняла, что ей было не неприятно его прикосновение…

*     *     *
Придя домой, Ирина, внимательно глядя в зеркало и снимая с себя украшения, подумала: «Нет, похоже, я ещё не умерла. Меня ещё слишком волнует присутствие, действия и чувства живых. И сами они ещё способны вызывать во мне какие-то чувства».
Раздевшись и встав под душ, она продолжала размышлять о степени находившейся в ней жизни…
Она уже не испытывала никаких желаний. Всё, что делалось ею для поддержания жизни, делалось только для того, чтобы её тело не подвело её в самый неподходящий момент, и она смогла исполнить задуманное. Как она это сделает, она пока не знала. Она решила обдумать этот вопрос, по возвращению домой. А пока она ела, не чувствуя вкуса, для того, чтобы не падать в голодные обмороки. Она спала, не потому, что хотела спать, а для того чтобы убить время, не разговаривать ни с кем и не шататься от слабости. Она уже почти не чувствовала сковывающей её боли, не потому, что та ушла, а потому, что не было необходимости от неё избавляться - физическая боль давала ей возможность не ощущать так сильно душевной боли. Она пила таблетки, не для того, чтобы излечить свое тело, а, опять-таки, лишь для того, чтобы оно не подвело её…
Но вот душа всё ещё болела, и заставляла её реагировать на живых. И не было тех таблеток, которые могли бы хотя бы на миг заглушить эту боль…
Она размышляла над тем, что пока она испытывает какие-то эмоции, пока то, что произошло с ней, вызывает в её душе острую боль, пока она реагирует на присутствие, слова и прикосновения людей – она жива. И именно потому, что она ведет себя как живая, все замечают, что с ней что-то происходит, именно поэтому и не может она сделать вид, что ничего не изменилась в ней…
Она должна перебороть эту боль, она должна избавиться от эмоций, мыслей, чувств. Её не должно волновать, трогать что-либо.
Она не должна испытывать какое-либо неудобство оттого, что она находится в мужском обществе. Её не должно волновать, что думает и чувствует этот Саша. Её не должно волновать, что будет потом, …после того, как она умрет.
Её должно волновать только одно: чтобы никто ни о чем не догадался, никто ни о чем не узнал, никто ничего не понял и, чтобы ей удалось осуществить задуманное…

«Я должна взять себя в руки, чтобы больше ничего не вызывало во мне каких-либо эмоций и непроизвольных реакций. И я должна перестать что-либо чувствовать», - решила Ирина.
Она вытерлась, надела ночную сорочку, и тихонечко, чтобы не разбудить, спящих уже, тетю Олю и дядю Юру, прошла в комнату и легла.
И её взгляд опять притянул черный проем окна, с ярко горящей в его правом верхнем углу звездой…
Она вспомнила отрывок из «Маленького Принца» Экзюпери, где Маленький Принц рассказывал о звездах, и подумала: «Как жаль, что у меня нет змеи, которая могла бы помочь мне «вернуться на свою планету…»
Воспоминание о Маленьком Принце возвратили её к тому вечеру, когда они приехали к Соболевым…