СоловдвоемТ1глава03

ГЛАВА 3
Тётя Оля обрадовалась визиту любимой племянницы и её подруги. Девчонок посадили за стол и до отвала накормили всякими вкусностями. Снабжение в Москве всё-таки было получше, чем в Питере.
А потом они сидели на кухне, где Ирина с Мариной рассказывали эпопею своего поступления в студию МХАТа. И Маринка, искренне восхищаясь талантами Ирины, говорила, что готова убить себя за то, что согласилась на подлог. Что это ей, Ирине, нужно поступать в театральной, а она, Марина, просто бездарь. А потом сетовала на то, что она сглупила, неправильно выбрала репертуар, что нужно было читать не Гоголя, а Экзюпери.
И она прочитала несколько глав. И читала она действительно так проникновенно и хорошо, что у Ирины навернулись слезы, когда подруга передала слова Маленького Принца о звездах, глядя на которые Экзюпери будет слышать его смех и вспоминать о нем.
С этого всё и началось. Володька сидел как зачарованный и откровенно любовался Маринкой. А она, тоненькая девушка-подросток, в своих черных брючках, простеньком желтом свитерке-бадлоне с белым шарфом на шее и короткими, непослушными, по мальчишечьи в беспорядке торчащими русыми вихрами и восторженно-грустными большими глазами на тонком и прозрачном лице, была действительно похожа на прилетевшего с неизвестного, совсем крошечного астероида, Маленького Принца.
И в то время, когда Марина самозабвенно читала о смеющихся звездах, барашке и глядящем на звездное небо Экзюпери, Ирина поняла, что её подруга действительно невероятно талантлива. И что она поступила правильно, что сделала всё от неё зависящее, чтобы Марина поступила в студию МХАТа, и что Володька явно втрескался в подругу, и что Маринка так хорошо читает потому, что ей явно понравился Володька.
Они ещё долго говорили о Лисе, о Розе, о Маленьком Принце. Обсуждали вопрос ответственности за тех, кого мы приручаем, и о зоркости сердца.
Когда было уже около десяти вечера, Ирина напомнила подруге, что им пора ехать домой к тёте Тамаре, потому, что завтра Марина должна идти на экзамен.
Марина явно уходить не хотела и уговаривала Ирину побыть, «ну ещё хоть немножечко, хоть минуточек пятнадцать…» Володька тут же предложил им остаться ночевать здесь, никуда не ехать, и убежал просить мать, чтобы она уговорила Ирину остаться у них дома. Тетя Оля, конечно же, была «за». Вопрос уладили, и все были бы довольны, если бы не одно обстоятельство. Марина вспомнила о том, что их вещи остались у тети Тамары, а завтра во МХАТ она обязательно должна идти в своем голубом платье. Именно оно должно было стать залогом её завтрашнего успеха.
Ирина очень хорошо знала характер подруги и понимала, что сейчас для неё померк звездный свет, и она из состояния «прекрасной и удивительной жизни» перейдет к состоянию «ужасной и неизбежной смерти». Она знала, что если Маринка решила, что она должна идти на прослушивание в голубом платье, то, даже если они все вместе сейчас убедят её в том, что можно пойти и в этой одежде, и она согласится с их доводами, завтра на прослушивании она будет думать о том, что она НЕ В ГОЛУБОМ ПЛАТЬЕ, а не о том, что ей нужно делать. И это будет очередным провалом! И она, Ирина, уже ничем не сможет помочь подруге. И в тоже время, Маринке явно хочется остаться здесь потому, что ей понравился Володька. И если сейчас они уедут, то Маринка будет думать не о предстоящем экзамене, а о том, что она могла бы побыть здесь, ещё поговорить с Володькой, но она упустила свой шанс, упустила свое счастье, и теперь ВСЁ кончено! У неё не будет другой такой любви!
И никто на свете не сможет убедить её в обратном…
Она понимала, что Маринка, как буриданов осел , никогда не сможет сделать выбор между платьем и Володькой. И действительно, Маринка смотрела на неё своими огромными, полными невыразимой тоски глазищами, на которые уже начали наворачиваться, готовые в любую минуту сорваться и покатиться  по щекам крупными градинами, слезы.
И тогда Ирина приняла решение:
- Хорошо, - сказала она. – Вы оставайтесь тут, а я быстренько съезжу в Кузьминки и привезу наши вещи.
- Иришка, миленькая! Ты самая лучшая подруга на свете! Я тебя ужасно люблю! - завопила Маринка и повисла у Ирины на шее.

Они рассчитали, что, если всё делать в темпе, Ирина успеет часа за два, то есть к двенадцати часам, добраться до тёти Тамары, быстренько взять вещи и до часа ночи, когда прекращает ходить метро, успеть на станцию пересадки. Ну а тут уже, если долго не будет автобуса, взять, в крайнем случае, такси, но лучше всё-таки дождаться автобуса. Высчитали, что при таком раскладе, Ирина вернется около двух или половины третьего ночи. Но так как в институт Марину завтра будет сопровождать Володя, то она сможет спать сколько угодно, пока не выспится. А Маринка с Володькой проводят её до остановки, вернутся и лягут спать, чтобы Марина хорошо выспалась перед завтрашним днем.
Правда, тётя Оля сделала робкую попытку отговорить Ирину от задуманного предприятия, убеждая её в том, что уже очень поздно и возвращаться ночью не безопасно. Но нужно было знать Иринин характер, чтобы говорить ей об опасности.
Врожденный авантюризм Ирины заставлял её постоянно ввязываться в какие-нибудь немыслимые споры и опасные предприятия.
Что только она не делала, чтобы доказать всем, что она, как говорил её родитель «самая умная, самая красивая, самая хорошая», а самое главное «самая смелая, самая самостоятельная, самая взрослая и т.д. девочка на свете».
Ещё совсем в нежном возрасте она на спор проводила ночь на деревенском кладбище; на море ночью заплывала за буйки и плыла до тех пор, пока её не вылавливали пограничники; ходила по перилам Литейного моста и по парапету крыши девятиэтажного дома; ездила автостопом; исполняла смертельный номер, стоя на задних сидениях двух мотоциклов, параллельно идущих по трассе со скоростью около сто километров в час; влезала в драки; соревновалась в питие «Шампанского» «с горла» и делала ещё массу глупостей, которые давали ей право называться «крутой девчонкой».
И вот именно эта «крутизна», восхищенно подтвержденная Мариной, считающей подругу если не всемогущей волшебницей, то, во всяком случае, всемогущим человеком, да ещё патологическая верность своему слову («я сказала, что я съезжу за вещами, значит, я это сделаю, во чтобы мне это не стало») и не позволили ей послушаться доброго совета тети Оли.
- Тетя Оля, я с семи лет одна ездила к бабушке на поезде с ночной пересадкой, сотню раз возвращалась домой по ночам, и, как видишь, осталась жива и невредима, - заявила она. – Так что не волнуйся! Со мной просто не может случится ничего плохого!

…А оно-то как раз и случилось!
 
ЕСЛИ БЫ она послушалась тогда теткиного совета! Если бы наплевала на всё, на Маринкино платье и на их с Володькой влюбленность! Да, в конце концов, могли бы они и сами съездить за шмотками, ничего бы с ними не случилось! Всё равно, (она это знала) они легли спать не раньше часа ночи. А она осталась бы дома и ничего бы не произошло… Если бы… Опять игра в «если бы»…
Но ведь она «крутая»! Она поехала!    

*    *    *
Ей повезло, заминок с транспортом не было, добралась до тётки она быстро, даже успела попить у неё чаю и перекинуться двумя словами. Правда потом она бежала почти вприпрыжку, но всё-таки успела на станцию пересадки в самый последний момент.
Из метро она вышла около двух часов ночи и стала дожидаться рейсового автобуса. Пару раз подъезжали такси, но заламывали такие цены, что она, если бы знала дорогу за эти деньги дошла бы и пешком.
Ждала она уже, наверное, с полчаса. Припозднившиеся пассажиры метро, вместе с ней приехавшие на последнем поезде, уже или дождались своих автобусов или разъехались на такси. Она осталась стоять на остановке одна.
Ночь, сменившая дневной зной, который накалил асфальт столицы до невыносимости, сначала была приятна своей прохладой, но легкий вечерний ветерок постепенно перешел в пронизывающий холодный ветер, и одетая в легкое летнее платьице Ирина, уже начала замерзать. Она уже, было, присела на корточки, решив достать из сумки свитер, но тут подъехал автобус, правда, с табличкой на лобовом стекле, гласящей «В парк» и без рейсового номера. Автобус остановился на остановке. Из него высунулся водитель и спросил Ирину:
- Куда ехать?
Она с надеждой в голосе назвала адрес.
- Садись, - сказал водитель, - подвезу - по пути.
Она так устала, замерзла и хотела спать, что проигнорировала, появившееся у неё чувство тревоги, которое она даже могла объяснить: интуиция подсказывала, что не нужно садиться в автобус, который ехал сначала в одну сторону, а потом, уже проехав остановку, на которой она стояла, вдруг резко затормозил, развернулся и поехал обратно. Она привыкла доверять своей интуиции, и обычно, когда у неё возникало это необъяснимое чувство, она не садилась в попутку, или не вступала в контакт с незнакомым человеком. Наверное, именно оно, это её чутьё, и оберегало её раньше от дурных людей. ЕСЛИ БЫ она тогда доверилась своей интуиции!
Но в этот злосчастный вечер, она не послушалась своего внутреннего голоса. Уж очень ей хотелось домой, в тепло мягкой постели…   

Она забралась в автобус и села на заднее сидение, стараясь отогнать подальше всё возрастающее чувство тревоги.
Кроме неё в автобусе ехало пятеро парней. Младшему из них было около восемнадцати, старшему – двадцать пять – двадцать семь. Это явно была одна компания, они явно были хорошо навеселе, и явно были намерены приставать к ней.
«Ничего, - подумала Ирина, - как-нибудь перетерплю, не буду обращать внимания. В конце-то концов, есть ещё и водитель».

Автобус резко тронулся с места и, заложив крутой вираж, развернулся и поехал в сторону, обратную той, куда нужно было Ирине. Её сердце предательски ёкнуло, и она развернулась с немым вопросом в сторону водительской кабины. Парни внимательно наблюдали за нею и молчали. Она встретилась глазами с глазами водителя в зеркале заднего вида. Он подмигнул ей, взял микрофон и сказал:
- Ты не переживай, сказал, довезу до самого дома. Только сейчас вон до того леска доедем, выпьем по чуть-чуть, развлечемся немного, а ты составишь нам компанию.
Парни дружно заржали.
Ирина пожалела о том, что проигнорировала тревожный сигнал, подаваемый её интуицией. Но сейчас ругать себя за это было поздно. Она всё-таки поддалась минутной панике, но произнесла довольно твердым голосом:
- Мы так не договаривались. Выпустите меня! - и, поднявшись с сидения, подошла к задним дверям.
Ответом ей был дружный хохот.
Самый старший подошел к ней, бесцеремонно схватил её за руку и заявил:
- Кто ж тебя выпустит, детка? Иди, присядь. Выпей с нами. Да, ты не бойся. Немножко поразвлечемся, а потом в лучшем виде доставим тебя до дома, до самой парадной довезем.
- Отпустите меня! - Ирина резко высвободила руку из его пальцев. – Развлекайтесь без меня!
- Глупенькая, ты зря рыпаешься! Лучше, давай по-хорошему. Выпьем, поговорим, потом полюбовно сделаем все дела, и ты дома, - сказал Старший, а остальные парни заржали.
В это время автобус завернул на проселочную дорогу, ведущую в небольшой лесок.
Ирина поняла, что он, пожалуй, прав. Рыпаться бесполезно. Силы были явно не равны. Их вместе с водителем было шестеро, а она одна. Она была достаточно крепкой и сильной и знала некоторые приемы самообороны. С одним среднестатистическим мужиком она могла бы потягаться силами. С двумя парнями ещё кое-как бы справилась на открытой местности, ну с тремя, учитывая экстремальную ситуацию. Но шестерых ей, конечно, не одолеть.
Но она не привыкла сдаваться без боя, она всегда боролась до конца. И сейчас, сев на заднее сидение, понимая, что времени у неё не в обрез, но всё-таки, пока автобус не остановился на какой-либо полянке, или просто на дороге, она могла подумать, и, может быть придумать что-нибудь.
Она утешала себя тем, что ей не раз приходилось попадать в какие-нибудь  не совсем приятные, вернее, совсем неприятные, ситуации, из-за её идиотской жажды приключений и глупой уверенности, что с ней ничего плохого случиться не может, а иной раз и из-за её обостренного чувства справедливости (она влезала во все драки и вечно попадала в какие-нибудь истории и переделки). Были и случаи, когда её пытались изнасиловать. Но до сих пор ей всегда удавалось выходить сухой из воды, хотя однажды, даже пришлось на ходу выскочить из машины. В тот раз ей повезло, мужик был один, и она спряталась в зарослях кукурузы. А здесь, если она даже и попытается бежать, шестеро мужиков моментально вычислят её светлое платье в этом редколесье.
Было бы их двое. Ну, даже трое! И у неё был бы шанс…  А тут силы слишком не равны…
Автобус выехал на какое-то подобие полянки и, натужно взревев напоследок мотором, замолк.
Парни, гогоча и подначивая друг друга, перебрались на заднюю площадку, где сидела Ирина.
Ирина поняла, что ей нечего даже и пытаться сбежать. Нужно придумать, что-либо другое. Но пока она ещё ничего не придумала, она решила потянуть время. Во-первых, нужно поточнее выяснить их планы: может быть, они действительно хотят только посидеть и выпить (Ирина понимала, что эта мысль слишком наивна, но надежда умирает последней), а во-вторых, если подтвердятся её худшие ожидания, попытаться отговорить их от их затеи.
Её надежда на их лучшие намерения растаяла быстрее, чем она ожидала. Парни окружили её со всех сторон, усевшись на скамейки, рядом с нею.
- А ты ничего, б… - просипел самый молодой, - толстовата, б… правда, немного, но фэйс, б…, симпатный. И титьки, б… что надо! А, ну, б…, раздвинь ножки, поглядим, б…, что у тебя там!
Ирина поняла, что отступать некуда. «Главное – спокойствие, - подумала она, - главное – не подать виду, что ты испугалась и растерялась».
- А больше тебе ничего посмотреть не хочется? – спросила она. - А если тебя не устраивает моя фигура, можешь перейти на другую сторону улицы.
Парни весело заржали:
- Эк, как она тебя поддела, Кент!
- Правильно, крошка, пусть отваливает!
- Нам больше достанется, правда ребята?
- Точно, - подавали они реплики.
- А кто вам сказал, что вам что-нибудь достанется? – вставила Ирина.
Они даже опешили от такого заявления.
- Я, конечно, ценю твою храбрость, но она уже начинает граничить с глупостью. Ты что же думаешь, что мы тебя на пикник пригласили? – спросил Старший.
- Не думаю, - твердо ответила она. – Но, по всей вероятности и вы не очень хорошо подумали о том, что вы собираетесь делать.
- Ты это о чем? – опешил один из парней с маленькими поросячьими глазками, слюнявым ртом с откляченными губами, которые придавали его лицу легкий оттенок дебильности, оплывшей женской фигурой и ранней лысиной.
- О сифилисе, милый, – попыталась она применить один из приемов борьбы с насильниками, который иногда срабатывал. – Вон, уже плешь себе пролежал, таскаясь по бабским койкам, а ума не нажил.
Ее монолог перебили смеющиеся голоса:
- Ну, ты ему льстишь!
- Да какая баба с ним по доброй воле в койку ляжет?!
- А насчет сифилиса не волнуйся, на этот случай гандоны есть!
- Молодцы, всё предусмотрели, – парировала она. – А срок за групповое изнасилование, да ещё и несовершеннолетней, вы получить не боитесь?
- Ха-ха-ха! Это ты-то несовершеннолетняя? - заржал Кент.
- Не боимся, детка, - в диалог вступил Старший. – Как ты правильно подметила, мы всё предусмотрели. Автобус мы этот, как бы напрокат взяли, покататься немного. Так что, если ты даже и запомнишь номер, хотя мы постараемся, чтобы ты его не запомнила, то, всё равно, нас не найдут. Так, что ты не думай об этом, детка. Лучше давай по-хорошему. Будешь умницей, и мы тебя долго не задержим. Правда, ребята?
- Ага, - заржали парни.
«Напугать их не удалось, - промелькнуло у неё в голове, - попробую нажать на жалость».
- Слушайте, а у кого-нибудь из вас жена есть, или сестра, или просто, любимая девушка? – спросила она.
- А на кой х… нам жены? И сестер у нас нет. Мы детдомовские. Так что и про матерей вспоминать не надо, - выкрикнул лет двадцати тощий прыщавый истеричного типа парень. – Все вы бабы суки, и годитесь только для того, чтобы вас драть!
- У меня есть сестренка, - тихо проговорил белобрысый невысокого роста паренек.
- Так, всё-таки есть? – ухватилась она за его реплику. – А теперь, подумай, а если бы её вот так?
- А её и так в интернате трахнули, ничего не померла, - так же тихо проговорил Белобрысый.
- А ты?
- А что я? – в его голосе она услышала тоску и поняла, что объект выбран неправильно.
- А о том, что когда-нибудь и у вас будут любимые, жены, дочери, в конце концов, вы подумали? – продолжала она. – Вот вы сейчас одним махом сломаете, растопчите мою жизнь, а кто-то потом сделает то же с самым дорогим для вас человеком. Вы подумали об этом?
- Ох, жизнь мы ей сломаем! Слыхали? Нашлась тоже несовершеннолетняя и целочка! Кончай агитацию разводить! – грубо прервал её Старший. – Всё равно ты этим ни х… не добьешься!
- А я действительно несовершеннолетняя, мне ещё восемнадцати нет. И действительно, я - девушка.
- Ну, это мы быстро поправим! – заржал Старший.
- Слушайте, а может действительно, ну её к лешему?! – сказал молчавший до этого высокий смазливый парень. – Высадим, и пущай она идет отсюда на все четыре…
В душе Ирины загорелась маленькая звездочка  надежды.
- Это тебе, Красавчик, любая баба даст, только свистни, а я уже зае… драчить! – взвизгнул Прыщавый. – Я для них, видите ли, рожей не вышел, ссу-чки!
- А чем тебя Любка не устраивает? Мужики, поехали к Любке! – опять вступил Красавчик.  – Всех обслужит в лучшем виде. Ещё и спасибо нам скажет! А эта сейчас орать начнет, кусаться, брыкаться. Никакого удовольствия.
- Муд-дак, ты Вадя! – истерично заржал Прыщавый. – В этом-то и самый кайф! Чтобы орала, б…! Чтобы на коленках ползала, сучка! Умоляла! Соплями, б…, умывалась!  А ты ей засадишь, б…,  чтобы извивалась, сучка! Кайф! Ха-ха-ха!
Ирина от ужаса, гадливости и гнева вся сжалась. Горячей волной взметнулась в ней ярость.
- Я перед тобой на коленях ползать, ублюдок, не буду, - как только могла, спокойно проговорила она, - а сопли не я, а ты размазывать будешь. Кровавые! – и неожиданно резко развернувшись к Прыщавому, нанесла ему  удар по перегородке носа. Воспользовавшись минутным замешательством всех, вскочила, вырвалась на заднюю площадку, прижалась спиной к стенке автобуса и встала в оборонительную позицию. Она понимала бессмысленность своих действий, но ничего не могла поделать с собой.
- У-у-у-й, б…, бо-о-оль-но! – завыл Прыщавый, собирая в ладонь хлынувшую из носа кровь, бросился к ней. – Уу-бью, ссу-у-ка! – и нарвавшись на удар в поддых, свернулся пополам, продолжая жалобно поскуливать.
Старший встал и медленно двинулся к Ирине:
- А вот этого делать не надо, - медленно говорил он, засучивая рукава рубахи, - а вот так мы не договаривались.
Ирина стояла, чуть наклонившись вперед и глядя в глаза Старшему.
- А я с тобой вообще не о чем не договаривалась! – тяжело дыша, заявила она. - Если ты считаешь, что вы можете позволять себе делать, что вы хотите, то я, и подавно, имею право отреагировать на выступления этого прыщавого подонка, так, как я считаю нужным!
- А вот здесь ты не права, детка, - сказал он, подойдя к ней почти вплотную, и уже занес руку для короткого и точного удара, но тут его руку перехватил Красавчик.
- Не надо, - сказал он, - она права. Не заступайся за этого козла, которого даже баба смогла уделать.
Шобла опять заржала и начала, грязно ругаясь, подначивать размазывающего кровавые сопли Прыщавого. Старший обернулся и отступил в сторону. Ирина чисто инстинктивно шагнула навстречу заступившемуся за неё смазливому Ваде.
- А ты, слышь, - обратился он к ней, - не думай, что я могу здесь что-либо изменить. Они решили трахнуть тебя, и, будь уверена, трахнут. Так что мой тебе совет: не строй из себя Зою Космодемьянскую. Расслабься, как говориться, и попытайся получить удовольствие. И не рыпайся! Так хоть фонарей не получишь, – он спрятал глаза от её взгляда, в котором были одновременно и мольба и надежда. – И не надейся. Я не положительный герой и бить морду своим из-за тебя не буду. Всё что я могу для тебя сделать – это не трахать тебя.
- Ну что, поворковали голубки? – спросил Старший. – Убедил тебя Красавчик не делать больше глупостей? Сама разденешься или мне тебя раздеть?
Ирина поняла, что она проиграла:
- Дай мне водки! – глухим, сразу севшим, голосом попросила она.
- Ну, вот и умница! Значит, сама разденешься, - одобрительно проговорил он. – Налейте ей водки для анестезии. А ты давай! Потешь нас стриптизом!
Она взяла стакан из рук Кента, который подал ей его с ерническим поклоном-реверансом. Стакан был наполнен чуть больше, чем на половину. Мужики тоже налили себе водки, ржали:
- За прекрасную даму!
- Гусары пьют стоя!
- Мой, гляди, уже встал!
- А где обещанный стриптиз?
Она окинула сборище долгим, запоминающим взглядом, и произнесла:
- За то, чтобы эта Земля не носила вас и подобных вам ублюдков! За то, чтобы всю свою жизнь вы не могли спать спокойно оттого, что моя тень будет являться вам во сне напоминанием того, что вы подонки! За то, чтобы ни одна женщина никогда не полюбила ни одного из вас, и вы не знали счастья любви! За то, чтобы у вас никогда не было детей! Будьте вы прокляты!!!  – она выпила залпом содержимое стакана, поморщилась и добавила: - За анестезию спасибо, конечно, а вот кина не будет, можете не мылиться!
На некоторое время улыбки сползли с лиц предвкушающей удовольствия компании. Но вот, злобно сжав кулаки, они начали надвигаться на неё.
- Слышь Рундук, мы ей, сучке, водки дали, а она, б…, ещё выступает! Может, давай стукнем её тихонько! Чтоб не выступала, - сказал желторотый Кент.
- Нет, Кент, Красавчик прав, бить её не будем. Только трахнем, - сказал Старший, которого они звали Рундуком. – А выступать ей недолго осталось. Давайте, раскладывайте её. Я распечатаю. Эх, давно я целочек не распечатывал!
- Рундук! Это не справедливо! – проблеял очухавшийся уже Прыщавый, - она мне харю расквасила, а я ей и сдачи не дай!  Разреши мне ей вмазать! Ну, хоть разок!
- Я сказал, Прыщ! – ответил Старший. – И вообще, будь она мужиком, я б предпочел её вместо тебя. Ты, козел вонючий, уже давно бы в истерике бился и в ногах валялся, а она хоть и баба, а держится не чета некоторым, и он обвел взглядом своих подопечных. А теперь быстро! Вы двое, держите руки, а вы ноги раздвиньте! А платье аккуратно снимайте, чтоб не порвать, и киньте что-нибудь ей под спину…

Ирина продолжала сопротивляться, но четверо мужиков стянули с неё платье, повалили на спину. Прижали к полу руки и ноги. Пятый сорвал бюстгальтер и трусы, навалился всей массой…

Дальше была только боль, дикая боль, раздирающая её изнутри, и мерзкие прикосновения похотливых рук, терзающих её грудь, смердящие перегаром рты, пытающиеся поймать её губы. Это вызывало у неё приступы тошноты. Она сначала пыталась увернуться от омерзительных поцелуев, но потом поняла, что проще закусить губы и не мотать головой. Она так и сделала. Закушенные губы помогали ей терпеть боль и удерживать рвотные спазмы и наворачивающиеся на глаза слезы. Она смотрела ненавидящим немигающим взглядом в глаза каждого, кто нависал над нею. И в момент, угадываемый ею интуитивно, потому как у неё не было опыта, чтобы знать это наверняка, она произносила тихо, но внятно:
- Будь ты проклят! Я ненавижу тебя! Ты мразь и подонок!

Первым был Рундук. Он делал свое дело молча и обстоятельно. Кончив, встал, застегнул ширинку и удивленно заметил:
- А ведь не соврала! Действительно целка! Если б не сам распечатывал, не поверил бы. Иди, Красавчик, твоя очередь.
- Я в этом мероприятии не участвую, - ответил тот.
Следующим был Кент. Он кончил довольно быстро и сменил на посту держащего её руки плешивого обладателя поросячьих глаз.
Лысый с самозабвенной дебильной слюнявой улыбкой долго шарил руками по её нагому телу, вызывая у неё своими прикосновениями приступы дурноты, до тех пор, пока Рундук, пнув его в зад, не сказал:
- Хоре ползать, нечего время тянуть, ты не один!
После Лысого была очередь тихого белобрысого паренька. Он отказывался, почти плакал и говорил, что не хочет:
- У неё кровь! – причитал он. – Вы же знаете, что я боюсь крови!
Но если отказ Красавчика был воспринят спокойно, хоть и с неодобрением, то над Белобрысым стали издеваться и подтрунивать, говорить ему, что он не мужик, а потом стянули с него штаны и пообещали, что если он сейчас не трахнет её, то они трахнут его…
Когда подошла очередь Прыщавого, она уже была на грани обморока. А когда он начал терзать её тело, щипать её и кусать грудь. При этом он старался сделать ей как можно больнее и обзывал её, говоря такое, от чего у неё даже в этой ситуации вспыхивали щеки и возвращалось, уходящее от наступающих волн дурноты, сознание.   
Она не могла сопротивляться уже после третьего. И поэтому мужики, освобожденные от необходимости держать её и сделавшие свое дело удовлетворенно наливались водкой.
Пьяный Рундук высказал желание, поживиться ещё раз, вместо Красавчика… За ним, по второму кругу, пристроился Прыщавый…
Это было бесконечно, невыносимо долго! Ей казалось, что этот кошмар никогда не закончиться!…

Когда всё прекратилось, к ней подошел Красавчик, помог ей подняться и надеть платье. Бюстгальтер можно было выкинуть, а рваные трусы она использовала, как подкладную.
Красавчик ещё раз спросил адрес, и сказал сидящему за рулем Лысому:
- Гони быстрее! У неё кровотечение!
И действительно, кровь текла по ногам. Через некоторое время набухла кровью импровизированная подкладная. Ирину била дрожь, зуб не попадал на зуб. Она находилась в трансе: сидела, плотно сжав дрожащие колени, обхватив себя руками  за плечи, и тихонько раскачиваясь. Красавчик принес ей ещё полстакана водки. Она замотала головой, но он заставил её выпить.
Водка обожгла пищевод, бившая её нервная дрожь проявилась ещё сильнее… И, вот тут, её прорвало: она рыдала взахлеб, задыхаясь, ловя ртом воздух! Она рыдала вголос, так, что Белобрысый тоже заплакал. Прыщавый, поначалу удовлетворенный её истерикой, через некоторое время стал орать, чтобы она заткнулась, чтобы кто-нибудь заткнул её, а то он сам сейчас её вырубит. Но вырубили его. Вырубил его Рундук. Потом налил ещё полстакана водки и, подойдя к ней, при помощи Красавчика почти насильно влил водку ей в рот. Она ещё раз зашлась в рыдании, сделала глубокий вдох и, вдруг, затихла…

В это время автобус подъехал к дому, где жили Соболевы, и остановился возле парадной.
- Я доведу её до дверей, - сказал Красавчик.
- Стой, Вадя, не светись! Давай Лысый, выруливай к автобусной остановке. Высадим её там. Очухается, дойдет, - сказал Рундук, - баба сильная.
Когда автобус остановился, Ирина попыталась подняться, но ноги не держали.    
Но она все-таки собрала последние силы, встала на ватные, непослушные подгибающиеся ноги. Повернулась к уже почти засыпающим, пьяным в дребодан подонкам и внятно произнесла:
- Я проклинаю вас! Я проклинаю вас, и отныне до самой вашей смерти вы будете прокляты! Вы никогда и не с кем не будете счастливы! Вы ни от кого и никогда не получите любви! Вы будете прокляты! И дети ваши, если они у вас будут, когда вы будете старыми и немощными, не подадут вам стакана воды!
Произнеся это, она подошла к дверям, и почти выпала из автобуса на руки успевшего подхватить её Красавчика, который уже вынес из автобуса её вещи. Он подхватил её, довел до стоящей на остановке скамейки, осторожно посадил на неё, положил руку ей на плечо и, пряча глаза, тихо сказал:
- Я, конечно, понимаю, что ты никогда не выполнишь мою просьбу. Но всё же прошу: Прости меня… если можешь! 

*    *    *
Автобус отъехал, а она осталась сидеть на скамейке. Выпитая водка не брала, нервная дрожь усилилась, было холодно, а самое главное мерзко так, что ей было неприятно прикасаться к собственному телу.
Она сидела на скамейке, тупо уставившись на стоящие перед ней вещи.
- Это всё из-за этих поганых тряпок! - со злобой проговорила она, и хотела пнуть сумку ногой, но ноги не слушались - удар не получился.
Но от этого движения, хотя оно и не получилось резким, низ живота пронзила ослепительная жгучая боль. Ужас происшедшего снова заполнил её сознание, и, уткнувшись лицом в ладони, она вновь зарыдала от боли, обиды, бессилия, от жалости к себе.
Неизвестно сколько бы она просидела так, если бы к остановке не подбежала собака, и не стала слизывать кровь, лужица которой, натекла под скамейку за это время.
От этого Ирина как бы очнулась, отползла на другой край скамьи и стала оглядывать себя.
Она не видела своего лица, но то, что представляло собой всё остальное красноречиво говорило о том, что с ней произошло. Платье, которое было на ней, ноги и даже руки были в крови. 
Сколько прошло времени, она не знала. Может быть, уже скоро утро и из домов потихоньку начнут появляться люди. Не хватало ещё, чтобы они увидели её здесь! Нужно было каким-то образом привести себя в порядок. Появляться в таком виде к тётке было нельзя. Тёть Оля не должна знать, что случилось с племянницей. Ведь она предостерегала её. «Но как же! Мы крутые!» - подумала Ирина о себе со смесью жалости и злости. Что же делать? 
Её взгляд упал на сумку с вещами – виновницу всех её злоключений. И первый раз за эту жуткую ночь Ирина подумала о существовании этой сумки почти с благодарностью: можно переодеться.
Превозмогая боль, она с трудом поставила сумку на скамейку рядом с собой, достала из неё длинную черную юбку и свитер. Юбка скроет кровь на ногах, но руки, а скорей всего и лицо тоже в крови, кровь чавкает в туфлях. Нужно было каким-то образом смыть её.
Дом Соболевых стоял в районе новостроек. Изучающий взгляд то и дело останавливался на кучах строительного мусора и котлованах, заполненных водой. Но как добраться до них, а самое главное выбраться обратно – ноги-то не держат!
Наконец, её блуждающий взгляд наткнулся на неглубокую лужу прямо возле дороги. Вода в ней отстоялась и была прозрачной. Ирина, собрав последние силы, слезла со скамейки. Толкая перед собой сумку, она, превозмогая боль и дикую слабость, на коленях доползла до спасительной лужицы. Сейчас она не думала ни о чем, у неё была единственная цель, привести себя в относительный порядок и добраться до дома.
Дотащившись до лужи, она огляделась. На улице не было ни единой души. На дороге ни одной машины. Сжавшись и стараясь не думать о том, что в любой момент на дороге может появиться человек или машина, она, насколько могла, быстро стянула через голову платье. Аккуратно, чтобы не взболтать воду вымыла лицо и руки. Использовала как полотенце чистые места платья. Пошарила взглядом вокруг себя. Обнаружила валявшуюся палку, добралась до неё. Потом намочила край платья в луже и, поднявшись с помощью палки на ноги, насколько смогла, обтерла ноги и туфли, с трудом оделась. Опираясь на палку, на подгибающихся ногах дошла до скамейки, отдышалась, достала из сумки зеркало и увидела в нем подобие лица…
С таким лицом не вызовешь подозрения только на похоронах! Её почти захлестнула очередная волна острой жалости к себе, и она бы опять впала в истерику, если бы в этот момент не зажглось окно, а через некоторое время ещё одно в стоящем напротив доме.
Сделав над собой очередное усилие, она нашла мокрый конец умудрившегося остаться чистым куска платья. Положив влажную ткань на лицо, посидела тихо, сосредоточившись на том, чтобы расслабиться и не думать ни о чем, минут десять-пятнадцать. Потом достала из сумки косметику и дрожащей рукой обвела карандашом глаза, наложила яркие тени, накрасила искусанные губы. «Боевая раскраска» помогла слегка замаскировать следы происшедшего, сделав её лицо вульгарно-вызывающим, но не жалким! Не несчастным!   

Для того чтобы дойти до подъезда и дотащить, ставшую вдруг непосильно тяжелой, сумку, Ирине потребовались все её силы и помощь найденной на дороге палки, которую она использовала как костыль. Сколько времени ушло у неё на то, чтобы дойти до подъезда, Ирина не знала, но эти несколько метров (остановка была почти напротив подъезда), которые она сумела всё-таки преодолеть, показались ей длинною в несколько километров.
Войдя в подъезд, она почти упала на стену, и по ней добралась до лифта. 
Лифт не работал…
Проклятье! Она готова была упасть прямо здесь на загаженный и холодный бетонный пол подъезда, но…
Подъем по лестнице напоминал пытку.
Она поставила перед собой цель – за один раз, без отдыха, она должна преодолеть один лестничный марш.
Один есть.
Привалилась к стене…
«Садится нельзя: потом будет не встать!»
Второй.
Господи, дай сил!
Третий.
Спасительный холод стены.
«Я сойду с ума от этой боли!»
Четвертый.
«Ноги, не подведите меня!»
Пятый.
«Только бы не упасть в обморок…»
Шестой.
«Осталось ещё семь…»
Седьмой.
«Все! Больше не могу! Упаду здесь, и будь, что будет!»
Прислонилась к стене, сознание меркнет…
И всеже:
Восьмой… Девятый… Десятый…
Последние три она проползла на коленях.

Она не плакала. Она не жалела себя, она не думала о боли. Единственное о чем она думала, на чем сконцентрировала всё свое внимание – была мысль: «Я должна дойти!» Иногда она была на грани потери сознания. Но тут помогала обычная злость. Злость на себя. На свой авантюризм и упрямство, злость на свое бессилие и на ту боль, которая терзала её тело.
Она сконцентрировала всю свою волю на том, чтобы добраться до лестничной площадки седьмого этажа. Она не знала, сколько прошло времени, но она доползла!
Что теперь?
Можно было проползти на карачках по лестнице, на которой её никто не видел. Но сейчас ей предстояло позвонить в дверь. Она села на последнюю ступеньку и привалилась спиной к стене. Боль и дурнота туманили мозг, мешали думать, но мысль о том, что она должна прийти домой, пробивалась через эти потоки черноты.
Несколько минут отдыха и соприкосновения с холодной стеной помогли ей избавиться от черных волн наступающей дурноты. Сознание прояснилось, боль поулеглась. Двигаться не хотелось, хотелось остаться в этом положении, и будь, что будет, но где-то на краешке сознания билась мысль: «Ты должна!»
- Как? - задавала вопрос та её половинка, которой хотелось упасть на бетонный пол, поджать колени к подбородку и выть от боли и жалости к себе. – Ведь я же не могу даже стоять без поддержки!
- А, вот так! – подтрунивая, отвечала ей другая, которая обычно выручала её в экстремальных ситуациях. – Ведь тебя чуть было не приняли в театральный. Вот и сыграй веселую и счастливую, беззаботную девочку, возвращающуюся домой с приятной прогулки.
- Но я не могу! - стонала первая. – Тот ужас, который я пережила… Я устала! У меня нет сил! Мне больно, в конце концов! А твои шуточки здесь неуместны!
- А это не шутка. Вспомни Русалочку, - подбадривала вторая, - она танцевала и улыбалась при этом, хотя каждый шаг отдавался в ней такой болью, как-будто бы она наступала на воткнутые в землю ножи.
- Но, она делала это ради любви!
- А ты должна это сделать ради спокойствия твоих близких, и, значит, тоже ради любви!
Внутренний диалог длился несколько минут. И всё-таки победила та, вторая Ирина, или, скорее, первая. Ведь она была сильнее. Убедив себя в том, что это последний, хоть и самый трудный и самый ответственный рывок, она поднялась, добралась до дверей…  Собравшись и надев на себя виноватую улыбку, нажала на кнопку звонка.

Дверь открыла тётя Оля. Щурясь от яркого света, и придерживая на груди распахивающийся халат, она задала ей сразу несколько вопросов:
- Это ты? Ну, наконец-то! Сколько времени? С тобой всё в порядке?
Улыбнувшись во всё лицо, и бросив сумку, Ирина оторвалась от поддерживающей её стены, рывком переступила через порог, и почти повисла на ручке двери:
- Тёть Олечка, да что со мной может случиться?! Не волнуйся, иди ложись спать. Сколько времени не знаю, но, наверное, уже очень поздно, если не сказать – рано, - произнося это, она развернулась к тетке спиной, усиленно делая вид, что возится с замком, чтобы та не видела её лица.
Ей повезло: по всей вероятности, тётя Оля очень хотела спать и поэтому, не вступая в длинные дебаты, бросила:
- Если хочешь есть, разогрей сама. Всё, что есть в холодильнике в твоем распоряжении, а я пойду досыпать – завтра вставать рано, - и, подавив зевок, шаркая тапочками, ушла в свою комнату.
Когда за тёткой закрылась дверь, Ирина, возблагодарив Бога, за то, что всё удалось, в изнеможении опустилась на стоящую в прихожей табуретку.
Она дошла до дома, но нужно было ещё  добраться и до кровати.
Она заползла в ванную, включила душ, пропитанное кровью платье и белье бросила под ноги, чтобы смыть струями текущей из душа воды хотя бы часть крови.
Упав в ванну (откуда только силы взялись?!) она с ожесточением терла свое лицо, руки, ноги, тело, пытаясь смыть с себя мерзость грязных прикосновений тех ублюдков, но эта грязь почему-то не смывалась, а Ирина, несмотря на боль, слабость и усталость упорно продолжала тереть свое тело… У неё как будто открылось второе дыханье. Она намыливала мочалку и терла, терла, терла… пока, наконец, не поняла, что она НИКОГДА НЕ СМОЖЕТ СЫТЬ С СЕБЯ ЭТО…
Эта грязь налипла не на её тело, она затопила смрадом, мешающим не только дышать, но и жить, её ум и душу. А выстирать душу, как отстирала она сейчас запачканное кровью и грязью платье, она не могла!