СоловдвоемТ1глава04

ГЛАВА 4
Маринка с Володькой появились домой под утро. Ирина проснулась от тихого любовного воркования.
У Соболевых была двухкомнатная квартира. И девушки сейчас занимали комнату Владимира, а он спал в родительской спальне на раскладушке. И сейчас влюбленные стояли возле приоткрытых дверей комнаты, в которой жили девчонки.
Они наконец-то расстались, и Маринка, быстро раздевшись, юркнула под одеяло. Причем она явно сделала это так, чтобы разбудить Ирину, но та, не желая разговаривать, сделала вид, что спит. Тогда Марина начала крутиться и вертеться, стаскивая с Ирины одеяло. Но Ирина выдержала и это, не подав вида, что проснулась.
Но Марина на этом не успокоилась. Видя, что её старания разбудить подругу, как бы нечаянно, не увенчались успехом, она осторожно потрясла её за плечо и громким шепотом позвала:
- Ира! Ну, проснись же ты, Ирка!
Ирине ничего не оставалось, как сделать вид, что она проснулась.
- Ну, чего тебе? Да, утра подождать не можешь?
- Не могу! Я такая счастливая! Володька сказал, что он любит меня, и я самая лучшая, самая красивая и самая умная! Знаешь, как он меня назвал? Знаешь?! Он сказал… он сказал… он сказал, что я его Маленький Принц!!!
- Я очень за тебя рада, но для того, чтобы сообщить мне это, совсем не требовалось будить меня среди ночи.
- Я разбудила тебя не за этим. Я тебе сейчас такое ска-жу-у-у… - и она сделала загадочное лицо, - …ты не поверишь!
- Я постараюсь поверить, - недовольно ответила Ирина. – Ну, излагай свою страшную тайну.
- Когда вы с Сашкой уехали… Кстати, тебе Сашка понравился?
- Понравился. Дальше.
- Так, вот, он тебя отвез и вернулся обратно!
- Ну и что?
- А то, что он не сразу вернулся! Он съездил домой, поговорил с отцом! Это же не его машина, а папина…
- Причем тут машина?
- Да, можешь ты спокойно дослушать! – возмутилась Маринка.
- Я и слушаю, только ты от любви явно поглупела и не можешь доходчиво излагать свои мысли, - парировала Ирина.
- Ты ещё и издеваешься?!!! – угрожающе-обиженно проговорила Марина.
- Да, не издеваюсь я! Я действительно ничего не понимаю.
- Так, вот я и говорю тебе, а ты не слушаешь.
- Всё, слушаю, я вся - внимание.
Маринка набрала полные легкие воздуха, как перед прыжком в воду и радостно выпалила:
- Сашкин папа разрешил ему взять машину и отвезти нас в Питер! Вот!
- Ну и что?
- Как что?! Как что?!!! Ты что не поняла, что я сказала? Мы с тобой, как принцессы поедем домой на черной «Волге»! Представляешь?! - она сделала важное лицо и изобразила нечто, что по её представлению должно было соответствовать едущей на черной «Волге» принцессе. Потом передохнула и добавила: - А самое главное, что с нами, конечно же, поедет Володька! Мы всё просчитали. Сейчас высыпаемся. В час Сашка заезжает за нами, и мы едем к нему на дачу в подмосковье, купаться в озере, плавать на лодке, гулять в лесу и есть шашлыки. Возвращаемся завтра вечером не очень поздно. Ложимся спать. Выезжаем послезавтра утром. Вечером будем в Питере. Вечер катаемся по Питеру. Смотрим мосты.  Послепослезавтра отправляемся в Петродворец; на следующий день в Выборг, оттуда ко мне на дачу, там ночуем; утром в город - ещё пошатаемся по городу, а вечером…
- Да, это вы, конечно, лихо придумали. И спланировали всё удачно. Только ты забыла одно обстоятельство, - остудила пыл подруги ледяным тоном Ирина.
- Какое ещё обстоятельство? Какое обстоятельство, когда всё так хорошо складывается? – возмутилась Маринка.
- Ты забыла, что, как договаривались, если ты не поступаешь, мы с тобой или я одна, если ты поступаешь, завтра, вернее уже сегодня вечером должны были, или я должна была сесть на поезд и завтра утром прибыть на наш любимый Московский вокзал. С Московского вокзала, лично я должна была отправиться домой. А ты, судя по принятому тобою вчера решению – в наш любимый медицинский институт подавать документы. Между прочим, позволь тебе напомнить, что послезавтра, вернее уже завтра, последний день, когда их принимают. А послезавтра, дорогая моя, ровно в девять утра по московскому времени, я так понимаю, мы с тобой вместе, должны будем быть на первом экзамене в этом самом досточтимом институте.
- У-у-у-у-у! – завыла Маринка, сделав несчастное лицо, и Ирина не без удовольствия отметила, что сейчас из состояния «раз» (когда жизнь прекрасна и удивительна) начнется резкий переход к состоянию «два» (когда жить не стоит вообще), - вечно ты всё испортишь! Так всё хорошо складывалось…, и она уткнулась лицом в подушку и начала колотить по ней кулаками, яростно рыча…
- Оставь в покое подушку, - сказала Ирина, - она здесь абсолютно не причем.
Маринка села на кровати, немного поразмышляла, а потом, повернувшись к Ирине, робко заикнулась:
- Ириша, а может ну его, этот институт, а? – и быстро затараторила, чтобы Ирина не смогла вставить слово, и разрушить её маленькую надежду. – Помнишь, ведь ты сама говорила, что не хочешь поступать в этом году; хочешь немного отдохнуть от этого учения; хочешь поработать в больнице, чтобы понять, правильный ли выбор ты сделала? Помнишь? Ну, а что касается меня, так я это так ляпнула, про медицинский. Это просто первое, что пришло мне в голову. Я ведь собиралась в театральный, а если не поступлю, то на рабфак в Герцена, на исторический. Да, я и экзамены-то в медицинский никогда не сдам! Ведь я ни в биологии, ни в химии ни бельмеса не понимаю! Да я до сих пор не понимаю: зачем мне нужен был этот спецкласс! Ещё меньше я понимаю, как я умудрилась поступить в него. Так что, какой мне там медицинский!
- Ну, что касается тебя, моя дорогая, это твое личное дело. Лично я сделала всё от меня зависящее, чтобы ты поступила в театральный. А ты, скотина неблагодарная, мало того, что пальцем не пошевелила, чтобы довести начатое до конца, ты ещё и меня с понталыку сбиваешь. А всё ради чего спрашивается? Ради минутного увлечения, ради блажи, которую ты вбила себе в голову!
- Это, может быть у тебя, минутное увлечения!!! А мы с Володей друг друга любим! - встала в позу Маринка.
Глаза сверкали, ноздри трепетали как у породистой лошади.
Ирина улыбнулась:
- Ладно, уймись. Я охотно верю, что у тебя это серьезно. Дай-то Бог - мне нравиться Володька. Только я и тебя немножечко знаю. Сколько раз у тебя уже была любовь до гроба? Сначала Тихвин, потом Шахов, а как же Батуманов? Ты ведь без него жить не можешь? Тебе напомнить, зачем тебе нужен был театральный? Забыла?
- Ничего я не забыла, - насупилась Маринка. - Но только, как тебе объяснить? Шахов и Тихвин – это вообще детство глубокое… Ты ведь тоже была немного влюблена в своих Сережек! Сама рассказывала, что не знала, кого из них выбрать, помнишь?
- Ну, и что из этого?
- Да, то, что всё равно ведь ты Игоря любишь! Хотя и Сережки твои тебе вроде бы не безразличны. А ещё я могу припомнить Ваську-механизатора! Достаточно? Или продолжить? – пропела она елейным голоском.
- Можешь не продолжать, - ответила Ирина. – Но сейчас разговор не обо мне, а о тебе.
- Так и мне Шаховв и Тихвин, как тебе твои Серёги. А что касается Батуманова, так он всё равно, на меня внимания не обращал, - она вздохнула. - У меня была любовь безответная, - она театрально вздохнула и выдержала паузу. - А ты сама говоришь, что любовь, как роза – без воды вянет. А Володя меня любит. И я его тоже.
- А не маловат ли срок, для того, чтобы утверждать так безапелляционно?
- Ты хочешь сказать, что не веришь в любовь с первого взгляда?
- Мариша, в любовь с первого взгляда я верю. Только вот удачное замужество через день после знакомства для меня немного сомнительно. Когда ты уже будешь серьезно относится к жизни? Ведь ни ты Володьку не знаешь, ни он тебя.
- Ну, ведь мы не завтра в ЗАГС собрались.
- Одно это и радует, - вздохнула Ирина, - что не завтра. За год всё-о-о может измениться.
- Вот увидишь: ничего не измениться!
- Ага, - утвердительно кивнула Ирина. – Любовь до гроба – дураки оба. Одну дурость уже сделала: не пошла в театральный. А теперь собираешься сделать вторую: не поступать вообще? Да ещё и мне советуешь то же самое.
- Фу, какая ты, Ирка, зануда! Я же тебе говорила, что я передумала быть актрисой, а что касается медицинского, так это я так, сгоряча, с тобой за компанию решила.
- Ну, хорошо, а в пед что? Даже попробовать не хочешь?
- Господи, ну, сколько тебе можно объяснять?! Я же не готовилась!
- Ладно, Бог с тобой, это твоё дело. Не хочешь поступать – не поступай, ходи неучем. Но вот с какой стати я не должна поступать? Этого я не понимаю?
- Но ты ведь не хотела поступать?! – законючила опять Маринка.
- Я не ставила перед собой цели, поступить в этом году, но поступать я буду, а там, как кривая вывезет. Поступлю – буду учиться, не поступлю – пойду работать, - говорила Ирина, а про себя думала: «А какая мне собственно разница? Ни того, ни другого не будет…» 
- Ирочка, ну пожалу-у-йста-аа, - заныла Маринка.
- Что, пожалуйста? Что я тебя на аркане тяну? Делай, как хочешь. Хочешь - здесь в Москве оставайся, хочешь - в Питер езжай. Хочешь - поступай, хочешь - нет. Это, в конце концов, твое дело. Ну а я-то тут причем? Лично я завтра, то бишь, уже сегодня, уезжаю домой.
- Ну, как ты не понимаешь? Без тебя ничего не будет!!!
- Чего не будет?
- Ни-че-го! – почти закричала Марина. – Ты что дура совсем, или прикидываешься?!
- Предположим, не прикидываюсь, – в тон Марине ответила Ирина. – Ты можешь толком объяснить, в чем дело?
- И она ещё говорит, что я поглупела! Это ты явно поглупела! Ты что думаешь, что весь этот вояж Сашка устраивает ради друга? Или может быть ради меня? – Марина сделала многозначительную паузу. – Ты что думаешь, что ему легко было уговорить отца, чтобы тот дал ему машину? Володька говорит, что его отец в туалет пешком не ходит… Да и на дачу Сашка тебя везет, чтобы родителям продемонстрировать, ради чьих прекрасных глаз сын оставляет отчий дом и любимую маму, которая ещё не нагляделась на него вдоволь, и едет с опасностью для жизни аж в Питер!
- Не понял?! – произнесла Ирина недоуменно.  - А ты-то это всё откуда знаешь?
- Что знаю?
- Ну, то, что ты мне сейчас поведала.
- Ну, во-первых, что ты Сашке понравилась, видно невооруженным глазом. Он как тебя увидел, так и обомлел весь! – Маринка весело засмеялась. - Даже дара речи лишился, бедный! Володька говорит, что первый раз его таким видел. Баб у него, говорит, всегда куча была, и он с ними особенно не церемонился. А тут прямо-таки расстилается перед тобой. Ну, а потом, когда он в ресторан-то вернулся – только о тебе и говорил. Всё расспрашивал, отчего ты такая грустная, и всегда ли ты такая дикая. Володька ему, конечно, о тебе рассказывал, до того как он тебя увидел, да и я тоже рассказала, когда мы в машине за тобой ехали. Ну, он так нас слушал, спокойно. А когда вернулся после того, как тебя отвез, ну прямо всю душу из нас вынул расспросами, еле от него отвязались! Ну а все остальное мне Володька рассказал. Они с Сашкой там о чем-то беседовали, пока я в туалет ходила. И вообще, Володька говорит, что, похоже, у Сашки это всё серьезно.
- Так! Очень хорошо! Просто замечательно! - Ирина даже села в постели. – И ты, значит, мне предлагаешь дурить парню голову?!
- Ирка, ну ты чего? Тебя ведь всё это ни к чему не обязывает. Ты вообще ничего не знаешь! Нас пригласили на дачу провести время! Нам предложили отвезти нас домой на машине! Наше дело согласиться или нет. Не хочешь дурить голову – не дури! Но от машины отказываться и от шашлыков с дачей, просто глупо!
- Короче, я и раньше не собиралась ввязываться в эту авантюру, а теперь тем более. Всё, спать! – и Ирина отвернулась от Марины.
- Иришенька, ну, миленькая! - законючила Маринка. – Ну, Ирочка, ну ради меня, ну что тебе стоит?! Ну, нам так хочется с Володькой побыть вместе! Ну, ты же должна понимать, ну, Ириша! Ну, пожалуйста! Ну, сама подумай, Сашке ведь теперь будет неудобно отказаться от своего предложения, а без тебя… Ты представляешь, каково ему будет?!
- А вот уж это мне абсолютно точно по барабану! Между прочим, прежде чем строить планы относительно меня, не плохо было бы и меня спросить о том, какие у меня планы.
- Ну, Иришенька, ну давай мы пораньше выедем, чтобы успеть на твой экзамен. Ну, согласись только. Ну, можешь ты это сделать ради меня, ведь ты моя подруга.
«Я уже ради тебя сделала…», - зло подумала Ирина, а в слух произнесла:
- Я же уже тебе сказала, что ты можешь делать, что хочешь, а я завтра уезжаю домой. И принимать участие в этих играх не желаю.
- Ты злая и вредная! – почти заплакала Маринка. – Я не знаю, какая муха тебя укусила, но ты стала… ты стала… - она видно подбирала слова побольннее.
- Ну, какая я стала?
- Ты стала жестокой и равнодушной эгоисткой! Вот! - выпалила Маринка.
- Ну, спасибо тебе, подруга, за доброту, за ласку, - тщательно выговаривая слова, проговорила Ирина. – Это я-то жестокая и равнодушная эгоистка? А кто же тогда, прости меня, ты? - на её глаза уже были готовы навернуться слезы. – Может быть, это ТЫ поехала в Москву ради МЕНЯ? Может, ТЫ помогала МНЕ поступать в институт? Может, это ТЫ дала возможность МНЕ любезничать с Володькой, а сама среди ночи поперлась к черту на рога за платьем, которое ну просто позарез, просто необходимо было МНЕ для того, чтобы завтра идти в нем на прослушивание? И может быть, это Я заявила ТЕБЕ утром, что Я ни в какую студию не пошла, потому, что передумала, а ТЫ, вообще, могла бы и не ездить? И может быть, это Я прошу ТЕБЯ сейчас о том, чтобы ТЫ, ради МЕНЯ, не стала поступать в институт и поехала с парнем, которого ТЫ видишь первый раз в жизни куда-то на дачу. И, чтобы ТЫ принимала его ухаживания, ради того, чтобы МНЕ, любимой, было хорошо? Так кто же из нас жестокая и равнодушная эгоистка?! – обида сжимала горло, мешала дышать и говорить.
- Ириша, прости меня! Ну, пожалуйста! Ду-ру-у та-а-ку-ю-у-у… - вдруг заплакала Маринка, причем заплакала искренне: - Ну, Иришень-ка, ну, пожа-а-луста, ну, про-о-сти-и меня!
Маринкины слезы заставили Ирину опомниться и перестать обижаться на бесцеремонность подруги.
- Ладно, - сказала она. – Ну, чего разнылась? Успокойся.
- Ты меня прости, я действительно дура и эгоистка! Ты права! – и она опять всхлипнула.
Зная Марину и опасаясь, что слезы перейдут в рыдания, а самокритика в самобичевание, Ирина сказала:
- У меня к тебе большая просьба: не конючь! От твоего нытья ничего не изменится. Давай-ка, мы будем заканчивать этот беспредметный разговор. Уже скоро светать начнет, так что спать! А завтра всё обсудим, утро вечера мудренее.
- Ты меня прощаешь? – заглядывая Ирине в глаза, спросила Марина.
- Прощаю.
- И ты не отказываешь мне совсем?
- Ну, я же сказала. Ты что глухая? Всё, кончай разговоры и спать! Все обсуждения завтра.
- Хорошо, хорошо, - поспешила Маринка. – Из Ирининого ответа она поняла, что категорического отказа не последовало, и, может быть, она ещё согласится. Поэтому нужно было вести себя примерно. Спать, так спать. Тем более что любовное возбуждение уже прошло, и глаза слипались…
Марина немного поворочалась с боку на бок, и минут через пять-десять уже спала сном младенца - сном человека, у которого всё хорошо.

Ирина же, наоборот, не могла заснуть.
Она злилась на Маринку. Злилась за то, что та легко распоряжается её, Ирининой судьбой. Поступает с нею так, как будто бы она, Ирина, её, Маринина, собственность, и просто обязана делать всё для того, чтобы ей, Маринке, было хорошо. Она опять поймала себя на мысли о том, что винит Марину в том, что с ней произошло.
- Стоп! - сказала она сама себе. – Будь с собой честна, моя дорогая. Никто не виноват. Никто не виноват в том, что ты сама взяла на себя роль Маринкиной мамы. Тебе это даже нравилось. Ты сама посадила её себе на шею и приучила к тому, что все её капризы выполняются. Именно поэтому, она и считает, что ты просто обязана делать всё для неё. Именно поэтому!
Ирина думала о своей жизни. О том, что не только Маринка была её «дочкой».
В старой школе её вообще звали Мамой Ирой. Все одноклассники шли к ней со своими бедами и проблемами, и она, как могла, пыталась решать их.
И те Сережки, о которых вспомнила Марина, самые красивые и популярные парни в классе, в которых были влюблены все девчонки (конечно, и она была влюблена детской любовью сначала в одного, а потом  в другого). Так вот, эти Сережки тоже шли к ней, как к другу, или скорее, как к маме, рассказывали о своих чувствах к другим девчонкам. А она это слушала и терпела, хотя душа её разрывалась от того, что он (то один, то другой) выбрал не её, и давала советы, как понравиться той или иной, как поступить в том или ином случае.
Она утешала неудачливых соперниц, на которых не распространялась любовь их кумиров, а сама по ночам тихо тосковала, уткнувшись в подушку, и никто в классе даже не догадывался о том, что она, Мама Ира, тоже чувствует что-то, что она такая же, КАК ВСЕ, и что она тоже умеет плакать. Никто не догадывался о том, что иногда и ей бывает плохо, и что иногда нужно пожалеть и её.
Никто не догадывался. А она изо всех сил старалась сделать так, чтобы никто и не догадался об этом. Ей нравился созданный ею имидж сильной, умной, доброй и заботливой мамы, к которой можно всегда прийти и получить поддержку, совет, сочувствие. Ей нравилось ощущение своей нужности людям, а иногда и зависимость их от неё. Ей нравилась всеобщая любовь и уважение, её значимость для других.
Но за это ей приходилось платить, и платить цену немалую: во-первых, поступаться своими чувствами, желаниями, временем; а во-вторых, переживать всё в себе, не иметь возможности поделиться со сверстниками своими мечтами и чаяниями, чтобы не узнали, что она, оказывается, такая же, как и все…
- Ну, и что ты хочешь теперь, моя дорогая? - спрашивала она сама себя. – Ты же сама выстроила всё это. Тебе казалась, что ты получаешь от всех любовь, уважение, восхищение?! Да?! Этого достаточно?! Но от кого ты получила сочувствие? Кто задумался о твоих проблемах? Кто попытался заглянуть в твою душу, Мама Ира? Кто пожалеет тебя?
- А ты сделала всё, для того, чтобы ни у кого не вызывало сомнения, что у тебя всё отлично, чтобы никому даже в голову не пришло, что ты тоже человек, чтобы не дай Бог, кто-нибудь ни захотел тебя пожалеть, - грустно ответила она сама себе.
- Выходит, неправильно ты жила, Ириша?! Выходит, не любили тебя, а просто пользовались тобою?! Выходит, нужно жить как-то иначе?!
- Нужно жить? Ты ещё не отвыкла мерить всё категориями живых, категориями будущего. Но ты ведь не будешь жить! Жизнь для тебя кончена… Нельзя жить с тем, что ты носишь в себе! Поэтому успокойся. Какое тебе дело до живых? Пусть живут своей жизнью, любят, страдают, суетятся… Тебе ведь нужно только добраться до дома, чтобы поскорее покончить со всем этим. А с другой стороны: раз уж тебе всё равно, почему бы тебе и не доставить последнюю маленькую радость окружающим тебя людям?

Она решила, что поедет завтра на дачу к Александру. Единственное, что она сделает, это поставит условие, что в Питере они должны быть послезавтра утром, чтобы она успела на экзамен.
Конечно, успеет ли она на экзамен или нет, ей было абсолютно всё равно. Ей нужно только создать видимость, что жизнь продолжается, чтобы никто, ни Маринка, ни родители, ни кто-либо ещё не догадались о том, что она задумала, вернее о том, что ОНА это сделала. Для всех это должен быть несчастный случай.
А вот какой он будет? Как она сделает ЭТО? Она ещё не знала…
Случайно упасть с крыши дома? Да, кто в это поверит?!
Случайно отравиться таблетками? Чушь собачья! Все знают, что она хорошо разбирается в медикаментах и в их дозировках. С ядами то же самое, в том числе и с бытовыми.
Случайно утонуть? Но сколько же это нужно ей проплавать? Да и потом вот что-что, а эту смерть она отрицала. Она не сможет утонуть. У неё не хватит сил заставить себя захлебнуться, не бороться за свою жизнь.
Можно случайно попасть под машину или поезд. Но что будет с тем водителем или машинистом? Нет, она не сможет сделать убийцей ни в чем не повинного человека.
Других вариантов в голову пока не приходило. Решения как, не было, так и нет. Здесь ещё нужно было очень хорошо подумать. И пока она не нашла способа исполнить задуманное, она будет вести себя как живая. Она не должна думать о боли… Чувствовать её каждый раз…
И тут она пошевелилась, чтобы поправить сползшее одеяло, и её снова горячей волной обдала свернувшаяся, было, в комочек боль.
«Ага! Не почувствуешь тут боли!» – подумала она, и не, смотря на неё, ту самую боль, внутренне улыбнулась: «Каламбурчик живенький получился!» Она имела ввиду не физическую боль, а физическая напомнила ей о том, что она жива, а пока она жива – ей будет больно, и не только физически! Это физическую боль можно заглушить таблетками. А что делать с другой, более сильной и незатухающей, не отпускающей даже на время – душевной?  Единственный способ избавиться от этой боли – умереть!

Она лежала и думала. Сколько времени прошло? Она не знала. За окном забрезжил сиреневый рассвет. Тихо начали таять в просыпающемся московском небе одинокие звезды.
Она закрыла глаза. Усталость и слабость от кровопотери делали тело безвольным и слабым, а голову наполняли дремотной дурнотой. Нет, она не спала, она не могла спать. Она просто периодически проваливалась в полусон-полузабытье, когда не можешь отличить реальность от грез, а сон от реальности…
 
Когда она проснулась или пришла в себя, то первое время не могла понять, где она находится. Видно сильное сознание упорно пыталось вытеснить всё, что мешало ей жить.
Сориентировавшись, она села на кровати, взглянула в окно. Солнце стояло высоко. Времени, по всей вероятности, было уже много. Она взглянула на Марину, та спала без задних ног и во сне счастливо улыбалась.
В дверь тихонько поскреблись. Ирина не хотела отвечать на стук и снова легла. Через некоторое время, по-видимому, не услышав ответа, в комнату осторожно заглянул Володька.
- Девчонки! Вставайте, - шепотом проговорил он.
- Привет, брательник, - обернулась к нему Ирина.
- Привет, сеструха,  как спалось?
- Отлично, - браво ответила она, вспомнив о своем решении быть «живее всех живых».
Услышав голоса, зашевелилась Маринка.
- Что, уже вставать пора? - спросила она, сладко потягиваясь.
- Пора, пора, засоня, - ласково проворковал Владимир, - уже полдвенадцатого, скоро Сашка приедет, а вы ещё не только не собрались, а даже ещё не встали. – Кстати, Ирк, тебе Марина сказала о наших планах?
- Соизволила ознакомить, - ответила Ирина, вложив в интонацию всё, что она думает по этому поводу.
- Ты извини, что без тебя решили, - смутился Владимир, уловив её интонацию, - но Марина сказала, что ты будешь «за».
- Мало ли, что тебе ещё скажет Марина. У меня, например, были другие планы. Я, между прочим, собираюсь поступать в институт в отличие от этой чокнутой. А ты тоже хорош! Ты чего её с понталыку сбиваешь? Это ты что ли решил, что Маринке учиться не надо?
- Да, что ты мелешь? Ну, по поводу театрального, здесь скрывать не буду: я. Нечего там делать! Пообщался я с этой богемой – пьянь, наркота, разврат. Да и жизнь эта богемная только с виду блестит, а на самом деле клетка, правда золотая. Но опять-таки не для всех. Чтобы в золоте купаться, не талантом нужно обладать, а наглостью или хорошей лапой. Так что насчет театрального – это моя работа. Ну а о том, что вообще не учиться такого уговора у нас не было! Правда, Маришка?
Маришка помолчала немного, а потом промолвила:
- Видишь ли, Володя, в медицинский мне не поступить, не сдам я ни химию, ни биологию.
- Ну, хорошо, не в медицинский. Так ты же, вроде как в педагогический собиралась?
- Ну, я ведь не готовилась! И прием документов, наверное, уже закончился.
- Наверное или закончился?
- Закончился, - тихо выдохнула Марина, врать она не умела.
- Завтра последний день приема документов во все ВУЗы Питера, - вступила в разговор Ирина. – Так что планы, которые вы тут понастроили рушатся, как карточный домик.
Маринка села на диван и тихо завыла, как собачонка, тоненько поскуливая.
- Ну, вот, началось, - вздохнула Ирина. – Кончай реветь, иди умываться. За завтраком всё обсудим.
Маринка послушно поплелась в ванную.

- Это у тебя серьезно? – спросила она у Владимира, когда за Мариной закрылась дверь.
- Ты знаешь, как не странно, похоже, да. Она какая-то необыкновенная. Как с другой планеты. Такая… - он задумался, подбирая слова, -  …наивно-восхитительная! – нашел он нужное слово и улыбнулся: - Маленький принц… - а потом добавил, уже серьезно: - Я её люблю, Ира. 0чень люблю. Я хочу жениться на ней!
- Ну, если у тебя это серьезно, тогда, ладно. Пойми, что я, конечно, люблю тебя, но Маринку я люблю больше. И естественно, переживаю за неё. Она со своей доверчивостью может вляпаться куда угодно.
- Ириша! Я ещё раз говорю тебе, что я её очень! Ты слышишь: очень люблю! И, кстати, я тебе очень благодарен!
- За что?
- Благодаря тебе я повстречал, узнал её. Так что, спасибо тебе, сестренка! – улыбнувшись, он чмокнул ее в щеку.
И опять в груди всколыхнулась волна смешанного чувство страха и омерзения. Но она пересилила себя.
- Нема за шо… - снисходительно произнесла она и ответно улыбнулась.

В комнату вплыла уже умытая и причесанная Маринка:
- А что это вы тут делаете? - крадясь на цыпочках, театральным шепотом спросила она, парадируя смешного парня с сачком из фильма их детства.
Но сделала она это с кислой улыбкой приговоренного к смерти – жизнь рушилась у неё на глазах.
- Тебя обсуждаем, - в тон ей ответила Ирина. – Дуйте готовить завтрак, а я пойду умоюсь.
Парочка послушно удалилась на кухню. Ирина осторожно, чтобы не растревожить боль вылезла из-под одеяла.
Вчерашний поход в ресторан и непринятая вовремя таблетка дали о себе знать. Уже почти прекратившееся кровотечение снова усилилось, проклевывалась притупившаяся, было, боль.
Всё же она заставила себя встать под душ и привести себя в порядок.
Когда Ирина вышла на кухню, там шли горячие дебаты по поводу поступления в институт.
- Если я говорю, что я не готова, то я всё равно не поступлю! - обиженно пыхтела Маринка. - Зачем зря мучиться?! Ну, не настроена я сейчас поступать и учиться!
После долгих перепалок с Маринкой Ирина и Владимир решили: коль она так упирается и поступать не хочет – то и Бог с ней! Она уже большая девочка и пусть делает, что хочет. Они конечно же поедут в Питер, и на дачу поедут, но… На даче у Сашки они пробудут только до сегодняшнего вечера. Покупаются, грибов насобирают, покатаются на лодке, поедят шашлычков – и в путь. Володя тоже машину водит, права имеет. Так что с Божьей помощью, к утру будут в Питере. А там дело Маринки – подавать документы или нет!
Маринка, конечно, была недовольна. Её планы на жизнь рушились, настроение сползало на отметку «ноль». Но куда ей было деваться? Спорить  одной… против них двоих?…
   
Александр подъехал в половине первого, радостно сообщил, что шашлыки замочены, на два дня хватит. А если повезет и поймается рыбка, не только ушицы заделать можно будет, но ещё и покоптить в коптильне.
Правда, узнав о том, что планы изменились, сразу помрачнел. Тут выручила уже пришедшая в себя и пережившая этот момент Маринка. Она поведала Александру, что, слава Богу, что она вообще отговорила Ирину ехать сегодня в ночь на поезде и уговорила поехать на машине. Александр, сначала принявший Иринино желание ехать на поезде на свой счет, заметно напрягся, но потом, узнав о причинах дебатов и изменения планов, присоединился не к надеявшейся на его поддержку Марине, а к Владимиру и Ирине. Оставшаяся в полной изоляции Маринка пошла на попятную, и, наконец, согласилась хотя бы подать документы в педагогический на истфак.
Девушки и Владимир быстро собрались и сели в машину. Заехали к Александру, благо жил он неподалеку, забрали и его багаж и отправились на дачу к Ильиным. По дороге выяснили, что с дачи уезжать в Питер ещё и удобнее – по пути – не делать крюк в двести с лишним километров.

В полтретьего прибыли на место. Дача была шикарная. Отец Александра, генерал Ильин занимал не малый пост. Отца на даче не было, ещё не вернулся со службы. Молодых людей встретила Сашина мама. Выглядела она очень молодо и была необыкновенно красива.
- Здравствуйте. Меня зовут Лидия Ивановна! - представилась она. – Володю я давно знаю. А вот девушек… Вы, наверное, Марина, а Вы Ирина, - безошибочно угадала она, кто есть кто.
- Как Вы угадали, Лидия Александровна? - удивился Владимир.
- Саша очень хорошо описал Ирину, а девушки настолько разные, что не перепутаешь. Ну что ж, гости дорогие, проходите к столу, обед подоспел!
Все прошли на просторную, обставленную деревянной мебелью под старину, веранду. Лидия Ивановна угощала гостей сборной селянкой, запеченной в грибах с брусникой свининой с обилием всевозможных трав, которые, как оказалось, росли у неё на огороде.
Во время обеда Лидия Ивановна внимательно наблюдала за обеими девушками, но от Ирины не скрылось особое внимание женщины к её особе. Сначала Ирина чувствовала себя не очень удобно, но потом решила, что её эти смотрины не касаются. В отличие от Марины, выросшей в простой рабочей семье, Ирина умела пользоваться столовыми приборами, поэтому попасть впросак, и закричать, что у неё «на рыбу аллергия», как это было с героиней только что вышедшего на экраны фильма «Москва слезам не верит», она не боялась. А подруга точно копировала её действия. Так что с трапезой они справились достойно.
После обеда Лидия Ивановна поила их чаем со всевозможными вареньями и вела непринужденную светскую беседу, в ходе которой, умело прощупывала ум и эрудицию девушек. Когда она задала очередной, с виду безобидный, вопрос Ирина не выдержала, улыбнулась, и чтобы не в меру любознательной даме было неповадно нападать на молодежь, ляпнула откровенную глупость, и выжидающе уставилась в глаза экзаменатора.
Лидия Ивановна, уже удостоверившаяся, что и с умом и с эрудицией у избранницы её сына всё в порядке, опешила, а молодежь весело рассмеялась.
- Мамуля, - сказал Александр, - хватит экзаменовать наших девушек! – Планы изменились, и мы ненадолго. Выезжаем мы сегодня в ночь, поэтому тратить время на разговоры нам некогда. Мы отправляемся на озеро купаться!
После выяснения причин поспешного отъезда ребят, да ещё и в ночь, Лидия Ивановна заметно расстроилась. Ирина про себя съязвила: «Хорошо, если она расстроилась из-за того, что переживает, как мальчишки поведут в темноте машину, а не из-за того, что не успела проэкзаменовать меня по всем параметрам». Это внутреннее замечание было сделано Ириной потому, что после первого шока от свалившегося на неё известия о ночной поездке, Лидия Ивановна бодро заявила, что она тоже поедет с ними на озеро. Ибо, приехав сегодня утром из Москвы в пыльной и душной электричке, она сразу же приступила к приготовлению обеда для долгожданных гостей и не успела искупаться. Ирина же подумала, что генеральша решила просто продолжить допрос на природе.
Но после того как Лидия Ивановна, искупавшись, сказала:
- Ну что ж, молодежь, не буду вам мешать, - и плывущей походкой удалилась в сторону дачи, Ирина поняла, что была несправедлива к этой умной и интеллигентной женщине.
Отойдя на довольно приличное расстояние, уже издали, Лидия Ивановна крикнула:
- Виталий Александрович приедет около восьми вечера! Так что  в семь тридцать жду вас ужинать!
- Есть, товарищ генерал! - дурашливо вскинув руки и вытянувшись во фрунт, ответили бравые молодцы в плавках.
Ребята плескались в теплой озерной воде, а Ирина сидела на бережку, и, несмотря на свое предсмертное настроение, отчаянно им завидовала. Она даже пошутила про себя, причем достаточно мрачно: «Последнее желание приговоренного к казни не было исполнено, за невозможностью исполнения оного».
Плавать она очень любила. Она могла часами находиться в воде. Вода была её стихией, так же как и огонь, в который она глядела. К счастью последнего она не была лишена - Володя и Саша, прежде чем залезть в озеро, разожгли костер.
Саша очень расстроился, что Ирина отказалась купаться. Он тоже любил воду. Но из-за того, что девушка осталась на берегу, он только изредка сбегал к воде для того, чтобы быстро окунуться, отмахать красивым кролем метров сто туда и обратно и вернуться к сидящей у костра Ирине.
Когда он выходил из воды, высокий, мускулистый, покрытый ровным светло-коричневым загаром, и стекавшими прозрачными брызгами, Ирина откровенно любовалась им. Она невольно сравнивала его с Игорем.
Игорю нельзя было отказать в красоте. Но он, немного ниже ростом Александра, худенький, без косой сажени в плечах, с утонченным аристократическим лицом был красив иной красотой. Когда он улыбался, его лицо сияло почти женственной улыбкой.
Александр же был воплощением силы и мужества. Но именно это и приводило Ирину в оцепенение, когда он садился рядом с ней у костра. Нет, от него не исходило чувства опасности, но Ирина своим женским чутьем улавливала мощный поток мужской энергетики, и это её пугало.
Он выходил из воды, садился рядом с нею, подкладывал в костер принесенные ими с Володей сучья, также заворожено, как и Ирина смотрел на  танцующие свой ритуальный танец язычки пламени.
Они молчали и думали каждый о своем. Изредка перекидывались парой  фраз и снова смотрели на огонь.
Наконец Александр спросил:
- Ты уже решила свои проблемы?
- Ещё нет, - ответила Ирина, - но когда я их решу, ты, я думаю, об этом узнаешь.
После этой фразы опять наступило долгое молчание.
- Ты любишь стихи? - спросил Александр, и когда она утвердительно кивнула, предложил: - Хочешь, почитаю?
- С удовольствием, - ответила она.
И они начали читать друг другу стихи. Выяснилось, что оба любят Тютчева, Маяковского, Гумилева, Северянина, Бодлера и Бернса. После «вечера поэзии» оцепенение Ирины более или менее прошло. Хотя она не переставала ощущать исходящие от него горячие волны, но, видя, что он не предпринимает каких-либо попыток к сближению, она немного успокоилась и даже расслабилась, читая и слушая свои любимые строки. 
Наконец Володя с Мариной нарезвились в воде, вылезли на берег, обсохли у костра. Марина изъявила желание покататься на лодке. Но Александр, посмотрев на часы, резонно заметил, что пока ещё светло лучше сходить за грибами, а на лодке можно покататься и на закате. Все согласились, тем более что Александр обещал показать такие грибные места, где белых видимо-невидимо. Маринка была в неописуемом восторге от предвкушения встречи с белыми. Все быстро натянули свои пожитки, уселись в машину и отправились в лес.
Места, на которые привез их Александр, были действительно удивительными. На двух квадратных метрах девчонки обнаружили тридцать девять крепеньких красавцев-боровичков. Грибной ажиотаж захватил их, и они буквально за полчаса использовали все захваченные ими кузовки и сейчас набивали небольшими белыми  футболки, которые ребята сняли, чтобы использовать как тару.
Ирина тоже увлеклась сбором грибов. Она с удовольствием собирала крепенькие боровички, и на какое-то время её лицо осветилось такой привычной для тех, кто её знал, сияющей и заразительной улыбкой. Все обратили внимание на перемену настроения Ирины, Марина даже заметила, что давно нужно было подпустить подругу к грибам, чтобы она прекратила грибиться и превратилась в нормальную Ирку, и все весело засмеялись… 
Продолжая перешучиваться с ребятами, Ирина увлеченно собирала и с восторгам рассматривала симпатичных близнецов, которые все были как на подбор. Но вот её взгляд упал на колонию ложных белых, к которым она, было, уже протянула руку.
Она срезала один гриб и задумчиво уставилась на расплывающееся розовое пятно на ножке. К ней тут же подошел Александр и, присев рядом, заметил:
- Брось его, это ложный! – и, взяв из её рук гриб, размахнулся и швырнул его в ближайшие кусты.
Ирина молча проследила за полетом гриба и застыла  стоя на коленках.
- Э-эй, проснитесь, спящая царевна! – заглядывая ей в лицо, проговорил Александр. – Что случилось? О чем задумалась?
- Зачем ты выбросил этот гриб? – спросила Ирина, поняв, что её направленный внутрь себя взгляд был замечен, и может быть истолкован неправильно, вернее правильно.
- Так, это же ложный! - удивился Александр. - Ты что не знала?
- Нет, первый раз вижу. Ну и что, что он ложный? – продолжала она блефовать.
- Как что? Ну не съедобный он.
- Ядовитый что ли?
- Ну, - ответил Александр.
- И очень ядовитый? – поинтересовалась она как бы невзначай.
- Очень, в прошлом году у нас в Москве был случай: целая семья отравилась.
- И что? – изобразив живое участие, спросила Ирина.
- Что? Что? Не откачали, - скорбно заметил Александр, - слишком поздно спохватились.
- Понятно, - сказала Ирина, - а жаль, такой красивый был. А про себя подумала: «Вот я и нашла решение своей проблемы».    

Насобирав грибов, ребята доставили их Лидии Ивановне, которая не только приготовила молодым людям вкуснейшую жареху, но ещё и отварила и закрыла в трехлитровые банки, собранную и принесенную ими добычу. Эти банки, по одной каждой, были вручены девушкам, чтобы они отвезли их домой и угостили родителей подмосковными боровичками.
Всё это было приготовлено радушной Лидией Ивановной, пока ребята катались на лодке.
Накатавшись, они, как и предполагалось, вернулись на дачу к восьми часам, посидели у костра с прибывшим из города на служебном «козле» отцом Александра, сокрушавшимся, что шашлыки без хорошего грузинского винца и не шашлыки вовсе. А винца ребятам перед такой дорогой не полагалось. Но это не распространялось на Виталия Александровича, Лидию Ивановну и девочек. Поэтому были распечатаны четыре бутылки Кахетинского. Поскольку Лидия Ивановна пила немного, девчонки вообще едва по бокалу выпили, то всё остальное пришлось на долю генерала Ильина.
Замечательные, приготовленные на ольховых шишках, сочные шашлыки, старое доброе Кахетинское и «прекрасные и юные незабудки» так воодушевили бравого генерала, что он бесперебойно осыпал комплиментами то Ирину, то Марину. Нужно к его чести отметить, что при всем при этом он не забывал и о своей жене, а самое замечательное - не разу не повторился.
Он так разошелся, что приказал Александру принести гитару, и они с Лидией Ивановной спели дуэтом несколько романсов, а затем Виталий Александрович аккомпанировал, а вся честная компания распевала бардовские песни.
Всем (кроме Ирины, которая только изображала веселье) было хорошо и весело, и если бы бдительная Лидия Ивановна не «прокуковала» одиннадцать часов, и тоном, не терпящим возражений, не сказала «пора», веселье могло бы затянуться и до утра.
Когда ребята засобирались в дорогу, Виталий Александрович что-то прикинув в уме, вдруг, как на военном совете доложил диспозицию:
- Я думаю, так, – сказал он. – В Питере вам нужно быть часам  к двенадцати. Отсюда до Ленинграда езды около семи-девяти часов, так что я предлагаю вам сейчас лечь поспать, а в три часа выехать. И отдохнете немного, и шоссе будет посвободней.
Лидия Ивановна поддержала инициативу мужа и побежала стелить девушкам наверху, а ребятам внизу.

Маринка, как всегда, мечтательно повздыхав и покрутившись немного, уснула, а Ирина наконец-то предалась своим мыслям. Сомнения отступили, вырисовался план. Она возвращается в Питер, сдает экзамены, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. А когда родители уезжают в отпуск, она отправляется в лес за грибами, приготавливает себе вкусную жареху из ложных белых вперемешку с настоящими для пущей убедительности, и счеты с жизнью будут покончены.
От принятого решения, как всегда наступило успокоение, и она заснула быстро и почти в хорошем настроении.

Генерал Ильин сыграл подъем в два сорок пять. Молодые люди быстро собрались и, попрощавшись с гостеприимным домом, отправились в путь, снабженные провизией суток на трое, не менее.
На прощание Виталий Александрович галантно поцеловал дамам ручки, причем руку Ирины задержал дольше и сказал, что всегда будет рад встрече, при этом, многозначительно глядя в глаза Ирине, посетовал на то, что, к сожалению, ему не сбросить годков двадцать, а то бы он ещё потягался бы с сыном. После этого отвесил любовно-отеческую затрещину Александру, прижал его к своей груди и сказал ему тихо:
- Смотри, Сашка, не упусти, такие на дороге не валяются! 

*    *    *
Машина выхватывала фарами весело бегущую дорогу. Как морские волны, рассекаемые носом быстро летящего катера, разлетались по сторонам растущие на обочинах ели и березы.
Машину вел Александр. Ирина сидела на переднем сидении, Марина и Владимир устроились на заднем, и по всей вероятности, уже улетели в царство Морфея.
Ирина рассказывала Александру разные смешные истории из жизни. Таков был уговор. Уговор был о том, что мужчины ведут машину и спят по очереди. В это время девушки так же по очереди развлекают их разговорами, чтобы им не так хотелось спать.
Первая смена была у Александра и Ирины. Через три часа их должны были сменить Владимир с Мариной. Ну а в город должен был въехать Александр, как более опытный водитель.

И вот сейчас, слушая случай о том, как Ирина мужественно боролась с собранным из Бог знает чего велосипедом, Александр всерьез задумался о своих чувствах к этой девушке.
Было в них что-то особое, не похожее на то, что он испытывал ранее. Да, безусловно, его тянуло к ней как к женщине, до боли хотелось прижать её к груди и целовать, целовать, целовать… но при этом желание близости не было самым главным в его отношении к ней. Он поймал себя на мысли, что ему хорошо уже оттого, что она сейчас сидит рядом с ним. Только оттого, что он слышит, ставший уже родным голос, волны тепла и неиспытанного доселе блаженства окутывают его.
Но он не знал, не мог понять, как относится Ирина к нему. Раньше он не задумывался об этом. Если ему нравилась девушка, он шел напролом и обычно добивался своего. Впрочем, если бы какая-либо из его пассий и отказала бы ему, он особо не расстроился бы. Здесь же было всё иначе: он боялся сказать неосторожное слово, сделать неверное движение, чтобы, не дай Бог, не услышать окончательный приговор.
Он чувствовал, что с этой девушкой нельзя вести себя как с теми, кто был у него раньше. Он никогда не обладал особой интуицией, но тут какое-то десятое чувство подсказывало ему, что в душе у Ирины творится что-то неладное. Она почему-то боится его, хотя впечатления забитой и закомлексованной кисейной барышни (были в его арсенале и такие) отнюдь не производит. Он не понимал причины её страха, и больше всего на свете желая помочь ей, боялся, что своим участием может всё испортить. И поэтому, поколебавшись немного, решил ждать, ждать пока девушка сама проявит свое отношение к нему: «Пусть даже это произойдет через год, только бы она не сказала окончательное «нет».

За разговорами время пролетело незаметно, и на смену заступили Владимир и Марина. Ирина с Александром перебазировались на заднее сидение. Девушка сидела напряженно, устремив взгляд на пробегающие по бокам дороги деревья.
- Ты не хочешь спать? – спросил Александр. – Ведь только что уже почти клевала носом. Давай, ложись ко мне на плечо, не бойся, я не кусаюсь.
- А я и не боюсь, - ответила Ирина, а в её голосе Александр почувствовал обратное, - просто что-то пока перебиралась сюда, спать расхотелось. Так что ты спи, а я посижу, посмотрю в окошко. 
Она откинулась на спинку сидения и изо всех сил старалась смотреть на убегающие вдаль ели и березы, но глаза слипались…

Проснулась она от резкого толчка, и сразу не смогла понять, где она. От падения её удержали сильные руки, и она обнаружила, что полулежит, уткнувшись носом в чьё-то плечо. В первый момент, когда Ирина поняла, что это плечо Александра, она хотела высвободиться из удерживающих её рук. Но потом вдруг ощутила, что ей впервые за последнее время тепло и спокойно, что от нежно и бережно держащих её рук исходит не опасность, а что-то невероятно доброе и хорошее. Ей захотелось сжаться в комочек, спрятаться от всех бед и проблем, укрыться за этим таким надежным и сильным плечом. Она замерла, даже затаила дыханье, а Александр, тихо выругавшись на неудачно затормозившего Владимира, наклонился к ней, прошипел в адрес незадачливого водителя: «Твое счастье, что она не проснулась!», аккуратно уложил её голову поудобнее и погладил теплой ладонью её волосы, отчего она почувствовала себя маленькой девочкой.
Вся невыносимая боль и отчаянье последних дней, которые она носила в себе и прятала от окружающих, вдруг всколыхнулись, накатились с невероятной силой. Она уже не могла остановить, побороть захлестнувшую её волну, и крупные слезы покатились по её щекам. Она пыталась аккуратно, чтобы не заметил Александр, слизывать эту жгучую горькую влагу, поражаясь меткости народного определения. Они, слезы, действительно были горьки. ГОРЬКИ, а не солоны, как те, которые иногда катились по её щекам прежде.
Она глотала льющиеся по лицу и обжигающие щеки ядовитые струи и думала о том, что только теперь она поняла, что слезы могут быть разными, и те, что она проливала до сих пор, были и не слезы вовсе.

*    *    *
Со слезами у нее были свои отношения. Всю жизнь, начиная с совсем юного возраста, её отучали от них.
Когда она, совсем малявочка, пыталась плакать по каким-либо поводам, взрослые говорили ей, что есть слова, которые они понимают, а слез они понять не могут, поэтому плакать было бесполезно. Её никто не жалел, когда она лила слезы неисполненных желаний. Когда она разбивала коленку, или ссаживала руку, слезы не принимались тоже. Ей говорили: «учись терпеть».
Для неё была очень важна похвала старших, она очень хотела быть хорошей и довольно скоро усвоила, что хорошие девочки не плачут. Детская логика быстро дорисовала: а если они плачут, то они – плохие. Поэтому она старалась не плакать даже тогда, когда было очень больно и обидно.

Кроме того, она росла в обществе своего старшего брата Олега и его друзей. Так получилось, что во дворе, где они жили, когда Иринин отец, тогда ещё молодой капитан, получил распределение в Ленинград, и в поселке недалеко от Одессы, где они с братом проводили летние каникулы у бабушки Зои, девчонок Ирининого возраста практически не было, а те, что были, были либо слишком глупы, либо слишком заносчивы. Поэтому она вращалась в «мужском» обществе и с младых ногтей получила «мужское» воспитание.
Ради того, чтобы её принимали к себе в игру мальчишки, которые были к тому же и старше неё в среднем лет на пять (такая разница была у них с братом), ради того, чтобы не гнали, она готова была вытерпеть всё, что угодно. Ведь её брали в игру, вернее разрешали присутствовать при ней, только при условии, что она не будет мешать: надоедать, жаловаться, реветь, отставать, вякать и т.д.. Поэтому, как бы ей не было больно или обидно, как бы она не уставала от длинных «военных переходов», тяжелых раненых, которых ей приходилось перетаскивать, «оказывая помощь», она никогда не ревела, не жаловалась и не пищала…
Вращаясь в мальчишечьей среде, она научилась хорошо драться, и могла постоять за себя. Её было трудно обидеть, и то, что нежно взращенные девчонки принимали, как личное оскорбление, для неё было хоть и неприемлемо, но терпимо. Хотя, если быть до конца честной, ей бывало и ужасно больно, и невыносимо до слез обидно порой, но она никогда не подавала вида, что обиделась, чтобы не приходилось ей услышать в свой адрес от мальчишечьего братства, допустившего её в свои ряды ради Олега Стеценко.
Что только не претерпела она, пытаясь стать для парней «своим парнем». Лазала по подвалам с дохлыми кошками, прыгала на стройках с перекрытий верхнего этажа на нижний в колючую стекловату, от которой потом чесалось всё тело и всё время хотелось чихать, ходила по ночам на кладбище и стояла на хоккейных и футбольных воротах вместо штанги. Иногда, правда, когда народу не хватало, штангу обозначали кирпичом или портфелем, а ей дозволяли быть вратарем или немножко побегать в защите. И это было для неё лучшей наградой.
Надо сказать, что полученная в раннем детстве выучка не прошла для неё даром. Когда она пошла в школу, уже с первых дней, она стала признанным лидером. Её сначала боялись за то, что она могла постоять за себя и отомстить обидчику, а потом и уважали, за то, что она была добра, справедлива и готова помочь в любую минуту. В ней удивительно гармонично сочетались и чисто мужские качества: выносливость, смелость, стойкость и доброта и нежность будущей женщины-матери. 
Она была всегда правильной, и, естественно, новоиспеченные одноклассники, в лице второгодницы Ритки Хреновой, чувствовавшей себя королевой в классе и уже имеющей покорную свиту, решили подразнить благообразную, умную и прилежную первоклассницу Ирочку Стеценко, которая не только не подобострастничала перед Риткой, но и вообще не обращала на неё внимания. Да ещё и слушала учительницу раскрыв рот и глаза, уши и душу… и при этом явно получала непередаваемое наслаждение от знакомства с увлекательным и таинственным миром знаний.
И вот эта самая Хренова решила отомстить независимой Ирочке, согнав с виду безобидную девчушку со скамейки, на которой та сидела во время переменки и вкусно уплетала принесенный из дома бутерброд с колбасой. Ирина всегда была пышечкой, и поэтому Ритка, подойдя к ней, сидящей на скамейке, выдала длинную тираду, в которой присутствовали слова «жиртрест», «корова» и ещё что-то достаточно по её, Риткиному, разумению обидное, чтобы заревела любая девчонка, и спихнула не ожидавшую подвоха Ирочку со скамейки так, что та упала, больно ударившись рукой, в которой она держала бутерброд, о стену. Недоеденный бутерброд полетел на пол. Ритка совсем, было, уже получила удовольствие, усевшись на освободившееся место. Она уже предвкушала наслаждение от громкого рёва, который, по её мнению, должен был вот-вот раздаться в школьном коридоре…
Но не тут-то было!
Рёва не последовало. Вместо этого, какая-то неожиданная сила сорвала Ритку с занятого места, и она успела почувствовать только резкую боль, и одновременно и вздох ужаса и дружный смех наблюдавших за всей этой сценой, затаив дыхание, одноклассников.
Разбойница Ритка сидела на полу, держалась за голову и благим матом выла на всю школу, а пай-девочка Ирочка стояла напротив, удивленно рассматривая жидкую риткину косицу, которая осталась в её руке после резкого рывка.
Потом очень долго остриженная наголо Ритка ходила с вымазанной зеленкой половиной головы, из которой была выдернута косица. Это послужило уроком всем одноклассникам. Тем более что Ирина, вместе с родителями выдержавшая судилище педсовета и инспектрису детской комнаты милиции (Риткины родители подали заявление), была всё-таки оправдана. 
После этого события Риткин рейтинг резко упал, а Ирочкин, наоборот, вырос. Вся подобострастная свита перешла к новой королеве, которая вопреки ожиданиям не только не приняла почитания свиты, но ещё и высказала подобостраствующим, что она по их поводу думает, чем раз и навсегда установила в классе отношения, построенные на уважении за истинные заслуги, а не за силу и подхалимаж.
Девчонки после этого случая беспрекословно признали в Ирине лидера, мальчишки ещё хорохорились. Особенно один из них, сильный и злобный Борька Бабаков, который любил поиздеваться над слабыми. Но в один прекрасный день и он был проучен Ирочкой Стеценко.
Мальчишки взяли моду задирать девчонкам юбки. Подбивал всех на эту затею, естественно, Борька. Ирина несколько раз по-хорошему предупреждала мальчишек, но авторитет Борьки пока был сильнее, а насмешки обиднее. Да и вообще мужская гордость не давала «сильной половине класса» подчиниться воле какой-то девчонки! 
Тогда Ирочка решила спровоцировать ситуацию. Она специально встала задом к мальчишкам, облокотившись о парту. Не задрать юбку в данном случае было просто верхом глупости. Мальчишки долго совещались, но смельчаков всё-таки не нашлось. Тогда на это решился сам Бабаков, чтобы продемонстрировать трусам свою удаль.
Он подошел к ожидавшей этого Ирочке и…
Он, конечно же, задрал ей юбку - нужно же было установить факт свершения преступления, чтобы наказать преступника. И вот, когда факт был налицо, Ирочка влепила Бабакову звонкую пощечину, подражая взрослым женщинам, которые награждали оплеухами оскорбивших их мужчин в просмотренных ею кинофильмах. Но что такое пощечина? Этого ей показалось мало - ведь воспитывалась она в среде мальчишек, поэтому женщинам из кинофильмов только подражала, а вот парнячье поведение было органичным. Она двинула парню в поддых, затем схватила рослого и крепкого Борьку за руки, сплела в замок пальцы обеих своих рук с пальцами мальчишки и надавливала своими кистями на Борькины кисти рук, до тех пор, пока он сначала не дошел до окна, пятясь и повизгивая, а затем не сполз по стенке на колени и не завыл, тонко и жалобно, чем вызвал дружный смех одноклассников. Ни один из «святого мужского братства» не вступился за потерпевшего фиаско бывшего уже вожака. 
Тогда она отпустила парня и вежливо посоветовала ему никогда больше так не делать. Это относилось ко всем мальчишкам. Ирина была удовлетворена. Влепи она Борьке просто пощёчину, и парни, конечно же, зауважали бы её, но Бабаков бы стал просто героем! Сейчас же, все мальчишки не просто уважали её, они почувствовали её силу, и все они безоговорочно приняли поражение бывшего лидера, уступив сначала просто силе.
А вскоре пришло и уважение. Ирина всегда выступала на стороне справедливости, всегда защищала слабых. Их класс, хотя и был далеко не лучшим по социальному составу, отличался сплоченностью и настоящей дружбой. Обидеть кого-либо из «первовэшек» было равносильно подписанию себе смертного приговора. Если не удавалась разобраться с обидчиками-старшеклассниками самому потерпевшему, то на защиту одноклассника вставал весь класс под предводительством Ирочки Стеценко.
Во втором классе Ирочка получила «неуд» за поведение за то, что спустила с лестницы пятиклассника и тот, кувыркаясь по ступенькам, схлопотал сотрясение своих безмозглых, (по мнению Ирочки), мозгов. Она не стала отрицать официальную версию. В результате расследования происшествия было установлено, что ученица второго «В» класса Ирина Стеценко поднималась по лестнице, которая была предназначена для спуска. Дело в том, что во всех школах, где были две лестницы, одна предназначалась для спуска, а другая для подъёма, во избежании травм. Так вот она, по словам пострадавшего мальчишки, нарушала дисциплину и поднималась по той лестнице, по которой нужно было спускаться. Когда он сделал ей замечание, она, заявив ему: «Вот и спускайся сам, если ты такой правильный!»  толкнула его, в результате чего, он упал и получил травмы.
Такова была официальная версия. На самом же деле, этот тип постоянно приставал к тихому и слабенькому Виталику Весталеру. Он издевался над ним обзывая мальчишку «соплей» и «жидовской мордой». Кроме того, он ещё и покалачивал Виталика. А в тот день, безмозглый Аркашка Соловьев (так его звали) описал Виталика. Ирочка поняла это, когда увидела вылетевшего из туалета плачущего и всего мокрого Весталера, который, никому не говоря ни слова, схватил портфель и убежал домой и ржущего Аркашку, тыкающего пальцем в щуплого мальчонку, громко орущего и прыгающего как обезьяна:
- Обоссался! Обоссался! Глядите, жид обоссался! 
Этого Ирина пережить не могла. Самым страшным для неё было унижение человеческого достоинства. Она догнала Аркашку, когда он уже завернул на лестницу, и не слова ни говоря, врезала мальчишке по морде. От неожиданности и удара он не удержал равновесия и свалился с лестницы, в результате чего и пострадали его жидкие мозги.
Надо сказать, что и Аркашка и другие мальчишки, бывшие с ним и в туалете и на лестнице без всяких слов поняли всё. И хотя ей досталось, правда слегка, только для очистки совести, от дружков Аркашки, школьная шпана ещё раз зареклась сталкиваться с «вэшниками» и сумасшедшей Стеценко.   
Так что теперь-то она тем более не имела права плакать.
Когда постепенно первоклассница Ирочка выросла до третьеклассницы и стала пионеркой, её сначала единогласно избрали Председателем Совета отряда, а в пятом классе и Председателем Совета дружины. Стеценко была известна всей школе, и никому от малышей до усатых старшеклассников не приходило в голову обидеть её или кого-то из её класса.
Постепенно дети росли, но южанка Ирочка развивалась быстрее своих одноклассников, и уже к одиннадцати годам была вполне сформировавшейся девушкой. Взрослый вид побуждал ко взрослым поступкам. И постепенно из атаманши, которой она была для своих сверстников, она превратилась для них в добрую и чуткую Маму Иру. Её так и называли. Это была единственная её кличка на протяжении всей школьной жизни.
Время, когда должны были проливаться слезы обид непризнанности, первой неразделенной влюбленности, повышенной чувствительности к себе и восприятию себя глазами сверстников, прошло для Ирины в ещё более жестком отношении к себе и своим эмоциям. Разве могла допустить слабость Мама Ира? Разве могла она обижаться на глупых «детей»? Разве могла она плакать о том, что должно было казаться ей смешным и детским?
Конечно же, нет!
Поэтому о себе, о своих обидах, она могла поплакать только в подушку. А пока она до неё доходила, обиды как-то забывались, становились мелкими, испарялись сами собой. Да и вообще у неё всегда были дела поважнее глупых собственных обид…
Она могла сейчас по пальцам пересчитать случаи, когда она плакала, действительно серьезно.
Первый раз это было во втором классе, когда родители несправедливо наказали её за поступок, который она не совершала. Это сделала её подруга. Это она взяла деньги, потерянные их одноклассником, соврав Ирине, что их ей подарила бабушка на день рождения. Ирина поверила, хотя сумма была невероятной и странной – одиннадцать рублей, и они вместе проели их, накупив мороженого и косхалвы и угощая всех желающих. А поскольку приобретения делала Ирина, то и подозрение пало на неё.
Но Ирина считала ниже своего достоинства оправдаться, подставив подругу. Она ждала, когда та сама признается в том, что этот проступок совершила она. Сама она так бы и поступила. Но та не смогла признаться ни перед учительницей, ни перед родителями того мальчика, ни перед своими родителями, ни перед классом. Поэтому выпорота была Ирина. И вот тогда она плакала, не от боли, а от обиды. От обиды на родителей, которые не поверили ей, и на подругу, которая предала её. Результатом этого случая стало то, что эта подруга перестала существовать для Ирины. А ребята в классе скоро во всем разобрались, и девчонка перестала существовать и для всего класса. К четвертому классу ситуация сложилась так остро, что родители этой девочки были вынуждены перевести её сначала в другой класс, а затем и в другую школу. Нет, её не обижали, не гнали, ей никто не объявлял бойкота. Ее просто не замечали.
Второй раз Ирина плакала в седьмом классе. За активную работу её наградили путевкой в «Артек». Но в школе не было вожатой, а близился конец учебного года – отчетный период, а Ирина в то время была и Секретарем Комсомольской организации и Председателем Совета дружины одновременно. Комсомольский долг не позволял ей бросить школу на произвол судьбы, и товарищи взрослые сыграли на её чувстве долга, уговорив её остаться и уступить свою путевку, дабы не пропала, опять таки её подруге, активистке номер два в школе. И Ирина уступила, а подруга, согласилась. Так она была лишена ещё одной подруги. Нет, они не перестали дружить совсем, но отношения их заметно охладели, потому что между ними легла невысказанная обида одной и смутное чувство неосознанной вины другой.
Было ещё несколько раз, когда она плакала о себе, но их было не так уж и много - слез, пролитых по своим бедам и заботам. Но закон сохранения энергии работал, поэтому непролитые о себе слезы она проливала над судьбами героев книг и кинофильмов.
Вот тут она плакала вволю. Она была ужасно сентиментальна и проливала слезы в больших количествах.
 Домашние подтрунивали над ней, поднося к её глазам блюдца или чашки, когда она безутешно рыдала во время просмотра кинофильма или прочтения книги. Видя кадры или читая страницы, когда погибал кто-либо из героев или рушилась чья-то любовь, Ирина просто заходилась в беззвучных рыданьях, а слезы действительно ручьем, как у Царевны-Несмеяны из какого-то мультика, лились из её глаз. Она даже в театры предпочитала не ходить именно потому, что боялась разреветься так, что от пролитых слез будет мокрым платье.
А однажды, когда, читая трилогию Германа «Дорогой мой человек», она дошла до описания мучений обожженного и обмороженного, но мужественно державшегося английского летчика лейтенанта лорда Лайонела пятого графа Невилла (а это происходило ночью и никто не мог помешать ей наплакаться в волю), она не сдерживала своих слез, не вытирала их, не собирала, как обычно это делала, в полотенце (носового платка всегда не хватало), а, свесившись с кровати, давала им возможность течь и капать на пол. Прочитав главу, наплакавшись вдоволь, она наконец уснула, а утром обнаружила на полу не высохшую за ночь лужицу с полметра диаметром.
Да, она проливала эти слезы, которые воспринимались в семье с юмором и словами «птичку жалко». Но, несмотря на беззлобное подтрунивание, она продолжала оплакивать судьбы героев книг, примеряя на себя их любовь, счастье и горе, плакала  безутешно над книгами и кинофильмами потому, что редко плакала о себе. Ибо жизнь складывалось так, что, когда и стоило бы поплакать, она не могла  позволить себе этого, чтобы не показать перед другими свою слабость, не потерять так долго и упорно создаваемый имидж. Ведь она скорее отдала бы себя на растерзание диким животным, чем показала кому-то, что она такая же слабая и ранимая, такая же сентиментальная и романтичная, как и другие её сверстницы.

*   *   *
И вот сейчас она рыдала горько и безутешно, беззвучно, затаив дыхание и сдерживая рыдания, чтобы по дрожи её плеч Александр не догадался, что она плачет. Она плакала, глотая слезы, и понимала, что они горьки. Так горьки, как никогда не были горьки слезы, проливаемые над судьбами вымышленных или реальных героев книг и кинофильмов, спектаклей.
С сегодняшними слезами выходила из её бронированной души вся горечь, вся боль, испытанная ею в эти дни. И именно эта горечь жгла кожу её щёк, разъедала веки.
Она рыдала и слёзы, не переставая, катились по её лицу, она уже не успевала слизывать их, и они текли на рубашку Александра. Понимая, что скоро он почувствует влагу её щёк, она впала в ещё большее отчаяние, и плечи её начали сначала тихонько, а потом всё сильнее содрогаться от сдерживаемых рыданий.
Александр почувствовал эту дрожь, её слезы на своем плече и поднял её голову, повернув к себе её лицо. Лицо её, за исключением дрожащих губ и крупных, ручейками бегущих из-под прикрытых ресниц слёз, ничем не выдавало того, что творилось у неё в душе. Оно было каменным. 
Она открыла свои глаза, полные боли и отчаяния и посмотрела в глаза Александра, и готовый уже было сорваться вопрос, замер на его губах. Она, указав взглядом на сидящих впереди ребят, прикрыв глаза, слегка покачала головой, не произнеся ни слова. И он также тихо кивнул ей в ответ, попытался вытереть поток её слез тыльной стороной ладони, и, поняв, что это бесполезно, сильно и нежно прижал её голову к своему плечу и стал гладить содрогающиеся в беззвучных рыданиях плечи девушки, испытывая при этом противоречивое чувство: с одной стороны жалость, участие к доверившейся ему девушки, с другой – ликование оттого, что её голова покоится на его плече, оттого, что он может обоснованно прижать её к своей груди.
Когда через несколько минут ей удалось справиться с собой, она снова подняла на него свои бездонные умопомрачительные глаза, и он с ликованием прочел в них немую благодарность, улыбнулся, прижался губами к её волосам и прошептал:
- Всё будет хорошо. Верь мне, теперь всё будет хорошо.
Она ничего не ответила, только легонько отстранилась от него, вытирая остатки слез. Наметившееся, было, взаимопонимание вдруг исчезло, и Александр опять почувствовал её холодную отчужденность.
- Извини, если я что-то не то сделал или сказал, - тихо проговорил он.
Она поняла, что поступает просто по-свински, ответила:
- Это ты извини меня, всё нормально, - и легонько пожала его руку.

Вскоре настала их очередь пересаживаться на места «пилота» и «штурмана». Они подъезжали к городу. Ирина быстро вышла из машины, открыла дверцу Марине, потирая глаза, как-будто со сна, театрально зевнула и отвернулась пока та перебиралась на заднее сидение.
Пересев вперед, Ирина с места в карьер бодрым голосом приступила к исполнению своих обязанностей. Она несла всякую чушь, рассказывала анекдоты, которых знала невероятное количество, до тех пор, пока парочка на заднем сидении не затихла.
Когда, обернувшись, Ирина поняла, что влюбленные, нацеловавшись, уснули, она устало замолчала, на минуту уткнувшись лицом в ладони.
- Только ни о чём меня не спрашивай, - быстро проговорила она, предчувствуя готовый сорваться с уст Александра вопрос.
- Я не буду тебя ни о чём спрашивать. Если посчитаешь нужным, расскажешь сама, - отозвался он.
- Всё уже прошло, всё в порядке, я просто устала.
- Поспи, откинься на подголовник и отдохни.
- Где у нас вода? Неплохо бы умыться, а то я неизвестно на кого похожа.
Александр аккуратно, так что сидящие на заднем сидении ребята даже не пошевельнулись, остановил машину. Они вышли. Он поливал ей на руки из фляги, а она смывала со своих щек невыносимую горечь выливших из её души боль последних дней слёз…
Где-то в роще пел соловей. И они стояли и слушали его песню. Александру до боли хотелось подойти к Ирине, обнять за плечи, прижать к себе, но он не рискнул нарушить эту молчаливую общность.
Она повернулась к нему. Взяла за руку и сказала:
- Спасибо тебе, Саша… спасибо. Не подумай, что я не доверяю тебе, но я должна справиться с этим сама… Пойми. Пора. Поехали.
Они сели в машину и уже через полчаса въезжали в город-герой Ленинград.

Прибыв в Питер, они сначала заехали домой к Ирине, бросили вещи - ребят было решено, (к неудовольствию Маринки), поселить у Стеценок потому, что у них и места в квартире было больше. Да и тётка, завидев племянника, которого она не видела уже года три, заявила, что даже речи быть не может о том, чтобы Володя жил у Марины. Ну а вместе с Владимиром, остановился на постой в квартире Стеценко и Александр.
Молодые люди приняли душ, перекусили и отправились к Марине, забрали её вместе с документами и поехали в институт, хотя она и пыталась слабо упираться.
Через некоторое время документы были поданы. Завтра обеим девчонкам предстоял первый экзамен – сочинение. Это дело «обмыли» в мороженице «Лягушатнике», которая была на Невском, как раз напротив Герценовского института.
Потом Марина была доставлена к себе домой, а Ирина  с ребятами поехала к себе. Было решено сначала вздремнуть, а потом немного поготовиться к предстоящему сочинению.

Войдя к себе в комнату, Ирина обнаружила на письменном столе письмо от Игоря. Она взяла в руки конверт и прижала его к груди. Сердце  опять пронзила мучительная боль. Медленно опустившись на стул, она вскрыла конверт и затуманенным слезами взглядом выхватила первые строки: «Здравствуй, любимая!»
Она читала об удачно прошедших учениях, о том, как они с Васильевым (его другом) на выходных ездили в Терское ущелье, как ловили форель в Тереке и жарили её на костре. Как наблюдали красоты Эльбруса.
Она читала и улыбалась неистощимому юмору Игоря.
Она читала о том, что он постоянно помнит и думает о ней. О том, что засыпает и просыпается с её именем на устах. О том, что каждый день перечитывает её письма. О том, что ждет, не дождется того дня, когда увидит её, когда наденет на её палец обручальное кольцо, когда она наконец-то станет его женой.

Она читала и перечитывала, и снова по её щекам текли горькие как желчь слезы – слезы несбывшихся надежд, слезы обиды на подлую шлюху-жизнь, которая отняла у неё самое дорогое, что есть на свете – её недопетую любовь…
Это не была истерика, нет. Это были тихие слезы решимости. Наконец он заставила себя прекратить плакать, умылась и легла. Она не утешала себя. Она знала, что никогда не сможет стать женой Игоря после того, что с нею произошло. Нет, она не сможет объяснить ему этого, она никогда на это не решится. Она не может нанести ему такой удар. Она слишком сильно любит его, чтобы причинить ему эту боль. Ей оставалось только одно – уйти из жизни так, чтобы никто не узнал, что произошло с нею.

Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, и пред её мысленным взором проносились, как в старом знакомом кинофильме давние события, их с Игорем история. История их любви. Мысли её невольно обратились к брату Олегу, благодаря которому они и познакомились с Игорем, и из-за «живого участия» которого в их совместной судьбе у них так долго всё шло наперекосяк.