СоловдвоемТ1глава11

ГЛАВА 11
Когда за Ириной закрылась дверь, Игорь обхватил руками разваливающуюся с похмелья голову и заплакал. Да, слезы катились по его щекам, лицо судорожно морщилось в гримасу боли и отчаяния. Он выполнил обещание, которое дал другу: эта девочка больше никогда не захочет даже взглянуть в его сторону! Он сам, собственными рукам, задушил свое возможное счастье.
И тут, прокручивая в памяти разговор с Ириной и на мгновение отключившись от своих мыслей, он вдруг вспомнил, вспомнил то, на что не обратил внимания сначала: «Она сказала, что любит меня… Девочка моя, милая! Ты любишь меня!», - встрепенулось сердце, и тут же радость омрачила мысль: «А кого ты любишь? Алкоголика, который нажрался вчера, как свинья, после разговора с твоим братом! Безвольную тряпку, скота, который легко отрёкся от тебя, от своей любви и возможного счастья, от себя… Да, от себя! Ты любишь хама и подлеца, который в угоду каким-то, может быть, и правильным выводам, ни за что обидел тебя, пришедшую, чтобы рассказать о своей любви! Козел!!!» - и он с размаху шарахнул по столешнице кулаками обеих рук. Чашки, стоявшие на столе жалобно задребезжали, а одна из них, подскочив к самому краю и неудачно подпрыгнув, с жалобным звоном упала на пол и разбилась.
Он мутным взглядом посмотрел на причину раздавшегося звона и с облегчением заметил, что это всего лишь чашка - бутылка с пивом осталась цела. Рука машинально потянулась к ней.
- А-а-а, - махнув рукою, проговорил он себе под нос, - нажраться, чтобы забыть, не думать об этом!
Пиво забулькало, выливаемое в стакан.
- Эй, Серёга! – позвал он брата. – Пиво пить будешь?
- Не, не хочу, - отозвался тот, входя на кухню. – Чего это ты тут разбушевался?
- Эх, Серёга! Мудак я последний! Козел поганый!
- Ты чего это в самокритику ударился? - с улыбкой проговорил Серёга, поднимая с пола осколки разбитой чашки. 
- Люблю я её, эту девочку! Понимаешь? Люблю… - он одним глотком осушил стакан. - Покрепче бы чего…
- Ты?!!! Любишь?! – удивился брат. – Ты же утверждал, что все бабы б…! И что ты никогда не позволишь ни одной из них окрутить тебя! Твои слова?
- Мои.
- Что ж, передумал что ли?
- Не передумал, а кое-что понял в этой жизни!
- И что же ты понял?
- Что дерьмо я свинячье! Вот что!
- Это, конечно, важное наблюдение, - засмеялся Сергей, - иди, проспись, братуха. Протрезвеешь, поговорим, - и он поднял Игоря за локоть и потащил в его комнату.
- Ты слышал! - вырываясь кричал  Игорь. - Я её люблю! И она меня тоже любит! Да, пусти ты меня! Убери руки, я сказал!
- Иди, проспись брат, - ответил Сергей и позвал на помощь Лёшку.
На старые дрожжи Игоря хорошо развезло с трех бутылок пива, которые он успел оприходовать. Правда, он ещё немного помахал крыльями и пролил пьяные слезы, но потом поддался всё-таки на уговоры братьев и вскоре уснул.

Проснулся он под вечер. Голова гудела. Но это было не самое страшное. Саднила душа. Было так погано, что даже осознавать себя не хотелось.
Он хотел, было, подняться, чтобы допить четвертую бутылку пива, но передумал. Нужно будет идти на кухню. А там наверняка мать с отцом пришли, полезут с расспросами или разговорами, а говорить совсем не хотелось.
Он лежал и думал. Он вспоминал тот далекий осенний день, когда он учился на первом курсе СВУ, тот день, когда он впервые увидел Ирину…
 
Тогда он не обратил на неё особого внимания. Сначала для него она была девушкой друга, а потом, когда все узнали, что она его сестра – маленькой девочкой. А потом…

*    *    *
Это произошло на каникулах, в первых числах января. Ему исполнилось шестнадцать лет, и родители, тащившие их, четверых парней, решили сделать ему подарок: купили туристическую путевку. Это был железнодорожный тур по городам Прибалтики (Талин, Вильнюс, Рига).
Туристский поезд состоял, в основном, из плацкартных вагонов, там и стоимость путевки была подешевле. Почти вдвое дороже стоила путевка с размещением в купейных вагонах. А для него, отличника учебной, боевой и политической подготовки родители не пожалели денег на путевку в СВ. До этого момента ребенок из многодетной семьи Игорь Виленкин даже не подозревал, что такие вагоны вообще существуют. Если куда и ездили Виленкины, то в лучшем случае в плацкарте, а чаще, вообще, в общем вагоне.
Игорь был в приподнятом настроении. В первый раз в жизни он отправлялся в путешествие, да ещё и так шикарно. Он долго собирался. Надел свой лучший и единственный костюм, новую болоньевую куртку. Он хотел выглядеть взрослым и категорически запретил родителям провожать его. Ещё и заявил матери, что если она попрется на вокзал, он вообще никуда не поедет!
Счастливый турист приехал на вокзал ещё до того момента, как поезд подали на посадку. Стоя на перроне в ожидании, замерз отчаянно. Когда поезд, выпуская клубы пахучего угольного дыма, остановился, распахнув двери, в которых, улыбаясь, стояли хорошенькие проводницы в форменных шенельках, буквально влетел в вагон, хотя изначально решил вести себя солидно, чтобы соответствовать самому вагону, в котором он поедет.
Когда он вошёл в двухместное купе, то чуть не заверещал от щенячьего восторга. Мало того, что сам вагон был чистый, светлый, теплый и уютный – на полу лежала ковровая дорожка, на окнах в оригинальных кашпо висели цветы. Купе было ещё хлеще! Постели на двух полках-диванах были застланы белоснежным накрахмаленным бельём с одеялами, заправленными в пододеяльники, и покрыты красивыми покрывалами. На столике лежала чистейшая, так же накрахмаленная  скатерть, и стояли бутылки с газировкой и лимонадом, и, представьте себе… стаканы! Рядом с бутылками в вазочке!!! лежало печенье! На полу был постелен пушистый коврик, а на окне висел цветок. Какая-то традисканция, кажется…
Он поставил сумку под сиденье и осторожно, боясь даже дышать, сел на свою полку.
Через некоторое время он совсем уже освоился и почувствовал себя немного свободнее. Вагон постепенно начал заполняться пассажирами, и он с любопытством наблюдал за входящими, пытаясь угадать, кто же поедет с ним в одном купе. А может быть он вообще будет один? Такая перспектива его, конечно, мало устраивала, но это было лучше, чем, если бы его попутчиком оказался старый дед или бабка. Хорошо бы, если бы какой-нибудь молодой парень, как и он. А ещё лучше… Но об этом он и мечтать не смел…
До отправления поезда оставались считанные минуты. Провожающих уже попросили покинуть вагоны, а его попутчик всё не появлялся. Уже объявили отправление поезда и, слегка вздрогнув, вагон тихонько покатился, заставляя перрон плавно уплывать в сторону. Игорь уже смирился с мыслью, что поедет один, даже начал находить в этом свои преимущества, и тут…

…Появилась Она. Её появлению предшествовал запах умопомрачительных духов, который растекался по всему вагону, как растекается по телу тепло после выпитой рюмки. Это была не «Красная Москва», которой по праздникам душилась его мама, и даже не те духи, по мнению его матери, неимоверно дорогие и невероятно хорошие, которыми пользовалась его тетка - ужасная модница. От этого аромата, даже для него, ничего не смыслившего в женских штучках, за версту веяло настоящей Францией, и его букет кружил голову и сводил с ума.
После заглянувшего в купе аромата заглянула и сама Она, и Игорь, пораженный, застыл на месте.
Высокая, на каблуках почти с него ростом, она была воплощением женщины с обложки журнала. На ней была коричневая до полу дубленка, огромная песцовая шапка, из-за которой почти не было видно лица и элегантные сапоги, явно не «Скороход», в котором ходили все знакомые ему женщины.
Он был хорошо воспитан, и поэтому даже изумление, поначалу пригвоздившее его к месту, не помешало ему вскочить и принять у нее сумку, которую она небрежно держала в руке, ища место, куда бы её поставить.
- Здравствуйте, - сказал он, - давайте, я помогу вам.
Он выхватил сумку из её рук и молниеносно затолкал под сидение. Затем бросился помогать ей снять дубленку, которую она привычным движением небрежно скинула ему на руки.         
- Здравствуйте, - ответила она, и сняла свою огромную шапку, в результате чего всё пространство купе молниеносно заполнилось черным искрящимся водопадом волос, которые тяжелыми волнами окружили её фигуру, ниспадая ниже линии юбки, - приятно видеть, что и среди молодежи встречаются галантные кавалеры.
- Да что вы, ерунда, - смущённо пробормотал он, вешая дубленку на плечики, а когда обернулся, остолбенел окончательно.
Она сидела на полке, закинув согнутую в колене ногу на ногу, и пыталась расстегнуть молнию на сапоге. Кричаще короткая черная бархатная юбка открывала восхищенному взору неповторимое творение.
«Едва ли вы сыскать смогли бы две пары стройных женских ног», - говорил Александр Сергеевич. Так вот – это были те самые ноги, которые отчаялся когда-то найти Пушкин. Простому суворовцу Игорю Виленкину повезло больше, чем великому поэту - он мог не только лицезреть, но и прикоснуться к этой реликвии, так как Она попросила:
- Не могли бы  Вы помочь мне? Молнию заело…
Опустившись перед нею на колени, дрожащими от волнения руками, боясь прикоснуться к округлой коленке, он, осторожно взявшись одной рукой за кожу сапога, другой за замок молнии, попытался освободить прекрасную пленницу из не менее прекрасной, или вернее шикарной «темницы» не иначе, как австрийского сапога. При этом он изо всех сил старался не смотреть туда, где юбка скорее открывала, чем прикрывала основание длинных и стройных ног… Но это было невозможно…
Вот одна пленница была освобождена. Через черную сетку капрона он увидел тонкую ступню Терпсихоры с безупречной формой пальцев, предназначенных для исполнения божественных танцев. Стройная голень с округлой коленкой была длина и невероятно красива, так же как и поднимающееся к истокам, чуть прикрытых юбкой ног, бедро.
Оторвав завороженный взгляд от этого чуда, он принялся осторожно освобождать из плена сапога вторую ногу.
Не находящий себе места, его взгляд невольно скользнул выше, на бугорки груди, обтянутой тонким черным свитерком с глубоким вырезом. Глаза наткнулись на угадываемые через неплотный покров ткани острия сосков, и, устыдившись вдруг охватившего их хозяина волнения, ушли вверх, слегка успокоившись на выступающих ключицах и яремной ямке…
Наконец, со вторым сапогом было покончено и Игорь, поднявшись с колен, стараясь спрятать глаза, чтобы не наткнуться на это ослепительно-прекрасное создание природы, от одного взгляда на которое кружилась голова и тело ныло в сладостной истоме, сел на свою полку, уткнувшись глазами в носки своих ботинок.
- Ну что? - мелодично проговорила она, откидывая назад копну своих невероятных волос, и протягивая ему тонкую ухоженную руку с множеством колец на длинных, казалось, только и предназначенных для дорогих украшений пальцах.  - Будем знакомиться! Нам с Вами жить вместе целую неделю (на осмотр каждого города отводилось два дня). Меня зовут Наташа.
Он схватил протянутую ему руку, и, не отрывая от неё завороженного взгляда, аккуратно пожал её.
- Игорь, - ему невольно пришлось перевести глаза на её лицо.
Он думал,  что после того,  что увидел,  его уже ничто на свете не сможет так поразить, но он ошибся. На него смотрели огромные, необыкновенной красоты миндалевидные  черные глазищи, именно те, о которых и поется «Очи черные, очи страстные…» И, действительно, не сгубить такие очи просто не могли! Ресницы, окаймляющие эти бездомные пропасти, в которые он падал с неимоверной быстротой, были так длинны и густы, что в них могли бы вить гнезда маленькие птички колибри.
Тонкий нос с чуткими ноздрями и чувственный рот не уступали по своей прелести глазам. Овал лица был мягок и нежен. Всё это окутывала целая шапка густых, чуть вьющихся черными змеями и ниспадающих струящимся водопадом, неправдоподобно блестящих и длинных волос.
- Замечательно, - мелодично пропела она, и в это время в купе заглянула групповод.
- Здравствуйте, меня зовут Екатерина Георгиевна, - представилась она,    я ваш групповод, и по всем вопросам вы можете обращаться ко мне. А сейчас, предъявите, пожалуйста, свои путевки.
Игорь вынул свою путевку из кармана пиджака,  и пока групповод Екатерина Георгиевна что-то записывала, он, не отрываясь, смотрел на Наталью, черной птицей вспорхнувшую со своего места, чтобы достать сумку, из которой она извлекла свою путевку и с обворожительной улыбкой протянула её груповодше.
Теперь он увидел Наталью в полный рост и во всей красе: в короткой черной юбке и облегающем черном свитерке,  смело открывающем небольшую упругую грудь и восхитительную шею, с вьющейся черными змеями копной волос, она казалась неземной женщиной, и была одновременно и пугающе прекрасна и обвалакивающе мягка. Её стройную фигуру словно скопировали с античной статуи. Но, в отличие от белого мрамора Венеры, черная ночь её тела жила, излучая каждой клеточкой своей плоти необъяснимое то, что во все времена заставляло мужчин, независимо от их возраста, терять разум и растворяться в безумии страсти…
В кошачьей мягкости её движений чувствовалась скрытая сила хищника. 
Вскоре после ухода групповода, проводница предложила чай или кофе. Наталья заказала кофе. Игорь, завороженный, молча кивнул проводнице в знак согласия, трудно сказать с чем. Проводница повторила вопрос, обращаясь уже персонально к Игорю. Это вывело его из оцепенения, и он тоже заказал себе кофе.
Наталья вспорола молнией нутро своей дорожной сумки и извлекла из неё бутылку коньяка.
- Вы не возражаете, Игорь, если мы выпьем по несколько капель за знакомство? - проговорила она, открывая в улыбке белоснежные ровные зубы.
Он утвердительно кивнул. Сказать он ничего не мог, перехватило горло. Она налила понемногу в две небольшие рюмочки, которые извлекла из той же сумки.
- Ну, будем знакомы! - пропела она, подавая ему одну из них. Игорь в ответ изобразил на своем лице что-то отдаленно напоминающее улыбку. Она пригубила свою рюмку, а он проглотил содержимое своей залпом. Горючая жидкость обожгла пищевод. Сначала он даже задохнулся от жгучей тяжести напитка, но потом приятное тепло летнего знойного полдня разлилось по его телу, и тот нервный шок, в котором он находился всё это время, начал потихоньку отпускать на волю его сознание.
Увидев его вытаращенные глаза,  после того,  как он лихо заглотил  грамм пятьдесят крепчайшего напитка, Наталья, улыбаясь, сказала:
- Коньяк так не пьют, Игорь. Извините,  что поучаю Вас,  но это напиток благородный. Его надо смаковать. Взять на язык каплю, чтобы почувствовать его вкус, ощутить букет, который придает этому нектару Богов многолетняя выдержка.
Сначала он хотел, было, возразить, сказать ей что-нибудь вроде того, что он всю свою жизнь только и делал, что пил коньяк и всё про него знает, и что это только сегодня он решил выпить его залпом потому,  что так захотелось,  но её проникающий и всё понимающий взгляд остановил его.
- Если честно, то я пью коньяк первый раз в жизни и ничего про него не знаю, - откровенность сразу же ослабила напряжение, и он, в первый раз за вечер, смог улыбнуться ей открыто и без внутреннего напряжения.
- О, тогда,  позвольте,  я научу Вас пить этот прекрасный напиток, - лицо её озарилось ответной улыбкой. - Но прежде,  чем перейти к обучению,  я хотела бы перекурить.  Вы не курите?
Игорь утвердительно кивнул, а потом, испугавшись того, что она неправильно поняла его утвердительный жест на отрицательный вопрос, отчаянно замотал головой, и, наконец, они оба весело расхохотались, осознав весь комизм ситуации.
- Ну, тогда, если не возражаете, составьте мне компанию, - отсмеявшись и выяснив, наконец, что он курит, предложила Наталья.
Они вышли из купе и пошли в тамбур. Там Игорь достал пачку «Родопи» и протянул ей.
Она плавно повернула голову туда и обратно, изображая отрицание, и вытащила из кармана юбчонки «Салем» и зажигалку.
- Не стесняйтесь, угощайтесь, - пропела она своим мелодичным голосом. Игорь хотел отказаться, но потом передумал, взял сигарету из протянутой ему пачки, осторожно вынул из тонких пальцев своей спутницы зажигалку. Едва уловимое прикосновение к её руке ударило током, сладкой судорогой свело тело…

*    *    *
Наталья опаздывала. Она злилась на этого старого козла, который мало того, что задержал её своими слюнявыми нежностями, ещё и с тачкой провозился, а сейчас тащился со скоростью черепахи, свято соблюдая все правила дорожного движения…

Когда она выбежала на перрон, сопровождаемая этим неуклюжим старпером, молодым козликом подпрыгивающим рядом с нею, сгибаясь под тяжестью её дорожной сумки, уже объявили отправление поезда.
Поезд тронулся, когда она влетела в соседний с её вагоном вагон, уже на ходу ловя из его мерзких лап свою сумку.
Перейдя в свой вагон и отдышавшись, она медленно двинулась в сторону своего купе. В пяти купе, которые она прошла, ничего интересного для себя она не обнаружила: три супружеские пары (одна из них, по всей вероятности, молодожены), мамаша с мальчиком лет двенадцати-тринадцати и две молодящиеся старушенции.
Она вошла в свое купе. Надежда на то, что ей, наконец, повезет, и она проведет свой импровизированный отпуск в компании прекрасного Принца, встреча с которым изменит всю её жизнь или, если опять не выгорит с Принцем, то, на худой конец, с импозантным и состоятельным мужчиной, не оправдалась. Она увидела юнца.
На вид ему было лет шестнадцать-семнадцать. Правда почти сразу он поразил её хорошими манерами, ну а когда она его хорошенько разглядела, то заметила, что он не просто симпатичен – он красив. Чистая кожа, тонкое лицо, выдающее природный интеллект, необыкновенно-ясные невероятного аквамаринового цвета глаза, опущенные длинными черными ресницами, прямой нос и по-женски красивые чувственные губы. Он был ещё по-юношески тонок, но намечающаяся ширина плеч и узкие бедра выдавали в нем подающего надежду мужчину.
«Ладно, - подумала она, - пока подержим нейтралитет, оглядим остальные «окрестности», а потом, в крайнем случае, как говорится «на безрыбье и рак рыба…»
Но буквально через несколько минут общения она поняла, что мальчик в ауте. Но это и не удивительно, ведь вольно или не вольно она уже начала свою игру: сапоги, коньяк, а вот теперь и сигарета.
Поход на перекур дал возможность оглядеть содержимое оставшихся трех купе и удостовериться, что ничего подходящего в них тоже нет. Правда, в одном из них ехали два таких же козла, как и её недавний провожатый, но они уже успели набраться до безобразия и пускали слюни друг другу в жилетки.
Итак, была, не была! Мальчик, так мальчик. Тем более что чем дальше, тем больше он начинал ей нравиться.
При всем его остолбенении он сохранял достоинство и хорошие манеры. Вот, даже зажигалку взял из её рук, дал ей прикурить. Да и красив, черт возьми! Не отнимешь, не прибавишь! И в уме и эрудиции не откажешь. Она, закончив институт, не знает того, что он рассказывает ей сейчас о древнегреческой мифологии.
*     *     *
Они вернулись в купе.
- Ну что, продолжим обучение питию прекрасного и удивительного напитка «Коньяк»? - спросила Наталья.
- Продолжим! – он был готов на всё (даже спрыгнуть с подножки поезда) только бы она улыбнулась ему.
- А как Вы, Игорь относитесь к тому, чтобы перекусить?
- Давайте, - с готовностью отозвался он, и тут же полез в свою сумку и извлек оттуда зажаренную мамой курицу и пироги, - угощайтесь!
- Спасибо большое, обязательно, - ответила она, доставая свою снедь: свежие помидоры и огурцы, лимон, фрукты, копченую колбасу, черную икру в баночке, зелень и, что уже совсем невероятно… свежую клубнику.
Игорь в изумлении вытаращил глаза: «Где она нашла всё это среди зимы? И сколько же заплатила?»
- Теперь мы соорудим красивый стол,  - сказала Наталья и, достав несколько пластмассовых тарелочек и два, таких же пластмассовых, столовых прибора, принялась сервировать стол. Через несколько минут, столик в их купе уже напоминал ресторанный.
Игорь помогал ей: нарезал фрукты и овощи, колбасу, делал бутерброды с икрой, которые она украшала долькой лимона, веточкой петрушки, а также розочкой из масла…
- Я закоренелая эстетка, - объясняла она ему свои действии, - я привыкла, чтобы всё и везде было красиво, чтобы меня окружали красивые люди и красивые вещи. Мы с Вами проживем в этом купе целую неделю, и я хочу, чтобы наш быт и наши трапезы были красивы. Вы меня понимаете?               
- Конечно, понимаю! Я с Вами согласен! То, что Вы делаете просто восхитительно! 
- Вам тоже нужно отдать должное. Кто ещё смог бы так красиво всё нарезать в условиях поездной балтанки!            
- Вы мне льстите.  Я ни на что не способен, только бутерброды маслом мазать… Единственное, что я мог бы — это окружить эту красоту историями и стихами, если Вы, конечно, не возражаете, - он уже немного пришел в себя после пережитого им потрясения, вызванного появлением Натальи, и уже начал распускать свой павлиний хвост, садясь на излюбленного конька.
- О, это было бы прекрасно! – с улыбкой ответила она.
- Жалко, что гитару не взял с собой, вот тогда бы я спел! Вам бы понравилось!
- Не беда, мы с Вами споем без гитары. Вернее вы споете. Я - не пою.
- Почему же? У Вас невероятно красивый голос!
Она внутренне улыбнулась звучащему в его словах восхищению.
- Может быть, но вот слухом Бог обидел.
- Кто Вам это сказал?
- Мне говорили об этом неоднократно. Бог наделил меня многими достоинствами, - она выпрямилась, замерла и выдержала паузу, чтобы он ещё раз смог убедиться в справедливости её слов, - но должен же был быть хоть один недостаток! - весело рассмеявшись, она откинула с груди змеи волос. - Ну что? Всё готово! Можно приступать к трапезе и обучению…
Игорь взял бутылку и разлил янтарную жидкость, как она учила, так чтобы было закрыто только донышко рюмки.
Наталья объяснила,  как нужно пить коньяк:  небольшими глотками,  согревая напиток  во  рту,  перекатывая  его  под  язык,  чтобы  почувствовать  букет  этого божественного нектара, а закусывать лучше всего лимоном.
Было уже около одиннадцати часов, и когда они поднесли рюмки ко рту, свет в купе вдруг погас. Вагон готовился ко сну, и был оставлен только дежурный свет.
Наталья встрепенулась:
- Как же я забыла? У меня ведь есть свечи! - она нырнула в пасть своей сумки и вытащила из её нутра две небольшие свечи.
Игорь таких никогда и не видел. Они были в упрятаны в алюминиевые плошки.
Наталья поставила свечи на стол и зажгла их,  попросила Игоря выключить ночной свет. Яркие язычки пламени выхватили из темноты её лицо, сделали его таинственно-загадочным. Её черные глаза смотрели прямо в его душу, заполняя её блаженным трепетом.
- Вы просто фея! Я  никогда бы не поверил, что в походных условиях, в поезде, можно создать такую сказку!
Она засмеялась своим особенным мелодичным смехом…

Они болтали обо всём и ни о чём. Игорь вывернулся наизнанку. И в школе и в кадетке он был признанным ловеласом. Он умел заговорить любую девушку, был в нем какой-то магнетизм, и не одной ещё не удавалось устоять против его способов обольщения.
Оправившись от первого шока, он пустил в ход всё своё обаяние, всю свою эрудицию. Он понимал, что для того, чтобы понравиться этой женщине мало дежурного набора фраз, от которого таяли девчонки. Он  травил  анекдоты,  поднимал  тосты,  читал  стихи,  и  Наталья  была  поражена эрудированностью  и  остроумием  этого  мальчика.  Но  когда  он  запел,  его  голос, завораживающе-красивый, проникающий в самую душу, заставил её забыть обо всем на свете и отдаться таинству песни. Сколько чувства, сколько страсти было в его мягком и волнующем тембре.

…На мягкой парчовой постели,
В парчу и бархат убрана,
Ждала она гостя. Шипели
Пред нею два кубка вина…
И гитара, действительно, была не нужна потому, что этот голос не требовал музыкального обрамления.  Как  бриллиант,  он  сверкал  всеми  гранями,  поражая  чистотой  и глубиной чувства.
Бутылка коньяка была выпита почти наполовину. После очередного перекура Игорь, по просьбе Натальи налил в рюмки очередную порцию.
- Ну что давайте,  Игорь,  по последней,  да и спать  уже  пора,  -  она улыбнулась, - завтра ведь поднимут ни свет ни заря.
- Давайте по последней, - уныло проговорил Игорь.
Ясно было, что ему совсем не хочется спать…
- Игорь, а как Вы смотрите на то, чтобы перейти на «ты»? - вдруг спросила Наталья.   
- Правда!? Давайте!
- Тогда брудершафт?!
Игорь смутился, но не подал виду, ведь именно об этом он и мечтал с момента её появления в купе…
Она встала, и он поднялся ей на встречу. Руки скрестились, пылающие глаза сцепились взглядами. Напиток обжег пищевод, но ещё более обжигающим,  испепеляющим оказался  поцелуй,  который из изначально невинного превратился в требовательный, страстный, увлекающий за собой в пропасть безумия…

Это был его первый сексуальный опыт. Тот взрыв эмоций, тот несказанный восторг, который он испытал, был не сравним ни с чем, что он когда-либо испытывал в своей жизни. Ночь, проведенная с Натальей, сделала его самым счастливым человеком в мире. Он любил её! Теперь он знал, что такое настоящая Любовь! Нет,  он не просто любил, он БОГОТВОРИЛ!!!
Это не земная женщина! Это само совершенство! Её тело - это верх создания творца! В нем нет ни одного изъяна! Оно прекрасно, как только может быть прекрасно творение…  Оно совершенно,  как совершенен,  например,  ландшафтный пейзаж, созданный умелой рукой и изобретательным умом архитектора, как совершенен селекционный сорт садовой розы, взращенной стараниями опытного и терпеливого садовника.
Нет, она не земная женщина - она Богиня любви! То, что делала она с ним, с его телом,  не подлежит никакому описанию.  Он рядом с нею чувствовал себя Царем природы! Нет! Богом! Это было прекрасно! И только ради одной этой ночи можно умереть!
Теперь ему стали понятны те, кто отвечал на призыв царицы Тамары,  про которую он пел всё время, повторяя лермонтовские строки и удивляясь тупости тех, кто отдавал свою жизнь за одну лишь ночь с прекрасной царицей. Теперь он их понимал: после этой ночи, он, как Фауст мог воскликнуть: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!», и отдать свою душу дьяволу.
Он любил её! Он жил ею!
«Я женюсь на ней!» - пришла ему в голову счастливая мысль.
Да! Конечно! Он женится на ней! Она станет его женою! Как только ему исполнится восемнадцать… хотя,  к черту,  восемнадцать…  Но кадетку окончить нужно! Зачем ей муж, который не имеет даже среднего образования? Он закончит кадетку и женится на ней! Решено. Ну и что, что ей двадцать девять! Какая ерунда! Ведь он любит её ! Он не представляет без неё своей жизни!
 «Да, этот мальчик далеко пойдет!» – думала Наталья. У неё не вызывало сомнений то, что ей достался девственник. Но в нем она сумела распознать природный сексуальный талант: - «Он из тех мужчин, которые с молоком матери всосали искусство любить. Кроме того, он податлив и обучаем, со временем из него можно сделать непревзойденного любовника…
А как он красив! Какое тело! Пускай ещё по-юношески тонкое, с не до конца развитой мускулатурой! Нет, он откровенно нравился ей!
Боже мой, а не влюблена ли она в него? Похоже, что есть немного! Ха-ха! Неужели она ещё способна испытывать какие-либо эмоции?
Надо же? Что же её задело в нем?
Ну,  во-первых его страстность…
Потом, конечно, нежность. Его такая трогательная забота о ней. Господи! Ведь о ней, о её чувствах никто никогда не думал, никто не заботился!
А он, этот мальчик… Какой же он всё-таки чистый, неиспорченный. Сколько в нем романтического отношения к женщине, и как это приятно.
Смешной! Он сразу же объяснился ей в любви… Хотя,  конечно,  в неё можно влюбиться. Не такие как он влюблялись! 
Он предложил ей руку и сердце! Так смешно и высокопарно!
А что, не подумать ли об этом всерьез?!
Ну и что, что он маленький! Это даже неплохо! Пару лет свободной жизни до его совершеннолетия (ей будет чуть за тридцать). Можно будет попытаться родить и остепениться…
Деньги? Пока того, что у неё есть, ей хватит, а там… Там жизнь покажет…
А?
О чём это она?
Сейчас ей хорошо с ним, а что будет дальше… Кто может это знать?…»

*     *     *
Игорь стряхнул наваждение.  Даже сейчас,  спустя несколько лет,  вспоминая проведенные в поезде ночи, он почти физически ощущал её близость. То, что было между ними, будь то от Бога или от Дьявола, было невероятно! Ослепительно! Прекрасно! Это был восторг! Их тела сливались, и они становились одним целым,  единым существом, гермафродитом, ощущающим бесконечную радость от слияния и почти физическую боль, когда приходилось разлучаться,  и бесконечную потребность воссоединиться вновь…
Да, это было колдовство? Сумасшествие! Причем, он знал это точно: она испытывала такой же восторг, как и он. Она плакала, когда они расставались на перроне. Потом решили, что она подвезет его… Потом долго расставались у парадной его дома…
Он всё время физически ощущал потребность быть с нею.  Это чувство не притупилось ни через неделю, ни через месяц, ни через два. Он позабыл про всё на свете.  Ему было не до учебы, но он старался учиться хорошо,  чтобы к нему не придирались, чтобы не получить дополнительных нарядов, не ходить на отработки.
Родное СВУ, в которое он так стремился попасть, казалось теперь тюрьмою, и его душа, как птица из клетки, рвалась к ней. Сначала он дожидался увольнения, чтобы поехать к ней домой,  в её шикарную квартиру, но потом желание видеть её преодолело страх и привычку к дисциплине. Он стал бегать в самоволки. Сначала изредка, потом практически каждую ночь. Когда он начал засыпать на занятиях, офрицер-воспитатель всполошился,  и ему пришлось затаиться на некоторое время. Затем он снова возобновил самовольные отлучки, но стал осмотрительнее…
Что самое невероятное, он не разу не попался за почти пятимесячный, с января по июнь, период их знакомства.
За это время он прирос к ней душой. Духовная близость пришла, когда было немного утолено бешеное желание слиться воедино. Вернее оно не было утолено, но перешло в другое качество.
Это чувство можно было сравнить с прохладой озера, в которую кидаешься с головой в жаркий летний полдень, и сначала плывешь бурным спуртом в обжигающей тело воде, а потом, утолив потребность разгоряченного тела в освежающей прохладе и, привыкнув к ней, нежишься в ласковой влаге, медленно выгребая на середину озера, и уже смакуешь невероятный вкус нежных влажных губ озера, ласкающих твое тело. И, принимая эту ласку, умиротворенный, ты уносишься вдаль на крыльях мечты, ощущая искристое счастье от единения с природой…   
Так преодолев бурный спурт первых дней любви, они ощутили потребность не только в телах друг друга, но и в не менее стремящихся к слиянию душах. Пришло время долгих задушевных разговоров. Он выложил ей всю свою жизнь. Только она понимала его, его мечты, чаяния, желания. Ей он мог рассказать о самом сокровенном, спрятанном от других за семью замками.
Конечно же, он рассказал ей обо всех своих детских привязанностях и влюбленностях и о тех девчонках, с которыми он целовался, но она знала, что она у него Первая.
Он понимал, что он не мог быть первым у неё. И когда, вдруг, начинал думать, что эти руки обнимали кого-то другого,  что эту грудь ласкали чужие руки,  что эти губы трепетали под натиском чьих-то губ, ему становилось не по себе. Всё закипало в нем, и он  готов  был  растерзать  того,  кто  посмел  прикоснуться  к  его сокровищу. Его останавливало только то, что терзать было некого, а успокаивало, что теперь она принадлежит, и будет принадлежать только ему!!!
Он долго мучился и, наконец, спросил у неё о её мужчинах (она сама никогда не касалась этой темы). Тогда, она рассказала ему, что когда была ещё девочкой, влюбилась во взрослого мужчину, с которым у неё всё произошло практически так же, как у них с ним.
- Это было стремительно, необузданно, спонтанно… – говорила она, а его раздирали на части демоны страсти…
Душа пылала и терзалась безумной ревностью.
Она заметила это и посмеялась над его страданиями. И затем между делом заметила, что это был её первый, но далеко не единственный мужчина, но об остальных она рассказывать ему не будет, и даже не будет называть их количество. Потому, что Никто и Никогда не Любил её Так, как Любит её он, и она Никого Никогда не Любила Так, как Любит его, и Ни с Кем ей не было Так хорошо. Поэтому, если он Любит её, то он не должен думать о том, что Было у неё до него, а должен думать только о том, что Было, Есть и Будет между Ними. Для неё он Первый и Единственный! Так она говорила…
И он верил и не мог до конца поверить в своё счастье…

Она дала ему ключи от своей квартиры. Она радостно встречала его, когда он прибегал к ней среди ночи, и каждый раз, волнуясь за него, подвозила к утру на своей машине до решетки СВУ. У них всё было решено. После того, как он сдаст экзамены, они поженятся.  Они планировали,  что к тому времени  она забеременеет, и  они смогут оформить брак, не дожидаясь его совершеннолетия. Вопрос о том, останется он в армии или пойдет в гражданский ВУЗ, оставался пока открытым. Им хотелось  быть  вместе,  а  казарма  есть  казарма, хотя  для  семейных должны были существовать и другие условия. В общем, этот вопрос ещё предстояло решать. Но до этого было ещё далеко, а пока они наслаждались счастьем…
Они были влюблены, и весь мир раскрывал им свои объятия, и всё получалось! Они радовались жизни и счастью быть рядом друг с другом…
Наступило лето, и кадетка уехала в лагеря в Красное село. Первую неделю Игорь осваивался, затем позвонил Наталье, так как не мог обходиться без неё столь долгое время.  Она взяла отгулы на работе и, сняв номер в местной гостинице, жила в Красном селе, а Игорь каждую ночь тайком пробирался в её комнату по пожарной лестнице. Но вечно это продолжаться не могло: она уехала в город… 
Бегать в самоволки в Питер из Красного села было чистейшим безумием. Поэтому Наталья и подумать не могла, что он решится на это. Но он решился…

Третья неделя пребывания в лагерях подходила к концу. По субботам, как и по воскресениям, их не очень мучили занятиями. В эти дни они ходили в лес,  купались, загорали, играли в футбол и волейбол, смотрели кино. А в эту субботу и вовсе приехали родители Олега Стеценко. Полковник Стеценко договорился  с начальником лагеря о том, чтобы их взвод пошел с ними в лес на шашлыки. Начальник разрешил, ротный тоже. И тут Игорю пришла в голову шальная мысль. Ребята, хоть и пытались отговорить его сначала, но потом обещали прикрыть, и он, переодевшись в спортивный костюм и, нарвав огромный букет полевых цветов, рванул в Питер…
Как билось его, переполняемое радостью, сердце, когда он, уже в первом часу ночи, подходил к знакомой двери! Как пела от предвкушения счастья видеть её, слышать её голос, готовая вырваться наружу и полететь к звездам душа!
Он вставил в замочную скважину ключ, тихонько повернул его, предвкушая, как он войдет в спальню и засыплет её, спящую, цветами, затем исцелуют всю от ноготков на пальцах ног до восхитительного чистого лба, выпьет её губы, исследует кончиками поющих пальцев каждую клеточку её до боли знакомого и всё равно каждый раз нового тела…
Войдя в прихожую, он услышал тихую музыку, льющуюся из гостиной,  увидел приглушенный свет,  просачивающийся сквозь щелки закрывающих дверной проем тяжелых бархатных штор. Его птичка ещё не спит! Тогда цветы ворвутся в комнату,  засыплют её всю благоухающим салютом и он будет целовать своё сокровище, избавляя от паранджи одежды, скрывающей невероятное чудо её прозрачного тела… Будет любить долго и трепетно прямо на полу, среди лепестков, пахнущих полем и солнцем…
Он тихонько прикрыл входную дверь, подкрался к шторе, скрывавшей от его истосковавшегося взора волшебную нимфу,  осторожным движением  отодвинул тяжелый бархат и… замер на пороге…
Лучше бы он умер! Прямо сейчас! Нет! Не сейчас! Чтобы никогда не видеть этого! Этого не может быть! Он зажмурил глаза, в надежде, что когда он откроет их, окажется, что всё это просто кошмарный сон. Но это был не сон…
На полу, освещаемая смертельно-больным тусклым светом с кроваво-красным  отливом, который отбрасывала прикрытая бардовым платком лампа высокого инквизитора-торшера, сидела она… Черные волосы свившиеся в брачный змеиный клубок, потревоженный неосторожным прикосновением, расползлись по её обнаженным плечам. Одежда была разбросана вокруг кресла и маленького журнального столика,  который ещё хранил следы колдовства её изысканных закусок, остатки  её  любимого  Армянского коньяка, скелеты  догоревших  свечек, оскалившуюся  похабной  щербатой  улыбкой, утыканную окурками  огромную  хрустальную пепельницу в форме полумесяца.
Она  была  только  в  черных  ажурных чулках  и  таком же  черном поясе…
Её голова плавно двигалась на коленях мерзкого старикашки, длинные тонкие пальцы с кроваво-красными когтями шарили по его дряблой старческой груди…

Она не видела и не слышала шагов тихонько вошедшего Игоря – слишком увлечена была своим занятием. Не видел его и старикашка, сидевший закативши глаза и пускающий слюни от предвкушаемого удовольствия…
Очнулись они от дикого, нечеловеческого крика. Так кричит смертельно раненый зверь, выражая своим криком всю свою ненависть к победившему его врагу и всё своё бессилие перед надвигающейся смертью…
Так кричал он…
Она вскочила,  схватив валяющийся на полу лоскут ткани,  который,  по всей вероятности, должен был изображать халатик, попыталась прикрыть им бесстыдно смотрящую сморщенными круглыми глазницами сосков грудь.
Старикашка трясущимися руками запихивал в штаны свое хозяйство и боролся с, почему-то, всё время выскальзывающими из непослушных пальцев пуговицами ширинки…
Игорь  одним прыжком подскочил  к старикашке,  и  буквально  вынес  его  из квартиры, швырнув пинком на ступеньки.  Обломившийся, испуганный, ничего не понимающий, тот пытался вырваться и вопил что-то по-английски. Наталья,  набросив,  наконец,  халатик,  который  едва прикрывал её ягодицы и чуть намекал на возможность сокрытия груди, пыталась остановить разбушевавшегося Игоря.
Но он ревел, как раненый вепрь и отшвырнул её, как пушинку. За дверьми соседних квартир начали шелестеть соседи. Из-за одной из дверей послышались угрозы вызвать милицию. Наталья извинялась перед ушами закрытых дверей и униженно просила, чтобы милицию не вызывали, обещая, что она сама всё уладит, но…
…Игорь не унимался…

Через несколько минут, когда первая волна ярости схлынула, и силы оставили его, он в бессилии опустился на лестничные ступеньки и заплакал. Заплакал навзрыд, как обиженный ребёнок, у которого коварные взрослые обманом отняли любимую игрушку. Он плакал, всхлипывая, размазывая по щекам крупные градины слез, содрогаясь всем телом и захлебываясь собственными рыданиями.
Наталья  расшаркивалась по-английски  со  слегка  потрепанным,  но  больше напуганным старикашкой, которому вынесла его вещички и пятьдесят долларов. Вручая их, она сказала, обнажив в белоснежной голливудской улыбке все тридцать два красивых зуба:
-This is moral compensation!
Старикашка, возмущенно выкрикивая обрывочные фразы, наконец, удалился, а Наталья буквально втащила упирающегося Игоря в квартиру и захлопнула дверь.
- Игорь, милый успокойся, — уговаривала его она.
Но он только всхлипывал, отбиваясь и отталкивая от себя её пытающиеся приласкать его руки.
- С-су-у-ка! Ты су-у-ка! — повторял он, захлебываясь, глотая слова и, как ребенок, размазывая текущие по лицу слезы.
- Ну прости меня! Прости! Пойми, я люблю тебя! Я люблю и буду любить только тебя! – уговаривала она.
- Н-не-на-а-виж-жу-у, н-не-э-э-на-в-ви-и-жу т-т-те-б-бя! Ссу-ка! – было ей ответом.
Он успокоился только тогда, когда она выплеснула ему в лицо стакан воды, который принесла, чтобы напоить его.
- Да! Я такая! Да, я торгую своим телом! - кричала она: теперь пришла её очередь размазывать слезы. - А ты думал, что это на зарплату воспитательницы детского сада, я – сирота, приобрела машину, квартиру и всю эту обстановку?! Это на эту зарплату я кормила тебя черной икрой?! На неё я купила путевку?! На эти, думаешь, деньги я поила тебя лучшими винами и коньяком?!
Но он не слушал, не хотел слушать её. Факт того, что она смогла так поступить с ним, с их Любовью, не укладывался в его голове. Он не мог простить её…
- Наивный мальчик! Ты думаешь это я такая стерва, а все остальные ангелы небесные?! Да каждая баба хоть раз в жизни вынуждена торговать своим телом! Только все прикрываются нравственностью! Все честные! – она металась по кухне, запахивая едва прикрывающий её развратное тело халатик и жадно делая затяжки. 
- Да, ты права! - сказал он. — Вы! Подлое отродье! Вы не способны любить! Я думал, что ты любишь меня! А ты? Ты притворялась! Ты только разыгрывала любовь! Только что тебе нужно было от меня? Замуж захотела? Нашла мальчика! Дурочка, который возьмет тебя замуж! Шлюха! Тварь! Мразь!
- Замолчи! Да, я шлюха, но не тварь и не мразь! – закричала она, потом, вдруг обмякнув вся, сникла. - Я действительно люблю тебя!
- Не смей! Не смей произносить это слово! — прошипел он. – Не погань его! Ты никогда не знала, что такое любовь!               
Она просила у него прощения, объясняла что-то, упав перед ним на колени и обхватив руками его ноги. Но когда она, наревевшись вдоволь, поднялась с колен и попыталась дотронуться губами до его губ, рвотный спазм сковал его тело. Он с силой оттолкнул её, и, ударив по лицу, бросился вон из квартиры в руки, подоспевшей вовремя, милиции, всё-таки вызванной соседями.
Воспоминание заставило его и сейчас испытать  этот рвотный  спазм.  Оно заставило зажмуриться и поежиться от того чувства гадливости, которое испытал он в ту ночь…
Тогда, сидя в ментовке в ожидании патруля из комендатуры, он вспомнил всё худшее, что было связано в его жизни с женщинами. Память предательски преподнесла ему забытую сцену, которой тогда, будучи семилетним мальчикам, он не придал значения, а сейчас переосмыслил заново.
Отца нет дома. У них в гостях тетка и двое мужчин. Один из них друг отца дядя Коля. Их с братом мать уложила спать. Он захотел в туалет, и, выйдя в проходную комнату, увидел, сидящих на диване в обнимку, дядю Колю и мать. При виде его, она вырвалась из рук обнимавшего её мужчины, и, оправив платье, подбежала к нему, подхватила на руки, нашептывая какие-то отвлекающие слова. А на его вопрос, почему они сидят в темноте, ответила, что зашли в комнату за чашками, она оступилась, подвернула ногу, и дядя Коля усадил её на диван и успокаивал. Он тогда поверил её рассказу, но сейчас вспомнил всё и понял, что они целовались, вспомнил волосатую мужскую руку, в темноте шарившую под юбкой матери. Вспомнил, как она потом лебезила и заискивала перед ним, покупала конфеты и мороженое, играла с ним, разговаривала, читала книжки… И как боялась оставить его наедине с отцом.
«Все бабы - суки! ****и! Проститутки!» - решил он.
Никогда и ни за что не поверит он ни одной из них. Никогда он не позволит окрутить себя этим подлым шлюхам, дьявольскому отродью, которое сколь прекрасно, столь и коварно!

*     *     *
Очнувшись от воспоминаний, Игорь вдруг спохватился.
- Что же это я? Ни за что обидел девчонку! Она не такая – она чистая и невинная, добрая и хорошая, и она любит меня!
«Что же делать?» - спрашивал он себя.
Как-то исподволь, незаметно, эта девочка стала невероятно дорога ему.
Сначала, приехав к бабке Стеценко с ребятами и увидев Ирину, перепачканную в пыли и без лифчика, он подумал привычно: «Вот ещё один образчик этого развратного племени…»
Сначала ему была неприятна её опека. От того, чтобы не послать её,  его удерживало только то, что она ещё девчонка совсем и к тому же любимая сестра его лучшего друга. Стеценко действительно любил её, и не дай Бог, кто-нибудь посмел бы обидеть его сестрицу, он бы горло перегрыз…
Потом он постепенно привык к ней, ему стало даже приятно то, что кто-то заботится о нём. Кто-то относится к нему ни как к ошибке природы, кто-то стоит на его стороне, не дает безразличию и злобе, прочно вошедшим в его жизнь, до конца разъесть его душу.
Странно, но чем дальше, тем больше он видел в ней друга,  такого друга, которого у него давно не было. Да, и Стеценко, и Ахрименко, и Африканыч, конечно же, были его друзьями. После этой злополучной поездки в Питер, отсидке на губе и крутых разборок, и Африканыч и Стеценко, как могли, поддерживали его. Они,  собственно говоря, не дали ему залезть в петлю,  они заступились и стояли горой,  когда после хорошей пьянки он нахамил одной из преподавательниц и за это, чуть было, не вылетел из кадетки. Они не оставляли его и сейчас. Но вот только общались с ним только тогда, когда нужно было выпить или пойти по бабам. В этих случаях он ещё мог составить им компанию, но не больше. И они были правы. Своей безумной ненависти к женщинам он не скрывал и однажды, опять-таки в хорошем подпитии, обидел девчонок Ахрименко и Стеценко. За это он, конечно, получил. После этого отношения охладели. Ещё более они охладели, когда ребятам, по всей вероятности, надоело его постоянное нытье и мрачный кретинизм. Они, конечно, не бросали его, но не потому, что нуждались в нём, а только лишь потому, что он нуждался в них.
Как он не понимал раньше всего этого? Как же это он не заметил, что из-за этой шлюхи вычеркнул себя из жизни?! Да, и не заметил бы, если бы не она, его милая девочка!
Да, он увидел в ней друга. Почему-то, он не видел в ней женщину сначала. Наверное, потому, что она не пыталась, как все размалеванные девицы с различных танцулек и дискотек заигрывать и кокетничать. Она была совсем ещё ребёнок. Как она пыталась его разговорить… Как сердилась, что это у неё не получается… Как придумала песенную игру, в которую он, сам того  не  желая  и  не  замечая, втянулся потому, что соскучился по нормальному человеческому общению… Господи, она же его ангел-хранитель! Он оттаял с нею! Он снова стал человеком, стал улыбаться! Стал вставать утром с радостью: ждал, когда они снова откроют песенный раунд. Он хотел, было, уже заговорить с нею, но перейти на нормальный язык не мог, слишком долго он находился в состоянии анабиоза. И их песни с каждым днем становились всё содержательней… 
Да, она была просто другом. В эти дни он забыл о том, что она из той породы, пароды его заклятых врагов.
А когда Олег, наконец, взял её с собой на танцы, он, вдруг, заново увидел её. Он увидел женщину. Маленькую, ещё не оперившуюся, ещё не понимающую своей силы, своей нарождающейся власти над умами и сердцами мужчин. И тогда ему первый раз за много лет захотелось пригласить её на танец, не для того, чтобы потом, удовлетворив, иногда возникающее чисто животное желание, бросить ей в лицо: «шлюха», а для того, чтобы почувствовать этот забытый трепет от прикосновения горячей руки к тонкой талии, ноги к ноге, груди к вздымающейся под ажурной тканью маленькому холмику груди с едва угадываемыми сосками.
Это было как наваждение. Она стояла перед ним, юная и трепетная, чистая и совершенная, как сама природа совершенна в своих творениях, свежая как лесное озеро, прекрасная, как полевой цветок. Ни сажа, неумело обводившая её веки и дуги бровей, ни ядовито-фиолетовая краска, лежащая на губах, не могли испортить этот прекрасный цветок, ни короткая юбка, ни откровенная кофточка не могли обмануть его. Она, несмотря на свой вызывающий наряд и неумелый макияж, была свежа и невинна.
Она стояла и смотрела на него своими зеленоватыми глазищами, не зазывно или кокетливо, как смотрят обычно девицы на танцплощадках, а распахнуто-удивленно, как бы спрашивая: «Ну что же ты стоишь и не приглашаешь меня танцевать?»
И тогда ему вдруг захотелось подойти к ней и, давно забытым почтительным жестом предложить ей руку, пригласив на танец. Но он, почему-то устыдился этого своего желания и усилием воли  заставил себя сделать вид, что не заметил этого её взгляда и  отвернуться, краем глаза увидев, как в её удивленных глазах вспыхнули недоумение и разочарование.
Он отошёл тогда, и она осталась стоять одна, маленькая и беззащитная. Потом они с ребятами завалились с пользовавшими их девицами в какую-то хату, где он опять напился и послал подальше, пристававшую к нему шлюшку…
На утро, взглянув на Ирину, он удивился сам себе. Он опять видел в ней друга, только появился в их отношениях какой-то новый оттенок, и ещё откровеннее стал их песенный разговор…
Вторым звоночком стало чувство, возникшее, когда она вызвалась переплыть лиман. Сам Игорь плавал неважнецки, поэтому то, что задумала Ирина,  было  для  него чудовищным. Он готов был броситься к ней, схватить и держать, готов был на всё, только бы она осталась на берегу. А когда она настояла на своем, готов был даже плыть рядом с ней через эту чудовищную солёную лужу, осознавая при этом, что вряд ли сможет доплыть до берега. Чувство тревоги сжало грудь, мешало дышать.
Он был сам не свой, пока они с Лехой плыли на тот берег.
А то, что было там в камышах…
Он готов был убить этого подонка, посмевшего дотронуться до неё грязными лапами. В тот момент он не думал о том, что Леха, обладающий огромной силищей степного медведя, мог перешибить его одним ударом… В этот миг он сам мог перешибить одним ударом кого угодно!
А когда они приплыли обратно, он поймал себя на мысли, что в первый раз за последние четыре года он обвинил в случившемся не женщину, а мужчину. Первый раз он подумал о том, что это его друг подонок, хотя раньше он и сам поступал так и, такое поведение казалось ему нормальным.
И тогда он понял, что Ирина значит для него гораздо больше, чем он думает и с того момента начал постоянно следовать за нею, не оставляя её одну ни на минуту. У него появилась неутолимая потребность защитить её ото всех бед на свете и от грязи, которая испачкала его душу, но не должна была искалечить её судьбу…

Тогда, когда бабка Стеценко закатила прощальный вечер, и он пел, он видел, как она  смотрела  на  него.  В  её  распахнутых серо-зеленых глазах было  всё: восхищение, обожание, удивление, благодарность, боль и радость. Она сопереживала каждой его песне,  каждой балладе, которую он рассказывал, чутко улавливая всё, что он пытался вложить в исполняемые им песни.  Казалось бы, между ними было столько сказано, но тогда, когда он пел для всех, он читал в её распахнутом взоре такую бурю чувств и эмоций, что ему захотелось спеть только для неё, в благодарность за всё, что она сделала для него, за то, что она разбудила его душу от заколдованного сна…
Когда он спросил её, что бы она хотела услышать, она почему-то растерялась, а он завороженный её взглядом,  сам не понимая почему,  вдруг запел «Отговорила роща золотая…»
Он пел и, не отрываясь, смотрел в её глаза. И через каждую есенинскую строчку кричал:  «Я  тебя  люблю».  Потому,  что  к  тому  моменту  понял  это  окончательно  и бесповоротно.  Он пел о себе, о своей загубленной молодости,  о том, что ему жаль, безумно жаль «сиреневую цветь» своей души, о том, что он не сможет согреть её своей любовью потому, что сам «отговорил» подобно роще. Он пел…
…А ему хотелось плакать…

А там, на перроне… Он не мог, просто не в состоянии был оторвать взгляда от её глаз, в которых так и застыл немой вопрос. Он взмахнул рукой и когда поезд тронулся изо всех сил «закричал» то, что она не услышала в песне, то, что не решился сказать словами. И она, вдруг, «ответила» на его «крик». Он прочел в её глазах то, что читал в своем сердце. Её губы были полураскрыты, и он протянул ей руку, держась за поручень, свесившись со ступеньки вагона, она почти вложила свою руку в его, но поезд ускорил бег, и она начала отставать…
Он выпрыгнул бы, если бы не рука Стеценко, удержавшая его.
Стеценко. Он прав. Конечно, он не достоин её… Но он её любит! Он ЛЮБИТ!!! А самое главное, что она любит его! Причем, она полюбила его такого, какой он есть. Такого, какого никто не хотел любить!
Так что же он наделал? Что наделал?
Игорь опять ударился в самокритику. Наконец, поуничижав себя,  он вдруг, решил: «Я должен стать достойным её! Ради неё и ради себя. И я стану! И первое, что я сделаю, это не выпью сейчас эту бутылку пива!» Для него это было подвигом…
Закурив сигарету, он стал вспоминать то, что произошло сегодня.
Что подумала, что должна была испытать бедная девочка?
Наверняка, дорогого ей стоило приехать за ним в Ленинград, выдержать напор (в этом он не сомневался) своего брата, раздобыть где-то (и уж, во всяком случае, не у братьев-кадетов и не у Ахрименко) его адрес, приехать сюда, пробиться к нему, достучаться до его пьяного сознания, выслушать его холодную тираду и, после этого, сказать ему, что она его любит! Хватило ли бы у него мужества поступить так? … Ему было безумно стыдно и гадко…
Да он просто круглый идиот после всего! Он должен был догнать её, остановить, объяснить…
Но он не сделал этого…
Значит должен сделать сейчас!
Но как? Приехать к ней! А вдруг Стеценко дома? Он же обещал ему… Он дал ему слово!
К черту слово! Он едет!

Игорь  вскочил,  взглянул  на  часы:  «Черт!  Половина одиннадцатого!  Поздно? Позвонить? А вдруг нарвусь на Стеценко? Ладно, завтра…»
Пометавшись, он решил, что завтра он поедет к Стеценко и поговорит с нею…
Утром он набрал номер её телефона. Трубку снял Олег и сонным голосом спросил, какого черта ему понадобилось в такую рань будить его.
- Я хочу переговорить с Ириной, - не терпящим возражения тоном ответил Игорь.
- А я думал, что мы с тобой уже обо всём договорились? - выразил удивление Олег. - Мне показалось, что ты всё понял. И если верить моей любезной сестрёнке, то ты вчера сдержал свое слово и турнул её. Это так?
- Вот именно, что турнул. Ни за что обидел девчонку!
- Ничего, переживет.
- Знаешь, что! В конце концов, это моё дело, позови её к телефону!
- Не могу, друг, ты уж извини.
- Хорошо, можешь не звать, я сам приеду и поговорю с ней.
- Ты, конечно, можешь приехать, но только она вчера отбыла в Москву. И я думаю, что это к лучшему. Проветрится там, остепенится и, вся эта дурь любовная, глядишь, из глупой детской головенки-то и вылетит.
Олег что-то ещё говорил, но Игорь его не слушал. Она уехала. Он не успел поговорить с нею. Она уехала с мыслью, что он хам и размазня… А может быть, так оно и лучше? Может быть, как это не больно, для неё это только так, детская влюбленность? Может быть,  она действительно легко забудет его… 
Что ж,  что не делается,  всё к лучшему! Будь что будет! Время покажет!
Он просто напишет ей письмо и, когда они будут уезжать из города, отправит его…