СоловдвоемТ1глава14

ГЛАВА 14
 Сегодня должны прийти Шахов с Тихвиным, отмечать их совместное поступление. Нужно продержаться ещё один день. Она взглянула на часы. Было семь часов утра. «Господи! Ну почему мне не спится?! Время тянется так медленно… Чем заняться, как убить оставшиеся до смерти часы?»
Вдруг она резко села на кровати. «Точно! Так и сделаю! Поеду за грибами сегодня, чтобы завтра не терять время, с утра и покончить с этим!»
Она быстро поднялась, умылась и к девяти часам уже была на Финляндском вокзале. Сев в первую попавшуюся электричку, которая, как оказалась, шла на Выборг, она решила, что поедет на дачу к Маринке. На даче никого нет, она точно знала это. Вообще Ивлевы появлялись там нечасто. Они не были заядлыми садоводами. Пока была жива Маринкина бабка, она ещё как-то поддерживала в порядке дом и участок, а сейчас их семейство выезжало туда редко, в основном, чтобы устроить пикничок. Так что можно было не опасаться встречи с родственниками Маринки. Ни то, чтобы она была с ними в плохих отношениях. Нет, Ивлевы нравились Ирине. Но сейчас она не хотела никого видеть и ни с кем разговаривать.
Через два часа она добралась до маленькой сараюшки. Где висел ключ, она знала. Открыв скрипучие двери хибарки, вошла в неё и, поставив на стол свою корзинку, тяжело опустилась на табурет. Она сидела так в каком-то оцепенении. Память, как старую кинопленку упорно продолжала прокручивать перед ней ещё яркие и не желающие стираться кадры её жизни. Она просматривала этот фильм пока ехала в электричке и сейчас не могла оторваться… Она вспоминала, как тогда, они с Игорем приехали к берегу Волги, как сели на речной катерок и стояли на палубе, подставив лица свежему напоённому речной влагой ветру. Она не помнила, о чем они говорили. Она помнила только то звенящее как струна чувство радости и свой первый в жизни поцелуй, долгий и тягучий как мёд, уносящий сознание и делающий ватными руки и ноги, то сжимающий её в одну маленькую восторженную точку, то наполняющий чем-то огромным, невероятным, и непонятно сладостным, поднимая над землей и унося её в заоблачную высь… Сейчас ей казалось, что весь этот вечер был одним сплошным и долгим, одурманивающе счастливым поцелуем… Но почему только счастье не может длиться вечно?
Она помнит, как они сошли на пристань, как пошли по берегу Волги, как зашли на городской пляж и сидели на берегу, устремив взоры на воды великой реки. Счастье было таким огромным, таким всеобъемлющим, что они оба устали от него и сейчас отдыхали, сидя, не прикасаясь друг другу, потому что каждое прикосновение вызывало необъяснимое чувство, заставляющее терять разум, одновременно радостное и невыносимое…
Они сидели и кидали камешки в бегущую воду великой реки. Вдруг, стремительно и спонтанно, как говорят в сказке, откуда не возьмись, налетел сильный ветер, пригибающий деревья к самой земле, небо резко заволокло тучами, и загрохотало, заскрежетало, заухало. Гром тяжелыми ударами загремел над вставшей на дыбы рекой, вспышки молний вспороли небо, и полил ливень. Они побежали, но ливень настиг их и моментально вымочил до нитки.
Началось буквально светопреставление. И она, с малечку находившая особую жгучую радость в бешенной пляске разбушевавшейся стихии, она, обычно, в истовой радости выбегавшая в грозу под тугие струи дождя и бежавшая наперегонки с ним, пытаясь схватить змейку-молнию и радовавшаяся ударам грома, как самой прекрасной музыке, она, при первой же возможности подставлявшая лицо холодным струям, наполнявшим бурной радостью её сердце, вдруг, в первый раз в жизни испугалась так, что, как сирая птаха прижалась к груди Игоря, вцепилась дрожащими пальцами в его рубаху, пытаясь найти в нем защиту от разбушевавшейся стихии! Суеверный языческий ужас, встающий из глубины веков, заставлявший когда-то её пращурку падать ниц перед изваяниями идолов и просить о пощаде, сковал её, сделал безвольной, жалкой! «Это Зевс решил разлучить нас, нашедших друг друга!» – набатом стучало в её мозгу, и она, боясь на самом деле потерять Игоря, всё плотнее прижималась к его груди, вцепившесь одревеневшими пальцами в его рубаху.
Она с трудом могла вспомнить, как они мокрые и дрожащие добрались до дома. Как дядя Коля открыл им двери, и тут же, засобиравшись, ушёл в дождь, оставляя их наедине. Только в тепле квартиры, переодевшаяся в сухое и заботливо укутанная пледом, под уютное ворчание чайника, она немного пришла в себя и начала осознавать происходящие и понимать, о чем говорит ей Игорь. Но то счастье, которое заставляло светиться и радоваться каждую частичку её души и каждую клеточку её тела буквально час назад безвозвратно ушло куда-то, и непроходящая тревога властно заполняла её сознание, заставляя сжиматься в маленький беззащитный комочек.
- А я и не думал, что ты у меня такая трусиха! Спуститься с высоты третьего этажа по ненадежной ветке дерева, сойти с поезда и идти ночью по незнакомому городу не забоялась, а грозы испугалась! – ласково подтрунивал над ней Игорь.
- Да, как ты не понимаешь! Да, не боюсь я грозы! И никогда не боялась! Просто мне показалось… - она осеклась.
- Ну, что тебе показалось? Рассказывай.
Она молчала.
- Тебе показалось, что это молнии Зевса, которыми он разлучил Гермафродитов? – улыбнулся Игорь.
- И ты?! И ты так подумал?! – возбужденно спросила она. – Значит это правда7! – и она вскочила, роняя на пол укутывающий её плед, бросилась к нему и опять спрятала лицо у него на груди, мертвой хваткой вцепившись в его футболку.
- Успокойся, глупенькая, - нежно гладя ее по волосам и рукам говорил Игорь. – Успокойся! Дважды одно и то же повториться не может! То, что уже произошло когда-то, больше случится просто не может! Это закон: два снаряда не упадут в одну воронку. Мы же с тобой не разлучились, а, наоборот, нашли друг друга, так что выкинь из головы эти глупые страхи. Эта обычная, самая тривиальная гроза. Слышишь! Раз уж твоему брату не удалось разлучить нас, то уж куда там какому-то Зевсу! Зевс, по сравнению с Олегом, ребёнок! – засмеялся он.
Его шутка немного развеселила и успокоила её. Он налил ей большую кружку горячего чаю с медом, притащил гитару и, дурачась и пытаясь разрядить обстановку, запел:

Я здесь, Инизилья!
Я здесь под окном!
Объята Севилья
И мраком и сном…

Чай помог ей согреться, а серенада отвлечься от мрачных мыслей и, постепенно она оттаяла и успокоилась. Более того, она встала и, используя плед то, как юбку, то, как мантилью, начала пританцовывать под звучащую серенаду. Затем они сидели с ногами на диване в комнате и болтали. Наконец, она решилась и спросила его об их дальнейшей судьбе.
- Ты заканчиваешь школу, тебе исполняется восемнадцать, и мы поженимся, - сказал он.
- Это же так долго! - сказала она, - Два с половиной года!
Сказанная дядей Колей фраза о том, что ему нужна жена, прочно засела в её мозгу. Да и вообще, она не представляла себе, как они будут жить друг без друга. Итак, этот год без него был для неё кошмаром! Да и ехала она сюда с уже созревшим решением: не уезжать никуда, остаться с Игорем, и ехать за ним хоть на край Земли! Всегда быть с ним в любом месте, куда бы не закинула их судьба!
- Что же поделаешь? Тебе же нужно выучиться!
- Я могла бы выучиться и там, куда тебя распределили, - сказала она. – Я думала над этим уже, когда ехала сюда и решила, что если ты действительно любишь меня, я останусь здесь, с тобой! А затем поеду туда, куда поедешь ты!
Он в недоумении даже не знал, что ей ответить.
- Мы поедем к тебе в часть вместе, и там я и закончу школу. Ведь, наверняка, где-то там должна быть школа!
- И как ты себе это представляешь? В каком качестве ты туда поедешь? – выйдя из минутного оцепенения и заставив здравый смысл одержать победу над захлестнувшими его эмоциями, спросил он.
- Как в каком? - удивилась она. - Ты же сказал, что мы поженимся!
- Не забывай, что тебе всего пятнадцать лет! Нас никто не распишет!
- Ну, положим, скоро уже шестнадцать! И, в конце концов, можно обойтись и без штампа в паспорте!
- Ты с ума сошла! Да меня из армии попрут в два счета! Это же уголовная статья!
Она поднялась с дивана и подошла к окну.
- Ты просто меня не любишь… - сказала она дрожащим голосом.
- Я очень тебя люблю! Очень! И, поверь мне, не меньше, а, наверное, даже ещё и больше твоего, хочу, чтобы ты всегда была со мною! – сказал он, походя к ней и обнимая за плечи. – Но пойми, кроме наших желаний, есть ещё и объективные обстоятельства. Не всё так просто в жизни! Чаще всего мы делаем не то, что хочется, а то, что она, жизнь, нас заставляет делать!
- А я не хочу делать то, что заставляет жизнь! Я хочу делать то, что я считаю нужным! – сказала она тоном обиженного ребенка. - Ты понимаешь, что такое два с половиной года?
- Понимаю.
- Ничего ты не понимаешь! За это время может произойти всё, что угодно!
- Например, ты встретишь другого человека и разлюбишь меня? – тихо спросил он.
- Например, ты встретишь другую женщину и разлюбишь меня! – почти закричала она.
- Со мной этого не случится! Я никогда не разлюблю тебя! Я просто не смогу тебя разлюбить. Даже, если ты меня разлюбишь… Мне будет больно, очень больно… Но я не хочу ломать твою жизнь! Ты ещё слишком молода. Это твое первое чувство. Может случится так, что через полгода или через год, ты будешь вспоминать о сегодняшнем разговоре с грустной улыбкой…
- Как ты смеешь так говорить! – она резко развернулась к нему. - Как ты смеешь!
- Смею, и, к сожалению, это действительно может произойти. Но пусть уж это произойдет сейчас, а не потом, когда к двадцати годам ты досыта наешься семейной жизнью в гарнизоне и будешь упрекать меня в том, что я загубил твою молодую жизнь и не дал тебе возможности получить образование.
- Значит, ты так обо мне думаешь?! – она снова повернулась лицом к окну, смахнула со щеки предательски выползающую слезу обиды.
Он подошел, взял её за плечи, сказал тихо:
- Не обижайся! Если бы я так о тебе думал, я бы не смог полюбить тебя. Пойми, просто это жизнь. А в жизни бывает всё.
- Вот именно, в жизни бывает все, особенно если мы активно помогаем этому всему!
- Но что ты предлагаешь?! Что мы можем изменить?! Ты понимаешь, что то, чего ты хочешь, просто невозможно!
- Если человек чего-то действительно хочет, то возможно всё! Нужно брать от жизни всё, что она дает нам. И именно тогда, когда она нам это дает потому, что потом она может уже и не предложить нам это! Ты просто плохо хочешь! Ты всё время чего-то или кого-то боишься! То моего брата! То себя самого! Ты уж определись, пожалуйста! – она нервно заходила взад-вперед по комнате.
- Да, пойми же ты, что кроме наших желаний ещё существует и здравый смысл и обстоятельства!
- Ага, обстоятельства! Существуют! И здравый смысл тоже! У тебя существуют, а у меня нет! Нет никаких обстоятельств, и быть не может, когда один человек нужен другому! Почему-то мне обстоятельства не помешали… - она осеклась, - Извини.
- Да, нет, ты права, ты – девчонка, оказалась сильнее и смелее меня! – он потупил взгляд. - А меня-то только и хватило на то, чтобы напиться! Вот потому-то хочу, чтобы ты подумала хорошенько! Я ведь действительно, как ни больно мне это сознавать, недостоин тебя.
- Ну вот, опять старая песня! Колыбельная, нашептанная моим любезным братцем! Лучше бы подумал, что нам сделать, чтобы быть вместе! Чтобы нас расписали, в конце концов, и чтобы никто и ничто больше не смогло разлучить нас! 
- Да ничего мы сделать не сможем. Придётся всё-таки ждать, пока тебе не исполнится восемнадцать!
- Ждать! Ждать! Заладил! Ненавижу это слово! – она металась по комнате, как раненый зверь.
- Ну а что ты можешь сделать? 
- Я знаю, - тихо сказала она, вдруг, резко остановившись и посмотрев ему в глаза.
В её глазах светилась решимость и, в то же время, какое-то непонятное смущение. Стоя посередине комнаты, она, вдруг, сделала еле уловимое движение и копна волос, собранная в пучок на затылке, упала ей на плечи. Соскользнувший с плеч плед, плавно упал к ногам.
Игорь замер, предчувствуя, что сейчас произойдет что-то, сердце тревожно забилось. Молча, опустив глаза, она стала быстро и решительно расстегивать пуговицы на халатике и, прежде чем он успел сообразить что-либо, его глазам открылось нежное и округлое тугое тело, скрываемое от его взора только полоской трусиков, лифчика под халатом не было.
- Ты что делаешь? – до боли сжав кулаки, так что ногти впились в кожу ладоней, сразу же, вдруг, осипшим голосом спросил он. 
Она медленно стала подходить к нему, робко прижав руки к обнаженной груди и подняв на него огромные серо-зеленые глаза, выражение которых он не мог понять потому, что был занят борьбою с самим собой.
Невероятным усилием оторвав взгляд от завораживающей, отнимающей волю и разум картины, он отвернулся от неё, нервно прикурил папиросу и ещё более сиплым голосом приказал:
- Немедленно оденься!
В ней не было той отточенной магии движений, которая была в Наталье, но робкая угловатость девочки-подростка так не вязавшаяся с по-восточному совершенными женственными линиями её тела, возбуждала его ещё больше, чем искусные движения профессионалки. Даже стоя спиной с плотно сжатыми веками глаз, он внутренним зрением видел её, улавливал каждое движение, и это была пытка. И сознание его удерживал только молотковый набат мысли: «Ей пятнадцать! Всего пятнадцать! Опомнись!»      
- Почему? – пробился к нему через пелену охватившего его желания, пытавшегося заглушить голос его рассудка, её робкий шепот.
Она подошла к нему вплотную и прижалась к его спине, обхватив его сзади за шею и нежно прикоснувшись к волосам. От этого прикосновения, от нежности её пальцев у него свело скулы, сердце забило набат. Каждой клеточкой своего тела, даже через футболку и брюки, он ощущал её грудь, живот, ноги. «Господи! Помоги!» - взмолился он, чувствуя, что ещё минута, и он потеряет контроль над собою.
- Может быть, я забеременею, и тогда нас распишут, - донеслось до его сознания.
- Ты с ума сошла! Отойди от меня! – он сбросил со своих плеч её руки и опрометью, как от чумы, бросился на кухню, где никак не мог зажечь спичку, и прикурить скачущую в дрожащих губах беломорину.
Когда он вернулся в комнату, она сидела на диване, поджав ноги, одетая и чуть ли ни до подбородка закутанная в плед, и плакала.
Только сейчас он понял, что было в её глазах, когда она подняла их, скинув халатик. В них была решимость и страх перед неизведанным. Наверное, именно этот страх, да ещё её заявление о беременности и остановили его, помогли совладать с собою. Будь в её глазах страсть и не скажи она ему этих слов, неизвестно, устоял ли бы он перед искушением.
А сейчас она сидела и плакала, маленькая девочка, которая ещё минуту назад играла во взрослую женщину.
- Пойми, - заговорил он, присев перед ней на корточки и заглядывая в глаза, которые она, хлюпая носом, старательно отводила в сторону. – Ты сама ещё ребенок и хочешь связать себя ребенком. Да ты же  не знаешь даже, что такое жизнь в гарнизоне. Может быть, там и воды-то не будет. А потом, если будет ребёнок, значит, прощай школа! Да я даже слышать не хочу об этом!
Он протянул руку, чтобы погладить её по щеке, но она, давясь сдерживаемыми рыданиями, отпрянула от него и повернулась к нему спиной, поджав под себя ноги.
- Да и потом ведь ты можешь и не забеременеть?
Видно было, что она хочет что-то сказать, но ей мешают сдерживаемые рыданья.
- Ну, успокойся, ну не надо плакать, - он попытался обнять её за плечи. – Ничего не случилось. Не надо делать трагедию из того, что просто не стоит твоих слез.
- Не стоит?! – на вдохе всхлипнула она, вскочила, уронив плед, и выскочила из комнаты. Теперь пришла её очередь дрожащими руками прикуривать сигарету…

Ирину оторвало от воспоминаний шипение воды, выплескивающейся на плитку из поставленного ею чайника. Она подошла к плите, сняла чайник, заварила себе в кружке крепкий чай, закурила.
Глядя на струйки дыма, она вспомнила ощущения и эмоции той ночи. Горькую обиду, которая затуманила разум. Она не могла, не хотела ничего понимать. Когда он вслед за ней вышел на кухню, она, уже подавив в себе рыданья, тихо, но твердо сказала ему: «Уходи». А когда он сказал, что любит её, и попытался обнять, резко сбросила со своих плеч его руки и прошипела: «Ты не мужик, а тряпка! Уходи, или уйду я!»
Он молча развернулся и, хлопнув дверью, вышел из квартиры, а она разразилась, наконец, долго сдерживаемыми рыданиями. Той ночью она так и не сомкнула глаз, а под утро, как только загромыхал под окнами первый трамвай, вышла из квартиры, захлопнув за собой дверь, и отправилась на вокзал, ругая и проклиная себя за отсутствие элементарной гордости. На вокзале она первым делом позвонила родителям, чтобы не волновались и, наплетя им что-то, первым же поездом, уговорив проводницу взять её без билета, выехала в Питер.   
Обида на Игоря была так велика, что она даже не стала читать пришедшее через несколько дней после её приезда письмо от него. Она написала ему, что между ними всё кончено, что он прав: он недостоин её! Он ей не пара! Она хочет видеть рядом с собой мужчину, способного на поступок, а не тряпку, каковой является он, Игорь! Она написала ему, чтобы он не утруждал себя писанием ей посланий – она их читать не будет, как не прочла и то, что пришло ей от него сейчас! Она просила его, никогда больше не появляться на её горизонте и выражала надежду, что он выполнит её просьбу…
 
Для себя она твердо решила, что должна выкинуть его из своего сердца. Она простила его, когда он отверг её любовь в первый раз! Она сделала всё, чтобы быть с ним! Смешно! Мало того, что приперлась в этот долбанный Ульяновск! Мало того, что вылезала через окно по березе! Мало того, что сошла с поезда, тащилась обратно, перлась ночью через весь город! Она, идиотка, забыв всяческие приличия и гордость предложила ему себя!!! А он…

Тогда, вернувшись в Питер и запудрив мозги родителям тем, что, она сошла с поезда и вернулась потому, что забыла дома у Олега свой комсомольский билет, который она, как истовая комсомолка всегда носила при себе, заодно используя, как документ, удостоверяющий личность, и, обрадовав тем, что работать она не пойдет, а будет продолжать дальнейшее обучение в обычной школе, она буквально на следующий же день уехала к бабе Зое.

Если бы только он тогда не испугался, если бы поступил так, как она хотела, молнии Зевса-Громовержца вряд ли бы разлучили их. А вот теперь, к сожалению, ничего вернуть невозможно.

*      *     *
Она подхватила корзинку и, прикрыв двери хибарки, отправилась в лес за грибами.
Ирина шла по лесу, иногда поднимая взгляд на просвечивающее голубизной сквозь кроны деревьев небо, и думала о неисповедимости Господних путей. Она отказывалась верить, что незнакомый ей Бог, уже тогда решил, что она должна умереть. Нет! Он испытывал их, а они не выдержали испытаний, спасовали, и он наказал её за то, что тогда она смалодушничала, поддалась нашептыванию глупой обиженной гордости и отказалась от любви к нему. Пускай не на долго, пускай всего на каких-то два месяца, но она твердо решила тогда вышибить этот клин клином.
Трясясь в вагоне одесского поезда, она думала о той грозе, которой так тогда испугалась. Тогда, во время грозы, интуиция кричала ей: «Не отпускай его, не расставайся с ним, оставайтесь вместе, во что бы то ни стало…»
В памяти всплыли строки:

С любимыми не расставайтесь.
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь
Всем сердцем прорастайте в них…
И каждый раз на век прощайтесь.
И каждый раз на век прощайтесь!
И каждый раз на век прощайтесь,
Когда уходите на миг…

И она попрощалась с ним на век!… 
После всего, что произошло между ними, она не хотела даже вспоминать о том голосе, который сейчас выливался в ставшие вдруг до боли понятными строки…
Но ведь знамение было! Было! Но она начала тогда искать ему другое объяснение. Она решила, что небеса предупреждали её о том, что она ошиблась, и Игорь не тот человек, с которым нужно связывать свою жизнь.
Но сердце-то ныло и болело. Ныло и болело, когда она приехала в Одессу, ныло и болело, когда она с местными ездила на лиман купаться…

*     *     *
Василь продолжал оказывать ей знаки внимания, и, однажды, она сама попросила его взять её с собой на танцы. Естественно, он очень обрадовался этой просьбе. Вечером он подошел к хате её бабки весь при полном параде. В шляпе, что было в селе просто писком элегантности, и даже при галстуке. Не забыл он и о цветах. Когда Ирина увидела в его руках огромный веник, в котором были все представители палисадника, заботливо взращенного его матерью, она, чуть было не прыснула, но чтоб не обидеть его, ахнула.
В букете соседствовали и разных размеров и цветов розы и синие ирисы, и белые и тигровые лилии, и флоксы и даже головки закрывшегося на ночной сон «Доброго утра» и, наоборот, раскрывшейся на встречу ночи ночной фиалки. В общем, букет был огромен и «неописуемо живописен».
Она приняла у него это произведение «экибананы», поблагодарила и сунула в стоящее у бассейна ведро с водой.
Пока она накладывала последние штрихи на «морду лица», собираясь на танцы, Василь сидел на скамейке и обстоятельно беседовал с бабой Зоей о ходе сельхозработ (он работал комбайнером в совхозе). Наконец, она собралась, и они чинной походкой отправились в центр поселка, где был Парк Культуры.
Василь не только перекатал её на всех возможных аттракционах, не только наугощал лимонадом «Дюшес» производства местного лимонадного заводика, но и умудрился достать где-то мороженное, которое привозили из Одессы, и поэтому в селе оно было дефицитом.
Наконец, когда основная часть культурной программы была выполнена, а танцплощадка заполнена до отказа, он чинно вывел её на середину круга. При этом все пары, топчущиеся вокруг себя по пути их следования, расступались, пропуская их к престижному центру, как будто чувствуя что-то величественное в их молчаливом шествовании.
Когда Василь обнял её за талию и плотно прижал к себе, её снова обдало жаркой волной, исходящей от его тела. На этот раз она попыталась увеличить расстояние между ними и стала дурачиться, выделывая всевозможные пируэты и крутясь волчком в его не успевающих поддерживать её руках, но, в конце концов, он властно остановил её танцевальные изыски, и она снова оказалась в тисках его железных рук, сильно, но в то же время нежно сжимавших её в объятиях…
Когда танец закончился, она попросилась на волю, постоять поболтать с хлопцами и девчатами. Пока они перекидывались анекдотами, лузгая семечки, Василь стоял возле неё со скучающим видом. Выдержав минут пятнадцать, снова потащил её на танцплощадку.
Она подала ему руку, но предупредила, что если он ещё будет прижимать её так, то она с ним танцевать больше не пойдет.
- А хиба ж, на тацульки ходыты, колы пионирско расстояньи блюстыть? – удивился он.
И тут, сев на своего любимого конька, Ирина прочла ему целую лекцию об искусстве танца.
Ей было смешно смотреть, и она чуть было не прыскала себе в кулак, когда он, проникшись её словами, пытался под её чутким руководством обучиться бальным танцам. Но само его желание научиться, вызвало у неё чувство уважения к нему, простому сельскому парню, который не стеснялся своего неумения и на глазах у всех смело оттаптывал ей ноги.
Наконец танцульки закончились, и они с Василем отправились домой. Он вел её самой длинной дорогой, которую только можно было изобрести. Они разговаривали о прополке свеклы и сборе помидоров, о коровах и поросятах, цыплятах и утятах, и как ни странно, ей было совсем не скучно.
После совместного похода на танцы Василь стал захаживать на двор к бабе Зое каждый божий день. Баба Зоя, хозяйствовавшая без мужика, денька три побеседовавшая с ним о том - о сем, на четвертый освоилась и быстро пристроила его к делу. А он не отказывался. Приходила и баба Сима, его бабка. И когда собиралась такая компания, баба Зоя обязательно наливала по рюмочке. Когда бабки углублялись в воспоминания о молодых годах, Василь отзывал Ирину в сторону и предлагал пойти прогуляться или поехать на лиман купаться, или просто покататься на мотоцикле.
Она соглашалась, и они отправлялись в долгие, до ночи прогулки. Бабки многозначительно смотрели им вслед, но помалкивали…
 
Примерно через две недели их совместных гуляний, он повез её кататься на мотоцикле. Покружив вокруг села, они поехали на лиман и остановились на его берегу. Любившая воду Ирина, не преминула  воспользоваться выпавшей ей возможностью. Тем более что купальник всегда был с собой. Обычно, когда они с Василем ночью приезжали на лиман, то купалась она одна. Василь оставался на берегу, раскладывал маленький костерок и ждал, когда она, наплескавшись вдоволь, выйдет из воды.
Но в этот раз он тоже вошел в воду. Они, плескаясь и дурачась, проплыли несколько метров, затем Василь, взял её за руку и упирающуюся и верещащую от удовольствия на «буксире» потащил к берегу.
На берегу они быстро разожгли костерок из валявшегося повсюду камыша и уселись рядышком, обсыхать и греться. Ночь была прохладной, и он накинул ей на плечи свой пиджак, легонько приобняв её.
Так они и сидели, глядя на весело трещавшее пламя костерка. Луна, звезды и легкий летний ветерок настраивали на лирический лад, и она запела. Запела его, Игоря, песни. Она пела «отговорившую рощу» и думала о том, как было бы хорошо, если бы сейчас здесь, рядом с ней сидел не Василь, а Игорь. Но, поймав себя на этой мысли, быстро отогнала её прочь и с яростью, словно убеждая себя саму,  проговорила: «Но ничего в прошедшем мне не жаль!»
Когда она закончила петь, осознав вдруг ясно до боли, что «никого не может он согреть…», они оба замерли в молчании, и только потрескивание пламени, да шумящий в камышах ветер нарушали очаровывающую тишину ночи. Василь крепче прижал её к себе, и она не шелохнулась, не отпрянула, возникшее между ними электрическим разрядом напряжение силилось, росло, набирало мощь.  Наклонившись к ней, Василь легким поцелуем коснулся её губ, и она, сама того не ожидая, ответила ему. И тогда он, властно притянув её к себе, жадно, настойчиво и требовательно завладел её трепещущими губами.
Она не понимала, что происходит с нею. Ей было сладко и радостно, но в тоже время тревожно. Этот поцелуй был совсем не таким, каким целовал её Игорь. Игорь целовал её нежно и трепетно. Его поцелуи, казалось, ласкали саму её душу. Они были легкими и радостными, и не вызывали тревоги.
Поцелуи же Василя  прожигали ей губы, огнем разливались по всему телу, делая её слабой и безвольной. Его руки нежно, но требовательно гладили её обнаженное тело. «Что я делаю? – мелькнуло в её мозгу. – Я же не люблю его!» Но ей хотелось его ласк, его страстных поцелуев, и она не находила в себе сил сопротивляться его настойчивым губам. И только когда его требовательные руки проникли за лиф купальника и нащупали грудь, Ирина, вдруг очнулась от сладкого дурмана, сковавшего её тело и разум.  Упершись руками в его грудь, она вырвала свои губы из его властных губ.
- Ну що ты, зоренька моя, - нежно шептал он, продолжая целовать её шею и плечи, - ну, иди до мэнэ, не пужайся!
- Не надо, Вася, слышишь, - тихо прошептала она, одновременно и желая и страшась его жадных ласк.
А он, продолжая нашептывать ласковые слова, настойчиво искал руками её грудь, гладил её ноги. Его жаркое прерывистое дыханье обжигало тело. И когда он, сначала ослабив объятия, аккуратно и нежно, но властно опрокинул её на прибрежный песок, она, вновь вырвавшись из плена сладкого дурмана, оттолкнула его, и ужом выскользнув из его рук, резко поднялась на ноги и отбежала к мотоциклу, схватив свое платье и прижимая его к груди, как бы защищаясь лоскутком ткани от его прожигающего насквозь взгляда.
Он молча поднялся, натянул брюки и рубаху, обулся и оседлал своего стального коня, ожидая, пока она справится с почему-то не желающим налезать на её тело платьем. До дома ехали молча, и она старалась не прижиматься к нему, и держалась не за него, а за седло мотоцикла. Держалась изо всех сил потому, что он специально выбирал рытвины и ухабы на дороге, чтобы заставить её обнять его за талию и прижаться всем телом… Когда мотоцикл остановился у калитки двора бабы Зои, она быстро соскочила с сидения и вбежала во двор, даже не попрощавшись и не взглянув на Василя…

Дома, забравшись под одеяло, Ирина долго не могла освободиться от смятения чувств, которое мешало дышать и соображать. Она одновременно с испугом и трепетом прислушивалась к таким новым для неё ощущениям. Её, такое знакомое ей тело сегодня было одновременно и её и не её. «Что это со мной? – с испугом и радостью думала она. – Раньше со мной никогда такого не было». Да, когда они целовались с Игорем, всё в ней тоже пело, а она сама ощущала, что находится в состоянии полета, но не было того необъяснимого зова куда-то, не было того необъяснимого беспокойства, которым она была наполнена сегодня.
Мучительно-сладкое чувство, завладевшее ею и сконцентрировавшееся ждущей тяжестью внизу живота всё нарастало, не давая ей заснуть, заставляя ворочаться с бока на бок, метаться по кровати. Она вспоминала жаркие поцелуи Василя, и ей, к стыду своему, хотелось их продолжения. Беспокойство всё усиливалось, и она, не зная, что делать, вскочила с кровати, и, выйдя во двор, разделась и вылила на себя ведро холодной воды. Стресс от обжигающих струй вывел из сладостного оцепенения её тело, и она, выкурив сигарету и, выпив с полстакана вишневой наливки, для того, чтобы лучше спать, улеглась снова. Но как только её тело согрелось, нежась в перинном пуху, уже знакомая истома предательски начала подступать к ней снова.
Тогда, как всегда в самых сложных случаях своей жизни, когда она не могла совладать либо с болящей душою, либо с не желающим успокаиваться разумом, либо с телом, которое подвело её и заболело в самую неподходящую минуту, она занялась аутотренингом. Через несколько минут, Ирина избавилась от того, что владело её телом. И она одновременно и радовалась этому, и сожалела, потому, что то, что она испытала, всё же было, хоть и невыносимым, но блаженством.
Разобравшись с телом, она занялась душой.
Что же это? Что с нею? Кто?
«Василь?»
Он живо предстал перед её мысленным взором. Всё было ещё слишком свежо. Она вновь ощутила на себе силу его нежных губ и нежность сильных рук. Аж, дух перехватило! Она даже зажмурилась! На это имя колокольчиком отозвалось её тело, сладко заныло внизу живота…
А душа? Сердце? Она прислушалась. Где-то на глубине души теплым комочком шевельнулась нежность, маленьким таким любеночком.
И вдруг, резанув неожиданной болью, смешанной с нежностью, вырвалось:
«Игорь!»
На звук родного имени душа отозвалась, запела, заплакала хоть и перемешанными с чувством обиды, но всё же томящей тревогой и неизбывной нежностью захлестнуло её. Нежностью, не только заполнившей её сознание, но и переливающейся через края сосуда её души, в которой она хранилась только для него.   
«Как он там? Где он там? Что с ним там?» – тревожно и трепетно стучало всполошившееся сердце. Услужливая память высветила его глаза, там на перроне вокзала, тогда, когда она бежала за поездом. Глаза, которые она не сможет забыть никогда, ни через десять, ни через двадцать, ни через пятьдесят лет! Она, память, подкинула ей картинку её бешенного танца-заклинания на берегу моря.
И снова она встала с кровати, снова мучимая томлением выбежала на улицу. Вдохнула свежесть украинской темной ночи. Подняла глаза.
Далеко в высоком и ясном, как сажа черном небе, окруженная мириадами мерцающих бабочками звезд  плыла огромная полная луна, с загадочно улыбающимся, но бесконечно печальным девичьим лицом, полным необъяснимого томления. Прямо над Ириной серебристым газовым шарфом с вытканным на нем несимметричным звездным узором раскинулся призрачный мост Млечного пути.
Аромат цветущих лилий и ночных фиалок разливался над спящим поселком. Томную тишину ночи нарушал только стрекот сверчков в винограднике, да шелестящей в ветвях деревьев легкий ночной ветерок.
Вдохнув ароматы ночи и растворившись в тумане Млечного пути, Ирина вернулась в хату, включила лампу и, взяв лист бумаги написала:

 
Прости меня! Тебе я изменила.
И в первый раз стихи не о тебе!
Не знаю я, какая вражья сила
Все спутала, переврала в судьбе!

Я целовалась с ним, забыв про
все  на свете
И пела песни я твои ему…
Домой вернулась только на
рассвете.
Ну почему все это? Почему?
Ведь я тебя люблю! Лишь ждать
устала!
Мне хочется и страсти и любви.
И дни считать уже я перестала!
В тоске осточертели мне они!

Ну, почему я не имею права,
Как все, на поцелуи, на слова,
На то, чтобы от лунного томленья
На утро чуть кружилась голова…

Написав эти строчки, она снова легла в постель, и на этот раз, абсолютно вымотанная пережитыми ощущениями, уснула…

Весь следующий день, Ирина ходила под впечатлением прошлой ночи. Мысли прыгали, скакали, колокольным набатом бились в её воспаленном мозгу. Игорь с Василем  тесно переплелись в её сознании. Она тосковала. Она хотела увидеть Игоря, прижаться к его груди и испытать с ним то, что испытала с Василем прошлой ночью, и, в то же время, не признаваясь в том даже себе самой, она ждала вечера, с надеждой и отчаяньем, она ждала Василя и одновременно боялось того, что он придет и того, что он не придет…
И она не знала, чего она боится больше…

Но он пришел, и она, истомленная ожиданьем, не раздумывая, выбежала за калитку, и  замерла в кольце его сильных горячих рук… 
               
 Это продолжалось неделю или, может быть, чуть больше. Неудержимая сила, с которой она не могла бороться влекла её к Василю. Жаркие ласки и горячие слова страсти плавили её сердце. Но… целуя Василя, она мечтала об Игоре.  И как не был с ней нежен Василь, как не пело её тело от его ласк и поцелуев, её душа восставала против её плоти, и в самый последний момент, она выскальзывала из его объятий … и приходя домой писала стихи:

 
Небо черное, звезды белые…
Небо, в звездах ты, как в цветах!
Я под тополем ночку целую
Процелуюсь в жасминных кустах…


С нелюбимым я, нелюбимая,
Буду нюхать траву-полынь…
Забывая, что не забывается,
Буду муке кричать я: Сгинь!



И как бы ни был с ней Василь нежен и терпелив, но в одну из таких ночей он потребовал от неё большего, чем поцелуи, и тогда она призналась ему, что любит другого, и, чтобы не мучить ни себя, ни его, прекратила эти сумасшедшие свидания, и буквально на следующий же день уехала в Питер… 

*    *    *
Сейчас, вспомнив об этих одесских ночах, она сжалась в комок от стыда. Как она могла? Как? Нет, это не было наваждением, она пошла на это сознательно, она хотела забыть Игоря, избавиться от любви к нему.
Но не смогла…
Видно все же он, Игорь, был её половинкой.
Был… да не был! И уже никогда не будет!
Она опустила глаза, увела свой взгляд от созерцания неба и принялась собирать грибы.
Вот она наткнулась на стайку белых. Ровненькие крепенькие боровички отправились в корзинку и накрыли слой ложных, которые она с трудом, но отыскала.
Она вышла к озеру, села на берегу и начала смотреть на воду; подумала: «А не искупаться ли напоследок?»
Даже инквизиция выполняла последнее желание приговоренных к смерти. А чего хочет она? Она покопалась в своих чувствах и ощущениях.
Ни-че-го! Ничего она не хочет! Ничего!!! Хочет только, чтоб эта затянувшаяся жизнь тела после смерти души поскорее закончилась!
А может быть, не ехать в город? Может быть, сделать это здесь? И не нужно будет ждать до завтра! Не нужно будет улыбаться Шахову с Тихвиным и выслушивать наивную восторженность Маринки… Вот оно, её последнее желанье!
Она поднялась и направилась к домику.
Сев на табурет, она начала выкладывать из корзинки грибы.
Стоп! Никто не знает, что она поехала сюда. Обнаружив, что её нет, её начнут искать. И никому не придет в голову, что она могла уехать на дачу к Ивлевым. Её меньше всего будут искать тут. Найти её могут только сами Ивлевы. Значит, труп найдут, в лучшем случае, если они, Ивлевы, никогда не бывшие заядлыми грибниками, вдруг всё-таки решат поехать за грибами. А это может быть как через неделю, так и через месяц. В худшем случае, они заявятся на дачу на очередной пикник. А он может организоваться, вообще, только следующим летом.
А это значит, что от её тела останется к тому времени только груда костей с ошметками разложившегося мяса. Бр! Она поежилась, представив себе эту картину. Нет, так не пойдет. Ей-то, конечно, будет уже всё равно. А вот каково будет Ивлевым ночевать в доме, в котором целый год пролежал разлагающийся труп?!
Да и её родители будут надеяться на возвращение любимой дочери! Им придется пережить горе дважды: первый раз, когда им сообщат, что она пропала, а второй – когда найдут здесь разложившийся труп и установят, что эта груда склизкой тухлятины с копошащимися в ней червями - их дочь! Нет! Хвост нужно рубить одним махом!
Кроме того, она должна написать прощальное письмо Игорю!
Она быстро уложила обратно в корзинку выложенные, было, на стол грибы, поправила перед осколком зеркала растрепавшиеся волосы и отправилась на электричку…

Глядя в окно на убегающие вдаль березки, кое-где уже тронутые желтым дыханием осени, она вспоминала как, приехав домой из Одессы, несколько раз начинала письмо к Игорю, и не дописав даже до половины, рвала в мелкие кусочки и сжигала в пепельнице. Думала: «Опять! Опять я навязываюсь ему! Если бы я была ему нужна, как нужен мне он, то он бы приехал, попытался поговорить, да, хотя бы письмо написал!»
Она просто не нужна ему! Если бы она была ему нужна… И она развеивала по ветру очередную порцию пепла, в котором были погребены её любовь, её боль, её надежда… Они были погребены, а обида жила! Жила, цвела, расцветала в её душе…
И не без основания.
Пришло письмо от Олега, и в нем фотография с их выпускного вечера в училище. На снимке смеющаяся троица ребят - Лешка, Олег и он, Игорь – стояли, полуобняв улыбающихся девушек. И он, Игорь, тоже обнимал длинноногую блондинку!
Неужели он так быстро забыл её?!!!
Хотя всё закономерно. У неё  Василь, а  у него эта девушка! Всё закономерно! Только вот она не смогла забыть его! Она его всё равно любит! А он… Стоит и улыбается! Счастлив!!!

И она опять пыталась клином вышибить этот клин. Ходила на дискотеки, таскалась по барам… Но ненужные встречи не только не облегчали её боль, а делали её ещё острее и тогда… она снова писала, писала:

 
Осень я люблю больше лета,
Даже больше зеленой весны.
Нет, прекраснее времени нету!
Только осенью снятся сны…

Сны, где вместо любви – разлука.
Там где буря, дождь и туман,
Даже просто осенняя скука
Подтверждает любви обман…

Все мне нравится: и страданья,
И дымок простых сигарет,
Даже эти от скуки свиданья,
Мутный грязный больной рассвет…

Даже то, что порой, рыдая,
Я тебя ненавижу всем!
… Даже это мое желанье
Встречи с Ним, с Незнакомым, с Тем…

Но когда, опаленное стужей,
Сердце я отпущу опять,
Я кричу: Ты мне нужен! Нужен!
Без тебя мне не петь! Не спать…

Прогоняю своих ненужных,
Сигаретный проветрив чад,
Выливаю вино из кружек…
И опять, до зари опять,

Буду мучить гитарные струны,
В танце бешенном плавить боль,
И разгадывать старые руны,
И на раны вновь сыпать соль…

Осень я люблю больше лета.
Есть ли в ней тебе место, иль нет,
Все ж  прекраснее времени нету!
      Хоть надежды в нем тоже нет…

Каждое утро она вынимала из почтового ящика газеты и журналы. Каждое утро сердце её замирало: вдруг там письмо! Но шло время, а письма всё не было. И она теряла надежду. Он смог её забыть! Смог! Он забыл её!
Шло время. Была новая школа, новые одноклассники, новые заботы. Боль потери, сначала не дававшая ей спать по ночам, начала постепенно отступать, притупляться. Хотя, конечно, лекарь-время было ещё младенцем, чтобы она смогла позволить себе свободно дышать…
Но дела и заботы, школьная жизнь, появившаяся в её жизни Маринка Ивлева, которая как малый ребенок требовала постоянного внимания, отвлекали её от взлелеивания своего горя. Только по ночам, когда дом затихал, она думала о нём. Она вспоминала его лицо, глаза, руки. И ругала себя за свой срыв, за нахлынувшую глупую обиду.
Сейчас, по прошествию времени, она начинала понимать, что он не мог поступить иначе. Что он был прав. Кроме чувств и эмоций, есть обстоятельства, которые диктуют людям свои условия. Хотя…

Дни летели, тянулись ночи. Наступила весна, а за ней и лето. Они с Маринкой проходили практику, работая машинистками в одном из строительных трестов. По четыре часа в день они долбили осточертевшие таблицы строительных смет, отбивая пальцы и обламывая ногти.
В конторе работали два молодых парня. Они были двойняшками. Одного звали Толя, а другого Коля. Парни были так похожи друг на друга, что их так и называли Толь-Коли. И вот эти Толь-Коли оказывали пришедшим на практику девчонкам всевозможные знаки внимания. Это было закономерно, потому что основной состав работников конторы составляли старые грымзы. Ну а девчонки, естественно, эти знаки внимания принимали. Почему бы и не поесть мороженного в летней кафушке?
Когда их практика, наконец, закончилась, и им не светило больше долбить на машинках ставшие поперек горла таблицы, девчонки притащили на работу торт, дабы отметить конец каторги. Толь-Коли тоже приготовили девчонкам сюрприз. Они где-то умудрились достать билеты на «Машину времени». И вот они отправились на концерт, разумеется, в сопровождении Толь-Колей. После концерта молодые люди  бродили по городу, вдыхая аромат Ленинградской Белой ночи. Настроение было отличное. «Шампанское», выпитое в фойе «Юбилейного» и смелая удаль песен «Машины» будоражили кровь, пузырились веселым смехом. Они шли по Васильевскому, распевая «Поворот». Весело смеясь, бегали наперегонки по Университетской набережной, крича прохожим о том, что «…Синей птицы не стало меньше…». Отчаянные Толь-Коли сорвали для них тюльпаны с клумбы на стрелке Васильевского острова…
Спустившись к Неве, молодые люди сели на прогулочный катерок и, подставив лица теплоте летней ночи, понеслись по реке, упиваясь красотой ажурных фасадов, улыбающихся им с набережных загадочно блестящими глазами окон.
Белая ленинградская ночь была удивительна, тиха и хороша… По реке сновало множество прогулочных катерков, катая веселую молодежь. То и дело мимо них пролетал такой же катерок с парнями и девушками, и они весело махали друг другу руками, желая счастья. Они радовались жизни, и вот Маринка, заверещала от восторга, указывая им рукой на катерок, который они нагоняли:
- Смотрите, свадьба!
Обернувшись, Ирина вгляделась в лицо весело смеющейся невесты и… узнала в ней блондинку с фотографии выпускного вечера Ульяновского танкового училища, которую прислал Олег. В белом платье и фате она была невероятно хороша…
С дрогнувшим сердцем она перевела глаза на обнимающего её жениха.
Это был он, Игорь!
В сидящих на другой скамейке и пытающихся откупорить бутылку «Шампанского» парне и девушке, она узнала Африканыча и его сестру Светлану.
Веселая компания в свадебной «карете» заметила и узнала Ирину. Африканские замахали ей руками, закричали что-то рулевому, и их катерок, описав дугу, пошел борт о борт с катером, на котором была Ирина .
- Вот это встреча! – завопил Африканыч.
- Привет! Можно вас поздравить? – выдавила из себя Ирина, не глядя на Игоря. Слезы готовы были ручьями брызнуть из её глаз.
- Поздравьте! – весело прокричал Африканыч, пытаясь протянуть через борт бутылку с «Шампанским».
- Поздравляю… – выдавила из себя Ирина.
- Поздравляем! Счастья вам, любви и детей футбольную команду! – наперебой вопили Толь-Коли и Маринка.
Бутылка с «Шампанским» после нескольких неудачных попыток, наконец, перекочевала на борт их суденышка, и все они выпили по глотку прямо из горла за здоровье молодых. Ох, каким по-настоящему горьким был для неё этот глоток…
- Давайте, присоединяйтесь к нашей процессии! – кричал Африканыч.
- Спасибо, Андрюша! – зажав сердце в кулак и изобразив на лице счастливую улыбку, ответила Ирина. – Не обижайтесь, но у вас своя свадьба, а у нас своя свадьба!
И, обняв одного из стоявших рядом парней, крикнула рулевому: - К стрелке!
Затем, картинно развернувшись к ничего не подозревающему Толь-Колю, обвила его шею руками и прижалась своими губами к губам обалдевшего от такого поворота событий парня.
Катерок начал выполнять маневр.
- Пока! Счастья вам! – крикнула она напоследок, и когда между их суденышками образовалась стремительно увеличивающаяся полоска воды, разрыдалась в голос.
Маринка бросилась утешать её, а ничего непонимающие Толь-Коли пытались выяснить, в чём дело.
Вечер был безвозвратно испорчен. Катерок причалил к берегу, и один из Толь-Колей, тот, которого она так лихо поцеловала, кажется, это был Коля, проводил её до дома.
Всю ночь она прорыдала в подушку, хороня свое несостоявшееся счастье. Она пыталась зажать в кулак рвущееся на части сердце, но оно кровоточило и нестерпимо болело.
Кое-как дождавшись пяти часов утра и оставив на столе записку родителям о том, что она с ребятами уехала в Солнечное купаться, отправилась на Финляндский вокзал и села на первую попавшуюся электричку. Она не хотела, чтобы родители видели её зареванную, с опухшими от слез глазами и красным носом физиономии, и, соответственно, начали выяснять, что произошло. Электричка, на которую села Ирина была Приозерской. Она вышла не доезжая одной остановки до Приозерска, зашла в лес и отправилась пешком в Ленинград, пытаясь утомить свое тело, чтобы физическая усталость заглушила душевную боль…
 
Она брела по лесу, продираясь сквозь хлещущие по лицу ветки, перелезая через поваленные стволы деревьев, проваливаясь в болотную жижу и подворачивая ноги на кочках. Она шла быстро, почти бежала, торопясь убежать от настигающей её боли.
К обеду небо заволокло тучами, пошёл дождь. Холодные струи хлестали по лицу. Ирина, взмокшая от быстрой ходьбы, дрожала от порывов пронизывающего ветра. Ноги гудели и отказывали повиноваться, но она продолжала свой путь, упорно борясь с цепляющимися за плечи ветками деревьев и пытающимися опутать её ноги папоротниками.
К вечеру мокрая, дрожащая, совершенно обессиленная, она выбралась к железной дороге и, дойдя до ближайшей станции, дождалась электрички, на которой приехала в Ленинград. Сидящие в вагоне пассажиры недоуменно косились на неё, по их неодобрительным взглядам она поняла, что выглядит далеко не лучшим образом. Взглянув на себя в зеркало в привокзальном туалете, она поняла чувства, которые испытывали пассажиры электрички, глядя на неё. Лицо и руки были расцарапаны до крови, с волос и промокшей насквозь куртки скатывались и падали на пол частые грязные капли, ноги до колен были испачканы липкой болотной жижей, на правом локте зияла дырища, а брюки просто были изодраны в клочья. Появиться домой в таком виде она не могла, боялась до смерти испугать родителей, поэтому отправилась к Маринке, тем более знала, что её родителей дома нет.
Маринка, увидев её мокрую, грязную, с оцарапанными ветвями лицом и руками, в буквальном смысле этого слова падающую от усталости, ахнула. Но надо отдать ей должное, не стала задавать лишних вопросов, а выдала ей полотенце и отправила в ванну. Затем позвонила Ирининой маме и упросила её разрешить Ирине переночевать у неё. Ей пришлось буквально вытаскивать из ванны обессилевшую от усталости и разомлевшую от тепла Ирину. Уложив её в постель, она принесла ей и заставила выпить целый стакан подогретого красного вина с медом, лимоном, корицей, гвоздикой и другими специями. Затем, попытавшись расспросить подругу о том, почему она в таком виде, и сообразив, что это пустое занятие, она оставила её в покое.
Вымученная добровольным марш-броском и не спавшая ночь, Ирина заснула моментально. Проспала она ровно сутки, а когда проснулась, отпустившая на время боль наступила на горло с новой силой. Но вместе с душой ныло и непривычное к таким нагрузкам тело. Это, хоть немного, да отвлекало  Ирину от мыслей об Игоре.
Рассказав Маринке всё, что та хотела знать, и, узнав, что Светлана Васильевна уже оборвала трубку телефона, беспокоясь о дочери, Ирина, поблагодарив подругу за помощь и поддержку, отправилась домой.
Дома, насочиняв с три короба, она запудрила мозги матери всевозможными россказнями. Она уже была в состоянии улыбаться и шутить, и поэтому мать поверила во все придуманные ею истории.
Выслушав и накормив ребенка, Светлана Васильевна протянула ей конверт:
- Это тебе. Игорь Виленкин заходил позавчера.
«Как? У него хватило наглости явиться после всего, что произошло!»
- Ага, - небрежно проговорила она, взяв конверт и, положив его рядом с чашкой чая, глотком которого чуть, было, не поперхнулась, когда услышала от матери сообщение об Игоре.
- Рассказывал, что видел тебя с симпатичным молодым человеком. Это так?
Она молча кивнула, говорить мешал вставший в горле комок.
- Расскажи кто он?
- Да так, просто Толь-Коль с работы, – сказала она, откашлявшись. -  Я тебе рассказывала.
- Так кто же всё-таки, Толь или Коль?
- Кажется, Коль. Кто их разберет? Они как две капли воды…
- Кажется или Коля? Что-то ты темнишь, доча! Ну-ка, выкладывай, - заулыбалась Светлана Васильевна, и, приобняв дочь за плечи, присела рядом.
- Да ну, мам, нечего рассказывать-то.
- Так уж и нечего? Уж не влюблена ли ты у меня? А?
- Да, брось ты, мама! Какая там может быть любовь?!
- Всякое бывает. Сколько ему лет-то?
- Да не знаю я! Я тебе говорю, что это просто так! Не переживай напрасно.
- Да, я и не переживаю. Как раз порадоваться за тебя хотела.
- Ну, извини, радоваться нечему, так что успокойся, - она сказала это таким мрачным тоном, что Светлана Васильевна в удивлении отпрянула от неё.
- Что-нибудь случилось?
- Да нет, всё нормально, - придав голосу беззаботность, ответила Ирина. – А чего Виленкину было нужно? - как можно более безразлично поинтересовалась она.
- Да просто так приходил. Узнать, как дела у Олега, скоро ли родит Алена. Рассказал, что Андрей Африканский третьего дня женился. Представляешь. На его, Игоря, двоюродной сестре! Да что я тебе рассказываю, ты же их видела.
- Кого? – опешила Ирина.
- Как кого? Игорь рассказал мне, что вы встретились, когда катались по Неве на катере?!
- С кем встретились?
- Как с кем? Ты что? Забыла что ли? Я так поняла, что вы катались с Мариной и с вашими этими Толями-Колями и встретились с Африканскими. Бывают же такие совпадения! Как тебе невеста?
- Какая невеста? - ничего не понимая, спросила Ирина.
- Да хватит дурака валять и прикидываться!
- Я не прикидываюсь, я действительно ничего не понимаю.
- Вы катались на катере?
- Катались.
- Встретились с Африканскими?
- Встретились. Постой-постой! Так это что, Африканский что ли женился?
- Ну а кто же еще?
- А я думала, что Виленкин! - счастливая улыбка озарила лицо Ирины. Глаза её засияли. – Невеста, спрашиваешь?! Невеста просто прелесть! Чудо, а не невеста! - засмеялась она. – А я-то, я-то думала, что это Игорь женился! Вот дурочка-то! - она хохотала. – А это оказывается Африканыч! Постой, - она прекратила смеяться, вскочила и убежала в комнату.
Порывшись в фотографиях, она притащила карточку с выпускного вечера.
- Так это что, сестра Виленкина что ли? - спросила она у матери, показывая на блондинку, стоящую рядом с Игорем.
- Не знаю, - ответила та.
- Я-то думала, что это его девушка!
- Ну, вполне может быть.
- Но если это так, то жениться должен был Игорь, – сердце опять похолодело.
- Почему?
- Потому что именно эта девушка была невестой!
- Ничего не понимаю!
- Если это девушка Игоря, то тогда он женился, а не Андрей!
- Но Игорь мне ничего подобного не говорил. Я ещё спросила его, не собирается ли он женится. Мол, пора бы уже, а он мне ответил, что это не от него зависит. Грустно так как-то сказал, и перевел разговор на другую тему.
- Так значит всё-таки, это не он женился, а Африканыч! Значит, эта девушка сестра Игоря?! – она чуть было не запрыгала от счастья. – Я тебя люблю, мамульчик! Ну, пока! Я побежала! – и она, схватив письмо, вприпрыжку выскочила из квартиры, чтобы избежать распросов матери о причинах её неожиданного веселья.

Выскочив на улицу и опустившись на первую попавшуюся скамейку, она осторожно вскрыла конверт и, с радостно бьющимся сердцем, начала читать.

Здравствуй, Ирина!
Выполняя твою просьбу, я не писал тебе и не подавал никаких признаков жизни. Я дал тебе возможность разобраться в своих чувствах и решить действительно ли ты любишь меня, или это всё было детской наивной влюбленностью.
Я собирался зайти и поговорить с тобою после свадьбы Андрея. Встретив вчера тебя с подругой и молодыми людьми, я понял, что, возможно, этот мой визит уже ни к чему. Если это так, и ты нашла своё счастье, встретив достойного тебя человека, то я рад за тебя!
И хотя мне очень больно это осознавать потому, что я всё ещё люблю тебя, я приму это как должное, и пожелаю вам счастья!
Единственное о чем я прошу тебя, это о возможности попрощаться с тобой. Я  хочу попросить у тебя прощения за всё - за всё и просто поговорить. Я не хочу, чтобы ты вспоминала обо мне плохо. 
И если ты, действительно, нашла свое счастье, я уйду. Я обещаю, что это будет последняя наша встреча.
Я пришел сегодня, но не застал тебя дома. Светлана Васильевна сказала, что ты уехала в Солнечное. Я не могу больше ждать тебя здесь. Не хочу вызывать у твоей мамы какие-либо подозрения. Да и поскольку я приехал только на два дня, на свадьбу Андрея и Татьяны, нужно немного побыть с родителями. Поэтому сейчас я поеду домой.
Ира, я очень тебя прошу, когда ты приедешь, позвони мне, пожалуйста. Если ты приедешь поздно или по каким-либо причинам не сможешь позвонить, то я буду ждать тебя завтра в аэропорту. Завтра я вылетаю обратно. Мой самолет улетает в 14.45. Я буду ждать тебя с 12.00 до 13.45. у стойки администратора. Очень прошу тебя, приди. Ну а если не придешь, что ж, я, наверное, заслужил этого. Но знай, что я люблю тебя.
                Игорь.

Радостно застучавшее сердце Ирины снова сжалось в маленький комочек. Она опоздала! Она опоздала!!! ОПОЗДАЛА!… И теперь он подумает, что она не любит его, что она любит этого дурацкого Толь-Колю! Господи! Он подумает, что она даже не захотела попрощаться с ним! Да что же это такое! Да, почему же это всё у неё в жизни через задницу!
Мамочка! Что же делать! Как, как сообщить ему, что это не так! Ведь она даже не знает его адреса, она даже написать ему не сможет!
Она опять отправилась к Маринке, позвонив матери, что остается ночевать у подруги.
Маринка, как могла, пыталась её утешить, предлагая самые невероятные пути решения проблемы. Но они, эти решения, были настолько невероятны, что даже авантюристка-Ирина одно за другим отметала их.
Далеко заполночь они легли спать, решив, что утро вечера мудренее.
Наутро она позвонила домой Игорю, и, представившись, попросила у взявшего трубку одного из его братьев его адрес. Кажется, это был старший. Он же высказал ей всё, что он думает о ней, не пришедшей в аэропорт, и даже не позвонившей, и заявил, что он не даст ей адреса Игоря. И несмотря на все её оправдания и уговоры, он был непреклонен: «Хватит, Игорь и так натерпелся от вас, баб! Нечего бередить ему душу!» - было ей ответом.
В отчаянье она бросилась названивать Африканычу, но его сестра сообщила, что они с Татьяной вчера уехали в свадебное путешествие и вернутся только через месяц, а она адреса Виленкина не знает.
На то, что ей даст его адрес Олег, рассчитывать было глупо. У неё оставалась только одна надежда – Татьяна Олеговна Ахрименко.
Придя домой, она быстро написала письмо матери Алексея, коротко изложив всё случившиеся. Запечатав и подписав конверт, отнесла его на почту. И стала ждать. Теперь ей оставалось только одно – ждать!
Томимая ожиданием и ругавшая себя, на чем свет стоит, она молила Бога, чтобы он простил её и помог найти и вернуть Игоря. Она молила Бога, чтобы Игорь не встретил другую женщину, чтобы от отчаянья не женился до того, как она разыщет его. На первой страничке её дневника появилась ещё одна запись, ещё одно правило, которому научила её неумолимая жизнь.

12. Никогда не делай поспешных выводов, прежде чем не выяснишь все обстоятельства. Пусть даже то, что ты увидишь своими глазами, покажется тебе несомненным и неоспоримым. В жизни бывает всё, даже самые невероятные вещи!

Если бы она не впала в панику, не решила бы, что это ОН женится, всё было бы иначе. А теперь! Что теперь? И на бумагу снова ложились строки:
 

 
А я сегодня так устала,
Мне так хотелось отдохнуть.
Сегодня очень рано встала,
А ночью было не уснуть…

Всю ночь я в комнате курила,
Глотала сладостный дымок…
И не было того мерила,
Которым ты б измерить смог

Всю меру моего несчастья
И силу всю моей любви.
И не было другого счастья,
Чем вспоминать былые дни,

Которые ушли бесследно
И не вернуться нынче вновь…
Но ведь любовь, она бессмертна!
Она такая же, Любовь…

К концу июля она получила письмо от Татьяны Олеговны Ахрименко с адресом Игоря и в этот же день написала ему письмо, в котором на пяти листах попыталась объяснить ему всё. Отправив конверт, каждый день она заглядывала в почтовый ящик, но он отвечал ей лишь равнодушием газетных листов…
…Через месяц она обнаружила в ящике свой конверт с пометкой «Адресат выбыл»…

*     *     *
Электричка остановилась и Ирина вместе с немногочисленными пассажирами вышла на перрон. Медленно побрела ко входу в вокзал. Она спускалась по эскалатору метро, а перед глазами стояла небрежная надпись на отправленном ею конверте: «Адресат выбыл».
«Адресат выбыл! – вдруг четко пронеслось в мозгу! – Да, адресат выбыл. И это про меня!»…
 
Переступив порог квартиры, Ирина поежилась от настойчивой трели телефонного звонка. Подняв трубку, она услышала возмущенный голос Маринки:
- Где ты шляешься? Я тебе уже целый день названиваю! Ты что забыла, что мы договорились с ребятами?
- Не ори, я помню.
- Где тебя черти носят? Они уже час назад звонили. Ждут моего звонка. Так что быстро приводи себя в порядок. Я им звоню, и через полчаса мы будем у тебя!
Трубка противно запищала короткими гудками.
«Деваться некуда, придется встречать «дорогих» гостей! И дернул же меня черт договориться об отмечании дурацкого поступления в институт! Господи ну почему так? Ну почему нельзя вот так же просто написать небрежными крупными буквами: «АДРЕСАТ ВЫБЫЛ!» Но нет. Это будет слишком жестоко! Слишком!»…

Она поставила корзинку с грибами в холодильник. Приняла душ, причесалась, слегка подкрасила глаза (нужно было поддерживать имидж), оделась. Затем вернулась на кухню. Открыла холодильник. Корзинка с грибами бросилась в глаза. Нет, так дело не пойдет. Не взбрело бы Маринке в голову сотворить жареху. Она вынула корзину. Быстро  почистила грибы, разделив съедобные и несъедобные. Положила в разные мешочки и убрала в морозилку. Корзинку отнесла в кладовку. Никто не должен знать о том, что она ездила за грибами сегодня.
Убрав грибы, немного навела порядок в квартире, помыла оставшуюся с вечера посуду. Когда она заканчивала подметать пол на кухне, раздался звонок, и на порог ввалилась веселая компания.
- Привет будущим медикам от студентов универа! – весело протрубил Тихвин. – Не ждали?
- Куда ж от вас денешься? Ждали или не ждали, вы изволили прибыть! Ну, привет, проходите, - ответила она, принимая из рук ребят пакеты, в которых позвякивали бутылки.
Они с Мариной быстро выгрузили на кухонный стол нехитрую снедь, принесенную ребятами. Колбаса, копченая скумбрия и даже огурцы с помидорами.
Быстро приготовив салаты и поставив вариться картошку, уселись за стол и подняли первый тост «за поступивших и не поступивших».
- Ничего, Маринка, - сказал Шахов, - в следующем году поступишь!
Затем наперебой все стали рассказывать свою эпопею сдачи вступительных экзаменов. Ирина, чтобы не вызвать подозрений тоже включилась в этот поток бурлящей жизни.
Она созналась, что вообще-то в этом году не очень-то и хотела поступать. Честно говоря, она шла на сочинение с тайной мыслью схлопотать пару и спокойно уйти на отдых, вернее устроиться на работу: поработать годик, отдохнуть от зубрежки, а на следующий год уже поступать.
- Во, дает, Стеценко! – полувосхищенно-полуосуждающе  проговорил Тихвин. – Мы тут, понимаешь ли, горбатимся, из шкуры вон лезем, чтобы поступить, умираем от страха и напряжения, а она, видите ли, и не собирается вовсе. А раз, и в дамках! Сначала в театральный не собиралась и прошла (Маринка уже рассказала эпопею их поступления), потом в медицинский! Эдак легко и незатейливо! Может в Универ тоже так незатейливо поступишь? А? Ну что тебе стоит? На юрфак, например, или на прикладную математику? А что, тоже неплохо!
- А что ты подал блестящую мысль. Будет скучно и нечем заняться, попробую. Тем паче, что на вечерний экзаменов ещё не было, - усмехнулась Ирина.
Сейчас она могла говорить, что угодно. Она знала, что завтра её не будет.
- И что, думаешь, поступишь? – поинтересовался Шахов.
- А что нам стоит дом построить? Легко! – ответила она.
- Спорим, что не пройдёшь? – загорелся азартом Шахов. – Универ – это тебе не театральный, и даже не медицинский, там на халяву не пролезешь!
- Дело не в халяве, Андрюха. Ты говоришь: «Экзамены – это лотерея. Повезло – не повезло!» – сказала Ирина. – Это так, конечно, и всё-таки дело, не только в этом. Это  ещё и психология, умение отрешится от всех страхов и не думать о «белом медведе». Мы ведь все что-то учили, и хоть что-то, да помним. Главное мобилизоваться и потратить свою энергию не на глупые страхи: «поступлю – не поступлю», а на решение конкретной стоящей перед тобой задачи. Ты думаешь, я на халяву пролезла? Извини, и в том и в другом случае, халявы не было! Поступая в театральный, я выдала то, что знала и умела, я ведь ничего не придумала. А будь я дурой набитой, не знай стихов, и хотя бы такой простенькой прозы, и не занимайся работой над собою, над владением своим телом и голосом, над тем, чтобы не быть скованной, не бояться публики и выступления, вряд ли бы меня спасло везение. В крайнем случае, рассказала бы «Мороз и солнце…» и даже «В лесу родилась елочка…» петь бы не пришлось.
Ребята засмеялись.
- Ну, хорошо, - не унимался Шахов, - а за сочинение каким образом ты «пятак» получить умудрилась? Насколько я помню, если за содержание у тебя и были «пятерки» в школе, периодически, то уж за грамотность чаще были «тройбаны», а в лучшем случае, если Зеленая (это была их училка по литературе) тебя жалела, ты получала «четверку».
- А вот тут, милый мой, и заключается вся соль моего метода, - рассмеялась Ирина. – После экзаменов я четко поняла, что «лучшее враг хорошего».
- То есть?
- А то и есть, что в школе, желая написать лучше, я строчила сочинения листов на пятнадцать минимум, и, соответственно, грех было не наделать в них ошибок, хотя бы на «тройбан». А здесь я четко понимала, что моя задача – написать не как можно лучше, а так, чтобы и совсем дурой не показаться и, в тоже время, не выпендриться. Усёк?
- Ну и что дальше?
- А дальше я беру невыигрышную (как нас всегда учили) свободную тему, которая на самом деле самая выигрышная, потому, что под неё можно подобрать любое содержание, если, конечно, не превратить  её в сочинение на заранее вызубренную литературную тему.
- Не понял!
- А что тут понимать? Я когда пришла в учебу и начала искать свою фамилию в списках «пар», то бишь, выбывших после первого экзамена, тоже очень удивилась, почему там меня нет. Ведь всё было продумано: взята свободная тема – «Мой любимый поэт», выбран непрограммный (не изучаемый в школе) автор, сочинение написано всего на два листа! Заметь! На два листа, а не на пятнадцать-семнадцать. Да и, ко всему прочему, простыми, заметь, предложениями, в основном, без всяких изысков и наворотов, что, кстати, наши учителя нам тоже категорически не советовали делать. Ведь речь должна быть красивой и развитой, с массой сложносочиненных и сложноподчиненных предложений с обилием причастных и деепричастных оборотов! Ну и что? Смотрю в «тройбанах» – нет! Гляжу в «четверках» – отсутствую! Что могу не сделать ни одной грамматической ошибки, даже мысли не допускаю! Ну, думаю, забыли про меня, не вписали! Даже и смотреть в «пятаки» не стала.
Ирина глубоко затянулась, прикурив от протянутой Титовым спички.
- Ну и? – поторопил её Андрюха.
- Захожу в канцелярию, говорю, мол, недоразумение вышло, нет меня в списках, забыли! Девушка-секретутка и ответствует: «Быть такого не может! Как Ваша фамилия?» Я называюсь. А она: «Прекрасно помню. Стеценко Ирина Анатольевна. «Пять» у Вас, Ирина Анатольевна! Поздравляю!» Я чуть было не упала! «Как, - говорю, - «пять»? Быть того не может!» А она мне: «Может или не может, не нам судить! А у Вас «пятерка», девушка!» Я ей: «Тут какая-то ошибка! Я хочу посмотреть свою работу!» «Вообще-то, мы работы не показываем. Показываем только по заявлению, если абитуриент не согласен с результатом, ну да ладно, у Вас «пять», так что можно и показать, я думаю. Спора, я думаю, не будет?» Ушла она, позвала какого-то дядечку. Тот мне мою работу и показывает. Смотрю, а там красненьким что-то подчеркнуто.
- Так что, действительно была ошибка? – спросил Тихвин.
- Я тоже так подумала. «Ну, вот же, - сообщаю ему с торжеством в голосе, - я была права! Вот же она, ошибка!» Он посмотрел и говорит: «Вы тут вместо употребительного в русском произношении «Бернс», написали «Бенс». То есть имитировали английский вариант произношения, что мы за ошибку не посчитали, поскольку здесь, как и в случае с Шекспиром (Вильям и Уильям), допускается вариативность. Так что Вы свою оценку честно заслужили! Поздравляю! Прекрасное сочинение!» Я ему: «Как это прекрасное?» И выдаю и про свободную тему, и про то, что оно (сочинение) небольшое по объёму, и про то, что преобладают простые предложения. А он мне и говорит: «Ваше сочинение, милая девушка, ещё раз подтверждает, что «Краткость – сестра таланта». Вы выбрали неизучаемого по программе автора и сумели четко вычленить три основные особенности его творчества: народность, ритмичность и особенную поэтическую мелодику, то есть песенность его стиха, и самое главное, кратко и логично доказать это.
- И то, что простыми предложениями она написала, он не заметил! - вставила Маринка. Мы ведь с ней вместе ходили результаты смотреть. Ну вот, она его про простые предложения спросила, а он ей: «А что касается простоты Вашей речи, так я могу Вам сказать, что сама Ваша речь настолько легка, логична и мелодична, что её простота только усиливает общее впечатление от Вашей работы. Кроме того писать о Бернсе именно в таком стиле и надо, я думаю – это наиболее гармонично сочетается с его творчеством. Так что, ещё раз поздравляю!»
- «Спасибо», - говорю я ему и огорошенная, не зная, что ещё я могу сказать, чтобы мои возражения были вескими, направляюсь к двери. И когда я уже готова переступить порог, он мне и говорит: «Постойте, девушка! Уж коли Вы тут, позвольте задать Вам один вопрос». «Да», - говорю я. «В чьём переводе Вы читали Бернса? Видно, что Вы его большой знаток и ценитель, но вот только такой интерпретации его я не знаю. А она мне очень понравилась». Я стою и не знаю, что сказать. Я читала его накануне экзамена. Наизусть ни одного стихотворения не помню. Помню только смысл и ритм. Ну и дала примеры, естественно, в своей собственной интерпретации. Стою я и думаю: «Он-то наверняка всех его переводчиков читал. Ничего не соврёшь, - робко так ему и говорю: - Я не помню!»
 - А он ей: «А что это Вы так засмущались? Уж, не в подлиннике ли Вы его читали? И эта английская транскрипция имени… Уж не Ваш ли это перевод?» - засмеялась Маринка.
- Ну, тут мне совсем дурно стало. Я - руки в ноги, и драть оттуда!      
- Ну, вот видишь, просто повезло тебе!
- Да нет, Андрюша! Я сама сначала так решила, а потом подумала и поняла: не везение это. Если бы я была дуб дубом, то чёрта с два я бы уловила в стихах то, что я в них вычитала. А я же почувствовала это. Всё, что произошло – это результат моего, как это не смешно звучит, душевного труда. Я выдала те знания, которые всё же были заложены и, которые я сумела выудить из глубины памяти, а самое главное, применить на практике. Ведь ты сам говорил о том, что кто-то и хочет, и старается изо всех сил, да не может. Почему? 
- Талант! Его не пропьешь, не потеряешь! - пошутила Маринка, поддерживая подругу. - Уж, коль дано, так дано! Другой бы и сложными предложениями написал, да как слон в посудной лавке, а Ирка у нас  и простыми выдала не хуже самого Бернса. 
- В каждой толике везенья, - добавила Ирина, не обращая внимания на Маринкину реплику, - есть труд и заложенные в нас знания. Вот Димка говорил, что повезло ему, не знал ничего про нуклиды, да, всёже, сумел выкрутиться. Не везенье это, братец ты мой! Если бы он ничего не знал, то и не выкрутился бы.
- Ладно. Сдаюсь! Ты меня убедила. Хоре об этих экзаменах! Сдали и, слава Богу! Давайте лучше выпьем «за нас с вами и черт с ними» и пойдем потанцуем!   
Были тосты, танцы не получились – энтузиазм был проявлен только Маринкой - были песни, но, наконец, часы пробили двенадцать, и Ирина прозрачно намекнула ребятам, что пора и честь знать.
- А кто-то в прошлый раз обещал пойти поболтаться по городу, - напомнил Тихвин.
- Нет, Димуля, пора на горшок и в люлю! – ответила Ирина.
- Ты какая-то скучная стала, Стеценко! Право слово! Лето! Последние денёчки вольной жизни! Потом начнётся: лекции, сессии… Завтра выспишься, собирайся, пошли гулять! – сказал Шахов.
- Правда, Ириша, пойдем погуляем немножко, - умоляюще смотрела на неё Маринка.
- Если хочешь, иди. Кто же тебе не дает? А я устала, так что, извиняйте, - и она начала собирать в раковину грязную посуду со стола.
- Подождите-ка, ребята! Ирк, можно тебя на минутку? – сказала Маринка. – Пойдем-ка, выйдем.
- Ну что тебе? - спросила Ирина, - выходя в комнату вслед за Маринкой.
- Слушай, ну что тебе стоит? Ну, пойдем, пройдемся-то!
- Ну, иди, гуляй, я же тебя не держу!
- Ну, как ты не понимаешь? Втроём гулять не интересно!
- А какой тебе нужен интерес? 
- Ну, ты что, не видишь, что Шахов явно ухлестывает за мною? Он даже поцеловать меня пытался, когда мы танцевали…
- Ну и что?
- Как что? Как что?! Сам Шахов обратил на меня внимание! Да и Тихвин на тебя поглядывает! Ослепла что ли?
- Ты же замуж собралась, подруга!
- Ну, вот выйду замуж и насижусь дома вдоволь, а пока нужно ловить момент!
- Какой момент?
- Обыкновенный! Мы и так с тобой замуж сразу со школьной скамьи повыходим! Разъедемся по гарнизонам, будем сидеть в каком-нибудь захолустье, детей нянчить да щи варить. А молодость-то она одна бывает!
- И что ты предлагаешь?
- Гульнуть в последние денёчки по полной катушке!
- Ну, знаешь ли!
- Да брось ты, Ирка, не вредничай! Ну что тебе стоит! Ну, сделай ты мне приятное!
- Нет уж, подруга, играй сама в эти игры! А я пас! Нагулялась уже!
- Ну и подумаешь! – обиделась Маринка. – Ну и сиди тут как сыч, раз ты такая правильная стала! А я пойду гулять с ребятами.
- Ну, иди, я тебя не держу…
 
Ирина решительно выпроводила засидевшихся гостей и вернулась на кухню.
Сварив себе кофе и принеся лист бумаги, принялась писать письмо Игорю. Но слова были не те. Всё было не то, не так, и она один за одним рвала исписанные до половины листы и начинала заново.
Наконец, устав от того, что у неё ничего не получается, пошла спать, решив, что напишет письмо завтра.

Она легла в постель. Перед её мысленным взором стоял конверт с пометкой «Адресат выбыл»… и её тщетные попытки найти решение. Как не думала она, что не предпринимала - ничего не получалось - всё было против неё… Он как в воду канул. Шли дни, и она уже начала смиряться с мыслью, что потеряла его навсегда…

*     *     *
Близился Новый 1980 год. В доме Стеценко стояла предпраздничная суета. На праздники обещали приехать Олег и Алена, привезти на смотрины маленького Ивашку. Светлана Васильевна и Ирина надраивали квартиру, закупали всяческие смешные вещички и дефицитное детское питание.
В разгар этой суеты раздался звонок в дверь, и на пороге возникли Африканыч и длинноногая блондинка – девушка с фотографии выпускного в Ульяновском танковом и невеста с катерка.
- Здравия желаю! – отрапортовал Андрей, - Пришли вот поздравить вас с наступающим праздником. Знакомьтесь, моя жена - Татьяна.
- Здравствуйте, здравствуйте! Очень приятно! Проходите! Вы как раз вовремя. Анатолий Петрович уехал встречать Олега с Аленой и Ивашкой. Ты знаешь, что у меня появился внук? – выдала длинную тираду обрадованная Светлана Васильевна.
- Поздравляем!  И с Новым годом и со внуком! – ответствовал Африканыч.
Гости расположились, как всегда на кухне. Пили чай, наперебой рассказывали новости. Ирина суетилась, угощая гостей. Приехали из аэропорта младшие Стеценки. Все бросились рассматривать смешно морщившего носик маленького Ивашку.
Наконец, получивший свою порцию маминого молока Ивашка засопел в приготовленной для него кроватке, и все сели за стол. Пошли воспоминания: о кадетке, об учебе в училище (Африканыч окончил Ленинградское ВОКУ). Зашёл разговор и о Виленкине.
- Где он сейчас? – спросил Олег у Татьяны. – Когда я писал ему последний раз, письмо вернулось назад. Его что перевели куда-нибудь?
- Да, теперь он служит в Закавказье. Недалеко от Орджоникидзе, - ответила Ольга.
- Ну, как там у него дела? Не женился ещё? – спросил Олег, краем глаза наблюдавший за Ириной, которая вся превратилась в слух.
- Да, нет. Не везет ему с этим делом, - ответила Татьяна и тоже взглянула на Ирину, которая поспешила сделать вид, что она полностью поглощена завариванием чая…

Когда общее застолье начало ломаться, и все разбрелись по углам и по кучкам, Ирина под каким-то предлогом отозвала к себе в комнату Татьяну. Сбиваясь и запинаясь, она рассказала ей о том, как решила, что это Игорь женится на ней, а не Андрей, и что было дальше. Ольга слушала молча. Напряженная поза в начале разговора постепенно сменялась на сочувственное участие.
- Как он там? Расскажи! Ведь я его люблю, Танюша, понимаешь, люблю!
И Татьяна рассказала ей, как после того, как их катер развернулся и уплыл, Игорь стал сам не свой; как радостное возбуждение свадебного дня сошло на нет; и как он попрощался со всеми и ушёл, как только они причалили к пристани; как ждал её (Ирину) в аэропорту (они улетали вместе), кидаясь навстречу каждой девушке похожей на неё и мрачнея с каждой ошибкой; как ушёл только тогда, когда ему сказали, что самолет улетит без него, если он сейчас же не пройдет на посадку…
…И как на прощанье сказал: «Видно не судьба…» и попросил, чтобы никто не давал ей, Ирине, его адреса, чтобы, как он выразился «…она не мучилась сама и не мучила его вдруг проснувшейся жалостью…»
Ирина до боли закусила губу…

Симпатия друг к другу, родившаяся во время этого разговора, подвигнула  их с Татьяной поверить друг другу свои сердечные тайны, и они, проговорив весь вечер, расстались лучшими подругами. На следующий день Татьяна, как обещала, позвонила и продиктовала Ирине его адрес. Обе они договорились никому не рассказывать об этом их разговоре…