Соло вдвоем Т. 1 Глава 15

ГЛАВА 15
На каникулы, после празднования Нового года, прямо первого января, Ирина должна была улететь в Одессу. Билеты были уже куплены. Баба Зоя оповещена телеграммой, что прибывает её любимая внучка. Были собраны вещи, приготовлены котомки с отсутствующей на Украине провизией.
Ирина решилась на отчаянный шаг. Поскольку самолет улетал рано утром, она сказала, что доберется до аэропорта сама, провожать её отцу не надо, так как её вызвалась проводить Маринка. Она попросила только отца, чтобы он организовал машину. Поприпиравшись для приличия, мужчины с облегчением вздохнули: можно будет спокойно выспаться после празднования Нового года.
Утром, быстро собравшись, Ирина с вещами была погружена в подошедшую за ней машину, сонная Маринка примостилась рядом, и они отбыли в аэропорт. Уговорив одного из пассажиров рейса, летящего на Одессу взять её вещи, она позвонила бабе Рае – сестре бабы Зои, живущей в Одессе, чтобы та встретила передачу и, пообещав, что подробности она сообщит письмом, объявила, что сама она, скорее всего, не прилетит. Потом она сказала, что звонить в Ленинград, чтобы сообщить, как они встретили посылку не надо, так как у них дома не работает телефон. Она сама перезвонит часа через четыре, чтобы узнать всё ли в порядке. 
Она рассчитала всё правильно. Самолет на Минводы вылетал в шесть часов вечера. Она успевала сдать билет на Одессу и купить на Минводы, отзвониться бабе Рае, чтобы узнать, как они встретили передачу и улететь к Игорю.
 
С билетами ей повезло. И с передачей тоже: дядя Саша, сын бабы Раи встретил самолет с её передачей и обещал отвезти продукты бабе Зое. Всё складывалось как нельзя лучше. Они с Маринкой поболтались в аэропорту до отлета самолета, и она благополучно отправилась в Минводы.

Она прилетела на место около восьми часов вечера. Добравшись до автовокзала, сразу же взяла билет на автобус, идущий на Орджоникидзе. Правда, отправлялся он в десять часов, но её ничто не могло удержать! Она не испугалась, что приедет в незнакомый город поздно ночью, и наверняка не сможет добраться до воинской части Игоря. «Переночую на вокзале, - решила она, - а там видно будет». И она уселась на скамейку в помещении автовокзала Минеральных вод, мужественно дожидаясь автобуса на Орджоникидзе.
Погода в этом курортном городе стояла отнюдь не южная. Мела метель. Протяжно и нудно завывал мечущийся в разные стороны ветер. В помещении автовокзала было холодно. Когда она дождалась автобуса, коленки, обтянутые капроновыми колготками буквально примерзли друг к другу, руки закоченели, и озябшие пальцы не желали разгибаться. Когда поднялась со скамейки, в замерзших ногах злыми иглами заплясала застоявшаяся кровь. Она вышла на улицу к площадке, на которую подали на посадку автобус.
В подошедшем «Икарусе», к счастью, было тепло. Отогревшись, Ирина вскоре сняла пальто, оставшись в своей любимой прямой походной юбке из черной шерсти, плотно облегавшей её бедра и зеленом свитере с высоким горлом. Удобно устроившись на сидении, которое пока что она занимала одна, стала ждать отправления автобуса.
Перед самым отправлением к ней подсел мужчина лет тридцати, явно осетин. Он был высокий и мощный с гордо поднятой головой, гривой черных непослушных волос, благородным овалом лица, с обозначившейся к вечеру щетиной и большими ладонями рук.
Поздоровавшись с нею, он устроился на явно узковатом для них двоих сидении. Ирина вплотную прижалась к холодному оконному стеклу, чтобы освободить для него кусочек жизненного пространства.
Когда автобус, наконец, взревев мотором, тронулся в путь, она поняла, что рука, соприкасающаяся с холодным стеклом, за время дороги может превратиться в ледышку. Она заёрзала на своем сидении, пытаясь отодвинуться от оконного стекла, обжигающего её холодом свирепствующей за ним метели. Мужчина понял её движения и предложил:
- Давайте, поменяемся местами, а то вы замерзнете. Хотя по проходу тоже дует…
Он, прежде чем она успела сообразить что-либо, встал, снял свою дубленку и, расправив, втиснул её между оконным стеклом и плечом Ирины. Снова устроившись рядом с нею, спросил:
- Ну, как, так лучше?
- Да, спасибо, просто замечательно, - ответила она, её лицо осветила благодарная улыбка.
- Вы куда едете? – спросил он.
- В Орджоникидзе.
- Домой или в гости?
- В гости.
- А я домой, - сказал мужчина, и широко улыбнулся. – Давайте познакомимся. Меня зовут Аслан.
- А меня Ирина.      
- А вы сами откуда?
- Из Ленинграда.
Разговор помогал скрасить время в пути. От мужчины, сидевшего рядом с нею исходило спокойствие и уверенность. Он рассказывал ей про Осетию и Грузию, про красоты гор, про белоснежную шапку Эльбруса, который улыбается по утрам просыпающемуся городу. Она поведала ему о красоте белой ленинградской ночи, о величавости Невы и прекрасной архитектуре своего города. Оказалось, что он бывал в Ленинграде, и разговор постепенно перешёл на Эрмитаж, Петродворец, скульптуры и фонтаны. Она поразилась его обширным знаниям по истории и искусству. Когда она восхищенно сказала ему об этом, он рассмеялся:
- Это закономерно. Я ведь скульптор.
- Вы скульптор? – удивленно подняла она брови.
- Представьте, да. Вот, ездил в Минводы на открытие выставки своих работ.
- Выставки? – её восхищению не было границ: живой скульптор сидит и разговаривает с нею!
- Да, выставки. Моя фамилия Галиев. Не слыхали?
- К стыду своему, нет. А Вы что, известный скульптор? – в её вопросе сквозило детское восхищенное любопытство.
- Ну, раз Вы не слыхали, значит, не такой уж и известный, - ответил он, весело рассмеявшись.
- Нет, серьёзно? – спросила она.
- Ну, а если серьёзно, то Заслуженный скульптор Осетии.
- Вы извините ради Бога, это я такая серая, ничего не знаю! - засмущалась она. 
- Не смущайтесь, Вы не обязаны знать всех скульпторов и художников Союза.
- Постойте, Вы сказали, что возвращаетесь с открытия выставки. Но ведь сегодня первое января – праздничный день! Кто же пришёл на открытие Вашей выставки?
- Вот именно! Это может быть только в нашей стране! Действительно, устроить открытие в праздничный день и согнать на него толпу скучающих чиновников – это может прийти в голову только нашим мудрым правителям! Хотя, были там и мои поклонники, несмотря на праздничный день, что радует… Но не будем об этом.
– Не будем, - согласилась Ирина. - А ваши скульптуры где-нибудь есть? Ну, я имею в виду, где-нибудь, кроме выставок?
- Да, в Орджоникидзе есть три моих скульптурных группы. Если Вам это интересно, я обязательно покажу их Вам.
- К сожалению, это невозможно, - разочарованно протянула она, - хотя я бы очень хотела посмотреть!
- Так, в чём же дело?
- Дело в том, что я еду не в сам Орджоникидзе.
- А куда?
- Я и сама не знаю куда. Вернее, адрес-то знаю, а вот как туда добираться, не имею ни малейшего представления.
- Как это! - удивился он. – Вас, что не будут встречать?
- У-у, - ответила она смущённо.
- Не узнаю родной Кавказ! – возмутился он. – Мы же будем в Орджоникидзе уже ночью! И,  что, даже не объяснили, как доехать?
Ирина смутилась ещё больше. Залившись краской, она призналась ему, что её приезда не ожидают.
- Хорошенькие дела! Так куда же Вам ехать?
Она протянула ему листок с написанным на нём адресом.
- Так, это ёще часа три-четыре езды, по такой погоде. Ночью Вы туда не доберетесь! Да, и не дело женщине одной по ночам путешествовать!
- Не беда, - беспечно сказала она, - посижу на вокзале.
- Вы с ума сошли! На вокзале! Орджо это Вам даже не Минводы. На автовокзале Вы к утру превратитесь в ледышку!
- Ничего, - сказала она решительно, - как-нибудь перетерплю.
- Нет, так дело не пойдет! – было видно, что он напряженно раздумывал над чем-то. – К сожалению, у меня машина в ремонте, вот даже на выставку пришлось ехать на автобусе. Была бы машина в порядке, я бы отвёз Вас. А беспокоить кого-либо из друзей в столь поздний час, да ещё и в праздничный день не совсем удобно…
- Не надо беспокоиться, - быстро проговорила она, - мне невпервой. Как-нибудь доберусь. А вот если Вы мне подскажите, как мне туда доехать, буду Вам очень признательна.
- Как добраться-то я Вам, конечно, могу подсказать, но это не выход! Послушайте, Ирина, я Вам предлагаю переночевать у меня, а утром я найду возможность доставить Вас до места.
- Спасибо, но я не могу принять Ваше предложение!
- Вы боитесь?
- Я не боюсь, не обижайтесь, сами поймите: девушке поехать домой к незнакомому мужчине.
- Ирина! Вы плохо знаете Кавказ! На Кавказе гость священен! В древние времена горцы отдавали жизнь за переступившего порог их дома, даже если он был изначально врагом.
- Как это?
- Да. Если твой враг попросил у тебя убежища, зашел в твой дом, закон гор обязывал тебя считать его твоим гостем, кормить, лечить от ран и защищать от преследовавших его врагов. Ты мог убить его после того, как он покинет твой дом, но в твоем доме он был гостем, и был священен!
- Странный обычай…
- Знаком особого доверия и уважения к гостю служил ещё один обычай, который Вам может показаться не менее странным. Хозяин укладывал гостя на постель рядом со своей женой. Правда, их тела всегда разделял клинок. И только в том случае, если гость злоупотреблял гостеприимством, хозяин мог убить его. Но опять-таки, только за порогом своего дома.
- Это правда?
- Правда. Поэтому, если на Кавказе Вас приглашают в качестве гостя, Вы можете ничего не опасаться.
- Но мне, всё-таки, неудобно принимать Ваше предложение.
- Не бойтесь, Ирина! С Вами ничего не случится! Тем более что я живу с сестрою. Я просто не могу позволить Вам остаться ночевать на вокзале! И потом, есть ещё одно обстоятельство, по которому я прошу Вас быть моим гостем… - он остановился в задумчивости.
- Какое?
- У Вас невероятно красивое лицо. Такие лица огромная редкость. И я хотел бы просить Вас позировать мне.
- Меня? - удивленно подняла она брови.
- Да, Вас. Я никогда не сожалел о выбранной профессии, но, увидев Ваше лицо, вернее глаза, я первый раз в жизни пожалел о том, что я скульптор, а не художник. Скульптурное изображение может передать Ваши черты, но, к сожалению, не может запечатлеть глубину и невероятную красоту Ваших глаз… - он опять задумался о чём-то. – Я попытаюсь, если Вы, конечно, согласитесь, нарисовать Ваш портрет. Такое лицо, эти глаза должны остаться в памяти потомков! Если Ваш образ не будет запечатлен, это будет просто преступлением против искусства и истории!
- Да, что Вы, - смутилась Ирина, - что особенного в моём лице? Есть девушки гораздо более красивые, чем я!
- Да, есть лица с правильными чертами, но их красота холодна, и никому не принесет радости, не вдохновит на творение. Ваше лицо иное. Его черты не совсем правильны, они не повторяют канона, но есть в Вас что-то, что заставляет восхищаться Вами и творить! Если взять каждую черту Вашего лица в отдельности, то нельзя сказать, что они красивы. Но собранные в единый образ, они заставляют, забыв обо всём на свете, любоваться Вашей красотой!… У Вас высокий прекрасный лоб, невероятно нежная и чистая кожа… Дуги бровей не совсем правильной формы, но на Вашем лице они смотрятся, как крылья сказочной птицы, разметавшейся в свободном парении… Вы не обладаете прямым тонким носом античной статуи, на переносице чуть уловимая горбинка, которая и придает надбровным дугам сходство с парящей птицей… - он внимательно и восхищенно глядел на неё.
Но его слова и взгляд, почему-то не смущали Ирину. Она слушала его внимательно и с интересом, так же как слушала описание прекрасных статуй, выставленных в залах Эрмитажа и загородных дворцов русских царей, скульптур, стоящих в Летнем саду.  Не смущал её и пристальный изучающий взгляд, которым он смотрел на её лицо. Она вдруг поймала себя на этой мысли и удивилась: «Почему?»
Она неоднократно ловила на себе взгляды мужчин, слушала комплименты, отпускаемые в её адрес, и всегда это смущало её, а иногда и откровенно злило…
- Крылья носа не тонки, а кончик чуть-чуть вздернут. Но это совсем не портит картину… - продолжал он, - наоборот, открывает взору возможность видеть очертания и глубину чутких ноздрей! То, что было бы некрасиво в другой, придает Вашему лицу особое очарование! Я бы сказал, Божественный облик! А губы? Они не велики и не малы, не толсты и не тонки! Очертание верхней губы резко, а нижней – невероятно округло! Казалось бы, этого не может быть в природе, не должно быть!… - он замолк и опять внимательно всмотрелся в её лицо.
И она поняла, почему его несомненное восхищение её внешностью не вызывает у неё смущения. Он видел и не видел её. Он рассматривал её ни как живую женщину, а как картину, как произведение искусства. Он смотрел на неё не глазами мужчины, а глазами художника.
- Это невероятное сочетание, - продолжал он, очнувшись, - придает почти неземную и, в тоже время такую притягательную чувственность Вашему рту… А Ваша улыбка! Она обворожительна! Она неуловима и необъяснима! Вы улыбаетесь загадочней Джаконды! И пусть Ваши зубы небезупречны, но они невероятно точно гармонируют с линией Ваших губ… - он опять замолк, переведя взгляд на её глаза, и она, улыбнувшись, вдруг застыла потому, что его изучающиё взгляд художника, казалось, проникали прямо в её душу. – …Но самое невероятное творение природы – Ваши глаза! Они глубоко посажены, а верхние веки чуть тяжеловаты, что канонически не считается красивым. Но поразительно! Они прекрасны! Они безупречно гармонируют со всем Вашим обликом! Особенно ресницы! Они густы и длинны, но не останавливают взгляд на себе, не мешают видеть невероятную красоту и загадочность Ваших серо-зеленых озер нереиды…  И вот тут я практически бессилен! Я мог бы выполнить в мраморе или в бронзе Ваше лицо. Но это будет не совсем то! Здесь необходима живопись! Только живописью можно передать этот взгляд! Он необыкновенно теплый и открытый, загадочно манящий, я бы сказал, колдовской! Да колдовской! Такие глаза должны были быть у ведьм, у колдуний! В Ваших глазах есть мудрость и тайный смысл, есть необоримая сила, которая заставляет всё живое подчиняться этому взгляду, растворяться в его глубине! Через него светится Ваша душа, и можно читать всю гамму чувств и страстей, кипящих в Вашем сердце! И в то же время в них тайна! Тайна древней мудрости, которую невозможно постичь неискушенному уму! Это нельзя не разглядеть, даже в темноте ночного автобуса, – он, наконец, остановился, словно очнувшись, вспомнив, что говорит всё это не своему брату - художнику, а живой женщине, сидящей рядом с ним, и отвел свой взгляд от её лица. - Извините, - сказал он, - я так увлекся, что совсем забыл, что Вы не модель, и что я попросту мог смутить Вас своими словами.
- Нет, Вы совсем не смутили меня, - возразила она. – Напротив, я слушала Вас с интересом, как-будто Вы говорили не обо мне, а о картине или скульптуре.
Он засмеялся:
- И это не обидело Вас?
- Совсем нет. А почему это должно было меня обидеть?
- Ну, тогда я не ошибся в выборе модели! В Вас нет закомплексованности забитой, веками угнетаемой, женщины и заносчивой гордости глупых красавиц, не осознающих, что их красота принадлежит не только им! И что она ничто без ума и души! А самое главное, что она беззащитна перед беспощадностью времени… 
- Я не совсем поняла Вас, - улыбнулась она смущённо.
- Вы пока ещё слишком юны, чтобы понять то, что я хотел сказать, но я не сомневаюсь, что когда Вы станете зрелой женщиной, Вам будет доступно гораздо большее, чем простому смертному, в том числе и мне. Я прочел это в Ваших глазах и на Вашем лице… - он опять надолго умолк, пристально глядя на неё.
 Она не решалась прервать его созерцательное молчание, хотя ей очень хотелось задать ему массу вопросов.
Наконец, его лицо озарила улыбка, и он произнес:
- Понял. Я понял, почему Ваше лицо, не обладающее канонически правильными формами столь прекрасно! Во всём Вашем облике есть красота золотого сечения, проще говоря, золотая середина, которая и делает его так необыкновенно прекрасным! Я не видел Вашей фигуры, - продолжал он, - но я не сомневаюсь, что она так же гармонична, как и Ваше лицо! Природа просто не могла создать столь совершенный лик, не наградив Вас совершенством во всём остальном! Я вижу это по Вашим рукам, которые, к счастью доступны моему взору! Они так же необыкновенны, как и Ваше лицо! Я не сомневаюсь, что Вы не белоручка, что эти руки видели и черную работу! Но они созданы так, что даже в старости не утратят своей первоначальной красоты! – он взял в свои руки её ладонь. – Иная женщина должна потратить массу времени и сил, чтобы сохранить свежесть кожи рук. У Вас нет необходимости в этом! Ни время, ни черная работа, не сотрут эту красоту! На ваших кистях никогда не вздуются вены, пальцы не станут ни толстыми, ни чрезмерно тонкими, с узловатыми суставами! А  кожа не утратит своей эластичности  и красоты… - он снова задумался о чём-то, продолжая держать её руку в своей огромной и сильной ладони.
На этот раз она всёже решилась прервать его молчание, осторожно высвободив свои пальцы из его руки:
- Аслан, и всёже мне хотелось бы узнать, что Вы имели ввиду, когда говорили о том, что во мне нет закомлексованности и гордости, и что мне доступно то, что недоступно простому смертному. 
- Вы перефразировали мои слова, Ирина. Я сказал совсем не это. Вернее, вы соединили в одно два моих высказывания. Начнем с первого. История того, о чём я буду говорить, восходит к периоду матриархата, когда женщина была главой рода и почиталась наравне с Богами. Мужчины были только исполнителями её воли, обеспечивали её существование, охрану и оплодотворение. Ведь женщина – продолжательница рода…
Он помолчал немного, задумавшись:
- Вспомните историю древнего мира и эллинское почитание женщины и женской красоты. Правда, женщина в древней Элладе стояла уже не выше мужчины, но ещё наравне с ним. Вспомните поклонение древних греков женским Божествам. Культы Геи, Афродиты, Гекаты. Насколько сильны они были в древней Элладе. Поклонялись женским божествам Матери-Земли, Богине Ночи, Богине Любви и в других странах, где сильна ещё была власть жриц женских Божеств. Но постепенно все существующие религии, власть в которых брали в свои руки тщеславные мужчины, опьяненные своею физической силой, целенаправленно стали принижать женщину, ставить её на положение рабыни. Веками стиралась и уничтожалась непонятная, пугающая мужчин власть прекрасного – власть женщины…
- А как же рыцари и культ Прекрасной Дамы?
- Да, средневековые трубадуры воспевали Прекрасных Дам, а рыцари устраивали турниры в их честь, но эта была лишь внешняя сторона. На самом деле, прекрасная Дама, возвратившаяся с турнира, превращалась в рабыню, в собственность благородного рыцаря. Вспомните хотя бы пояс верности. А инквизиция? Самые замечательные представительницы прекрасной половины человечества сгорали заживо на её кострах.  Повсеместно, на протяжении веков, мужчины пытались принизить женщину, превратить её в бессловесное существо, предназначенное служить лишь удовлетворению плотских желаний.
Он помолчал немного, а когда с уст Ирины уже готов был сорваться вопрос, продолжил:
- Мужчины не могли, и не могут до сих пор, смириться с тем, что они не в состоянии устоять перед загадочной властью женщины, перед властью красоты. Сначала женщину лишили права на знания. Но уровень сознания самой необразованной, самой угнетенной женщины всё равно был выше уровня сознания среднего мужчины. Могли ли тщеславные и невежественные мужчины простить женщине её врожденную, Божественную мудрость? Нет! Пошла охота на ведьм. К уничтожению женской красоты прибавилось и уничтожение женской мудрости, власть которой над собой тоже не мог признать и простить мужчина. Умнейшие и сильнейшие представители мужского племени запросто становились игрушкой в руках слабой женщины, обладающей таинственной властью красоты или ума. Могли ли мужчины допустить это? Нет! И ведьмой считалась любая красивая или умная женщина, ведь мудрой женщине не трудно сделаться красивой… В каждой стране история уничтожения женской мудрости и красоты шла по своему пути. Где-то она была явной и кричащей, где-то завуалированной. Но она была практически повсеместно.
- И в России?
- Да, и в России. Но в России меньше, чем в других странах. Поэтому-то в России осталась красота, и красота русских женщин признана во всём мире. Так вот, со временем, так тщательно уничтожаемая красота тела, ума и души, порождающая гармонию совершенства, стала огромной редкостью. Ведь женщину лишили даже права на любовь. Мужчина мог выбирать себе женщину. Женщина же должна была принадлежать тому, кто её выбрал. Вы не замечали никогда, разглядывая старые фотографии, да и живописные полотна, что лица сегодняшних женщин гораздо красивее, одухотвореннее, чем лица их пращурок? Вы не задавались вопросом, почему это так?
- Постойте… конечно, я замечала это и задавалась этим вопросом. Я неоднократно рассматривала фотографии моей прабабки, моих бабушек и дедов, моих родителей и сравнивала их, стараясь найти сходство.
- Ну, и что же вы заметили?            
- Моя прабабка была откровенна некрасива. Грубые невыразительные черты лица, неопределенная бесформенная фигура. Бабушка и её сестры, сходство с матерью которых просто несомненно, уже более красивы, если можно так сказать, хотя их лица всёже довольно простоваты и грубоваты, в общем, далеки от совершенства, даже на юношеских фотографиях. Моя же мать, просто красавица, по сравнению с ними. Если бы Вы увидели фотографию моей матери в молодости, Вы, наверное, взяли бы  назад свои слова о красоте моего лица. Я, по сравнению с нею, просто дурнушка. Она была необыкновенная красавица. Да и сейчас она красива, хотя ей уже сорок три года.
- А сколько было лет матери на той фотографии, о которой Вы говорите?
- Не знаю точно, но, думаю, что фотография сделана уже после моего рождения. Значит, ей было уже лет двадцать шесть-двадцать семь, может быть, чуть больше.
- А сколько лет Вам?
- Мне? Уже семнадцать.
- Уже семнадцать, - улыбнулся он. – Вам ещё только семнадцать! И когда Вы достигните зрелого возраста, Ваша красота возрастет во сто крат, при условии, конечно, сохранения Вами Вашей душевной красоты, совершенствования ума и роста сознания. 
- А если нет?
- Тогда красота начнет увядать. На всю жизнь, до глубокой старости, остаются красивыми только люди, сохранившие душевную красоту. Но  Вы, наверняка, не только сохраните, но и приумножите своё духовное богатство. В Вас чувствуется необъяснимая сила, именно та сила, которая и возводила на костры средневековых «ведьм». Но не будем об этом. Вы ещё слишком юны, чтобы понять это. Вам ещё предстоит пережить горечь ошибок и разочарований, полет  и взрывы чувств и эмоций. Вы ещё должны будете пройти через многие испытания, понять смысл жизни и смерти…
- Но тогда я постарею и умру, так и не поняв того, что Вы сказали мне!
- Думаю, что Вы сможете понять всё, что я сказал, и даже большее гораздо раньше, чем Вы думаете. Кстати, так смогли ли Вы как-то объяснить, что последующие поколения более красивы, чем предыдущие?
- Мне кажется, что всё дело в любви. Моя бабушка рассказывала, что её бабка, моя прапрабабка была выдана за моего прапрадеда насильно. Она всю жизнь прожила с ним, но так и не смирилась с этим браком. Она ненавидела его всю жизнь, не могла простить ему, что он взял её в жены. Она любила другого. Поэтому, я думаю, её дети и не были красивы, - она вопросительно взглянула на внимательно слушавшего её скульптора. 
- Так, продолжайте-продолжайте. Интересно.
- Моя прабабка, мать бабушки, вышла замуж тоже не по любви, но через некоторое время смогла полюбить моего прадеда, и поэтому её дети были уже более красивы, чем она. Бабушка же, очень любила моего деда, и он любил её. Вот почему, плод их любви – моя мама, так красива.
- Замечательно! - похвалил её скульптор. – Вы абсолютно правы! И судя по Вашей теории, между Вашими родителями существует не менее сильная любовь, чем между Вашей бабушкой и дедом? Но кроме любви, по всей вероятности, души, Ваша и Вашей матери, более умны и красивы, чем души Ваших бабок. Это можно подтвердить тем, что Вы, в свои семнадцать лет, нашли ответ на вопрос, который многие люди даже не задают себе, а если и задают, то не все могут ответить на него. И разрешите, я продолжу?
- Конечно! Мне ужасно интересно!
- Я уже сказал, что ум, красота и любовь женщины тщательно и методично уничтожалась мужчинами. Женщина была загнана в угол, превращена в покорную рабыню. И, несмотря на то, что после революции формально женщина была освобождена, и часть женщин выбилась из-под власти мужчин, всосанное с молоком матери, воспитанное веками рабство осталось в большинстве представительниц прекрасного пола, которые и по сей день терпят пьянство и рукоприкладство мужей, несмотря на то, что имеют образование и не порабощены религиозными догмами подчинения мужу. Это внутренняя, врубившаяся в подсознание несвобода. Так, даже прекрасные женщины стесняются своей красоты, боятся гордо нести её, распрямив плечи… - он опять умолк задумавшись.
- Не знаю, - возразила она, – может быть, Вы судите обо всех женщинах, глядя на женщин гор, которые действительно до сих пор прячут свои лица под шарфами, и носят длинные прямые платья, чтобы скрыть красоту своей фигуры?  В русских городах совсем не так. Там женщины другие, они, наоборот выставляют напоказ лучшие части своего тела, не говоря уже о лице, - она улыбнулась.
- Нет, Ирина, и в городах самые красивые женщины не всегда умеют нести свою красоту. А те, которые, как Вы говорите, выставляют напоказ лучшие части своего тела, тоже боятся её. Но это к слову. Я хотел сказать, что в Вас нет закомплексованности и несвободы, как не странно… Нет генетически заложенного рабства, что само по себе, большая редкость! Вы вряд ли будете подчиняться воле мужчины, идущей вразрез с Вашей волей. Вы свободны и естественны и не стесняетесь своей красоты, хотя и не выставляете её напоказ, не кичитесь ею.
- Наверное, Вы правы, - улыбнулась Ирина. – Во всяком случае, в том, что я не буду подчиняться воле мужчины.
- А можно Вам задать нескромный вопрос? К кому Вы едите?
Ирина смутилась, подбирая слова для ответа: «К кому? К жениху? Игорь не жених ей и не муж. Так к кому же?»
За неё ответил сам спрашивающий:
- Судя по всему, Вы едете к любимому человеку. Я угадал?
- Да, Вы угадали.
- Не бойтесь, я не буду задавать Вам вопросы, почему он не встречает Вас и даже, как я понял, не знает о Вашем приезде. Я просто хотел выяснить, насколько велики мои шансы, писать Вас. Теперь я вижу, что они практически равны нулю. Если бы Вы ехали в гости к родственникам или подруге, то, я думаю, что Вы согласились бы посвятить мне часть своего времени, но, увы! Увы, увы, увы! Если Вы даже и согласитесь, то в моем распоряжении только эта ночь, - грустно улыбнулся он. – Вы всё ещё не решились принять моё предложение?
Она неопределенно пожала плечами.
- Ну что ж! Тогда мне придется рисовать Вас прямо на вокзале! Тем более что там уж Вы точно не сможете спать, и мне будет не совестно утомлять Вас… 
- Что Вы! Вы же говорили, что на вокзале очень холодно. Если я, по Вашему утверждению за ночь превращусь в ледышку, то, что будет с Вашими руками? И как Вы сможете рисовать?
Подумав с минуту, она решительно тряхнула головой и заявила:
- Руки художника нужно так же беречь, как и руки музыканта! Так и быть, я согласна ехать с Вами и позировать Вам всю эту ночь, поскольку всё равно собиралась провести её без сна. Только, одно условие: у Вас в распоряжении только эта ночь, утром я уеду.
- Я не знаю, как и благодарить Вас! Вы воистину делаете мне королевский подарок! Не сомневайтесь, завтра Вы будете доставлены до самых дверей Вашего любимого!
- Если у него есть собственные двери, - весело засмеялась она…

За разговором время пролетело незаметно. «Икарус» уже ехал по задуваемым ледяным ветром улицам спящего Орджоникидзе. Когда он ещё только подъезжал к посадочной площадке городского автовокзала, Аслан, с невероятной для его мощной фигуры легкостью вскочил с кресла, подал выползшей вслед за ним в тесное пространства прохода Ирине её пальто, быстро влез в свою дубленку, подхватил её походную сумку и свой портфель из коричневый кожи, и к тому моменту, когда автобус остановился, они уже стояли у дверей - скульптор явно торопился.
Выбравшись из автобуса и подав Ирине руку, он поставил рядом с нею их вещи и буквально побежал ловить такси. Его охватил азарт художника, у которого слишком мало времени, на то, чтобы воплотить в жизнь свою идею.
Пока они ехали до дома скульптора, их разговор продолжался.
- Я сказал ещё, что в Вас нет гордости глупых красавиц, уверенных в своем могуществе и неувядаемости своей красоты. Они думают, что неотразимы, и мужчины вечно будут лежать у их ног. Но они ошибаются! Если в женщине нет внутренней красоты и ума, она будет только хоть и красивой, но игрушкой в руках мужчины, и может быстро наскучить. А если и не наскучит, то всё равно превратится в рабыню, как веками превращались в рабынь её прабабки! А когда неумолимое время сотрет с её лица прелесть юности, то ей останутся только воспоминания, да разочарования от неотвратимости увяданья и тленности всего живого.
- Но почему Вы думаете, что это касается только «глупых красавиц»? Время оно беспощадно ко всем!
- Нет, Ирина, не ко всем! Женщины, подобные Вам в зрелости удваивают, а то и утраивают силу своей красоту. Там, где красота физическая гармонично сочетается с красотой ума и с духовной красотой, время бессильно!
- Но Вы ведь не можете утверждать, что я никогда не постарею. Хотя мне трудно представить себе это сейчас, но когда-нибудь и ко мне придет старость.
- Да, это так! Но и тогда Вы останетесь прекрасной!
- Хорошо! Я поверю Вам на слово, - засмеялась она, - но если этого не произойдет, я, лет, эдак через тридцать-сорок, не поленюсь, приеду к Вам и предъявлю Вам претензии!
- Вы не правильно поняли меня. Я не хотел сказать, что Вы останетесь такой же юной и через сорок лет. Время, конечно же, наложит свой отпечаток на Ваш облик, но в Вас сохранится Ваша духовная красота, которая будет освещать изнутри Ваши невероятные глаза. Кстати, я сейчас поставлю перед Вами ещё один вопрос. Сумеете ли Вы найти ответ на него?
- Попробую! Задавайте свой вопрос!
- Как Вы воспринимаете красоту? Как Вы определяете, красив ли тот или иной человек, или не красив?
Она задумалась.
- Не знаю, - сказала она после некоторого размышления, - я никогда не задавалась этим вопросом. Хотя иногда и удивлялась тому, что, как Вы сказали, по всем канонам, некрасивые люди, казались мне красивыми, и наоборот, красота некоторых, отталкивающей. Наверное, я просто ничего не понимаю в красоте, и Вы задали свой вопрос не по адресу?
- А вот и нет. Как раз по адресу! Вы говорите совершенно верно! Это только подтверждает моё утверждение о влиянии внутренней красоты, красоты ума и души человека на его внешний облик.
- Хорошо. Но ведь должна же быть абсолютная красота! Может быть, я не так выразилась. Ну, что ли красота, которая действительно красота! Красота понятная каждому и принимаемая каждым!
- Я Вас понимаю. Вы хотите сказать, что должна существовать красота, которую одинаково воспринимают все люди, как красоту Венеры Милосской, Данаи, Джаконды?
- Да, Вы правильно поняли меня. Это и есть каноническая красота?
- Видите ли, в каждое время и у каждого народа были свои каноны красоты. Это разговор долгий, а мы уже подъезжаем к моему дому…

Ирина вышла из такси и бросила взгляд на особняк, в котором жил скульптор. Его дом поразил её грандиозностью и величием. Она никогда не видела таких домов, и тем более не предполагала, что в них могут жить, хотя и не совсем простые, но смертные.
Они прошли по ухоженной дорожке аллеи с симметричным рисунком газонных клумб, мимо умолкшего сейчас фонтана, отлитого из какого-то металла, по всей вероятности, бронзы: медноликая девушка, сидела, подогнув колени, на каменном постаменте и расчесывала ниспадающие струями волосы, скрывающие от любопытного взора одну из её прекрасных грудей с хорошо очерченным соском, и завершающие свой струящийся бег на округлых коленях. Она расчесывала волосы, гордо выпрямив спину, не обращая внимания на бушующую вокруг неё метель, на порывы ветра, мечущие в неё колкие хлопья прихваченного крепчающим морозцем мокрого снега.
Ирина, остановившаяся, чтобы хорошенько рассмотреть скульптуру, даже поежилась, - хотя сама она была в теплом зимнем пальто с огромным песцовым воротником и в пушистой песцовой шапке, защищающей её от порывов злобствующего ветра, - настолько обнаженная девушка была похожа на живую.       
- Пойдемте, скорее в дом, - позвал её Аслан, уже стоящий у двери и давивший на кнопку звонка. – Ветер просто лютый! Вы можете простудиться.
С неохотой оторвавшись от созерцания прекрасной девы, Ирина догнала скульптора у дверей и спросила, указывая на скульптуру:
- Это Ваша работа?
- Моя.
- А с кого Вы лепили её?
- Со своей сестры, - ответил он, - сейчас Вы её увидите. Нравится?
- Она очень красива! И… горда, - ответила она.
Дверь открыла молодая женщина лет двадцати пяти – двадцати семи, зябко кутающая плечи в огромную белую ажурную шаль, скрывающую практически всю её фигуру. Её длинные черные волосы были заплетены в толстую косу, которая даже перекинутая вперед, доходила ей до пояса. Женщина явно уже спала, когда её  разбудил настойчивый звонок Аслана. Впустив в дом запоздавших путников, она, поцеловав брата, с интересом уставилась на Ирину, снявшую свою лохматую шапку и сиротливо стоящую у порога. 
- Здравствуйте, - сказала она с чуть заметным кавказским акцентом, - проходите, раздевайтесь, - и наклонилась, чтобы подать Ирине домашние тапки.
- Знакомьтесь, - сказал Аслан, - это моя сестра Зара, а это Ирина, моя случайная попутчица, которая согласилась, позировать мне.
Обе женщины приветливо улыбнулись, окинув друг друга долгим изучающим взглядом.
- Правда, она восхитительна? – спросил Аслан.
И обе они, приняв вопрос в свой адрес, в один голос совершенно искренне выдохнули:
- Да! – рассмеялись весело.
Зара действительно очень понравилась Ирине. Она была красива горделивой красотой дочери гор. Огромные черные глаза, опушённые длинными и густыми ресницами остро и пронзительно, но в тоже время тепло и приветливо смотрели из-под густых черных бровей, стрелами разлетающихся к вискам от самой переносицы. Нос с горбинкой не портил, а только подчеркивал красоту её тонкого лица и приветливую улыбку ярких без всякой помады губ.
Совместный восхищенный возглас сразу установил между обеими женщинами теплую нить симпатии.
Аслан помог Ирине снять пальто и пригласил в комнату. Убежавшая по взлетающей наверх лестнице Зара, через несколько минут уже вернулась, одетая в черное трикотажное платье, и Ирина угадала в её фигуре красоту девушки-изваяния.

Ирина стояла посреди комнаты, в восхищении рассматривая стены, на которых висели картины. Её взгляд останавливался по очереди на каждой из множества всевозможных статуэток, стоящих на специально выполненных для них постаментах.
- Вы, наверное, продрогли? – спросила Зара Ирину, беря её за руку и подводя к камину с весело потрескивающими в нем дровами. – Присаживайтесь, - и она поставила напротив огня одно из почти музейных кресел, - Отдыхайте, я сейчас быстренько соберу на стол, - и она снова убежала, теперь уже в одну из дверей, которых было пять в этой необычной шестигранной гостиной.
- Это всё Ваши работы? – спросила Ирина у присевшего к камину рядом с ней Аслана.
- А? Да… - рассеяно произнес скульптор.
Он уже держал в руках лист фанеры с приколотой к нему плотной бумагой и не то мелок, не то карандаш. Выбранная позиция показалась ему неудобной, и он, положив принадлежности для рисования на журнальный столик, стоящий недалеко от камина, стал разворачивать свое кресло так, чтобы ему было лучше видно лицо Ирины.
- Может быть, пересесть мне? – спросила Ирина, желая хоть чем-нибудь помочь ему.
- Нет, нет! Ни в коем случае! Я хочу, чтобы блики пламени освещали Ваше лицо, исполняли свой колдовской танец в Ваших глазах, которые просто предназначены для того, чтобы смотреть на огонь! Заклинать его! Совершать необъяснимое таинство магии!
Наконец, он выбрал удобную позицию и, попросив Ирину смотреть на пламя, принялся за эскиз.
Ирина расслабилась, и её мысли вернулись к его вопросу о красоте.
- И всё же, - рискнула она прервать молчание, мне хотелось бы вернуться к нашему вопросу об абсолютной красоте.
- Абсолютная красота – это и есть Золотая середина, та неуловимая грань, которая делает прекрасным всё окружающее, - ответил ей он. – Именно эту золотую середину и пытались уловить художники всех времен и народов и оставить на память потомкам.
- Если я правильно поняла, то канона абсолютной красоты не существует?
- Да. Его нет. Хотя, возможно, он и есть, но никому ещё не удавалось вывести его. Как никто не вывел формулы любви, ненависти, счастья, так не выведена и формула красоты. Хотя и пытались её вывести и древние эллины и индусы, да и наши современники. Но как я уже говорил, для каждого времени существовал свой канон красоты. Хотя я склоняюсь более к мнению древних. Они считали красивым то, что обусловлено физиологической целесообразностью, как например: широкие бедра у женщины и узкие у мужчины.
- А Вы находили эту красоту в природе?
- Это необычайно редкий случай даже для художника найти её, эту абсолютную красоту. Она есть в природе: в белых папах гор, озаренных сияньем лучей восходящего солнца и в быстроте ревущего потока горных рек, да и в величавой медлительности равнинных… Она живет в лесной глуши, на хлебном поле, в набегающей на прибрежную гальку морской волне, в глубине звёздного неба и загадочной туманности Млечного пути. В этом живописцам повезло больше. Гораздо труднее найти абсолютную красоту человеческого лица или тела, поэтому гениальных творений живописи гораздо больше, чем гениальных творений скульптуры. Ведь скульптор, прежде всего, работает над увековечиванием красоты человеческого тела. 
Его монолог прервала вошедшая в комнату с подносом в руках Зара.
- Так! Ты даже не даёшь гостье прийти в себя и отогреться. Ну-ка, бросай-ка всё и давайте поужинаем. Наша гостья, наверное, голодна? – сказала она, полувопросительно глядя на Ирину.  - Да и ты, я думаю, не откажешься перекусить.
- Я не голоден, я только что с банкета, устроенного городскими властями по поводу открытия выставки моих работ и наступившего восьмидесятого, – ответил он, продолжая быстрыми штрихами делать набросок, - и потом, у меня слишком мало времени, чтобы тратить его на еду!
- Ты не голоден! А ты спросил девушку, когда последний раз ела она?! – в вопросе Зары проявился её кавказский темперамент. – Времени ему мало! Тебе всегда его не хватает! Присаживайтесь к столу Ирина, не обращайте внимания на этого сумасшедшего. Когда он работает, то готов замучить кого угодно! 
- Да, действительно! Зара права! – засмеялся он, откладывая начатый рисунок, - а я ещё говорил Вам про кавказское гостеприимство, а сам забыл о самом элементарном! Извините меня, Ирина! Вы, наверное, действительно голодны?
- Если честно, - ответила Ирина, созерцая вид и ощущая пряный аромат выставляемых на стол Зарой всевозможных экзотических яств и глотая слюну, - последний раз я ела в восемь часов утра, ещё дома, в Ленинграде, если не считать выпитых в аэропорту нескольких чашек кофе.
- Вы из Ленинграда?! – Зара восхищенно уставилась на Ирину. – Какими судьбами Вас занесло в наши края?
- Я еду в гости. А поскольку конечная цель моего маршрута не Орджоникидзе (Аслан сказал, что мне нужно добираться до места ещё часа четыре, а ночью добраться туда невозможно), я и приняла предложение Вашего брата на ночь остаться у Вас, – смущённо сказала Ирина.
- Ирина едет не к родственникам и не к подруге, а к своему любимому, поэтому она согласилась позировать мне только эту ночь. Вот почему я так и спешу, - добавил Аслан.
- Теперь понятно, - откликнулась Зара. – Но, всё равно, как бы ты не спешил, а накормить гостью надо.

Когда трапеза, в ходе которой Ирина отведала массу всевозможных вкуснейших национальных блюд, начиная от солёной черемши и хачипури и заканчивая по-особому приготовленным мясом и баклажанами, а также невероятным для Ирины в зимнюю пору крупным и сладким белым виноградом, была окончена, Аслан опять усадил её в кресло напротив горящего камина. Она забралась на него, подогнув под себя ноги, и устремила свой взгляд на исполняющий свой, только ему понятный танец огонь.
Она смотрела на огонь, и перед её мысленным взором проносились обрывки видений, восстававшие из глубины веков. Божественные индийские Апсары, жрицы древних эллинских культов – Богинь Реи-Кибелы, Гекаты, Афродиты, о которых рассказывал ей скульптор, пока они ехали в автобусе.
Блики огня рождали в её голове загадочные образы, а его бешенный танец напоминал ей движения других танцев, танцев Апсар, и древних жриц Олимпийских Богов, движения которых представляла себе Ирина…
Ирина любила танец. Любила движение. Любая эмоция, любое чувство, любая слышимая ею музыка оформлялась в её мозгу в изгибы человеческого тела, песню летящих рук и ног. Когда она оставалась одна, то исполняла их – эти танцы, рожденные её сознанием. Они помогали ей постигать тайный смысл вещей и понятий, справляться с иногда настигающей её тоской или отчаяньем, а порою и находить решения в сложных жизненных ситуациях…
Она очнулась от своих грёз, когда в комнату вошла Зара. Молодая женщина тихонько придвинула кресло к огню, и полился разговор. Тема красоты и совершенства, взволновала Ирину, и она пыталась найти ответы на свои вопросы здесь в этом уютном гостеприимном доме.
- И всё же, Аслан, - обратилась она к скульптору, - почему наряду с абсолютной красотой существует и другая, та, что делает для нас красивыми совершенно некрасивых людей и, в тоже время нас не восхищает правильность линий красоты тех, кто, казалось бы, действительно красив?
- А вот это и есть влияние на внешность человека той самой внутренней красоты, которую удается уловить, вернее не уловить, а передать, донести до зрителя, далеко не каждому художнику. Именно умение увидеть, понять и воспроизвести её на холсте или в скульптуре и отличает гениального художника от просто ремесленника.
- А как рождается, откуда берётся эта самая красота?
- Видите ли, Ирина, это и есть продолжения нашего с Вами разговора о «глупых красавицах». Зачастую, люди одарённые внешней красотой не стремятся к духовному совершенству. Именно этих людей я и называю глупыми красавцами. Они считают, что им и так многое дано в этом мире, что они будут любимы и почитаемы уже только за то, что обладают физическим совершенством. Они с детства ловят на себе восхищенные взгляды и привыкают к ним, и сначала ждут, а потом уже и требуют восхищения и почитания. Они, упоенные силой и властью данной им красоты, считают других людей, не наделённых ею недочеловеками…
Аслан взглянул на лист бумаги, лежащий перед ним, отложил его в сторону, взял другой.
- Расцвет красоты человека приходится как раз на возраст от семнадцати-восемнадцати до двадцати-двадцати пяти лет, - продолжал он. - Возраст юности придает прелесть любому лицу. Почему? Да потому, что это возраст расцвета, становления души, возраст незамутненный злобой, отчаянием, жизненными трагедиями и неудачами… А вот сохранить эту красоту в зрелости, приумножить её удается далеко не всем людям. Это доступно только тому, кто холит и усовершенствует не только свое тело, но и душу, тому, кто извлекает мудрость из преподнесенных ему судьбою жизненных уроков, а не озлобляется, сетуя на несправедливость жизни. И вот тут-то и проявляется во внешнем облике внутренняя красота…
Он опять надолго умолк, нанося быстрые штрихи на лежащий перед ним лист бумаги. Женщины молча смотрели на вдохновенное лицо художника, не решаясь прервать молчание… 
- Вы говорили, что зачастую Вам кажутся красивыми внешне непривлекательные люди, – Аслан сам продолжил разговор. - Почему? Да потому, что человек, не одаренный совершенством от природы, пытается компенсировать свои физические недостатки. Для того чтобы люди приняли и полюбили его, ему приходится совершенствовать свой ум и душу. И вот тут-то правильность, каноничность черт отступает перед душевной красотой и совершенным умом, потому что она святящаяся на неправильных, казалось бы лицах, не может не обратить на себя внимания, не может не вызывать восхищения. А красота черт глупых и капризных красавцев, замыкающих на созерцании своего внешнего совершенства, на взлелеивании своего эго, отступает, не несет радости людям. Их красота, как незаполненный сосуд, становится холодной, пустой и ненужной…
Он долгим взглядом посмотрел на сидящую перед ним девушку:
- И зачастую глупая красавица злится, когда её оставляют ради, на её взгляд, дурнушки. И спрашивает: «Что он в ней нашел?» А мужчины находят в некрасивой на первый взгляд девушке то, чего нет в пустой и глупой душе писаной красавицы. Вы же, Ирина, как и Зара, наполнены душевной красотой. В Вас обеих, таких разных и не обладающих канонической красотой, гармонично сочетаются ваши внешние и внутренние данные, что и делает вас воистину прекрасными, как прекрасна сама природа…

За время разговора Аслан успел сделать несколько карандашных набросков, которые показал Ирине. В рисунках она и узнавала и не узнавала себя. Она видела свои черты, необыкновенно точно переданные художником, но выражение лиц портретных изображений было неизвестно Ирине.
Вот одно, освещённое нежной застенчивой улыбкой, с потупленным и всё же светящимся через тень ресниц взглядом. Вот второе, на нем знакомая незнакомка смеётся, устремив взор куда-то поверх головы, разглядывающей её Ирины. На третьем листе изображено лицо, со взглядом  устремленным вглубь себя. На нём лежат блики огня, который пляшет в её невероятных колдовских глазах…
- Неужели это я? – удивленно спросила Ирина у осторожно заглядывающей через её плечо Зары.
- Несомненно! – ответила та. – На мой взгляд, этот самый удачный, сказала она Аслану, указывая на третье изображение. 
- Да, ты права. Он самый удачный, потому что, как мне кажется, отражает суть загадочной красоты этой женщины…
После просмотра эскизов, Аслан опять принялся за работу, а Зара взяла в руки вязанье, потому, что Аслан просил всех помолчать, а Ирину сосредоточиться на созерцании огня.
   
Ирина снова стала глядеть на огонь. Но теперь он уже не возбуждал её эмоции и мысли. Сейчас для неё он был как убаюкивающая колыбельная песня. В молчании прошло какое-то время. Сытный ужин, выпитая рюмка настойки  тархуна, тепло камина и тихая песня огня, ощущение спокойствия и тепла исходящего от совсем ещё недавно незнакомых и чужих, а теперь таких интересных и близких людей, события и усталость  этого невероятного дня и не менее невероятной ночи сонной истомой наливали веки. Глаза её закрывались помимо воли и никак не хотели открываться, несмотря на все её волевые усилия, голова всё время норовила склониться на грудь или откинуться на спинку кресла…
- Аслан! Ну, нельзя же так! Посмотри, она же засыпает совсем, - разбудил её взволнованный шепот Зары. – Это ты можешь работать как машина, а девушка устала. Самолет, ожиданье на вокзале, автобус, да ещё ночь позирования. Смотри, скоро утро! Это не каждый мужчина-то выдержит, а тем более девушка…
Ирина вынырнула из сладкой дурноты сна, разлепила отяжелевшие веки и с трудом произнесла:
- Нет, нет! Не волнуйтесь, Зара, я обещала Аслану, что буду позировать эту ночь, значит, я должна выполнить это обещание. Если Вам не трудно, Зара, сварите мне, пожалуйста, кофе, это поможет мне прийти в себя. И если можно, я хотела бы выкурить сигарету.
Выкурить сигарету ей разрешили, хотя она и увидела некоторое неодобрение в глазах хозяев. Для Осетии курящая женщина была противоестественна. Но хозяева всё-таки сумели побороть в себе осуждение. Но вот об остальном Зара и слышать не хотела. Она настаивала, чтобы Ирина поспала хотя бы несколько часов. Она не может приехать к любимому вымотанная и уставшая с изможденным бессонной ночью лицом и синевой под глазами. Хотя и нехотя, но Аслан согласился с доводами сестры, и как не протестовала Ирина, Зара отвела её в ванную комнату, вручив мягкое махровое полотенце. А после того, как девушка, приняв душ и завернувшись в легкий халат, также предоставленный ей заботливой хозяйкой, вышла из ванной комнаты, Зара повела её в комнату с приготовленной для неё постелью.
Идя по коридору второго этажа, они подошли к стеклянным дверям комнаты, из которой лился яркий свет. Ирина невольно заглянула через стекло в глубь комнаты. Это была мастерская скульптора. Аслан сидел, задумавшись, на высоком табурете и смотрел на незаконченное ещё гипсовое изваяние, в котором угадывались черты женской фигуры. Ирина остановилась возле дверей и попросила разрешения взглянуть на работы Аслана. Зара пыталась возразить ей, говоря, что это можно сделать и утром, но любопытство Ирины одолело сонную одурь, и она посмотрела на сестру скульптора таким умоляющим взором, что та согласилась.
Они постучали и вошли в распахнутые перед ними Асланом двери.
Ирина с интересом разглядывала стоящие в мастерской работы. Были здесь и обычные в те времена рубленные скульптурные изваяния сталеваров и хлеборобов, о которых Аслан сказал, что эти «девушки с веслом», к сожалению, необходимость, - нужно зарабатывать деньги и кормить семью. Он быстро закрыл шторой теснившиеся кучей груды рубленных тел и подвел Ирину к другим работам.
Из всего увиденного самое большое впечатление произвели на неё две работы: бюст старого горца и изваяние танцующей нагой женщины.
В лице старика было что-то такое, что заставляло застыть в молчании. Казалось, что вот-вот он очнётся и поведает какую-то тайну, в которой заключена вся мудрость, накопленная человечеством. Ирина долго всматривалась в его черты, пытаясь прочесть, спрятанную в нём тайну, понять смысл его взгляда…
Но вот её созерцательный взгляд упал на женскую фигуру.
В позе женщины  Ирина с удивлением узнала рожденный её воображением образ одной из жриц, которую она мысленно назвала Черной. Именно эту позу напели ей потрескивающие в камине языки пламени. Если бы Ирина верила в сверхестественное, то, наверное, её объял бы суеверный ужас.
Она смотрела на изваяние, будучи не в силах оторвать от него завороженного взгляда…
Лицо женщины не было выразительным: глазницы смотрели пустым взором глиняного изваяния. Непропорционально узкие, почти детские плечи и тонкий стан переходил в массивные крутые бедра и тяжелые ноги. Её руки были вскинуты над головой в приглашающем, манящем жесте: корпус отклонен назад, выставляя напоказ полные чаши грудей с огромными окружностями сосков и округлый живот с глубокой впадиной пупка. Обе ноги были полусогнуты, только одна плотно стояла на земле, удерживая равновесие, а другая приподнята так, что казалось женщина хочет обхватить ею что-то или кого-то… Было в её позе что-то вызывающе-прекрасное и бесстыдное, притягивающее и отталкивающее одновременно. 
Когда Аслан заметил её взгляд, то сказал, что он пытался создать изваяние Лилит.
Есть легенда, что до первой, человеческой жены, Евы, у Адама была другая – Лилит. Лилит не была человеком. Она была созданием для удовлетворения желаний. В ней сочеталась животная чувственность, притягательная покорность и готовность выполнить любое желание.
- Не знаю, правдива ли эта легенда, - закончил свое повествование Аслан, - но в душе каждого мужчины и до сих пор живет животная тоска по неземным ласкам Лилит.
- И в Вас тоже? – удивилась Ирина.
- И во мне, - задумчиво отозвался Аслан, всматриваясь в гипсовое изваяние, - иначе я не пытался бы воссоздать её образ и… - он вдруг резко прервал свою речь, подошел к скульптуре и накрыл её куском плотной ткани. - Эта работа ещё не закончена.
Накрыв скульптуру, он взглянул на стоявших перед ним женщин.
- А кто служил Вам моделью Лилит? – задала вопрос Ирина.
- У меня не было модели. Это плод моего воображения… Вернее собирательный образ, образ многих женщин…
- Да, - сказала Ирина задумчиво, - есть в ней что-то нечеловеческое, даже отталкивающее, и в тоже время, от неё трудно отвести взгляд, но я не могу сказать, что она красива, хотя не могу утверждать и обратное.
- Она отталкивающа для нас, женщин, но безумно притягательна для мужчин, - сказала Зара, улыбнувшись лукаво, - любой мужчина видевший её выходит отсюда в трансе.
- Это Ваша мечта? – робко высказала предположение Ирина, обращаясь к Аслану.
- Нет! - резко ответил тот. – Лилит - не человек! Разве Вы не видите этого? В ней нет души и разума. Она вся лишь желанье… Хотя Вам, наверняка, не понятно, о чем я говорю… Лилит не может быть подругой, она лишь рабыня, наложница мужчины!
- Но Вы говорили, что именно этого и добивались мужчины на протяжении всей истории человечества.
- Да, и подтвердил это своими словами о том, что в каждом мужчине живет генетически заложенная тоска по Лилит.  Вот Вы сказали, что она не красива. И это тоже подтверждает мое высказывание, что без душевной красоты, телесная – пустой сосуд. Когда я закончу её, я хотел бы создать другой образ – образ женщины-подруги. Женщины, в которой соединилась бы чувственность и притягательность Лилит и душевная красота и чуткий разум дочери Евы. Это и будет та гармония, та Золотая середина, о которой мечтает каждый художник… и каждый мужчина, уровень сознания которого выше удовлетворения плотских желаний… – он прервал свой монолог, глядя куда-то внутрь себя. 
- Ну ладно, достаточно рассуждений! - сказала Зара. – Пойдёмте спать!
- И я хотел бы, Ирина, чтобы Вы служили мне моделью… - продолжил скульптор, как бы не слыша слов своей сестры.
- Я? – удивленно вскинула брови Ирина, и инстинктивно плотнее запахнула прикрывающую её тело тонкую ткань халатика, защищаясь от его препарирующего взгляда.
- Вы!… Мне кажется, что в Вас есть именно то, что я долго искал. Я не видел Вас обнажённой, но даже под одеждой я угадываю красоту Ваших форм, их притягательность… А в Вашем лице есть и отпечаток глубокого ума и озаряющая Вас душевная красота…
 Ирина, смутившись, потупила взгляд, даже инстинктивно отступила назад:
 - Не знаю, Аслан, я не смогу… позировать Вам… - она замялась и, наконец, выдавила из себя это слово, - … обнажённой.
- Ну вот, смутил девушку! – возмутилась Зара. – Не слушайте его, Ирина! Все художники немножко сумасшедшие. Пойдемте-ка лучше спать, - и она, подхватив Ирину под руку, увела в спальню и, уложив в постель, заботливо укрыла одеялом…

Ирина думала, что она не сможет уснуть после всех событий и откровений сегодняшнего дня, но усталость взяла верх, погасила возбуждение, и она унеслась в далекие грезы на теплых крыльях счастливого сна…

Проснулась она около одиннадцати утра, когда в её комнату заглянула Зара.
- Доброе утро! – приветливо произнесла женщина. – Оно действительно доброе потому, что прекратилась эта мерзкая метель. Посмотрите в окно: всё просто залито солнечным светом!
- Действительно! – сев на кровати, улыбнулась Ирина. – Утро доброе!
- Вставайте! Я уже собрала на стол. Аслан отправился за машиной, договорился с одним из своих друзей, чтобы довезти Вас. Я думаю, что минут через сорок, он будет здесь.
Ирина вскочила. Заспешив, засобиралась: «Скоро она увидит Игоря! Скоро всё прояснится, всё уладится между ними, и они будут счастливы! И разливающее за окном свои лучи солнце – лучшее предзнаменование этого!»
 
*    *    *
Машина медленно, натужно гудя, пробиралась по занесенному вчерашней метелью узкому горному серпантину.
Сидящий за рулем Аслан, напряженно всматривался вдаль, стараясь угадать наличие встречного транспорта за очередным поворотом, поэтому говорила больше Ирина.
Поборов смущение, она коротко рассказала скульптору, почему-то проникшись к нему безграничным доверием, их с Игорем историю, оправдывая свой отказ служить ему моделью для его новой работы.
Аслан слушал и не слушал её, занятый чем-то другим. Порой ей казалось, что он где-то далеко отсюда, где-то в своих мыслях, или, наоборот, слишком здесь, слишком занят опасными поворотами горной дороги.
Она замолкла, восхищённо наблюдая красоту гор, которые видела первый раз в жизни. Она представляла, как должно быть красиво здесь летом, если даже зимой перед её взором стояла величаво-гордая красота горных ущелий, головокружительная опасность крутого склона, резко обрывающегося у края дороги.

Наконец, машина подъехала к КПП воинской части, в которой служил Игорь. Стоящий на КПП часовой не пропустил машину. Узнав цель приезда Ирины, позвонил по телефону, сообщив тому, кто был на том конце провода, о том, что к лейтенанту Виленкину приехала девушка по фамилии Стеценко, и, попросив пригласить его на КПП.
Пока Аслан и Ирина дожидались Игоря, скульптор сказал ей:
- И всё-таки, я надеюсь, что пройдет, может быть, год, а может быть, несколько лет, и Вы передумаете и согласитесь быть моделью для задуманной мною скульптуры. Откровенно говоря, я даже рад, что это будет не сейчас, а тогда, когда целомудренность юности уступит место зрелой женственности. И я буду ждать, буду ждать того момента, когда Вы осознаете, что Ваша красота принадлежит не только Вам!
- Вы опять говорите загадками, но извините, я не в состоянии сейчас продолжать этот разговор…
- Я понимаю, - улыбнулся скульптор, - сегодня Вы не думаете о том, что говорю Вам я, Вы полностью поглощены предстоящей встречей с Вашим любимым. И я не буду мешать Вам. Мой адрес Вы знаете. И, если это возможно, я хотел бы знать Ваш. Обещаю, я не буду надоедать Вам ни звонками, ни письмами. Просто, разрешите, если я буду в Ленинграде, посетить Вас.
- Конечно, конечно! Я буду рада вдеть Вас у себя в гостях, и постараюсь принять Вас, - она улыбнулась, -  как это принято на Кавказе.
Ирина полезла в сумочку, ища в ней бумагу и ручку, но Аслан опередил её и протянул  девушке ручку и свою записную книжку, куда она записала адрес и телефон.
- Вот, - сказала она, улыбнувшись. – Я буду искренне рада Вашему приезду. И большое Вам спасибо! Вы просто не представляете, как я благодарна Вам и Заре.
- Спасибо Вам, - ответил скульптор, осторожно сжав в своей огромной ладони её пальцы.
- А мне-то за что? – смущённо спросила она.
- За всё! За то, что Вы просто есть. За то, что люди имеют счастье видеть Вашу красоту.
Последней фразы Аслана Ирина уже не слышала. Через решётку ворот КПП она увидела фигуру Игоря бегущего к пропускному пункту так, что казалось, что от того, успеет ли он добежать вовремя, зависела его жизнь…

*     *     *
Проснувшись, Ирина продолжала лежать, мучительно пытаясь вспомнить, когда же она заснула вчера, но память не хотела подсказать ответ на этот простой вопрос. Она помнила только, что долго лежала и вспоминала, вспоминала что-то очень хорошее, приятное…
Было уже поздно, около одиннадцати часов. День был невероятно хорош. Лето, неумолимо катящееся к осени, дарило городу  уже не ярость жары, а ласку ненавязчивого тепла. Солнечный свет заливал комнату, а прохладный ветерок не позволял раскалиться уличному асфальту…
Ирина встала с постели. Выглянула в окно и окинула взглядом темно-зеленую листву берез и кленов. «Ну, вот он и настал, последний день моей жизни…, - подумала она и улыбнулась, - хорошо, что он такой светлый и радостный…»
Ирина подошла к зеркалу и замерла перед ним, пристально вглядываясь в своё отражение. Она, как бы пыталась запечатлеть, запомнить себя, оставить свой образ в памяти… своей ли, зеркального стекла ль?
Что-то смутно волновало её, но она не могла понять что именно… «Наверное – это предсмертное волнение, - подумала она. – Наверное, я просто думаю о том, всё ли я сделала, что должна была…»
Она напряглась, пытаясь понять, что же она не сделала, но, перебрав в памяти все обязательства последних дней, которые она брала на себя в отношении кого-либо из людей, и, откинув то, что она обещала, заведомо зная, что не сможет выполнить это (например, писать письма в армию Сережке Сорокину), пришла к выводу, что у неё не осталось невыполненных обязательств. Она даже книги подобрала всем, кто просил её об этом, выложила их на столе, вложив в них закладки с фамилиями тех, кому их нужно было отдать.
Единственное, что она не сделала – это не написала Игорю. Но она решила, что напишет ему перед самой смертью, после того, как всё подготовит. А для начала Ирина решила навести порядок в квартире. Не могла же она позволить себе умереть в  таком бардаке!
  Не умываясь и не приводя себя в порядок (это она тоже оставила на потом), Ирина  вышла на кухню, сварила себе кофе, налила в чашку. Закурив сигарету и прихлебывая обжигающе горячий напиток, она опять подумала: «Во сколько же я вчера заснула, что проспала почти до одиннадцати?» Она перебрала в памяти события вчерашнего дня, вспомнила, наконец, о чем думала до того, как заснуть и мысленно снова вернулась к решетке КПП воинской части, где служил Игорь.
Моя посуду, она вспоминала, как, увидев бегущего Игоря, выскочила из машины и буквально прилипла к решетке; как он, добежавший, наконец, до неё, остановился, тяжело дыша, накрыл ладонями пальцы её рук, вцепившихся в железные прутья; как они долго молча смотрели в глаза друг друга; как не заметили, что Аслан, подошёл и поставил возле ворот КПП её вещи…
Она очнулась тогда только от шума взревевшего за спиной мотора. Оглянувшись, увидела разворачивающуюся на узкой площадке машину и прощальный взмах руки скульптора, увидевшего, что она смотрит в его сторону. Высвободив руки из-под пальцев Игоря, подняла одну, отвечая на прощальный жест Аслана, и только тогда заметила, насколько окоченели её пальцы, пока она стояла и ждала Игоря, вцепившись в обжигающий  холодом металл…
Ей показалось вечностью время, в течение которого оформлялся её пропуск. Всё это время они с Игорем молчали, будучи не в силах оторвать взгляда друг от друга. И только тогда, когда они, наконец, вышли из помещения КПП и прошли несколько шагов, оба, в один миг, выйдя из оцепенения, остановились, повернувшись друг к другу, и она припала к его груди. Осторожно присев и поставив на снег её вещи, он обнял и поцеловал её долгим непрекращающимся поцелуем…

Потом они быстро, взахлеб, перебивая и не слушая друг друга, торопились объяснить то, что заставило их расстаться на долгий срок. Но эти слова были не важны ни для неё, ни для него. До сознания доходила только одна фраза, многократно повторяемая обоими: «Я люблю тебя! Я не могу без тебя жить!» Это всё так и происходило на улице в двух шагах от КПП, из окошка которого с интересом наблюдал за этой сценой дежурный наряд…
Потом он привел её к себе в комнату (он жил в одной квартире с тоже несемейным офицером), поставил на плиту чайник, выставил на стол, заваленный грязной посудой, заварку, сахар и другие, обнаруженные продукты и убежал к начальству отпроситься, хотя бы на сегодняшний день.
Пока он бегал, она разгребла немного холостяцкую берлогу, проветрив застоявшийся запах долго не выбрасываемых окурков, натыканных в консервные банки, расставленные по всей комнате, соорудила на скорую руку из имеющихся в запасе продуктов какое-то подобие еды и стала ждать его.
И он пришел… И всё оставшееся время до прихода его соседа они говорили и целовались, целовались и говорили… Но им так и не хватило времени на то, чтобы наговориться и нацеловаться вдоволь… Приготовленная еда так и осталась сиротливо стоять на тщательно отмытом ею от многодневной грязи столе, и весьма пригодилась, когда в квартиру ввалился лейтенант Васильев, деливший с Игорем его холостяцкую берлогу.
Илья, так его звали, с порога весло заявил:
- Сразу заметно присутствие в доме женщины! Чистота-то какая! О, и даже стол накрыт! И, конечно же, аромат духов!
Влюбленные отпрянули друг от друга. Игорь смущённо представил их друг другу. Ирину он представил, как свою невесту, и теплая волна счастья захлестнула её…
Совместный обед-ужин показался ей бесконечным. Словоохотливый Илья сыпал шутками, рассказывал солдатские байки и случаи героической службы лейтенанта Виленкина. Наконец, заметив, что он, «к сожалению лишний на этом празднике жизни», поднялся, откланялся, поблагодарив за трапезу, и, кинув Игорю, что переночует у какого-то «помидора», вышел из квартиры, тихо прикрыв за собой двери.
Когда они остались вдвоем, они снова кинулись в объятия друг друга…

Они лежали, плотно прижавшись друг к другу, на узкой солдатской койке. Жаркие ласки сводили с ума, заставляли растворяться в бесконечности счастья, забывая обо всём на свете. Его прикосновения обжигали её тело, кожу гуди и шеи, она почти теряла сознание от охватившего её желания. Она жаждала, чтобы это свершилось, она желала этого, но в самый последний момент он останавливался, садился на край кровати, в две затяжки вытягивая папиросу…
Мучительно-прекрасная пытка длилась до самого утра…
Под самое утро, измученная до предела, она уснула…

Когда она проснулась, то не обнаружила его рядом с собой. Накинув на хранившее память его ласк тело сорочку, Ирина вышла на кухню. На столе лежала записка.

Радость моя! Любимая!
К сожалению, я должен уйти на службу. Постараюсь заскочить около часа дня.
Не скучай!
Целую, люблю, обожаю тебя!
Твой Игорь.

Моя Спящая царевна!
Заходил в 12.40. Ты спала сном младенца, даже не отреагировала на мой поцелуй. Только сладко вздохнула и улыбнулась во сне. Ты была так прекрасна и трогательна, что я не посмел нарушить твой сон.
Любимая! Я безумно счастлив, что ты есть на этом свете и что ты меня любишь!
Когда я вернусь, не знаю, но зная, что ты будешь ждать меня, постараюсь прийти пораньше.
Целую и люблю тебя!
Я.

Она взглянула на будильник, сиротливо тикающий на подоконнике. Было 13.10. «Может быть, он ещё не успел далеко уйти», - пронеслось в её мозгу. Накинув прямо на сорочку пальто и натянув на босу ногу сапоги, она выскочила на улицу. Но его уже не было…
Надо было как-то убить, показавшееся бесконечно долгим время. Умывшись, она принялась за генеральную уборку…

Сейчас она мыла полы в своей квартире и вспоминала, как пыталась предать жилой вид его холостяцкому убежищу. Прядя домой, он обнаружил её стоящую на коленях в прихожей и пытающуюся оттереть много дней немытые крашенные доски деревянного пола.
Он нежно и осторожно поднял её на ноги, отобрав половую тряпку, и поцеловал. Затем полез за пазуху и достал ярко-красный нежный цветок без стебля.   
- Откуда это? – восхищенно выдохнула она.
- Сорвал в Ленинской комнате. Вчера расцвел!   
- Тебе же влетит!
- Не влетит! Замполит разрешил! А даже, если бы и не разрешил – всё равно сорвал бы и принес тебе, моя радость! Потому, что я люблю тебя! Потому, что ради тебя я готов на всё!
- Тогда разреши мне остаться здесь с тобой, навсегда!
Он нежно поцеловал её и произнес:
- Я хотел бы этого больше всего на свете, но ты должна закончить школу. Подожди, не говори ничего! Осталось совсем немного! Мы ждали дольше!
- Немного? – она освободилась из его объятий и медленно пошла на кухню. - Немного! Целых пять месяцев!
Он догнал её, обнял сзади за плечи:
- Но это же не пять лет?
- Да! Но, всё равно, это ужасно долго…
Она положила ему в тарелку приготовленную картошку с тушёнкой, и сев напротив него, по-бабьи подперев рукой щеку, и, глядя, как он ест, сказала:
- Больше ничего сотворить не удалось. У Вас с Ильей совершенно нет никаких продуктов! Как вы питаетесь?! 
- Да, мы, в общем-то, едим в офицерской столовке.
- Но ведь хочется домашней еды?
- Ещё как!
- А магазин тут есть? Можно продуктов купить?
- Есть, и в городке и в селенье. В селенье даже рынок есть, - сказал он, уплетая за обе щеки, приготовленную ею картошку. – Божественно вкусно! Спасибо родная!
- Завтра я схожу, куплю продуктов и приготовлю нормальную еду! Только объясни, как найти магазин, - сказала она, с восторженной нежностью и гордостью всех женщин от сотворения мира наблюдая, как любимый мужчина уничтожает приготовленную ею еду.
- Да, брось ты, не утруждай себя! Отдыхай! У тебя ведь каникулы. Итак, вон, всю квартиру вылизала, прямо как во дворце стало!
- Ты что хочешь, чтобы я все каникулы просидела взаперти? Хоть пройдусь, посмотрю на горы.
- Это ты правильно придумала! Одевайся! Пойдем прогуляемся, покажу тебе «горные вершины», которые «спят во тьме ночной»… А что касается продуктов, то завтра я пришлю солдата, и вы сходите за продуктами, он дотащит сумки. Я сам, извини, не могу. Что поделаешь, служба…

Потом они долго гуляли, сначала по городку, потом вышли и пошли к селенью. Красота горного ущелья и близость любимого переполняли душу Ирины необъяснимой радостью, а неизбежность предстоящей разлуки вызывала грусть.
- О чём задумалась, - спросил её Игорь.
- О том, что мы опять должны расстаться. Игорёша, любимый мой! Давай не будем расставаться?!
- Ириша, родная! Осталось всего ничего до твоего восемнадцатилетия. Ты уедешь, спокойно закончишь школу, поступишь в институт. А в ноябре я приеду. Возьму отпуск и приеду! На твой День рождения. Мы подадим заявление и распишемся! Идёт.
Она пыталась что-то возразить ему, но он был непреклонен и терпеливо объяснял ей, что нужно поступить именно так, и, наконец, она сдалась, замолкнув от пьянящего вкуса приникших к её губам любимых губ…

Сейчас, сидя на кухне и куря сигарету в перерыве между мытьем полов и вытиранием пыли, Ирина опять играла в «Если бы». Если бы тогда ей удалось убедить его! Если бы она настояла на своем и осталась, несмотря на его протесты, если… Или хотя бы если бы в ту ночь смогла сделать так, чтобы он забыл обо всём на свете, и она всё-таки стала его… Испытать до конца счастье любви…

… Но следующая их ночь прошла так же, как и предыдущая. Уже под утро, оба измученные изнуряющими ласками, они сидели на кухне и курили.
- Завтра, сегодня уже не получится, я отпрошусь и отвезу тебя в город, посажу на поезд, - после долгого молчания хрипло сказал он.
- Почему? Что случилось? У меня каникулы до четырнадцатого! Почему ты хочешь, чтобы я уехала? Ты разлюбил меня? – из её глаз уже готовы были сорваться слезы обиды и разочарования.   
- Как ты могла такое подумать! Я безумно, безумно тебя люблю! – сказал он, опускаясь перед ней на колени и целуя её колени. – Но пойми, я не могу! – голос его сорвался.
Он поднялся, одним глотком выпил стакан воды.
- Я не могу! Я же нормальный здоровый мужик, я не могу больше терпеть эту пытку! Быть с тобой, обнимать тебя, чувствовать твоё тело и… - он опять замолк, опускаясь на табурет и глубоко затягиваясь.
- Но почему? Почему ты не хочешь, чтобы это свершилось? – она подошла к нему, протиснулась между его коленей, прижала его голову к своей груди.
Он жарко и жадно стал целовать её грудь, плечи, шею. Его руки гладили кожу её спины и рук, от чего её охватывала мучительная радость, и она на крыльях бесконечности отправлялась в нереальный мир. Она покачнулась, почти теряя сознание от вновь охватившего её желания. Он удержал её, вскочил, подхватил на руки, крепко прижав к себе, уже сделал несколько шагов к свидетельнице их безумных ласк – старой солдатской койке, как вдруг остановился, возвратился на кухню, и бережно опустив её на табурет, снова схватился за папиросу.
- Нет, - вымученно сказал он, - мы не должны этого делать!
- Почему? – выныривая из волн охватившего её счастливого возбуждения, сменившегося досадливым разочарованием, спросила она.
- Потому, что ты должна уехать!
- Я останусь…
- Не надо возвращаться к этому разговору! Мы же уже всё решили с тобой!
- Хорошо, я не буду. Но объясни мне, почему ты не хочешь, чтобы мы… чтобы я… чтобы я стала… твоей?
- Я безумно хочу этого! Но ты через несколько дней уедешь!
- Ну и что? Ведь ты же приедешь в ноябре, и мы поженимся? Или ты передумал? – она заглянула в его глаза.
Сжав кулаки и обхватив руками голову, он мучительно застонал:
- Тебе не понять этого! Ты не можешь понять, что испытал я, когда увидел, как ты целуешь того парня…
- Но я же тебе объяснила! Я всё объяснила тебе! И потом мне было ещё больнее! Я думала, что это ты женился, а не Африканыч! Как ты не можешь этого понять?!
- Ты не поняла! Ты не можешь понять! Если бы ты полюбила другого и вышла замуж, мне было бы больно! Мне было бы смертельно больно! Я не знаю, смог ли бы я пережить это! Но… Но я смог бы понять и принять это, потому… Потому, что я люблю тебя, и самое главное для меня, чтобы ты была счастлива! Я никогда не забуду тебя и всегда буду любить! Чтобы не случилась, как бы не повернулась жизнь… Даже если ты встретишь другого человека… Но я не смогу… я не смогу пережить… не смогу простить тебе… если ты… если ты… Я даже не могу представить… не могу выговорить это… Ты не думай, что я не доверяю тебе, не верю в твою любовь! Но пойми, после того, что было у меня с Натальей… После того, как она… А ведь она тоже любила меня… я знаю это… любила… Но всё равно, всё равно… она… она… - он сидел обхватив голову руками, и Ирина поняла, почувствовала особым женским чутьем, что происходит сейчас в его душе, что он не может говорить потому, что пытается удержать сдавливающие его горло рыдания.
Она тихонько поднялась, пошла в комнату, накинула халат, вернулась на кухню, подошла к нему, обняла, прижала его голову к своей груди и, нежно гладя его волосы, проговорила:
- Я понимаю тебя, я всё понимаю… Успокойся… Не надо… Не вспоминай об этом… Я уеду послезавтра… Я уеду и буду ждать! Буду ждать столько, сколько нужно! Потому что я люблю тебя больше жизни, и тоже хочу, чтобы ты был счастлив… и был спокоен…
Он обнял её за талию, уткнулся лицом в её живот, и через тонкую ткань халата она почувствовала, что он плачет. Он плакал беззвучно. Только плечи содрогались. А она молча гладила его по голове, женским чутьем понимая, что говорить сейчас ничего не надо…
Когда он успокоился, и, подойдя к крану ополоснуть лицо, повернулся к ней, она увидела в его глазах благодарность. Он опустился перед ней на колени, прижался лицом к её ногам и попросил:
- Извини, прости меня, пожалуйста. Я понимаю, что испытываешь ты сейчас…
- За что ты просишь у меня прощения?
- За всё! Поверь, я верю тебе. Я знаю, что ты другая, ты особенная, ты не такая как все, как она…
- Не надо, милый, я же сказала, что понимаю тебя.
Но он не слушал её:
- Но я ничего не могу поделать с собой. Прости меня! Только не обижайся и не уходи так, как ты ушла в тот раз! Я не переживу ещё одну потерю тебя!


Она вспоминала сейчас эти его слова и боль с новой силой сжала в своих тисках её сердце. Она заплакала…
Она плакала навзрыд.
Нарыдавшись, она решительно вытерла слезы, и достала из холодильника грибы.
- Мне остается только одно – достойно уйти из этой жизни! – произнесла она вслух и принялась готовить себе последнюю трапезу…