СоловдвоемТ1Глава17

ГЛАВА 17
Когда все было готово, она вышла на кухню. Подошла к плите и, открыв крышку кастрюли, положила себе на тарелку смертельный ужин – грибную солянку. Кушанье было приготовлено по всем правилам, на молоке. Только молока было чуть-чуть, чтобы оно не смогло нейтрализовать грибной яд.
Когда Ирина уже собиралась приступить к исполнению вынесенного себе приговора, раздался телефонный звонок. Она вздрогнула, но решила не брать трубку, пусть думают, что её нет дома. Телефон звонил настойчиво и долго, но почему-то его гудки совсем не раздражали Ирину. Она сидела и спокойно вслушивалась в телефонную трель. Наконец, на том конце провода устали от ожидания и положили трубку. Телефон умолк.
Перед тем как приступить к последней трапезе, Ирина решила доставить себе последнее удовольствие – выпить чашку хорошего крепкого кофе и выкурить сигарету. Она понимала, что действие яда не будет мгновенным. Какое-то время она ещё будет чувствовать себя хорошо, но она твердо решила, что после того, как завершит свой ужин, ляжет на кровать и постарается заснуть. Так будет проще дожидаться смерти. А когда начнет действовать яд, ей будет уже не до кофе…
Она поставила на огонь турку, подошла к окну и попрощалась со своею подругой-березой.
Пока варился её любимый напиток, она мысленно сказала последние «прости» всем, кого она знала и любила. В последнюю очередь она попрощалась с Маринкой, родителями и Игорем.
Кофе закипел, и Ирина, сняв с огня ароматную коричневую жидкость, налила её в маленькую кофейную чашку, села за стол, с наслаждением закурила, стряхивая пепел в пепельницу - морскую ракушку, которую когда-то привезла из Одессы.
Когда последняя сигарета была выкурена, а кофе допит, она вымыла чашку и села за стол с твердым намерением приступить к последнему в своей жизни ужину…
Но тут она услышала в звонок в дверь.
«Кого могло принести ко мне в этот час?» – подумала она раздраженно.
Она решила не открывать, кто бы это ни был. Звонок повторился. На этот раз он звучал дольше и настойчивей.
Успокоив себя, Ирина решила: «Звоните, звоните! Всё равно, я не открою вам! Меня нет! Меня уже нет…», - она взяла в руки вилку и кусок хлеба.
Тут, звонки прекратились, бесцеремонно открылась первая дверь, и она услышала скрежет ключа в замочной скважине.

В их квартире были двойные двери. Первая дверь закрывалась только тогда, когда все Стеценки уезжали из города на долгий срок. На дверном косяке между первой и второй дверью висел ключ от вторых дверей. Знали о нём только родственники, да ещё Маринка.
Ирина специально не стала снимать ключ.
Во-первых, чтобы не вызвать ненужных подозрений.
Во-вторых, чтобы кто-нибудь смог обнаружить её труп до того, как он превратится в скользкое месиво. Чтобы кто-то, да та же самая Маринка, могли беспрепятственно проникнуть к ней в квартиру.
Родственников она не ждала. Родители тоже не должны были вернуться сейчас. Значит, это могла быть только Маринка.
Только её визита ей сейчас и не хватало для полного счастья! Ирина встала, потно закрыла дверь на кухню и вышла в коридор.
Её подозрения оправдались. На пороге стояла Маринка. Лицо подружки просияло, когда она увидела Ирину.
- Я так и думала, что ты дома, просто открывать не хочешь!
- А раз так и думала, чего же вошла? – бесстрастным голосом спросила Ирина.
- Ну, во-первых, в туалет очень хотелось! Просто ужас, - и она скрылась за дверьми туалета. - А во-вторых, я тебе должна кое-что рассказать! – сообщила она, уже выходя оттуда. - Выслушай меня! Только сначала пообещай, что не будешь на меня злиться и никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не расскажешь!
- Дорогая подруга, когда ты научишься элементарному такту и элементарным правилам приличия? Если тебе не открывают двери, то хозяев либо нет дома, либо они не хотят никого видеть! Поняла?
- Поняла. А почему ты не хочешь меня видеть?
- Если бы ты, например, лежала в постели с Володькой, а к тебе в дом позвонили, причем в самый неподходящий момент, ты бы открыла?
Маринка на мгновение задумалась.
- Нет, наверное. А кто у тебя? Игорь?! Вот здорово! То-то я и вижу, что ты в таком обворожительном неглиже, - восхищенным шёпотом проговорила та. - Ну, ты меня извини, я сейчас уйду. Только скажу тебе что-то по секрету.
- Марина, ты понимаешь, что ты не-во-вре-мя?!
- Ну, это всего одна минутка!
- Марина!!!
- Хорошо, хорошо! Я ухожу сейчас, зайду завтра, только сейчас на кухню заскочу, попью водички. Пить хочется – нет сил! - и, не обращая внимания, на протестующие возгласы Ирины, пробежала на кухню.
Налив себе стакан воды прямо из под крана, она жадно выпила половину, остальное вылила в раковину. Обернувшись, увидела тарелку с грибами.
- Грибочки! – плотоядно воскликнула Марина, и не успела Ирина моргнуть глазом, как подруга, открыв крышку кастрюльки, где были остатки приготовленной ею для себя и оставленной для экспертизы отравы, зачерпнула полную ложку и моментально отправила себе в рот.
- Я и есть хочу! Ужас как, - сказала она, не жуя заглатывая отравленное блюдо.
Ужас холодной рукой сжал сердце Ирины. Она сейчас станет невольной убийцей лучшей подруги!
Недолго думая, она подбежала к Марине, уже зачерпнувшей и отправившей себе в рот вторую порцию отравы, и выхватила ложку из её рук.
- Тебе что грибов для меня жал…
Но Ирина не дала ей договорить. Одной рукой разжав подруге рот, чуть ли не всю кисть другой она засунула в самое горло Маринки, вызывая рвотный рефлекс…
Через несколько секунд, вся её новая прекрасная ночная сорочка была в содержимом Маринкиного желудка. Ирина торопилась в ванную, сдерживая рвотные спазмы, подступающие к горлу и волоча за собой орущую от обиды и испуга и упирающуюся подругу.
- Дура! Идиотка несчастная! – ругала она, на чем свет стоит, итак перепуганную до смерти и ничего не понимающую Маринку. – Когда уже ты повзрослеешь и начнешь себя вести как культурный и воспитанный человек? Что за бесцеремонность?! Что за мода лазить по чужим кастрюлям?! – Ирина, наконец, дотащила упирающуюся и ревущую белугой подругу до ванной, и сейчас же скинув с себя грязную сорочку и наскоро обмыв руки, включила душ и умывала Маринкино грязное лицо, стирала с её одежды попавшую на неё рвотную массу.
Наконец, приведя в порядок подругу, и оставив её сидеть, сползшую по стенке на пол ванной, начала приводить в порядок себя. Бросив в ванну в остервенении сброшенную сорочку, она уже в третий раз за сегодняшний день встала под струи душа, лихорадочно соображая, как объяснить Маринке своё поведение.
Когда она, приняв душ, уже вытиралась полотенцем, Маринка, сползашая от обиды, боли и унижения по стенке ванной и сидевшая на кафельном полу, причитала и всхлипывала, повторяя как заведенная:
- Тебе что гри-и-бов для меня-а-а жа-а-алко? Жа-а-а-лко? Да-а-а? Я не бу-уду-у бо-оль-ше с то-о-бою-у дру-у-жи-ыть! Ты пло-ха-а-я-а-а, ста-ала, з-ла-а-я-а-а!
- Да, заткнись ты, наконец, дура безмозглая! - грубо одернула её Ирина. – Это я для крыс приготовила отраву! У меня крыса в доме завелась! А ты, не спросив броду, суёшься в воду! И всё твоя беспардонность! – орала на итак уже ошарашенную девушку Ирина.
В такой бред могла поверить только Маринка! И она сразу же поверила, и теперь уже заревела от страха, что могла умереть. Она не переставая благодарить Ирину за своё спасение, чуть ли не целовала ей руки. Затем была наведена трехлитровая банка марганцовки, и Маринкин желудок выполоскали до стерильной чистоты.
Наконец, эмоции поулеглись. Ирина отпоила молоком только что пережившую стресс подругу, вывалив в унитаз содержимое кастрюльки и тарелки.
- Поставлю мышеловку, - объяснила она свои действия Маринке, - так спокойнее будет. А то ещё кто-нибудь припрется и позарится на картошечку (этот способ расставания с жизнью теперь уже не мог быть использован).
 Через некоторое время, они уже сидели, пили кофе и смеялись над произошедшим с ними случаем.
- Ты представляешь? Я есть хочу, как собака! – заливалась Маринка. – А тут глядь, мои любимые грибочки. Ты же знаешь, как я обожаю твою солянку! Вот, думаю, здорово! Я хвать ложку, жую, вкусноти-и-ща! Только вторую ложку заглотнула, как тут ты…
- А ты представляешь мой ужас? - ещё громче хохотала Ирина. – Вместо крысы отравить свою лучшую подругу! Я не думала о том, что ты можешь подумать по этому поводу! У меня только одна мысль была, чтобы из тебя вернулось обратно то, что так хорошо прошло…
- А ты представляешь, что я подумала, когда увидела твое перекошенное лицо? Моя лучшая подруга пожалела для меня какой-то жалкой картошки, пускай даже с грибами! А когда ты засунула мне в рот свою лапищу с жуткими когтями, я подумала, что ты сошла с ума, и уже чуть было с жизнью не попрощалась! Я тебя убить была готова! И если бы не рвота – убила бы! Хотя нет, конечно, не убила бы. Ты была как разъяренная фурия! Ты с такой силищей потащила меня в ванную, что я даже не могла сопротивляться…
- А я только потом сообразила, что ты могла подумать! А тогда думала только об одном…
Они ещё долго хохотали, вспоминая всё новые и новые детали. Нервный шок, пережитый обеими начал немного спадать.
- Только не вздумай никому рассказывать, - предупредила Марину Ирина, - а то ведь на смех поднимут, сраму не оберёшься!
Наконец, когда происшествие было обсуждено и обсмаковано со всех сторон, когда они вдоволь насмеялись над каждым своим словом, шагом и поступком, Маринка, вдруг, вспомнив о чем-то, спросила:
- А где же Игорь?
- Да нет, никого Игоря, это я так сказала, к примеру.
- Ничего себе примерчик! Это что, ты меня уже и видеть не хочешь?! Ты что обиделась на меня за что-нибудь? На то, что я в институт не поступила? Или на то, что я пошла гулять с Шаховым?      
- Да, ни на что я не обиделась! Гуляй, с кем хочешь и когда хочешь! Это не мое дело. Да и насчет института я тоже останусь при своем мнении. Но когда ты уже поймешь, что каждый человек имеет право на свою частную жизнь! И если я говорю, что ты не вовремя, значит надо развернуться и уйти без лишних разговоров?!
- А если я не могла уйти! Если мне нужно, просто необходимо рассказать тебе что-то, поделиться с тобою и попросить совета?!
Ирина поняла, что Маринку не прошибить, сколько ей не объясняй, она никогда не поймет, что на свете существует ни только она одна, но и другие люди, и что проблемы тоже существуют не только у неё одной.
- Ладно. Рассказывай, что там у тебя произошло, - устало сказала она, подумав про себя: «Не ты ли сама писала на первой страничке своего дневника заповедь № 10, которая гласит: «Если к тебе придут с бедой или счастьем, брось все свои дела. Если твой друг пришел к тебе поделиться чем-нибудь, значит ему это жизненно необходимо и именно в тот момент, когда он пришел к тебе. Прояви участие сейчас, ведь дорога ложка к обеду…», но легко декларировать, а если в этот момент тебе самой только бы со своими мыслями и чувствами разобраться?…»
- Обещаешь, что не будешь злиться и ругаться на меня?
- Не знаю, смотря что ты там натворила.
- Ну а что никому, НИКОМУ И НИКОГДА не расскажешь, обещаешь?
- Это пообещать могу, если ты, конечно, не совершила никакого преступления против человечества. Ладно, не тяни, рассказывай, раз уж пришла.
Маринка сделала мрачно-озабоченное лицо и таинственным шепотом проговорила:
- Представляешь! Шахов предложил мне дружить, ну, ходить с ним! - как не пыталась она скрыть довольной улыбки, она расползлась на её счастливой физиономии.
- Ну и что? – спросила Ирина.
- Как что?! Как что?! – возмутилась Маринка. – Ты что не понимаешь? Он бросил Лодкину и предложил мне быть его девушкой!
Лодкина для Маринки была просто Символом Красоты и Поклонения. Она была Недосягаемой, Королевой.
- Так я всё-таки не поняла, что тут особенного?
- Ну, ты даешь! Ты что не поняла? Он считает, что я красивее и умнее Лодкиной!
- Ну а тебе-то что?
- Ну, подруга, ты что, совсем сума сошла?! Сам Шахов предпочел меня Лодкиной!
- А тебе-то что за дело до этого?
- Ну, он же в меня втрескался!
- Ну и что?
Маринка просто озверела от безразличия к такому событию и непонятливости подруги.
- Что-что! Да, ну тебя! Я к ней пришла радостью поделиться, а она… - и Маринка стала с остервенением размешивать сахар в остатках кофе.
- Я не вижу тут никакой радости, ни для тебя, ни для Шахова, ни для Лодкиной.
- Как? Почему? – теперь уже пришла очередь Маринки не понимать подругу.
- Очень просто! Для Лодкиной далеко не радость, что с неё он вдруг переключился на тебя. Согласна?
- Ну!
- Для Шахова тоже радости мало, если он действительно тебя любит.
- Почему?
- Потому, что, хочу тебе напомнить: ты любишь Володьку и собираешься выходить за него замуж! Именно поэтому и для тебя любовь Шахова, скорее неприятность, чем радость.
- Почему это для меня неприятность? Мне очень даже приятно, что он в меня втюрился!
- Ну, если втюрился, то тогда, конечно! А вот, если серьезно полюбил – это хуже!
- Почему хуже?
- По кочану! Птичку жалко! Поняла?
- Поняла. Поняла, что ты сушеная вобла! Ну и сиди тут одна, раз ты такая! Кстати, сколько сейчас времени?
Ирина взглядом показала на висящие над кухонным столом часы. Их стрелки показывали семь часов тридцать минут. «Всего только полвосьмого? – удивилась Ирина, - а мне показалось, что прошла целая вечность!»
- Ой, - испуганно воскликнула Маринка. – Ну, я побежала. В восемь часов у меня свиданка с Шаховым. Завтра забегу расскажу, с утра, около одиннадцати, так что ты уж не уходи никуда! Ладно? И двери мне уж открой, пожалуйста! – она одним глотком допила оставшийся в кружке кофе. – Как я выгляжу? Надо подкрасится, и она бросилась к зеркалу, роясь в Ирининой косметике.
- Как это свиданка? – недоуменно подняла брови Ирина. – А как же Володька?
- А что Володька? Я же ему не изменяю! – Маринка обильно полила себя коллекционными французскими духами. - Я же просто так, погуляю немножко и всё! Ну, ладно! Пока! Я побежала, а то опоздаю! – и она вылетела из квартиры, громко хлопнув дверьми, оставив после себя только быстро распространяющийся по квартире тонкий аромат лета.
Когда за Маринкой захлопнулась дверь, Ирина в изнеможении опустилась на стоящий в коридоре стул. «Вот так всегда! И умереть спокойно не дадут! – подумала она раздраженно, и секунду спустя сама улыбнувшись своему мысленному штампу, поправила себя, - Ну, вот тебе и умерла! Умрешь тут, пожалуй! Ну и что теперь делать? Глупо как-то всё! Смешно и глупо!»
- Ах, тебе смешно! – произнесла она вслух. – А если бы ты Маринку за компанию с собою на тот свет отправила?
Ей стало жутко.

*     *      *
В этот момент опять раздалась настойчивая трель телефонного звонка. «Не буду отвечать, - подумала Ирина, - не до разговоров мне сейчас…» Но телефон продолжал настойчиво звонить. Наконец, она не выдержала, подошла к телефону и сняла трубку.
- Здравствуйте! Будьте добры Ирину, - узнала она голос Владвика.
- Здравствуйте, Владимир Викторович. Это я, - ответила она в трубку, чертыхнувшись про себя: «А этому-то чего от меня надо?»
- Ну, как, ты ещё не подыскала себе работу?
- Нет.
- А вообще работать не передумала?
Она молчала, не зная, что ему ответить.
- Что передумала?
- Да, нет, - наконец выдавила она из себя.
- Тогда слушай меня внимательно. Вернее, бери карандаши бумагу и записывай.
- Сейчас, подождите минуточку, - сказала Ирина и послушно взяла ручку и листок бумаги, лежавшие у аппарата. – Слушаю Вас!
- Завтра, к десяти утра, я жду тебя…, - и он продиктовал ей адрес и объяснил, как его найти.
Она послушно записывала.
- Ну что записала?
- Записала, – ответила она.
- Ну, вот и ладушки. Ничего не перепутаешь?
- Постараюсь.
- Ну, тогда до завтра. Приедешь, всё объясню.
- До свидания, – она повесила трубку.

Сделавшись вдруг маленькой и жалкой, она с трудом доплелась до кухни. Сейчас она ощущала себя, как сдувшийся воздушный шарик. Она была старой, разбитой, больной и немощной. Всё возбуждение, вся решимость, всё спокойствие, завладевшие ею после её танца, улетучились. Мысленно, она уже пережила состояние СМЕРТИ, причем не только смерти души, к этому она уже успела привыкнуть, но и смерти тела. Тогда, после танца Смерти она почувствовала её физически. Её тело тоже, как бы умерло. Остался только уголок сознания, который отвечал за действия, необходимые для завершения задуманного. Она сама уже была там, в тягучем и сладостном небытие, из которого её выдернула Маринка, и заставила проснуться разум, душу, тело! И сейчас, после всего пережитого её за эти последние часы её существования, она была как выжатый лимон, как побитая собачонка, жалкая и обтрёпанная.
Так бывает, когда резко встанешь и оказывается, что ты отсидел ногу. Сначала ты совсем не чувствуешь её, потом злые иглы болью наполняют и терзают плоть, и ты расхаживаешься только по прошествию времени, когда возобновляется кровообращение. Так вот сейчас Ирина находилась в состоянии «отсиженной ноги», в которой уже пошёл процесс восстановления кровообращения, но до его окончательного завершения нужно было претерпеть самое неприятное.   
Закурив, она уселась на табуретку и уставилась в стену напротив себя. На стене висел календарь, с яркой картинкой изображающей стол со всевозможными яствами. Глядя на неё, Ирина, вдруг, почувствовала, что ужасно проголодалась. Это чувство появилось у неё впервые с того дня, когда ЭТО произошло с нею. До этого момента, она ела по инерции потому, что надо, а не потому, что хотелось, а чаще всего, вообще, не ела, только хлестала кофе.
Она полезла в холодильник. В холодильнике было пусто. «Мышь повесилась, а я ещё жива», - мрачно пошутила про себя Ирина, захлопнула холодильник и отправилась в кладовку.
Там она раскопала литровую банку с солеными огурцами. Нашла в ящике для овощей завалявшуюся луковицу, на столе оставался нарезанный хлеб. Открыв банку и почистив лук, она в первый раз за последнее время с удовольствием упорола практически все огурцы, головку лука и с полбуханки хлеба. Запив это всё любимым кофе, почувствовала, что червячок заморен.
Удовлетворенно закурив сигарету, она вдруг почувствовала, как смертельно устала. Ей даже думать сегодня не хотелось. Докурив, она почистила зубы, простирнула и повесила сушится валявшуюся в ванной сорочку, заперла двери, отключила телефон, завела будильник на восемь часов утра и буквально рухнула на кровать. Через несколько минут она уже спала мертвым сном, без грез и сновидений.   

*    *    *
Утром следующего дня её разбудил бесцеремонный надоедливо дребезжащий  звон будильника. Когда Ирина отыскала его на тумбочке и удовлетворенно нажала на кнопку, собираясь досыпать, в мозгу пунктиром морзянки, с необыкновенной ясностью просигналила мысль: «Я не умерла!»
Она моментально проснулась и села на кровати. Перед её мысленным взором пронеслись все события прошедшего дня. Её попытка самоубийства не удалась…
Она прислушалась к своим ощущениям. Сначала тела. Это было самым простым. Низ живота болел, и это вызывало в ней привычную в таких случаях ранее, до её моральной смерти, злость и раздражение. Она терпеть не могла болеть! Это мешало ей жить! Поэтому раньше она всеми способами пыталась выгнать боль, отвязаться от неё. И чаще всего добивалась этого, просто не поддаваясь болезни. Она иногда, когда ей хотелось отдохнуть, позволяла себе поболеть, но чаще всего, заявляла своему организму: «Я здорова!», и он, посопротивлявшись немного, в конце концов, понимал, что ему ничего не выгорит, его никто не пожалеет, и ему ничего не оставалось делать, как перестать болеть.
Осознав шевелящуюся внизу живота клубком растревоженных змей боль, она сравнила сегодняшнее ощущение своего тела с ощущениями буквально вчерашними, и поняла: и вчера и позавчера она, боль, тоже была, но её тело смирилась с нею, просто ждало момента, когда всё прекратится, прекратиться вместе с существованием на этой Земле его обладательницы. Сегодня же эта боль прорезалась и мешала ей, раздражала её и злила. «Надо как-то покончить с этим! Теперь неизвестно, сколько мне ещё придется жить до тех пор, пока я найду другой способ ухода из этой жизни». И она подсознательно обозлилась на свой организм, который вот уже скоро месяц, как не может справиться с этим безобразием. И оскорбленное таким отношением к себе изболевшееся тело, обиженно замолкло, попыталось спрятать боль, стараясь угодить своей хозяйке.
Когда она приняла решение о том, что нужно покончить с телесной болью, она прислушалась к своей душе. Душевная боль, притупившаяся в период долгожданного ожидания избавления от необходимости жить и обманутая вчерашним неуспехом, всколыхнулась с новой силой. Ей снова стало мучительно жаль себя, свою загубленную молодую жизнь, крушение всех надежд, а главное невозможность их с Игорем счастья, и она, вдруг резко упав на колени, по-бабьи завыла, причитая, то закидывая голову назад, то сгибаясь и припадая к полу…
 
Прорыдавшись, Ирина попробовала успокоить себя тем, что ещё не все потеряно, что она подумает и найдет выход, подыщет другой более надежный способ. Но как не напрягала она свой мозг, другого способа найти не могла, и выпущенная наружу душевная боль с новой силой завладела её сознанием. И если раньше она умела справляться и с душевной болью, то сейчас отлаженный механизм сжимания в кулак своего сердца почему-то не сработал, и безжалостный мутный поток нахлынул, ослепил её, сделал «тварью дрожащей». И ей захотелось плюнуть на всё, лечь и не шевелиться, теша и растравляя в себе свою душевную скорбь.
Но разум ещё держался, и Ирина, вдруг, испугалась, что наступающее на неё депрессивное состояние сведет её с ума. Мозг яростно работал, ища, за что бы зацепиться, чтобы отвлечься, чтобы не поддаться состоянию души. Взгляд её упал на стрелку будильника, поставленную на восемь часов, и тут она вспомнила их вчерашний разговор с Владвиком. Та часть её, которая болела и плакала возмутилась, а та, что искала способ борьбы с первой обрадовалась и робко произнесла:
«Нужно идти. Обещала!»
Но душа разозлилась на неё: за то, что она с дуру согласилась на встречу с Владвиком; на то, что её дурацкая обязательность не позволяла ей проигнорировать обещание и никуда не ходить; на то, что из-за своей дурости и обязательности, ей сейчас придется встать и тащится куда-то, когда хотелось только свернуться в комочек и лежать, не двигаясь и ни о чем не думая, теша своё горе.
Но деваться было некуда: привычка – вторая натура, и выработанные за долгие годы принципы изменяются не в раз. Она, конечно, попыталась попререкаться сама с собой, уговорить ту часть себя, которая ещё помнила прежнюю, не умершую Ирину, плюнуть на всё и никуда не ходить, но ей это не удалось.
Тяжело поднявшись и складываясь пополам от всё ещё терзающей её телесной боли, она поплелась в ванную. Струи воды привычно взбодрили разбитое тело, принесли некоторое успокоение её мятущейся душе. Умывшись и выпив неизменный кофе, она взглянула на часы. Было уже девять. Только-только, чтобы доехать и не опоздать на встречу. Наряжаться и краситься было некогда. «Ну и черт с ним! - подумала Ирина. – Какая есть, такая есть!»
Она выволокла из шкафа черную прямую юбку, доходящую до середины икры, надела черные колготки и черный шерстяной свитерок (было не жарко), стянула по-бабьи в узел на затылке свои роскошные волосы. Подойдя к зеркалу, Ирина осталась почти довольна своим видом: «У меня траур! Траур по моей загубленной Жизни и несостоявшейся Смерти! Поэтому черное в самый раз…»
Взглянув на свое изможденное лицо с остатками непрошедшей даром истерики, она решила хотя бы подвести глаза и губы, чтобы люди на улице не шарахались от неё (она была сейчас действительно похожа на смерть!), но потом не стала делать и этого. «На смерть, так смерть! Пусть хоть на чучело буду похожа, - подумала она, - мне все равно!»

*    *    *
Когда Ирина открыла двери кабинета ординаторской, в которой она нашла Владвика, тот, увидев её такою, опешил. Он даже не смог скрыть своего удивления: вместо всегда модной, яркой, ухоженной, пышущей здоровьем и радостью жизни юной девушки сейчас перед ним стояла уставшая, замученная жизнью и осунувшаяся женщина неопределенного возраста, с потухшим безразличным взором больной собаки.
- Что с тобой? – спросил Владвик сочувственно. – У тебя какое-нибудь горе?
- Да, нет,  всё в порядке.
- А по какому случаю траур?
- Это не траур, это новый имидж, - ответила она, а про себя подумала: «А почему бы и нет! Простенько и удобно. А главное не надо себя насиловать, не надо изображать веселья и наводить марафет, когда тебе этого совсем не хочется!»
- Ты это серьезно? – улыбнулся Владвик.
- Абсолютно.
- Хм, - произнес тот, - ну ладно. Ты у нас всегда была с подподвыпердвертом.
- Я не шучу.
- Ну и Бог с тобою. Развлекайся, как хочешь. Хотя, если ты это серьезно, и если хочешь знать моё мнение, то старый твой имидж мне нравился гораздо больше. И кстати гораздо больше подходил тебе.
- Вы позвали меня обсуждать мой внешний вид?
- Да, извини, в конце концов, твой внешний вид меня не касается, хотя… Ладно. Я позвал тебя по делу. В общем, санитарка нужна просто срочно! Работы море. Так что решай! На размышление тебе десять минут, а потом пойдем к сестре-хозяйке, а затем к Зав отделения. 
- А что, другая претендентка будет здесь через десять минут?
- Да ну тебя с твоим дурацким чувством юмора!
- Тогда почему Вы не можете дать мне чуть больше времени, хотя бы до завтра. 
- Завтра нужно выходить на работу.
- Ну, тогда, хотя бы несколько часов. Пойду погуляю и всё обдумаю. Или всё-таки есть другая претендентка? - улыбнулась Ирина.
- Ты невероятно проницательна! Есть. Если сегодня зав никого не оформит, нам её обязательно навяжут.
- Ну, так и берите её.
- Я хотел бы, чтобы работала ты.
- Почему?
- Почему, почему! Во-первых, потому, что я тебя хорошо знаю, ты человек добросовестный и ответственный. И я уверен, что в будущем из тебя получится хороший врач. Я бы тебя подучил немного, ты бы с сестричками пообщалась, глядишь, через год-другой уже бы и сестрой могла работать! А её я тоже хорошо знаю, и ни я, ни Зав не хотим, чтобы она работала у нас. Она протеже  одной шишки, и будет только числиться да хвостом махать, а работать за неё придется сестричкам! Ясно?
- Предельно.
- Ну и?
- Я согласна, - с минуты помолчав, ответила Ирина. «Может быть, это и к лучшему. Во всяком случае, буду занята делом, и времени на взлелеивание мрачных мыслей и жалости к себе останется минимум…» - Что нужно делать?
- Пойдем к сестре-хозяйке, она тебе всё расскажет, потом к Заву, напишешь заявление и пойдешь оформляться в отдел кадров. Оформишься, придешь сюда. 

Когда, получив ЦУ, объект работы, ознакомившись с должностными обязанностями и оформив все бумаги, она нашла Владвика, они вышли на лестницу покурить.
- Ну что, оформилась? – спросил Владвик.
- Да, с завтрашнего дня.
- Ну, вот и ладушки. В больнице лежала когда-нибудь?
- Да, в роддоме.
- Ты можешь хоть изредка обходиться без шуток?
- А что, это так важно для моей будущей работы?
- Что? Быть серьезной?
- Нет, лежать в больнице?
- Стеценко, ты неисправима!
- Ну а что, от того лежала ли я в больнице что-нибудь зависит?
- Ничего не зависит! Просто, если ты лежала в больнице, то хотя бы приблизительно должна представлять себе работу.
- А чего её представлять: махай себе тряпкой, да дерьмо выгребай, ну, ещё постель перестелить, да больных покормить, да утку подать и вынести, эка невидаль! Вот только сейчас я - вольная птица, могу и днем работать, с девяти до семнадцати, как объяснила мне Алевтина Васильевна (это была сестра-хозяйка). А вот как я буду, когда начнутся занятия в институте?
- Будешь работать в ночь. Ночь через две, с девяти до девяти. Ну и в воскресения. Справишься.
- Да уж, куда деваться.
- И ещё! Я хотел тебя попросить.
- О чём?
- Мы с тобой незнакомы! Если буду задавать вопросы, почему тебя я привел, скажи, что знакомый знакомых твоих знакомых, которые вовсе и не твои знакомые сказали тебе, что нам нужна санитарка, и таким же макаром я получил информацию о том, что ты желаешь ею работать. Поняла?
Она утвердительно кивнула в ответ.
- Что я работаю в школе по совместительству знает только Зав. Так что, будь любезна, держать субординацию и глупых шуточек и панибратства на людях не допускать! И вообще, веди себя потише, и особо языком не трекай. Народ здесь неплохой. Но бабы есть бабы. Сплетни разносятся моментально. Ты меня поняла?
- Да, конечно, Вы ведь у нас таинственная личность!
- Не такая уж и таинственная, как ты думаешь. Только мой школьный имидж – это одно, а здесь я – совсем другое!
- Хамелеон?
- Ну почему сразу хамелеон?
- Ну, как почему? Здесь один, там другой, а дома, наверное, третий.
- А вот это уже не твое дело! Я в твою жизнь не лезу, и тебя прошу в мою не лезть! И нигде и ни с кем не обсуждать. Вопрос ясен?
- И ответ тоже.
- Не понял?
- Не волнуйтесь, Владимир Викторович. Я не болтлива, и Вы это знаете.
- Знаю.
- И у меня к Вам просьба, Владимир Викторович!
- Какая?
- Не могли бы Вы поговорить, чтобы меня на другой пост поставили?
- А что такое?
- Больные. Боюсь, не смогу я с мужиками, - сказала она, покраснев до корней волос.
- Ну, милая, - засмеялся Владвик, – дерьмо значит можешь выгребать, но только не за мужиками!
- Не могу я смотреть на это! Не могу! – Она набрала в легкие побольше воздуха. – Если можно, попросите поставить меня на другое отделение, к штатским, пожалуйста, и желательно на женский пост…
- Ну, Стеценко, от кого от кого, а уж от тебя я не ожидал такого. Ты же у нас всё можешь! Ира Стеценко, для которой не существует преград и страхов! А?! Где же она?
- Владимир Викторович! Я серьезно.
- Знаешь что, дорогая! Ты решай, либо работай там, где тебя поставили и делай, что должно и выкинь из головы эти глупые бредни! Мужики, видите ли, её испугали! Либо, - он помедлил, - уходи из медицинского на хрен! Станешь врачом, у тебя не будет выбора, если, конечно, не пойдешь в гинекологи. Но до этого, на практике всё равно с мужиками столкнуться придётся.
Она стоял, потупившись, нервно стряхивая пепел с сигареты. Он приобнял её за плечи и уже мягче сказал:
- Они не мужики, Ириша. Они больные. А тут нет разницы, мужчина, женщина…
- Да не в этом дело, Владимир Викторович! Они молодые парни! 
- А с каких это пор ты стала у нас такой застенчивой и стыдливой? Что мужского агрегата не видела или шуточек да заигрываний боишься? Или разучилась отвечать что ли? Так раньше ты лихо отбрехивалась и не пасовала. Вспомнить вот хотя бы последнюю контрольную, - он лукаво улыбнулся.
- Владимир Викторович!
- Что Владимир Викторович? В общем, так, Стеценко! Кончай ты эту свою антимонию разводить! Если что не получается, скажи… И не киснуть! А эти свои штучки кисейной барышни брось! Забудь! Из своей головы выкинь! Поняла?
- Поняла, - проговорила Ирина, губы у неё начали предательски подрагивать. – Но меня не только то, что они мужики смущает. Страшно мне - молодые ребята, а уже инвалиды!
- Никуда не денешься, война есть война… Но ничего, постепенно привыкнешь. Ещё и смертей насмотришься, а это пострашнее. Когда умирает пожилой человек – это ещё, куда не шло, а когда пацаны совсем… - Владвик молча затянулся, махнув рукой… 
- Я так поняла, что всех афганцев везут сюда?
- Ну не всех, конечно. Но у нас в ВМА кафедра военно-полевой хирургии одна из лучших, так что тех, кто тяжелее мы ведем.
- Боюсь, что я к этому не привыкну. Как научиться смотреть в глаза этим молодым ребятам, оставшимся без рук, без ног, с изуродованными лицами…
- Но ты ведь сама выбрала этот путь. А путь врача – это постоянное столкновение с людским страданием, постоянная борьба за жизнь, иной раз даже против воли больного…
- Против воли?
- Против воли. Ты сама подумай. Тебе на них тяжело смотреть, а каково им? Ты жива и здорова, о двух ногах и двух руках, а они инвалиды. Какая девка за них замуж пойдет? Да и родителям обуза. Думаешь, многие из них могут справиться с этим, найти в себе силы? Большинство, узнав, что они без рук - без ног остались, первое время хотят покончить с собой. Есть отказываются, приходится через зонд кормить. А тебе в основном с ними и придется работать. И наша общая, теперь уже и твоя задача, лечить не только их тела, но и души, внушать, что жизнь – это бесценный дар и нужно жить, как бы тяжело это не было. Нужно жить!
- Нужно жить, - эхом повторила за ним Ирина, и смертельно побледнела, - как бы тяжело это не было…
- Что с тобой?
- Всё нормально. Это я так, о своём…

Она шла по улице с сигаретой в руках, глядя себе под ноги, и повторяла слова Владвика: «Нужно жить, как бы тяжело это не было… Наша задача, лечить не только их тела, но и души, внушать, что жизнь – это бесценный дар…»
Но как? Как она будет внушать это другим, когда сама… и она снова повторяла: «Нужно жить, как бы тяжело это не было…»
Когда она подходила к метро, она поняла, что ещё немного и, если она не выйдет из этого оцепенения, то сойдет с ума.
«Всё! Хватит повторять эту фразу! Сейчас я не в том состоянии, чтобы принять это…»
Чтобы отвлечься от этих мыслей и не сбрендить, она решила вспомнить о чём-нибудь приятном.

*    *    *
Память опять перенесла её в тот день, в далекое горное ущелье.
Проводив Игоря, она не легла спать, из солидарности с ним. Привела себя в порядок и, не дожидаясь обещанного ей солдата, отправилась за продуктами. Сначала сходила в селение на рынок, там приобрела практически всё, что хотела, затем зашла в магазин в гарнизоне и докупила всё остальное. Придя домой, приготовила свой фирменный борщ, котлеты, налепила вареников с картошкой, приготовила лепешки для хачипури, которыми её угощала в доме скульптора Зара и которые ей ужасно понравились.
Она размышляла над их с Игорем отношениями, пока занималась кулинарией. Ночи, проведенные с ним, были и прекрасны и мучительны одновременно. Игорь прав - ей нужно уезжать…
И уедет она не завтра, а сегодня! Ей не выдержать ещё одной такой ночи!
Управившись с обедом и приняв решение, Ирина сложила свои немногочисленные пожитки и принялась писать письмо Игорю. Она решила не дожидаться его, потому что не любила прощаний, да и честно говоря, боялась, что, увидев его, просто не найдет в себе силы уехать.
Написав, она перечитала письмо.

Игорь! Любимый мой!
Я решила уехать сегодня. Не стала дожидаться тебя, чтобы не проходить через пытку расставания.
Только не подумай, что я обиделась! Нет. Я поняла тебя и приняла всё, что ты сказал. Я согласна с тобой. Действительно, мы с тобою дольше ждали друг друга. А ждать, зная, что ты любим, гораздо легче.
Я буду ждать! Я буду ждать тебя! Я буду ждать своего восемнадцатилетия, и меня будет согревать твое обещание приехать на мой День рождения.
Игорь! Я люблю тебя! Я всегда тебя любила, и всегда буду любить! И я прошу тебя: не слушай никого, не верь ничему и никому! Даже если увидишь меня в подвенечном платье! Верь только своему сердцу! Знай и помни это, чтобы не случилось, как бы не повернулась жизнь! 
Уж слишком много страданий принесло нам с тобой и вмешательство моего любимого братца и наша собственная глупость. Давай не будем повторять прошлых ошибок!
Я люблю тебя и знаю, что ты любишь меня.
За меня не беспокойся. Я уже большая девочка и уж, коль добралась до тебя, сумею добраться и обратно.
На плите обед. Питайся!

Целю тебя! Люблю! Не грусти и помни меня!

Ирина.

Оставив записку на кухонном столе, она взяла свою дорожную сумку, оделась и поспешила к КПП, чтобы не опоздать на отходящий вскоре автобус на Орджоникидзе.

Приехав в город, Ирина отправилась на железнодорожный вокзал. Разузнав, каким образом добраться до Одессы, она купила билеты до станции Кавказская, откуда шел туда прямой поезд.
Её поезд отправлялся только вечером следующего дня, поэтому, послонявшись немного по вокзалу, она решила позвонить Аслану.
Трубку взяла Зара. Она обрадовалась Ирине как родной и сказала, чтобы она приезжала немедленно. Ирина поупиралась немного для приличия, но потом согласилась, тем более что перспектива ночевать на вокзале её прельщала мало.
Она ещё только подходила к дверям, когда они открылись, и, выбежавший из них, Аслан подхватил её вещи. Здесь её явно ждали.
- Здравствуйте! Рад Вас видеть! Что так быстро обратно? Уж не случилось ли что-нибудь?
- Ничего не случилось, всё идет по плану. Всё так и было задумано.
- Тогда, может быть, Вы чуть-чуть погостите у нас?
- Нет, теперь мой путь лежит в Одессу, у меня и билет на поезд на завтра куплен.
- Ну, ладно. Спасибо и за то, что вообще позвонили и приехали. Вы просто не представляете, какая Вы молодец, что сделали это!
- Представляю! – засмеялась она. – Сейчас Вы опять посадите меня в кресло и заставите сидеть и не двигаться. Так ведь? 
- Нет, я буду ещё кровожаднее, я заставлю Вас стоять в неудобной позе! – поддержал он её шутку.
- Но только после того, как я накормлю гостью! – подала голос появившаяся на пороге Зара. – Здравствуйте, Ирина. Рада Вас видеть! Ну, что же Вы стоите на пороге, проходите в дом.
Ирина разделась и прошла в знакомую уже ей комнату, и первое, что бросилось ей в глаза – висящий на стене её портрет, тот, где в её глазах сквозило что-то мистическое и таинственное. Выразив восхищение Аслану по поводу этой работы, (ведь тогда, когда она уезжала, это был всего лишь карандашный набросок), она, как и в прошлый раз села у приветливо потрескивающего сухими дровами камина, блаженно протянув к огню замерзшие ноги.
Аслан, извинившись перед ней и пообещав, что скоро вернется, взбежал по винтовой лестнице на второй этаж здания, Зара уплыла хлопотать на кухню. А Ирина, оставшись одна, стала рассматривать висящий на стене портрет.
Она увидела черты своего лица именно такими, каким ей описывал его Аслан, когда они вместе ехали в автобусе из Минвод. Они были хорошо ей знакомы, каждый день она встречалась с ними в зеркале. Но вот выражение лица - оно было незнакомо ей. В нём было что-то заставившее её усомниться в том, что на портрете изображена именно она, Ирина. Пляшущие в глазах и на скулах, на высоком лбу и груди, изображенной на портрете девушки, языки пламени, делали её лицо каким-то сверхъестественным, чужим. От взгляда на эти губы, полураскрытые в легкой усмешке, хотелось съёжиться. Казалось, что глядящая в огонь юная женщина знает что-то такое, что недоступно простому смертному. И то, что она читает в языках пламени, является одновременно и восхитительно-прекрасным и пугающим…
Погруженная в созерцание она не заметила, как к ней подошел Аслан, почтительно ведя под руку какого-то старика.
- Вот она! – произнес Аслан, чем заставил Ирину встрепенуться и  вернуться в реальный мир. – Правда, она прекрасна?
Этот возглас заставил Ирину встать и улыбнуться мужчинам.
- Здравствуйте. Меня зовут Ирина, - представилась она, так как затянувшаяся пауза показалась ей слишком долгой - мужчины стояли и откровенно рассматривали её.
- Извините, не представил, - Аслан показал взглядом на незнакомца, - это мой Учитель, Руслан Джамалутдинович.
- Можно просто Руслан, а то язык сломаешь, дочка, - обратился тот к Ирине, внимательно разглядывая её лицо, и повернулся к Аслану: - Да, тебе выпала редкая удача, сынок! Такое сейчас не часто встретишь. Пожалуй ты прав. Она будет прекрасной моделью для твоей Гетеры.
- Гетеры? – удивленно вскинула глаза Ирина.
- Да. Я же говорил Вам об этом, - сказал Аслан.
- Вы говорили, что хотите, чтобы я была моделью для скульптуры Женщины-подруги.
- Ну да.
- Но Ваш Учитель сказал, Гетеры?
- А что тебя смущает, девушка? - спросил старик, пряча усмешку в седых усах.
- Но ведь гетеры – это… это…
- Это продажные женщины, хочешь ты сказать?
- Да, - подтвердила Ирина, облегченно выдохнув оттого, что ей не пришлось  самой произнести это.
- Видно ты плохо знаешь историю, - сказал старик, поудобнее устраиваясь в кресло у камина и, приглашая её жестом сделать то же самое. – Вернее сказать, тебе её плохо преподавали.
- А что, разве это не так?
- Не совсем так.
- Расскажите, Учитель, - попросил Аслан.
- Расскажу, но немного позже.
В это время с подносом в руках вошла Зара, Ирина вскочила, чтобы помочь ей расставить на столе всевозможные экзотические закуски, распространяющие по комнате аромат пряностей.
Во время ужина Аслан и Руслан Джамалутдинович (Ирина почему-то сразу запомнила сложное отчество) обсуждали её портрет. Учитель указывал на какие-то детали в рисунке, которые Ирина, не обрати он на это внимание, даже и не заметила бы. Во время разговора обе женщины молчали и лишь внимательно слушали разговор-спор. Выводом из всего сказанного было то, что старый учитель советовал Аслану придать лицу его будущего изваяния такое же выражение.
- Но как же я смогу сделать это в мраморе или в бронзе? – возражал тот.
- А на то ты и художник. Если ты Художник, а не ремесленник – ты сумеешь сделать это…
Когда все насытились, и Зара принесла чашки с дымящимся чаем, старик вдруг заметил присутствие Ирины и вспомнил о начатом разговоре.
- А что касается гетер, красавица, - обратился он к Ирине, то это действительно женщины, любовь которых оплачивалась и оплачивалась весьма щедро. Но, несмотря на это, она не была продажной.
- Как это? – удивилась Ирина.
- В древней Элладе, свободные женщины делились на гетер – жриц Богини Любви Афродиты и жен, привержениц Геи-Земли. Если в семье рождалась красивая девочка, и если к тому же эта девочка была щедро одарена природным умом, музыкальным слухом и другими талантами, то её предназначали Афродите. В раннем возрасте её отдавали в школу гетер – будущих жриц Богини Любви Пеннорожденной Афродиты в Коринфе. Там девочкам давалось прекрасное образование. Гетеры, порою были более образованы, чем мужчины, особенно купцы или воины. Ведь основное предназначение гетер было – быть подругами философов, художников, поэтов; своим умом, красотой, своим искусством вдохновлять их на Творения. Поэтому помимо прекрасного образования их обучали музыке, пению и божественному искусству танца. Гетеры проводили симпосионы – собрания философов, поэтов и художников (да и цари нередко присутствовали на них), услаждая мужчин своим пением и танцами, мудрыми речами и, конечно же, красотой.
- Но ведь гетеры участвовали в оргиях?
- Нет, когда начинались оргии, гетеры уже обычно уходили. Вернее наоборот, оргии начинались, когда уходили гетеры. Тут уже появлялись рабыни, которые удовлетворяли потребности тела, или те гетеры, которые не были наделены тем, чем были наделены ГЕТЕРЫ.  Те, которые скатились до уровня портовых девок, отдаваясь за кусок хлеба, а не возвысились до Цариц. Те, от которых отвернулась Афродита, лишила их своего божественного покровительства. А Любви знаменитых гетер, например, таких как Таис Афинская, добивались великие мира сего – философы, поэты, художники, выдающиеся полководцы и цари. Но сколько бы не было серебра и золота у искателя любви Гетеры, он не мог её купить, если она сама не выбирала его. Гетеры, как никакие другие представительницы женского пола, были свободны в своем выборе, в отличие от тех, кто предназначался в жены. Этих девушек выдавали замуж за того, кто давал больше денег их родителям. Воспитанные женами не были так ценны, ведь их предназначение было рожать и воспитывать детей и вести хозяйство. Это тоже благородная цель. Но гетера стояла на несколько ступенек выше жены. Она была и красива, и умна и искусна одновременно. Огромное значение в воспитании гетер уделялось и физическим упражнением, почти все они были прекрасными наездницами, великолепными пловчихами. Ну и, конечно же, знали они и искусство любви. Одним словом гетеры были самим совершенством, символом совершенства.
- А что гетеры не рожали детей?
- Почему же, они так же выходили замуж и рожали детей. Но они выходили замуж только по любви и рожали детей от любимых мужчин. Но в отличие от жен, даже выйдя замуж, гетера оставалась свободной. Свободной, ибо она была жрицей Великой Богини Любви Пеннорожденной Афродиты. И единственная её обязанность была - нести Любовь и вдохновлять данной ей самой Афродитой красотой Великих мужчин на Великие Творения.
- А как же верность и преданность, которая всегда ценилась в женщине?
- Гетера, как и любая другая женщина, обладала этими качествами. Она была верна любимому ею мужчине, до тех пор, пока она его любила. Потому что, прежде всего, она была верна самой ЛЮБВИ, которой она служила. А главное она всегда помнила о том, что данная ей Богиней красота принадлежит не одной ей и не одному тому мужчине, который был рядом с нею – она принадлежит всем.
- Я не совсем понимаю Вас?
- Я не сказал, что всем принадлежит её тело. Я сказал, что всем принадлежит её красота. Богиня Афродита наделяла своих жриц неувядающей красотой для того, чтобы они вдохновляли ею Творцов, будь то скульптура, живопись, философия или поэзия. Чтобы они несли её людям. Гетеры служили музами для поэтов и моделями для художников. Теперь тебя не оскорбляет то, что я назвал тебя самой подходящей моделью для его будущей скульптуры? – спросил старик, лукаво улыбнувшись.
- Теперь мне кажется, что я не смогу быть подходящей моделью.
- Почему?
- Потому, что во мне нет тех качеств, которые были присущи гетерам.
- Ты ошибаешься, дочка! В тебе есть всё. Я не буду говорить о красоте, которой ты щедро награждена. Я думаю, что мой ученик уже успел поведать тебе об этом. Я скажу о другом. Ты проронила за этот вечер всего несколько слов, но я всё равно могу судить о твоем уме. По твоим глазам, по взгляду, которым ты смотрела на этот портрет, по пониманию, с которым внимала моему рассказу. По тому, что успел схватить и запечатлеть на этом клочке бумаги Аслан. Не смущайся, что ты не обладаешь энциклопедическими знаниями, что ты, может быть, не так эрудированна как другие.  Это всё приобретается. А вот те знания, тайные знания, врожденная мудрость ведьмы, которая светится в твоем взгляде, даны далеко не каждой смертной. 
- Но…
- Никаких «но». Ты хочешь сказать мне, что не понимаешь тайны музыки или не умеешь видеть прекрасное? Я просто уверен, что ты умеешь и любишь петь!
- Вы угадали.
- И наверняка тебе известен интуитивно тайный смысл движений! Ты, наверняка, прекрасно танцуешь!
- Да, я даже музыку воспринимаю только в движении. И вообще… Я не очень люблю современные танцы. Их ритм дает возможность повторять только однообразные движения ритуальных танцев современных дикарей. Я больше люблю танцевать под классическую… и ещё индийскую музыку. А ещё лучше вообще без неё.
- Ну, что я говорил! Она гетера от рождения!
- Вы меня пугаете!
- Не пугайся! Лучше станцуй нам.
- Но… Но я не могу так!
- Почему?
- Ну, я не знаю. Нужен настрой. Особое настроение. Обстановка, да и моя одежда не соответствует.
- Ну, так ты сними её.
- Нет, - смутилась Ирина. – Хоть Ваш ученик и утверждает, что я раскована, но не до такой степени. Так что… как-нибудь в другой раз.
- О, Юность, считающая, что у неё впереди ещё столько времени, что она не боится не успеть чего-либо!
- Да Учитель, Вы правы, она ещё слишком целомудренна и юна. Поэтому я не буду лепить её сейчас. Я подожду, пока созреет её душа и тело, когда она в полной мере познает Любовь, но ещё сохранит прелесть юности! 
Ирина зарделась.
- Не смущайся. Ведь мы художники. А художникам и поэтам известно больше, чем другим. Художник по твоим движениям, по твоему взгляду может определить кто перед ним – неопытная девушка или юная женщина. И хотя в твоей душе уже живет Любовь, и видно, что она не просто тонкий и слабый росток, а готовый распуститься во всей красе бутон, но она всё же ещё только бутон, а не прекрасный, раскрывшийся на встречу людям цветок…

Ирина отчетливо вспомнила все детали того удивительного вечера. Она вспомнила, что уже около полуночи, когда старый учитель скульптора собирался уходить, она вдруг поняла, что должна, просто обязана станцевать для него, именно для него, потому что он прав: только юность не боится не успеть чего-то. Да она юна, а он уже стар, и поэтому он может не успеть…
Это её решение было воспринято с восторгом. Она попросила Зару выделить ей что-нибудь из своего гардероба для того, чтобы она могла танцевать. Убежав наверх, они осмотрели наряды молодой женщины и нашли свободную красную блузу с широкими рукавами и цветастую юбку-солнце. Ирина надела это, завязав блузу узлом под грудью, распустила волосы, подвела поярче глаза, подкрасила губы ярко-красной помадой, навешала на себя бусы, браслеты и серьги, нашедшиеся у Зары, и была готова.
Импровизированный наряд навевал что-то цыганское, и её танец по форме напоминал движения цыганского танца, его же содержание было - Повестью об их с Игорем ЛЮБВИ, обо всём том, что испытала и не испытала она за эти три года вдали от него и две ночи, проведенные с ним…
Она танцевала босая, и аккомпанементом ей служили слышимые только ею звуки музыки её души…
Когда полный боли и счастья танец был окончен, и она замерла в последнем движении, гордо подняв голову и протянув руки к небу.
Старый Учитель подошел к ней, поцеловал в блестящий от выступившей влаги лоб и сказал:
- Спасибо тебе! Спасибо тебе, дочка! Ты подарила мне пять лет жизни! Как жаль, что я не могу лепить тебя!    
 Смущённая его словами Ирина, постояв немного и видя, что никто не собирается прерывать наступившего молчания, медленно начала подниматься по лестнице в комнату Зары, чтобы переодеться. Когда она почти уже достигла второго этажа, старик сказал:
- И помни: твоя красота принадлежит не только тебе!…

Уже подходя к дому, Ирина вдруг отчетливо поняла: то, что она не могла вспомнить, то, что мучило её перед смертью незавершенностью и есть то, что тогда врезалось в её сознание: слова старого учителя Аслана: «…Твоя красота принадлежит не только тебе!»
Она поймала себя на этой мысли и горько улыбнулась. 
Красота! Видели бы они сейчас эту красоту!
И чтобы подтвердить эти свои слова, хотя бы для себя самой, она, войдя в квартиру, остановилась перед зеркалом. Из глубины беспощадного стекла на неё смотрела не светлая Афродита, а Черная жрица, та которую видел её завороженный огнем взгляд в момент, запечатленный на висящем в шестигранной комнате скульптора её портрете…
И она опять улыбнулась. Улыбнулась ставшей уже привычной мыслью: «Перед смертью!»
Но ведь она так и не умерла, хотя думает об этом как о свершившемся факте. А, может быть, она умерла? Может быть, в ней умерла Афродита и осталась только эта… Черная Жрица. Всё может быть! А, может быть, ей не удалось умереть именно потому, что «её красота принадлежит не только ей»?…

Нужно позвонить Аслану. Пускай приезжает и лепит её. Теперь она уже женщина. Полутора месяцев ему, наверное, хватит. Родители вернуться только через полтора месяца… И она может ещё успеть предпринять вторую попытку!
Ирина взяла записную книжку, нашла и набрала номер, замерла в ожидании, вслушиваясь в трель телефонных гудков. Но, услышав второй гудок, она вдруг бросила трубку: Аслан хотел лепить Афродиту, а не Черную жрицу Богини Смерти и Мщения.
- И что же мне теперь делать? – спросила она у себя.
- А, может быть, он прав, Владвик: и «нужно жить, как бы тяжело это не было»? – ответила она сама себе.
Но как? Как жить, если жизнь для неё одна сплошная боль? Как побороть её, эту боль? Или как научиться жить с нею? Как? А главное для чего?
Если раньше она жила для того, чтобы быть счастливой, чтобы любить и быть любимой, то сейчас этот путь закрыт для неё! Никогда не сможет она быть счастливой после того, что случилось с нею… НИКОГДА!

*    *    *
Её размышления были прерваны телефонным звонком. Ирина сняла трубку и услышала голос Маринки:
- Я же просила тебя быть дома около одиннадцати! Где тебя носит? Я уже всю трубку оборвала, а тебя всё нет! Сиди дома и никуда не уходи, я сейчас буду, минут через пятнадцать-двадцать. Всё пока, бегу!
И Маринка, как всегда, не дожидаясь ответа, бросила трубку.
«Ну что ж, - подумала Ирина, посетовав сперва на всегдашнюю Маринкину бестактность  - может, это и к лучшему. А то я уже с ума сойду от этих мыслей…»

Раздался звонок, и, не дожидаясь пока ей откроют двери, потому, что знала, что они открыты, Маринка, как порыв летнего ветерка ворвалась в комнату.
- Что это с тобой? – опешила она, замерев на пороге. – Да ты на Смерть похожа! Слушай, Стеценко, что-то ты совсем мне не нравишься в последнее время! Ты мне можешь объяснить, что с тобой происходит?
- Я же уже много раз тебе повторяла, что ничего не происходит!
- Да что ты думаешь, что у меня глаз, что ли, нету? Ты же на себя не похожа, ходишь, как тень! Смотреть на тебя страшно! Ну а сегодня и вообще – вся в черном, как будто умер кто-то! Слушай, а может, у тебя, действительно, кто-нибудь умер? С Игорем всё в порядке?
- Да не переживай ты так! Всё у меня в порядке: никто не умер! – ответила Ирина, а про себя подумала: «Это я умерла!»
- Так, что это ты в черное вырядилась? По какому случаю траур?
- Это не траур, я решила сменить имидж, теперь буду ходить в черном!
- Ну и дура! Так тебе совсем не идет! Ты так лет на тридцать тянешь!
- А может быть, я и хочу выглядеть на тридцать! Скучно жить всё время в одном возрасте.
- Ну и заскоки у тебя, Ирка!
- А у тебя что, их совсем не бывает? Ты чего прилетела-то? И зачем я тебе нужна была в одиннадцать часов?
- Кстати, где тебя черти носили? – опять напустилась на неё Маринка, забыв о начатом разговоре и протискиваясь на кухню. – Давай по кофеёчку вдарим! Заодно и погадаем! А то у меня голова кругом идет! Такое происходит, такое… - и она замерла, сделав заговорщицкое лицо и, пытаясь удержать брызжущее через край счастье.
- Что же такого происходит? – выдавила улыбку Ирина, приготовившись выслушать поток очередной восторженной чепухи.
- Да то и происходит! Шахов мне вчера объяснился в любви по-настоящему! И мы с ним целовались. Я понимаю, конечно, Володька твой брат… Но я ничего не понимаю, что со мной происходит. Я вроде бы и Володьку люблю, - её голос прозвучал не совсем уверенно, - и Шахов мне тоже не безразличен, я в него ведь весь десятый класс влюблена была. Это ведь тоже, не баран чихнул!  Так что я совсем запуталась и не знаю, что делать?
- Я же тебе говорила: не делай поспешных выводов!
- А я и не делаю… - но в её голосе не было уверенности. – Ты погадай мне, пожалуйста.
Они уселись на кухне. Маринка сварила кофе, специально для гадания на кофейной гуще, разлила готовый напиток по маленьким фаянсовым чашечкам. От кофе шел приятный аромат, и Ирина вспомнила, что она целый день ничего не ела. Она маленькими глотками, как положено, ни о чем не думая выпила кофе, перевернула чашку. Тоже проделала и Маринка.
- Давай пожуем что-нибудь, пока чашки стекают? – предложила Ирина.
Она открыла оскалившийся пустой улыбкой холодильник и вспомнила, что ещё вчера доела всё, что было.
- Пусто, - удрученно констатировала она. – Ладно, давай гаднем, а тогда сходим в магазин.
- Точно, - обрадовалась Маринка, - и устроим пир!
Они выпили кофе и сейчас обе молча разглядывали содержимое своих чашек.
- Смотри, смотри! – громким таинственным шепотом проговорила Маринка. – Видишь!
Ирина заглянула в её чашку и увидела там фигуру, походившую на два скрещенных кольца, какие бывают на свадебных машинах.
- Ты видишь! – победно закричала Маринка. – Я точно выйду замуж!
- Похоже, - ответила Ирина. – Только вот за кого, за Володьку или за Шахова? А может быть за кого-нибудь другого?
- Да, - почесала в затылке Маринка - за кого же?
- А ты посмотри повнимательнее, - серьезным тоном произнесла Ирина, уткнувшейся в кофейный рисунок подруге, - может быть, там и адрес написан.
- Вечно ты со своими дурацким шутками, а тут вопрос серьезный, - обиделась Маринка.
- Каков вопрос, таков ответ, – глыбокомысленно изрекла Ирина.
- Ладно, дай-ка посмотреть, что там у тебя.
Ирина протянула свою чашку.
- И ты мне будешь говорить, что у тебя ничего не случилось! Вон, какая чернота на дне! Ужас! И кольцо по ободку и только одна тоненькая дорожечка…
Маринка внимательно разглядывала чашку подруги. А Ирина думала о том, что кофейный рисунок изменился с прошлого гадания. «Тоненькая дорожечка», о которой говорила Маринка, сулила ей выход из той непроглядной тьмы, которая была в её сердце…

Потом они сходили в магазин, накупили разных продуктов и бутылку «Медвежьей крови». Придя домой, приготовили шикарный ужин, сварили глинтвейн. Долго сидели на кухне, гадая и разбираясь в Маринкиных «любвях», пока Ирина не взглянула на часы. Было уже половина одиннадцатого.
- Всё подруга, разбегаемся, мне завтра вставать рано! - спохватилась Ирина. – Я тебе совсем забыла сказать, я устроилась на работу.
- Ну, ты даешь! Куда это и зачем? Ведь ты же в институт поступила!
- В военно-медицинскую, санитаркой.
- Не понимаю, зачем тебе это нужно? У тебя отец полковник.
- Ну и что, что полковник. Что ж теперь у родителей на шее всю жизнь сидеть?
- Ну, хотя бы до сентября могла подождать? Я тебе хотела предложить завтра съездить куда-нибудь. За этим и шла. Шахов предложил. И Титов тоже поедет.
- Ну что ж поделать, - Ирина сделала вид, что её огорчила невозможность выехать на прогулку, - езжайте без меня.
- Слушай, а может, мы тебя подождем. Ты когда освободишься от своих уток?
- Нет уж, меня не ждите, езжайте. Я ведь первый день завтра буду работать, так что не знаю во сколько приду.
- Ну ладно, давай, дерзай. А я домой побежала. Шахов должен звонить после одиннадцати. Он сегодня на дачу к предкам ездил, помогал им там что-то. Ну, пока, побежала я.

*    *    *
Маринка убежала, а Ирина, убрав остатки импровизированного пиршества, тяжело опустилась на табуретку и, по-бабьи подперев рукой подбородок, смотрела невидящим взглядом в окно. Смотрела и думала: что же делать?
Жить или умереть?
Ответа на этот вопрос она не знала.
«Утро вечера мудренее», - решила она, и, приняв душ, легла в постель. Но сон не шел. Мозг тревожно работал. В её памяти вновь пронеслись все события последних дней.
Если жить, то, как жить с этим? Сможет ли она перебороть себя, справиться с мучительной болью, с липким страхом, который живет в душе. Решиться умереть было легче, чем решится жить.
Может всё-таки умереть?
Она сопоставила все факты своей подготовки к смерти. С момента той страшной ночи до сегодняшнего дня.
Там, в Москве, у Соболевых, она сразу не сделала этого. Она не сделала этого потому, что не могла подставить тетю Олю. Не могла она повесить на неё этот страшный груз ответственности за свой поступок.
Здесь, когда всё так хорошо было продумано и подготовлено, помешала Маринка.
Следом за Маринкой – Владвик со срочным предложением работы и эта его фраза: «Надо жить, как бы тяжело не было…»
Затем, воспоминание - слова старого Учителя Аслана о том, что красота принадлежит не только ей…
А сегодня появившаяся кофейная дорожка. Что же это за выход, который предрекала ей кофейная гуща?
Не было ответа на этот вопрос. А самое главное, что не было ответа на вопрос: Как жить, если жить?
Она вновь вышла на кухню, выкурила сигарету, взяла листок бумаги и карандаш и написала:

 
Самая длинная ночь…

Если родится дочь,
Смою я слез моих соль
И назову Ассоль.

Дочка моя, Ассоль!
Вытерплю стыд и боль,
Грязные паруса,
Злые пустые глаза…

Только бы счастья ей,
Черных не надо дней…
Только б её паруса
Не унесла гроза!
Только не сбил бы с ног
Жизни людской поток,
С горных несясь вершин!

Если родится сын…

Буду его кормить
Не молоком – вином!
Буду его растить
В холоде ледяном.

Я научу его:
Сильного не бежать,
Словом не унижать,
Делом не обежать,
Женщину уважать.
Нежным с любимой быть,
Счастье лишь ей дарить
И на руках носить…
И для нее творить
Чудо рукой своей!
Я назову его Грей.

Будет он статен, красив,
Будет он тверд рукой,
И отомстит мой сын
За материнскую боль…
 

Утром, когда зазвонил будильник, она уже знала, что БУДЕТ ЖИТЬ.
Она не могла ещё ответить себе на вопросы: Как жить? Для чего? Для кого? И где найти силы, чтобы жить?
Но она знала, ЧТО БУДЕТ ЖИТЬ, как бы тяжело это не было…