Случай с писателем

Случай с писателем


Стучал в дверь. Гремел кулаками, переполненный злостью, несмотря на трехдневное беснование. Убить не убьёт, но всю душу вытрясет из гада. Это ж надо так подосрать, колхозники хреновы!
-Открывай!
-Кто там?
-Я здесь!
-Кто я?
-Писатель!
-Писатель? А ломишься будто ОМОН. Сейчас!
-Я тебе устрою ОМОН, я тебе тут расстрел на рассвете сделаю, хрен старый, ****ун недобитый!
Говорил это тихо, что не спугнуть деда. Тот, ничего не подозревая, дверь открыл и полез обниматься. Долго ведь не виделись. А я ему поддых. Он и ошалел. Я его в хату затолкал.
-Ну что, тварь брехливая, теперь ты мне за всё ответишь!
-Ты чего?
-Я чего? Злой я! И буду сейчас тебя ****ить так, что мало не покажется!
-Сдурел что ли?
-Ты, что ж, вша станционная насмехаться надо мной вздумал! А ну отвечай, рожа паскудная! Я ж к тебе со всей душой! А ты насрать туда вздумал!
И ещё деда в грудь, чтоб дыхание сбить, чтоб запугать. Но сдерживался, потому что дед старый, ещё концы откинет, потом отвечай за него. А подлости от него всякой можно ждать.
-Нашло на тебя что?
-Нашло. На весь свет опозорил! Был я честный писатель, а из-за тебя теперь все плагиатчиком зовут!
-Почему из-за меня?
-Потому что ****ун ты! Из книжек навычитывал, сбрехал мне и думаешь так пройдёт!
-Какие книжки? Я и газет то не читаю!
-Так я тебе и поверил! А про белый рояль откуда взял?
-Из жизни, я ж сам за ним ездил!
-Ещё тебе за враньё! И ещё, может хоть на старости лет брехать перестанешь! Ездил? Ни хрена ты не ездил, а прочитал в книге "Мифогенная любовь каст", автор Ануфриев и жидок ещё какой-то, Пеперштейн! Меня носом ткнули, а там слово в слово! Говорят, списал я, а это ж не я, это ты мне на****ел! А я поверил, думал же, что ветеран, брехать не будет!
-Я и не брехал!  Всё как было рассказал! А что про этого Пуперштейна, так чтоб я жидков читал, да никогда!
-Нет уж дед, не обманешь ты меня ещё раз! Там всё один к одному, как ты рассказывал про рояль!
-Так может это он тоже от меня услышал? Я ж часто рассказывал. И когда на заводе работал и потом! Чего не рассказать, дело героическое! И был у нас этот самый Пуперштейн, писарем работал в канцелярии!
-Значит, тебя он выслушал и написал?
-Да, евреи они ж хитрые да шустрые. Любят на чужом горбу славу приобретать. А я тебе ни слова не врал! Вот крест святой!
Дед истово закрестился и тем несколько поколебал мою уверенность. Может действительно этот ****ный Пеперштейн раньше когда-то деда слышал. Только ведь хрен кому это докажешь. Никому не докажешь! Так и оставаться неумелым плагиатором! Смеются все, не только в Москве, куда рассказы отослал, но и в городе. Все смеются, что посписывал с чужих книг и славы хочет. Идиотом выставился, а ведь надеялся, что кризис преодолел, даже может новое направление  в литературе открыл - жизненники. Открыл. Закрыл! Злость.
-Не верю я тебе дед! Ладно про белый рояль, ладно может услышал Пеперштейн. А как с братством тунгусского метеорита быть? Это ж писатель Сорокин выдумал!
-Тоже жид?
-Ты, сволочь мелкая, от вопросов не увиливай! Жид. Он про братство написал в романе "Лёд", а вы тут мне лапши на уши навешали!
-Какая лапша, если ждём!
-Ты ещё скажи, что вместо сердца у тебя льдинка!
-Зачем же льдинка, сердце у меня нормальное, горячее даже.
-Зачем врал!
-Да ничего я не врал!
-Врал! Я тебя сейчас гада, прибью! Ты ж мне всю жизнь литературную исковеркал!
Писатель надвигался на деда и неизвестно, что б оно было, но дед вдруг ударил противника ногой по яйцам. Писателя сомкнуло пополам, он что-то там шипел, а дед сверху ударил его ведром по голове. Писатель упал и затих.
-Ну и лежи, а то руки распускать стал! Да знаешь сколько я фашиста положил, зелень золупчивая! Брешу. Брешут собаки и ты вместе с ними, а я только правду говорю! Всю жизнь. Вставая, давай, чего развалился, будто свин в хлеву!
Писатель молчал и не двигался. Дед окатил его ведром холодной воды, но никакого действия это не возымело. Дед чуть встревожился, присел рядом, стал щупать пульс. Пульса не нашёл, зато увидел кровь в волосах писателя.
-От блять! Укокошил. Как есть укокошил.
Дед отошёл и сел на лавку. Достал из кармана табачок и стал вертеть папироску.
-Да как же так? Здоровой же будто слон?
Закурил, смачно плюнул на пол.
-Это ж надо!
Во дворе хлопнула калитка. Дед подскочил к окну и облегченно вздохнул, увидев внучка с двумя бутылками самогона. Дед побежал на порог, встречать. Внучок ввалился как всегда бодренький и стал шастать глазами. 
-Дед, а где писатель?
-Какой писатель?
-Вроде у нас писателей куча! Я ж видел, как он с поезда шёл. Вот, самогона взял, поговорим, я ему про Кукурузного человека расскажу.
-Нету писателя.
-Как нету, он же сюда шёл.
-Не знаю, никто не приходил.
-Дед, не дури, по двору след туфельный. У нас у всех калоши, а это ж его. Пойдём, бухнём!
Внучек отодвинул деда и заскочил в дом. Укололся взглядом об писателя.
-Чего это с ним?
-Ой и не знаю. Я на двор выходил, он нормально сидел, упал, что ли, со стула?
-Как упал?
-Да просто, он же пьяный пришёл, туша здоровая, упал и головой ударился.
-Эй, товарищ писатель!
Внук теребил бездыханное тело, потом увидел кровь в волосах, посмотрел на валявшееся ведро с вмятиной.
-Дед, ты чего?
-Чего?
-Ты зачем его бахнул?
-Чего б это я его бахнул?
-А кто, я что ли! И водой облил. Дед!
Внучок наступал, тревожно всматриваясь в быстренькие дедовские глазки, метавшиеся будто тараканы по столу.
-Ты чего, дед? Дед, не дури!
-Он сам полез! Прибежал, давай бить, кричит, что обманул я его, что уже в книжках всё написано. А оно ж понятно, что всё написано, я кому только не рассказывал!
-Так это ты?
-А что мне делать было? Смерть принимать? Я ветеран, я пожить право имею!
-Дед, зачем его мочить было?
-Я чтоб успокоить хотел, не думал даже, что так.
Сели вместе на лавку. Внучек достал папироску. Одну себе, другую деду, несколько раз заскрежетал хлипкой пластмассовой зажигалкой, закурили. Внучок сделал пару затяжек, выпустил клубками дым и закачал головой.
-Охуеть.
-Ага. Я ж и не сильно. По яйцам ногой, а потом ведром сверху навернул. Пусть, думаю, утихнет, а там уж поговорим нормально. И в мыслях же не было, его того. Здоровый же детина, бугай. Меня и не так били, и ничего. А он помер.
-Ну ты дед даёшь. Как дрова рубать, так ты на руки слабый, а писателя завалил.
-Да не специально я!
Снова хлопнула калитка. Побежали к окну вдвоём. Шёл батя, в новой белой курточке, украденной у американского проповедника, невесть как оказавшегося на станции и быстро отсюда уехавшего. Внучёк побежал встречать.
-Батя, дед писателя угробил.
-Чего?
-Ведром навернул, тот коньки и отбросил.
Зашли в дом. Батька присел к писателю, тискал запястья, прикладывал ухо к груди.
-Готов. Как же ты так, дед?
-Кто ж знал, что он такой квёлый окажется? Вроде туша, а от ведра и слёг.
-Дед, дед! Хоть бы подумал, что это ж писатель! Писатели люди нежные, не привычные к грубости. Это меня или внучка, сколько по голове не бей, а дурнее не станем. А то писатель, это ж будто цветок в кадке.
-Ничё себе цветок, на центнер весу.
-И что теперь делать?
-Может, закопаем и всё, знать ничего не знаем.
-Эх дед, дед, жизнь прожил, а ума не набрался. Вся станция видела, как он к нам шёл. Менты сюда первым делом сунутся.
-А мы скажем, что не приходил он к нам.
-Ага, просто по станции погулял и уехал.
-Скажем, что погостил и ушёл.
-Только никто не видел его больше.
-А он ночью ушёл. Мы просили остаться, а он ушёл. Темно, никто и не видел.
-У нас то может и темно, а на станции нет. И надо ж билет в кассе покупать, в вагон садиться, об этом подумал?
-А что ж делать?
-Раньше надо было соображать!
-Я ж с горяча.
Сидели и кряхтели втроем, переваривая эту, невесть каким образом свалившуюся неприятность. Всякое бывало в их многотрудных жизнях, но каждый раз выходили сухими из воды, а тут мокрое дело.
-Дед, нужно сдаваться идти.
-Как сдаваться?
-Обычно. Пойдёшь в милицию, напишешь явку с повинной. Что, дескать, заспорили, драка завязалась и того. Ты боевой ветеран, у тебя медали боевые, на заводе сколько лет отработал, должны учесть.
-Что, отпустят?
-Ну ты дед, совсем чудишь! Как же отпустят, если ты человека убил! Просто срок скостят. Лет на семь сядешь, ничего в тебе здоровья много, ещё на воле поживёшь.
-Э нет! Я в тюрьму не хочу!
-Вроде тебя кто спрашивает?
-Не хочу в тюрьму! Не хочу! Я лучше повешусь!
-Батя, глупостей не говори.
-А может внучок сядет? Он молодой, какая ему разница?
-Как какая?
-А чего, семь лет отсидишь, выйдешь в самом рассвете! И не даром же я тебя выращивал!
-Дед, не могу. У меня ж свадьба скоро, что я жинке скажу.
-Если любит тебя, так подождёт.
-Не дед, не могу.
-И я батя не могу. Только ведь на работу устроился,  сам знаешь, как трудно было мне в почтальоны прибиться. Не могу.
-Что ж это, я вас олухов растил, а теперь в тюрьму мне идти?
-Дед, ты же писателя замочил!
Дружно плюнули на давно не мытый пол и закурили ещё по одной, соображая, что кажись всё, приплыли.
-Вот бы прилетел Он сейчас, чтоб слинять отсюда!
-Хорошо бы, только сколько уж лет ждём.
-Эх.
Дед встал. Ещё раз плюнул на пол.
-А хули толку, чего грустить! Давай побухаем сегодня, помянём, новопредставленного, а завтра уж пойду сдаваться. Буду говорить, что в беспамятстве завалил, я ж раненный, на войне контуженный, еще и жертва колдовства! Куда меня в тюрьму?
-О, это дело. И ведь хороший человек был, только пить не умел.
-Зато писатель. Давай его на диван положим, а то не хорошо как-то.
Положили на диван, сели за стал, налили, выпили, стали вспоминать, как первый раз познакомились с этим чёртовым писателем из-за которого деду в тюрьму идти. Никто ведь и не думал, что такое приключится.

Полгода назад.


-Чё, настоящий писатель?
-Настоящий. Вот, даже удостоверение есть, союзом писателей выданное, всё как полагается.
-И про нас хочешь писать?
-Про вас, только так, чтоб вы сами рассказали.
-А чё мы расскажем? Живём себе, да и всё.
-Мне в посёлке сказали, что у вас у каждого историй много есть и очень интересные.
-Ну, есть.
-Вы их мне расскажите, я запишу и напечатаю в журнале.
-Это зачем?
-Ну, если истории интересные, так их же интересно людям почитать.
-А вдруг не интересно получится?
-А я буду отбирать. Где неинтересно, то печатать и не буду, а интересное напечатаю.
-Не слышал я, чтоб так. Вроде сами должны выдумывать. 
-Конечно, не слышал, потому что это новшество. Это мы придумали, жизненники. Такое новое литературное течение. Исходим из того, что как бы писатель не напрягал воображение, а жизнь его всё равно превзойдёт, что-нибудь этакое предъявит, что и в сравнение никакое не идёт. Поэтому нечего мозги сушить, чепуху всякую выдумывая, а нужно искать людей, которые могли бы рассказать всякие свои интересные истории, случаи из жизни. Мы их собираем, обрабатываем и публикуем. Это новый подход, поэтому и не слышал.
-И чё, так в журнале и напечатают?
-Конечно, напечатают! Я вам обязательно привезу несколько номеров, ну и могарыч, соответственно.
-Ну, могарыч сделаем.
-Да не с вас могарыч, а с меня.
-С тебя?
-С меня.
-Слушай, а ты случайно не из ментуры?
-Здравствуйте, среди ночи. Тебе что удостоверение писательское показать?
-Так я позавчера дома был, у меня свидетелей полно, все скажут. Зря выведываешь.
-Ничего я не выведываю! Я ж тебе объяснял, что я писатель, истории интересные собираю, приехал к вам в посёлок, мне на деда твоего и указали.
-Кто указал?
-Со станции мужичок, у него ещё трёх пальцев на руке нет. Сказал, что у вас историй уйма.
-А это дядя Олег, ну он не заложит. Значит писатель?
-Вот удостоверение.
-Да ладно, не надо.
Но в руки взял и внимательно рассмотрел.
-Пойдем к нам, посидишь, а я пока деда приведу. Только учти, мы про главное рассказывать не будем, только чепуху всякую.
-Хорошо, лишь бы интересно.
Зашагали по грязной улочке маленького пристанционного посёлка. Весна, распутица, грязь по колено. Жирная, чернозёмная грязь, хоть пироги из неё лепи. Шли, прижимаясь к покосившимся заборам, где ещё оставались островки травы, но больше приходилось топтаться в грязи. Я сразу выпачкал свои туфли и посетовал на недогадливость, надо было одевать ботинки, а то ведь ноги мигом промокнут, а только недавно выздоровел.
Подошли к большим и ржавым воротам, мой проводник навалился плечом на калитку, скрип и вошли во двор. Та же грязь, только взбитая парой десяткой курей и всполошенной собакой, пару раз гавкнувшей, а потом просто мотающейся на цепи. По дорожке из битого кирпича с частыми башенками куриного помёта прошли к деревянному крыльцу возле  домика из белого кирпича.
-Заходи, сейчас я печку затоплю и за дедом сбегаю.
Внутри дома было бедно и сыровато. Хоть пол не земляной. Присел на шатающийся стул, ждал пока Юра, так звали хозяина, возился около плиты, засовывая в неё хворост и матерился со спичками.
-Зажигалки нет? Белорусы ****ные!
-Я не курю.
-Правильно. Понаделали, ****и такие.
Наконец зажёг. Невысокого роста, в спортивных штанах и затёртой курточке, кроссовки, едва проглядывающиеся через толстую корку грязи, копна волос из-под кепочки.
-Всё, через пять минут буду!
И убежал. Я огляделся. Немытый пол, засаленные занавески на окнах, стол заставлен немытой посудой, в углу с десяток пустых бутылок, пахнет кисленько. Примерно такого и ожидал, меня предупредили, что семейство алкашей, но весёлые. Я, собственно, за этой самой веселостью и приехал, потому что кризис. Раньше как-то получалось живо писать, так что и себе нравилось и людям. А в последнее время всё как-то вымучено и натужно. Это хуже некуда, потому что творчество такая штука, хорошо, когда изливается, потоком прёт, тогда оно. А если сидишь, в голове пусто и выдумываешь что-то, так если и выдумаешь, толку от этого мало. Чепуха выходит, пресная и вымученная.
Решил в народ идти, ведь корни, они питают. Окунуться в полноту жизни, вздохнуть во все лёгкие воздухом реальности. Кинуть дрожжей жизни в сахар моих мыслей. Примерно так рассуждал. Притом про жизненников придумал. Мало, что прославлюсь писателем, так ещё и как родоначальником целого движения.   
Чтоб в городе не светиться, там меня многие знают, решил сюда приехать. Источником вдохновения выбрал Тунгусовых, семейство отчаянных врунов и алкашей. Подходящая категория и не предъявят претензий в плагиате. А подход новый, вполне может сойти за постмодернизм, если правильно обернуть. Постмодернизм сейчас в столицах моден, про него известный писатель Шендерович сказал, что последняя стадия культуры. То есть круто.
Сижу теперь жду. Молодого Тунгусова всё не было. Странная фамилия, тюркская какая-то, хотя младший белявый, типичный славянин. Тунгусовы. И фамилия с выпендрёжем. Хорошая фамилия. У меня, вот, обычная пролетарская фамилия Ивченко. Откроешь телефонный справочник, а там на три страницы с лишком Ивченко. Зато откроешь энциклопедию, а там Ивченко и нет. То есть жить живём, а следа не оставляем. Может мне удастся в энциклопедию попасть. Может даже не в обзорную статейку, а в персональную. Если ещё с фотографией!
Послышались голоса. Молодого и старческий, надтреснутый. Я думал, что такие только в фильмах про бабу Ягу бывают. В хату забежал Юрий, а следом за ним дед. Небольшой, высушенный будто треска, чернявый, с немного еврейским носом.
-Во, привёл! Это, дед, писатель. Писать про нас будет! Садись дед и рассказывай!
Дед был явно нетрезв, загадочно улыбался и даже подмигивал.
-Писатель, блять?
-Дед, а ну не матерись! А то в журнал не пустят! Не пустят же?
-Да, желательно без матов.
-То-то же. Не матерись дед и рассказывай.
-Чего рассказывать?
-Истории. Я ж тебе объяснил, что писатель приехал, слышал про наши истории, хочет записать и в журнале напечатать, давай!
Дед о чём-то задумался. Сидел на шаткой табуретке сгорбленный и смотрел в пол.
-Давай дед, давай!
-А по телевизору покажут?
-Покажут, покажут, если матюкаться не будешь.
-Только я про главное не расскажу, сразу говорю.
-Про главное ему и не надо, просит чтоб интересное, это можешь?
-А чего, блять, могу. Чо рассказывать?
-Про белый рояль давай, вот это история!
-Про рояль? Можно и про рояль.
-Может за стол сядешь, чтоб писать удобно.
-Нет, спасибо. Я сперва на диктофон, потом буду списывать. Начинайте, дедушка. Как вас зовут?
-Дед Рома его зовут. Роман Тунгусов, гвардии генерал-ефрейтор. Давай, рассказывай.  И я послушаю. Хоть сто раз слышал, а хороша история!
-Уж не дерьмо, конечно хороша!
Дед приосанился, плюнул на пол, сложил руки на ногах и крякнул.
-Значит так дело было.