Слепая судьба

Слепая судьба

Он тогда работал в Киеве. Рванул в столицу после одного из творческих кризисов, когда открыто признался, что дело которым он занимается бесперспективное. Время литературы, а вместе с ней и писателей ушло. Какие-то отзвуки есть, но это лишь крохи былого. Взять даже мейнстримщиков, ваяющих бесконечные боевики или женские романы. Слава их сомнительна, а деньги если и есть, то не весьма роскошные. и самый забойный книжный боевик далеко уступает в тиражах книги поваренного устройства или светам как ремонтировать квартиру. Людям сейчас не нужны выдумки, людей интересует прагматика. Это раньше, когда жизнь была медленной, человек мог себе позволить полежать на диване и прочесть чужие сублимирования. Сейчас жизнь стала гораздо быстрее, сейчас нет времени на эту лёжку, сейчас человек хочет, чтобы всё приносило ему пользу. Нет пользы, значит это не нужно, пусть читают книги бездельники.
Остается досуг, ведь человек сейчас много развлекается. Но здесь книга безнадежно вытеснена другими развлечениями. Музыкой, телевизором, кино, клубной жизнью, туризмом и еще множеством возможностей провести время. Книга здесь на периферии, а книга художественная, книга-выдумка и вовсе в загоне.
Отсюда вывод, что проводя часы за пишущей машинкой он просто глупо тратил свою жизнь. Это как делать телеги в эпоху автомобилей. Можно, но ничего кроме заметки в рубрике "Чудаки" это не принесёт. А он был настроен на успех. Он был настроен на то, что будет много и упорно трудиться, но в итоге получит деньги и славу. Без этого всё теряло смысл.
Он продал пишущую машинку, хорошую, на электроприводе, и поехал в столицу. Там совсем другие возможности, а следовательно и деньги. Там всё иначе. И слава и деньги там значительно ближе, только ухватись. Особенно на телевидении. Газеты уходят, интернет ещё не пришёл, сейчас золотая пора телевидения. Устроиться там и делать карьеру.
Хоть и был слегка диковат в столичном обществе, но быстро взяли на один из центральных каналов. Пусть должность неопределенная, некий прими-подай, но он понимал, есть ступени, что по ним нужно идти, повышать профессионализм, набираться опыта, учиться и стараться. Всё на пользу, пусть денег едва хватало на комнатку в комуналке и на еду. До работы было полтора часа пешком и ходил, чтобы спасти свой бюджет. Пусть трудно, но потом станет легче.
Только прошёл месяц, потом второй, третий, а о зачислении его в штат речь не поднималась. И хотя он примелькался и притёрся, но чувствовал, что в любой момент могут ему указать на дверь. Начал подыскивать работу на стороне, но как-то всё не выходило, он стал паниковать и злиться, когда вдруг вызвал начальник информационной службы.
-Владислав (фамилии он не помнил), ты же из Сум?
Не знал, что отвечать. Начальник был человек юморной и мог на положительный ответ сказать, что и езжай себе туда, нечего столицу засорять.
-Из Сум, отлично! Будет тебе задание. Тут пришла статистика из Минздрава, вот талмуд целый. Моя жена от нечего делать листала и нашла интересную штуку, что есть у вас на Сумщине село Ястребиное, где две трети жителей слепые. Мы позвонили в министерство, так сказали, что ошибка, но как-то странно сказали. Сначала объясняли что-то о неблагополучной экологии, потом что всё нормально. Есть у меня подозрение, что врут. Так ты съезди, проверь. Целую съемочную группу посылать нерентабельно, возьмёшь в бухгалтерии сотню и в путь. Обыдёнкой разведай, что и как, если и вправду столько слепых, позвонишь, вызовешь группу. Счастливо, езжай.
Он вышел из кабинета и стал уговаривать себя воспользоваться преимуществами позитивного взгляда на жизнь. Стакан наполовину полон и это просто отлично. Ему дали первое задание, это значит, что есть шанс здесь закрепиться. Он будет землю есть и сделает всё в лучшем виде. Конечно, сотня на дорогу, это ехать в плацкарте, постели не брать и кушать станционные батон с молоком. Ну и что, не надо сосредотачиваться на том, что сейчас - это мелочи. Главное, что будет потом. Ведь это его шанс.
Ехал даже не в плацкарте, а в общем, среди такого социального среза, что как начали рассказывать про свои беды, то вышел в тамбур и там несколько часов стоял, чтобы не слышать все эти плачи. Приехал в Сумы, ни к кому не заходил, а побежал сразу на автовокзал, час подождал автобуса и отбыл.
Раньше, когда у него случались свободные минуты, то сидел и выдумывал сюжеты, героев, образы. Если что-то удавалось, записывал. Теперь же, когда с литературой было покончено, занимался планированием. Что будет делать, когда приедет в это Ястребиное, как себя вести, как расспрашивать аборигенов.  Придумал такой выверт, что село Ястребиное, то есть подразумевает зоркость, а тут столько слепых. Могло оказаться, что слепых и вовсе нет, какая-то ошибка, но думать про это не хотел.   
Облегченное вздохнул, когда по выходу из автобуса, сразу же заметил несколько человек в черных очках и с тросточками. Медленно шли, подняв головы.
-Не подскажите, где здесь сельсовет?
-Сельсовет в Речках, уже три года как перенесли. А тут нету.
Слепые пошли дальше, он остановился. Первая ступенька его плана обрушилась. Он планировал взять комментарий властей, а оказалось, что брать не у кого. Огляделся. Большой пустырь возле дороги, жара, ленивые куры, купающиеся в пыли, где-то замычала корова, дедушка смачно кашляющий на завалинке. С первого взгляда понятно, что жизнь в здешних местах остановилась. Или прекратилась, это точнее, потому что жизнь или есть или нет, а чтобы остановится так не бывает.
Одернул себя, что хватит тратиться на общие места и пошёл. Дальше стоять было глупо, как дурак. Пойдёт, а там разберётся.
Сельцо было крупные, во всяком случае раньше. Сейчас же между хатами часто бурлили пустыри, заросшие кленовой порослью. Клены хорошо растут на месте, где стояли дома. Зарастают человека. Лет через пятьдесят и всё это село укроется клёнами. Ну и пусть, ему то какое дело. Хотя деревья у него вызывали некоторый страх. Он вспоминал о дубе недалеко от дома. Дубу было лет пятьдесят, дед еще помнил, когда его не было. В книге прочитал, что дуб может расти до сотни лет. Представил его через сотни лет, как всё вокруг изменится, а дуб будет стоять. И тут подумал, что ведь его уже через сто лет точно не будет. Город будет, дуб будет, а его нет. Какие-то чужие люди живут, а о нём и памяти никакой. Будто и не было. Через двести лет точное забвение. Страшно.
Тогда он любил подумать о всяких благоглупостях, не понимал, что не думать нужно, а жить. Человеку дано немного и нужно успеть. Не рассуждать про то, что будет через 200 лет, а сейчас добиться всего, чего желаешь. Он желал славы и денег. Он считал себя достойным их, считал, что сможет достичь. Конечно, слава мимолетна, а деньги прах, только никто ж не заставляет. Не хочешь славы, гний дальше у себя в паршивом городишке, да посматривай с завистью на проходящую жизнь. А он хотел достичь успеха. Неудачники жалки, от них тошнит. Он хотел быть удачником. Боролся за удачу и был уверен, что победит.
Встретил по дороге двух слепых старушек. И точно что-то тут нечисто! Будет дело. Сообщит руководству, останется до приезда съемочной группы, им поможет. Нужно, чтобы его заметили и оценили. Село внезапно кончилось. Ещё пара дворов и желтое море пшеничного поля. Где-то через километр виднелся ещё хуторок, но туда идти не имело смысла.
Остановился. Если власти нет, то нужно было идти в народ. Для маскировки придумал назваться дачником. Хочет устроиться на пару недель, пожить на природе. Поэтому и расспрашивает о селе подробно.
Выбрал хату по приличней и зашёл во двор.
-Хозяйка, хозяйка!
Читал, что мужики в селе от тяжелой работы и пьянства рано мрут, поэтому часто женщины одиноко живут. Но неожиданно из хаты выскочил дед, худой, загорелый, с длинными седыми усами и в соломенной шляпе. Если бы ещё обряжен был в полотняные штаны и рубаху, так и вовсе, как из кино про украинские стародавности. Но дедушка был в спортивных штанах с лампасами и футболке с витиеватой надписью иероглифами.   
-Здравствуй, отец.
-Здрасьте.
-Не подскажите, где тут можно хату снять на пару недель?
-Чего сделать?
-Хату снять на пару недель. Хочу пожить в сельской местности, тут у вас тихо, воздух чистый, здоровье подкрепить.
-Так купи хату.
-Мне она только для отпуска нужна, недели на две, ну на месяц, не больше.
-Так у нас хаты дешевые. Можно рублей и за пятьсот найти. Сколько их стоит заброшенных. Купи, а потом хоть спалишь для удовольствия.  У нас один деятель из города приезжает, художник. Так он каждый год весной хату купит, лето рисует, а как морозы начинаются, приглашает друзей, пьянствуют они и хату сжигают. Хепининь это у них называется. Про них даже телевидение показывало, из самой Москвы приезжали! Я им тут объяснил про всё и показывали меня! У нас то тут каналов московских нет, сын приезжал, рассказывал. Меня ещё по молодости показывали в телевизоре, когда я поле от пожара спас. Поле загорелось, а я давай тушить. Обгорел, хуже черта сделался, но мне премию, путевку потом дали в Болгарию и по телевизору показали.
Дед еще бы чего-нибудь рассказал, но был прерван и возвращен в прежнее русло беседы.
-Экология то у вас как?
-Хорошо у нас тут, хорошо! А хочешь я тебе комнату сдам? У меня дом на три комнаты, одна отдельная, так и живи себе. Я много не возьму и тебе веселее будет, а то народу то у нас негусто.
-Подумаю. Только меня вот что волнует. Чего это у вас слепых так много?
-Да так.
-Сам хоть не ослепну?
-От тебя зависит.
-То есть?
-К Степановым не пойдешь и не ослепнешь. А пойдёшь, будешь в темноте до конца жизни ходить.
-А кто такие Степановы?
-Да живут тут одни, на хуторе, недалеко.
-И что к ним ходить нельзя?
-Почему нельзя, ходи сколько влезешь.
-Так ты ж говоришь, что ослепнуть можно?
-Обязательно ослепнешь.
-Отчего?
-А чего это ты все расспрашиваешь?
-Так поселится хочу, беспокоюсь. А то вместо того, чтобы укрепить здоровье угроблю. Зачем мне оно нужно?
-Я ж тебе говорю, не ходи туда и не опасайся. А у нас пруд есть, там сторожу бутылку сунуть и лови себе. Там карпы во!
Дед расставил руки, потом несколько сузил, но всё равно оставил большие сомнения в правдоподобности таких карпов.
-Еще лес есть, малина скоро поспеет, я тебе места покажу.
-Что-то ты дед хитришь. Я тебя спрашиваю, почему люди слепнут, а ты про малину.
-Хитрю?
-Хитришь.
-Ну и дурак! Уходи, не хочу я с тобой разговаривать! Я ж почеловечески, а оно мне тут хамит! Уходи!
Дед брызгал слюнёй, напирал грудью и пришлось уйти, чтобы не доводить дела до большего скандала. Не расстраивался, кое-что успел узнать, теперь хоть будет знать о чём расспрашивать.
Но на хутор не пошёл, решил ещё порыскать. Вспомнил слова одного опытного журналиста. Что в селе нужно идти к магазину, там всё знают. Идти пришлось недолго. Магазинчик представлял собой киоск, покрашенный в патриотические цвета и с витриной, больше похожей на амбразуру. За ней виднелась крупная женщина с веером из газеты и рыжим котом на руках.
-Здравствуйте, пиво есть? 
-Есть, только теплое.
-А холодного нет?
-Ты что дурак?
Он не знал что делать, когда его оскорбляли. Ладно бы мужик, можно было бы выступить по мачу, подраться. Хотя никогда так не делал.
Ушёл. Всё как-то не выходило, настроение портилось и позитивного образа мышления в таких условиях надолго могло не хватить. Срочные и успешные действия. Тут он увидел молодую женщину. Сразу определил её как учительницу и устремился в надежде обнаружить интеллигентную собеседницу.
-Здравствуйте, извините, не подскажите, где Степановы живут?
-А вот по дороге идите, километр и будет хутор, там третий двор.
Пошла дальше. Окликнул её.
-А вы не знаете, что там говорят про слепоту?
-Что говорят?
-Что если пойти к ним, так можно ослепнуть.
-Можно. Сколько народу уже пострадало.
И снова пошла. Главное же явно никуда не торопиться, идёт медленно, а поговорить не хочет. Подбежал за ней.
-Так что там происходит?
-Где?
-Ну, у Степановых у этих.
-Ничего, живут люди.
-А отчего ж слепнут?
-От любопытства. И знают, что нельзя, а лезут. Вы извините, не идете за мной, а то у меня муж ревнивый, неприятности могут быть.
И ушла. Он плюнул в пыль. Да что ж такое, неудача за неудачей! И захотелось побыстрее уехать. Прямо сейчас бросить всё, побежать на остановку и даже автобуса не ждать, остановить попутку да подальше отсюда. Сжал кулаки, как всегда делал, когда сидел у зубника. Стоять. Чего он достигнет, если будет бегать от каждой трудности. Он должен быть профессионалом. Плевать на препятствия, он сделает свое дело. Как древнегреческие герои, которые знали, что подвластны судьбе, но делали подвиги. Нужно сделать всё что можешь, а там будь что будет.
Идти на хутор. Только не хотелось. И даже опасно. Он же не знает отчего там слепнут.  И ведь слепнут, вот еще мужичок с тросточкой пошёл. Ему слепнуть нельзя, у него даже пенсии нет. Хотя платят по инвалидности, но он не хотел. Лучше всё разузнать и тогда уж идти.
Отошёл в тень и стал ждать, чтобы кто-то ещё прошёл, чтобы расспросить. Сам уже побаивался искать, чтобы опять не нарваться. Пусть судьба сама кого-нибудь на него выведет.
Простоял час и только тогда пошёл, едва сдерживая бурлившую ярость. Ведь должна быть белая полоса. Черная, белая, так должно быть. А тут будто черный континент какой-то. Уговаривал себя успокоиться и дожидаться белой, которая будет очень большой, вплоть до попадания в штат.
Увидел старушку, вынесшую миску еды для квочки и выводка цыплят, маленьких, величиной с воробья.
-Женщина, извините, а как пройти к Степановым?
-Прямо иди, не прошибёшь.
-А далеко?
-Молодой, дойдёшь.
-А что за люди?
-Чего?
-Что за люди, эти Степановы?
-А ты кто такой?
-Я из города.
-Я тоже, сорок лет в Харькове прожила, а на старость лет в это говно приехала. Кыш, противные! Я ж интеллигентная женщина, всю жизнь начальником смены в ресторане проработала, каждый вечер в театр ходила и на концерт в консерваторию! А тут телевизор и тот не показывает, газет нет, живём будто на острове. Дикарями. Разве я когда подумала, что буду куриц кормить да за свиньёй говно прибирать? Спросишь, чего ж ты дура такая сюда приехала, если жалуешься? Так скажу, что комнату сынок забрал. У него жена, детей двое, жить негде. Меня с работы на пенсию отправили, думаю, чего это я буду куковать, поеду в село, тут питание дешевые. Теперь вот маюсь!
-А Степановы?
-Прямо, прямо иди.
Бабушка чуть подвинула ногой миску и пошла к фортке. Он решил брать, как говориться, быка за рога.
-Бабушка, отчего там люди слепнут?
-Да кто тебе такую глупость сказал?
Она обернулась с таким удивленным лицом, будто услышала что-то несусветное.
-Вон Николай Фомич, он все знает.
Бабушка показала рукой за спину, пока оглядывался, тщась узреть этого самого Николая Фомича, заскочила за калитку и щёлкнула щеколдой.
-Ходят тут всякие, расспрашивают, а потом куры пропадают!
Улица была пуста, хотел лезть через забор, чтобы показать бабке вредность обманов, но поверх забора протянута была колючая проволока, грозившая не только одежде, но и коже. Пошёл дальше, но сколько ни ходил, а никого не выходил. Жара, аборигены сидели по домам, скорее всего спали. Знал, что в сёлах встают рано, чтобы успеть поработать по утренней прохладе, а в обед отдыхают в прохладных хатах с окнами, завешенными марлей от докучливых мух.
Напился из колодца и пошёл на хутор. Там ведь несколько домов, пойдёт не к Степановым этим, а к соседям, может разговорчивей окажутся. Хотя уже понимал, что неспроста местное население прикидывается дурачками и рассказывать отказывается. Что-то скрывают. Непонятно только что скрывать этим жукам навозным? И что это за дело с ослеплением. Он был человек впечатлительный и сразу представил некий кровавый культ, чудом оставшийся в этом глухом куту Слобожанщины ещё с языческих времён. Главный жрец, он же председатель сельсовета приносит в жертву кровожадному Дажьбогу глаза своих последователей. Умащивает ими деревянный истукан, хранящийся в особом чулане за клубом.
Он даже начал бояться, не приносят ли здесь в жертву чужих, но вовремя вспомнил, что третье тысячелетие на дворе. И село. Ладно бы в цивилизованном Берлине или Лондоне, там действительно могут любые культы существовать, а тут же под железной пятой тоталитарного государства, тут и люди с трудом существуют, куда уж тайным культам. Чепуха.
Вытирал обильный пот с лица и шёл по дороге, с лужицами смолы, растопленными солнцем и маревом дрожащего воздуха. Вот бы поплавать. У него вполне пристойными семейные трусы, которые в здешней дикости вполне могут сойти за фешенебельные плавки. Но сначала дело. Он не должен расслабляться и тогда достигнет успеха.
Подумал как-то дежурно, почти для отвода глаз. И стал представлять, как ныряет в прохладной траве, кушает сочный арбуз. Благодать.
Приятными мыслями скрасил себе путь, остановился у первого же двора. Калитка была заперта, а в этакой-то тишине кричать не хотелось. Следующая хата была заброшена, только в третий двор зашёл. Кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. Никто не откликнулся. Прошёл ко двери и постучал. Как в остросюжетных фильмах дверь приоткрылась вовнутрь да ещё со скрипом. Чуть потоптался и вошёл. Темный пятак коридора, постучал ещё в одну дверь. Её открыл и зашёл, судя по всему в кухню. Газовый баллон, плитка на две конфорки, обтянутый дурацкой клеенкой стол. На нем сахарница и немного помытой посуды.
-Есть кто дома?
-Кто здесь?
Ему ответил девичий голос. Такой девичий голос, что вмиг он затосковал неведомо о чём.
-Кто здесь?
-Не бойтесь, это я, я хочу хату снять, не подскажите где можно?
-В село идите, там много хат.
-Я здесь хочу, очень уж мне ваш хутор понравился.
-Ничего в нём хорошего нет, уходите!
-Я вас чем-то обидел?
-Нет. Но всё равно уходите.
-А вы кто?
-Какое вам дело?
-У вас такой красивый голос. Я никогда ничего подобного не слышал. За таким голосом можно идти на край света, за такой голос можно сражаться с чудовищами, этот голос придает силы и переполняет нежностью.
Она молчала, а он неожиданно поймал себя на мысли, что забыл про то, ради чего пришёл сюда. Плевать ему на каких-то Степановых, он был очарован этим голосом, заколдован и опьянён.
-Ваш голос настоящая драгоценность, ваш голос утренняя свежесть и весенняя красота. Я, я поражён, я восхищён, мне кажется, будто я в раю, когда я слышу ваш голос.
Если бы он всегда так разговаривал, то женился бы на дочке директора завода, а не маялся по столицам, но он был безвольный человек, а потому спонтанен. Выдавать конвейерно, когда надо и сколько надо не мог. 
-Как вас зовут?
Он прошёл уже больше половины кухни, впереди виднелась дверь комнату, где темнота рождалась из прикрытых ставень.
-Стойте!
-Никогда не слышал ничего подобного!
-Я прошу вас, стойте! Я умоляю!
-Не могу!
-Если вы меня увидите, я умру!
-Что?
-Если вы зайдете в комнату я умру!
-Почему?
-Это так, верьте мне и не спрашивайте!
-Во мне нет ничего смертоносного!
-Я знаю, это во мне, точнее снаружи меня.
-Да что вы такое говорите!
-Я прошу вас, не задавайте вопросов, а лишь слушайте меня!
-Хорошо, слушаю.
-Сейчас же уходите и никогда больше не возвращайтесь!
-Почему?
-Так будет лучше для меня и для вас!
-Чем лучше?
-Верьте мне!
-Я чем-то обидел вас?
-Вы разбили мне сердце! Никто, никто и никогда не говорил мне того, что сказали вы! Никто. И теперь я буду вспоминать ваши слова и плакать до конца жизни!
-Почему? Что я такого сказал?
-Уходите, прошу вас, уходите!
-Вы плачете?
-Я умоляю вас, уходите!
-Вы плачете! Я не хочу оставить вас в слезах!
-Уходите, немедленно уходите!
-Я не могу уйти! Я очарован, ваш голос, ваш голос покорил меня, мне больше ничего не нужно, только слушать вас!
-О господи!
Она рыдала, она так рыдала, что закружилась голова и он присел на широкую лавку под которой стоял чугун с варенноё картошкой для свиней.
-Ну почему же вы плачете?
-Потому что я несчастлива!
-Кто причина вашего несчастья, я готов сразиться с ним!
-Я причина.
-Как это?
-Так. Я причина собственного несчастья, несчастья своих родителей и ещё многих людей. Прошу вас, уходите.
-Чем больше вы говорите, тем больше я убеждаюсь, что я никуда не уйду. Не могу уйти.
-Уходите, так будет лучше для вас!
-Я люблю вас!
-Что?
-Я люблю вас! Я никому в жизни не говорил эти слова, может я даже не верил, что есть любовь! Привычка, неизбежность, похоть, что-то другое, а любви нет. Но сейчас я с полной уверенностью говорю вам, я люблю вас! Я не могу жить без вас!
Она заплакала еще сильнее.
-Почему вы плачете?
-Я ждала этот день, надеялась, что он не наступит и знала, что наступит. Это мой крест. И мне нести его до конца жизни.
-Ваш крест? Что вы говорите, я вас не понимаю!
-Вы знаете, кто я?
-Вы царица, вы, вы, вы, вы моя любовь.
-Я Маша Степанова.
-Я Владислав Ивченко.
-Вы не слышали обо мне?
-Нет. А зачем, самое важное, ваш голос, я услышал, а остальное чепуха. Маша, я люблю вас!
-Люди слепнут от меня.
-От вас?
-От меня. Каждый. кто хоть раз увидит меня вмиг слепнет. Его глаза превращаются в пепел, который тихо струится сквозь ничего не понимающие ресницы.
-Так не бывает.
-А бывает, что вы ещё пять минут даже не слышали обо мне, а сейчас признались в любви?
-Это особый случай.
-Я страшный случай. Это началось с самого моего рождения. Ослеп фельдшер, который принимал рода, ослепли старухи, которые меня купали, ослепла мамина сестра, приехавшая из города посмотреть на племянницу. Меня повезли к докторам, повезли в деревянной колыбели, оббитой изнутри войлоком. Ослепло несколько врачей и остальные в панике убегали от моих родителей. Меня привезли обратно в село, надеялись, что я перерасту. Но шли годы и всякий, кто видел меня безвозвратно слеп. Каждый. Люди стали бояться меня и обходить десятой дорогой. Уже несколько лет в наш дом никто не заходит кроме родителей. Я свыклась с одиночеством, я привыкла проживать время, я знала, что мне жить в одиночестве, а теперь пришёл ты и сказал то, что сказал. Не знаю, как мне теперь жить. Я ведь много думала про любовь, я верила, что она есть, но думала, что я проклята и никто не сможет меня полюбить. Это тяжело чувствовать, но ещё тяжелей знать, что тебя любят, а ты не можешь быть с любимым человеком. Скорбь. Моя жизнь была грустна, а теперь переполнится скорбью. Плакать и стонать. Вот мой удел. Не плачь. Просто встань, уйди и никогда не возвращайся. Злая судьба свела нас. Моё наказание усугублено, на твоём сердце шрам. Мы ничего не в силах изменить, нам остаётся лишь терпеть. Как говорит мама, если болят зубы, ты можешь только терпеть.
-Но можно сходить к стоматологу.
-Стоматолог судеб на небесах. У тебя есть крылья, чтобы добраться до него?
-Я не уйду.
-Другого выхода нет.
-Но ведь твои родители живут и с тобой и ничего!
-Вот именно ничего. Они ни разу не смотрели на меня. Мать, когда рожала, потеряла сознание, отец был на уборочной. Ослепли другие, а они вынуждены жить со мной закрывая глаза. Ты знаешь как это жить с родным дитём, не открывая глаз? Они ни разу не видели меня! Ни разу. Когда я выхожу на кухню, стучу в дверь и они закрывают глаза. И так уже сколько лет. Мне часто не хочется жить, но они ведь столько мучались, ухаживая за мной, я не могу их предать.
-Я тоже буду закрывать глаза!
-Тогда с кем ты будешь? С закрытыми глазами ты можешь быть и с другой, разве по-людски это, жить с человеком не открывая глаз?
-Тогда что же делать?
-Уходи. Каждую минуту оставаясь здесь, ты только увеличиваешь мои муки. Уходи.
-И ты будешь вечно одна?
-А что остаётся мне, выжигающей глаза?
-Может это просто совпадение, что те люди ослепли?
-Ты ходил по Ястребином? Ты видел десятки слепцов на улицах? Это те кто не верил, кто говорил, что не может быть! Они приходили и смотрели на меня, уверенные, что ничего не будет. Потом кричали, погрузившись в страшную неведомую тьму. Разве могут быть десятки совпадений?
-Хорошо, верю. Но почему это я не могу быть с тобой? А как же живут слепые? Те кто лишён зрения с детства? Они ведь живут не видя друг друга?
-Ты готов стать слепым?
-Ради тебя да!
-Сейчас мне хочется, очень хочется крикнуть: -Тогда заходи! Заходи! - чтобы проверить твои слова, но я не кричу, потому что я не имею права. Сейчас ты можешь решиться, зайдёшь, откроешь глаза, увидишь меня, не успеешь даже рассмотреть и ослепнешь. Пройдет время, может секунда, а может год и ты спросишь почему я не остановила тебя, почему лишила зрения, лишила света и красок жизни. И ты будешь ненавидеть меня, будешь кричать и обижаться, будешь прав. Поэтому я говорю тебе - уходи.
-Разве можно бросить любовь?
-Разве можно достать руками луну? Человек делает то, что может, делай и ты, уходи.
-А как же ты?
-Мне даны судьбой слёзы в одиночестве.
-И ничего не сделать?
-Когда умирает человек, что ты сделаешь?
Они сидели в тишине, может быть несколько минут, а может быть долго.
-Уходи. Скоро придут родители, не надо их печалить, уходи.
-У тебя такой голос.
-Не береди раны наших сердец, уходи.
-Почему так, почему я впервые встретил любовь и не могу остаться с тобой?
-У судьбы нет ответов, у судьбы лишь одни наказания. Иди и постарайся забыть меня. Наше единственное облегчение в забвении друг друга. Уходи, я прошу тебя. Уходи и больше не возвращайся, умоляю!
Он встал.
-Прощай.
-Прощай.
Вышел, долго куда шёл до вечера, потом ночью, запутывался в кустах и падал, вставал и снова шёл, к утру вышел к какому-то селу, уехал на автобусе неизвестно куда, колесил, пока не кончились деньги. Потом вернулся в Сумы. Пробовал запить, но дело кончилось блевотой и головными болями. Валялся на диване и смотрел на серое небо. Начались дожди, воздаяние за месяцы жары.
Через неделю он решил и побежал на околицу. Попутками добрался до Ястребиного, бегом на хутор, стучал в калитку. Вышла женщина в траурном платке. Молча посмотрела. Он хотел спросить, но вдруг перехватило горло. Стал понимать, но не верил.
-Маша?
-Вон, за оврагом.
Он пошёл за овраг, прямо по стерне. На небольшом холме несколько десятков могил, одна свежая. Наверное её портрет, кусок отпечатанной засвеченной плёнки. Техника тоже не выдерживала её. Он посидел на мокрой траве, мял пальцами жирную землю с могильного холмика, смотрел на дубовый крест. Ушёл под вечер.
Уже позже услышал про то как ослепла вся съёмочная группа, всё-таки приехавшая с канала. Про то, что она последнюю неделю много плакала, а потом отрезала косу и сделал из неё петлю. Она умерла, но милиционеры, следователь прокуратуры и паталогоанатом ослепли. Тело отдали родителям в забитом гробу. На похороны пришло совсем немного людей, боялись, что пробьёт и сквозь доски.
Он должен был догадаться почему она умерла, он должен был корить себя, что решился слишком поздно. Но он просто не сделал нужных выводов, отвернулся, не заметил и продолжил жить. В столицу больше не совался, тихо обитал в Сумах, иногда выпивая по вечерам и даже женился, чтоб было кому стирать одежду, чего он очень не любил. Сочинять бросил, потому что убедился в том, что он маратель бумаги по сравнению с жизнью. Радовал себя тем, что собирал разные истории, записывал их и перечитывал. Больше никому не давал, потому что все были в жизненных бегах и не до того.

Вздохнул. Только сейчас почувствовал, что вода в ванне остыла и он снова замёрз. Быстро вылез, вытерся полотенцем, напялил тапочки и побежал в постель. Укрылся сразу двумя одеялами да ещё сверху кожух, быстро угрелся и заснул.
Ему приснилась большая шоколадная планета, где всё в шоколаде и шоколадно. И там она, он точно слышал её голос. Где ж ей ещё быть, как не на шоколадной планете, ослепительной красавице Маше Степановой. Ему нужно срочно туда. Проснулся и стал одеваться, то бежать за билетом. Только когда натянул штаны, сообразил, что ночь на дворе, а билеты на Шоколадную планету и днём нигде не продаются. Разве что ждать и дождаться.
Он хотел подумать, решить для себя, но боялся снова проворонить судьбу. Через день уже стучал в дверь к Тунгусовым.
-О, писатель, ты чего?
-К вам. Будем ждать вместе, мне тоже надо на Шоколадную. Когда метеорит прилетит, а дед?
-Мы сейчас дрова собираем, чтоб костер разжечь. Уже вроде бы должен, а нет, может с курса сбился, так надо помочь. Айда на огород.
Вскоре запылал большой костер и много человеческих лиц повернулись к небу, высматривая движение в космических далях.
Она непременно должна быть на Шоколадной, а он плакал смотря в небо.

Просидел так месяц, потом не выдержал и уехал в город. Это ж так можно всю жизнь прождать, а он хотел славы. Три месяца корпел, что вспоминал, что додумывал, свел все истории в книге рассказов и отправил в Москву. Ожидал взрыва, потому как самому истории нравились, но вместо взрыва пришла уничижительная рецензия. "То, что в ваших рассказах интересно - не ново, а что ново - не интересно". Потом ещё масса язвительных комментариев в сети, что сидит в провинции какой-то недоумок, тупо дерёт куски из известных романов и выдает за своё. Даже не критика, нечего критиковать, ирония. В городе тое смеялись, он ведь всем сказал, что грядёт миг его славы. А теперь дни позора, все тыкали в источники, откуда списал. Хотя ничего не списывал. Но что докажешь?
И поделом, нашёл кому доверять, алкашам каким-то. Вспомнил честные глаза деда и решил непременно поставить под ними фингал. За тем и приехал.

Очнулся, когда уже стемнело. Всё семейство Тунгусовых спало за столом. Пустые бутылки. Бухали.
Встал. Сильно болела голова, одежда отсырела, холодно. Стал трясти внучка, чтоб тот хоть печку растопил. Еле добудился, внук открыл глаза, крикнул дурным криком и вырубился. Белочки. Пришлось растапливать самому. Надо учится, теперь ему здесь жить, в город возврата нет, там он опозорен навеки. Может хоть метеорита дождется. А Сорокин говно, ничего в жизни не понимает, интеллигентщина московская, только извращения всякие придумывать. Говно жрать! Тут страна гибнет, а он про жрание говна пишет. Пидарас. 
Распалил огонь, развесил мокрую одежду, удивляясь как это его облили. А голова болит, так наверное упал, зашибся. Поставил чайник. Тут зашевелился дедушка.
-Дед, вставай, давай чаю выпьем.
Дед что-то заплямкал, потом вдруг открыл глаза и посмотрел на писателя. Вскрикнул, схватился за сердце и стал нехорошо оседать на бок. Грохнулся со стула. Писатель подскочил, стал теребить, но без толку.
-Мужики, вставай, деду плохо!
Батя открыл глаза, закричал и сам грохнулся на пол. Будто издеваются. Писатель стал щупать деду пульс, потом сделал компресс, на этом все медицинские познания закончились.
Дед же хрипел и пошла пена с губ. Явно доходил. Писатель подхватил его на руки, благо был дед худ и легок, потащил на станцию. Тяжело было, но донёс. Со станции вызвали скорую, пока ехала, дали таблеток. Потом отвезли в больницу. Сказали, что инфаркт. К тому времени и Тунгусовы пришли.
-Ты ж мёртвый.
-Кто?
-Ты, я сам видел. Не дышал же.
-Вы чего, мужики? Я живее всех живых. Это у деда инфаркт.
Они потом и рассказали, что оно было. К утру врачи сказали, что жить будет, боец. Проведовали его, самогончик носили.
Отметили выписку из больницы так, что писатель три дня бухал. Он опять на станции остался, потому что куда идти. Как писатель навеки опозорен, а больше он никто.