Великое арбузное поле

Я слагаю песни из звезд, дирижируя грязной волшебной палочкой, подаренной мне кем-то из Сточной канавы. Сточной канавой мы с друзьями… не кривите лица в ухмылке, это бессмысленно. Мои мертвые глаза уже часа два как не воспринимают никаких попыток наполнить их досадой. У всех у нас когда-то были друзья. Я даже слышал будто кто-то считает, что они есть у него и сейчас. Это те, кто не знает, кто не видел еще великое арбузное поле. Однако об этом позже. Так вот, Сточной канавой мы всегда называли ту непонятную подворотню неподалеку от цирка. Она была нам непонятна тем, что из нее всегда несло вонью. Летом и зимой точно также, как весной и осенью. Мир в миниатюре, если вы меня понимаете. Но мы  то тогда были детьми и поэтому Сточная канава представлялась нам этаким логовом сказочного чудовища. Так что и в то время вонь была именно тем, чем и должно было нести из этой таинственной пещеры. Мы никогда не заходили туда. Поначалу из страха, а затем из равнодушия. Вернее ревнодушие это не то слово. Это все равно, что назвать океан лужей, определяя простым словом ту великую, необозримую и всепоглощающую пустоту, распирающую изнутри повзрослевших детей. Тех, кому никто и никогда не отвечал на вопросы, постепенно просачивающиеся сквозь поры и улетающие прочь из медленно пустеющей  оболочки. Однако я опять отвлекся.

Он сидел около стены дома и мочился прямо не снимая штанов. Не было никаких сомнений, что появился он именно из Сточной канавы. Только детская сказочная пещера могла породить такого как он. Я собирался было пройти мимо как можно скорее. Ему было все равно, что делать и как выглядеть, он мог себе это позволить, но я то тогда был еще жив. Мне пришлось притормозить только потому, что рядом с тонкой струйкой, текущей между штанин, стоял какой-то чисто вымытый лысоватый тип и громко обещал сделать обрезание моему будущему…

Я мог бы навать его дьяволом, учитывая то состояние в котором сейчас нахожусь, но не назову. Не из страха или почтительности, а просто даже в черта нужно верить. Я мог бы назвать его богом, учитывая тот подарок, что он мне сделал, но не назову. Просто не назову.

Я ведь действительно собирался тогда пройти мимо, однако вместо этого остановился и молча посмотрел в глаза любителю устраивать оберзания тем, кому уже нет ни до кого никакого дела. Мне нравится смотреть людям в глаза. Вернее делать так, чтобы они думали будто я в них смотрю. Для этого нужно просто уставиться  на кончик носа и тогда создается полная иллюзия того, что так называемые зеркала двух душ установлены прямо друг напротив друга. Очень неприятно всматриваться в собственное отражение, многократно повторяющееся в этом зеркальном коридоре. Ты становишься все меньше и меньше, словно растворяясь в водовороте чужой души. Этого зрелища на самом деле не выносит никто.  Просто некоторые терпят. Лысоватый тип был не из таких. Напуганный своим отражением в моих зеркалах он быстренько испарился.

Его шаги еще даже не затихли, когда она стукнулась об асфальт у моих ног. Короткий, тонкий и почерневший от грязи кусок дерева, аккуратно отшлифованный и немного заостренный. Бомж смотрел прямо перед собой, ошалевшим взглядом человека, обнаружившего, что еще способен дарить подарки. Я взял палочку и быстро ушел, не дожидаясь пока он заговорит со мной.  Не спрашивайте меня почему, но мне не хотелось, чтобы он произносил в тот момент какие-то слова. Во-первых он уже никому ничего не мог подарить. А во-вторых…

Мне просто хотелось, чтобы он молчал.

***

Я нашел ему имя всего через два дня. Всего только два дня мне было отпущено стоять на краю могилы и за это время я все-таки нашел ему имя. Святой. Ведь из всего того, что ему принадлежало, он наверняка отдал мне именно ту единственную вещь, которую можно было назвать подарком. Она была абсолютно бесполезным куском мертвого дерева. Она стала для меня  волшебной  после того, как я нашел дерево живое. Это конечно говорится с натяжкой, ведь мне даже не пришлось попробовать плодов, по той простой причине, что до меня в этом странном саду из одного растения побывал Садовник. И оборвал все цветы.

Я встретился с ним на исходе второго дня, как раз в тот момент когда нашел имя. Моя бетонная нора была вырыта неподалеку от рынка, а Садовник как раз стоял на входе, около перевернутой картонной коробки из-под телевизора. На ней лежала тряпка, похожая на содранную человеческую кожу. Не то, чтобы мне часто приходилось видеть содранную человечью шкуру, просто это первое что мне пришло в голову, когда тряпку нужно было с чем-то сравнить. Как и в случае со Святым, прошмыгнуть мимо мне помешали. Там это был лысоватый тип, здесь два часа ночи. До этого мне еще не встречался тот, кто торговал бы на входе у рынка в такое время. Мне стало любопытно впервые за очень долгое время.

Я его что-то спросил, он мне что-то ответил. Теперь, когда мой гроб почти уже развалился и временами , более того, все чаще и чаще я чувствую легкий смрад разлагающегося вокруг меня тела, мне понятно, что наверное стоило запомнить его слова. Может быть он предупреждал… Хотя теперь уже все равно.

В общем это были высушенные и растертые в пыль лепестки цветов. С того самого дерева. Отчетливо помню тот легкий намек на запах, который проник в моозг сразу же после того, как я в первый раз в жизни вдохнул по настоящему. 

Дерево было яблочным.

***

Впервые я втянул яблочную пыль сразу всем носом. Теперь то понятно, как делается это по настоящему.  Но в тот момент… Впрочем, не помню.  Как потом стало ясно, я умер.

И воскрес на берегу нашего океана. Стоя на вершине дюны я молча смотрел, как над помутневшей от темноты водой  одна за другой загораются звезды. Я видел их так, как никто и никогда не увидит. Они были наполнены всеми цветами, какие только существуют на свете. Они пели мне самыми чистыми голосами, которые мог слышать только я. Уже и в тот первый раз я сразу же понял, смысл того подарка, что сделал мне Святой. В руках у меня была его дирижерская палочка. Моя рука взметнулась над головой и осторожно сняла звезду с неба. Я погрузил лицо в ее свет и услышал тот чистый и не искаженный ничьими человеческими стараниями звук, который родился в глубине этого холодного огня. Я услышал его, я проник, я ощутил.  Я родился. Дирижер, комозитор, творец. Все это и еще многое и многое до бесконечности. На дирижерской палочке до самого рассвета горел звездный огонь, помогая создавать мелодию моей первой в жизни песни из звезд.

Дальше я думаю вам все уже стало ясно. Прошло уже много времени и когда заканчивается очередная песня, мне все тяжелее спокойно переносить тяжесть земли в которую я зарылся. Толченых цветов осталось не так уж и много, но самое страшное то, что пару (столетий) часов назад я вдохнул очередную порцию даже не дождавшись ночи.

Теперь вокруг меня ходят люди, приехавшие погулять по берегу нашего еще не отогревшегося океана. Наверняка кто-то из них смеялся, когда звезды вновь начали петь для меня. Смейтесь, пока они поют, ведь я не могу даже закричать, предупреждая о многих вещах. О том, что песни становятся все короче, что цветов остается мало и что совершенно не важно, найду ли я вновь Садовника там, где в прошлый раз. То, чем я с ним расплатился, можно продать лишь однажды, но все это не главное.

Главное то, что теперь после песен я вижу один и тот же сон. Не помню точно, что там происходит, но кажется из земли растут головы, на которые я наступаю. Я давлю их, они лопаются, как спелые арбузы и это закономерно. Закономерно. Ведь мне нужно чем-то заплатить за цветы. Я должен.

Все это будет. Вскоре я стану зол и опасен, как всякий нормальный мертвец, вышедший из могилы. Завтра или послезавтра одним словом скоро я проснусь на вершине дюны и вместо привычно осточертевшего мира увижу великое арбузное поле.

Я пойду по нему. Обязательно пойду, аккуратно и покорно раздавливая очередную голову.  Аккуратно, потому что поле - это на самом деле болото и ступать мимо нельзя. И покорно потому, что как я уже говорил, мне… ему нужна плата.

До встречи. Смейтесь или жалейте меня, то есть не делайте ничего, ведь вы можете себе это позволить, не правда ли. А может вы убьете меня? Пожалуйста, убейте. Я пойму и сумею даже одобрить этот шаг. Кто лучше меня знает, в  какое глупое, злое, а главное бесполезное существо я превратился. Ведь все, что я умею - это слагать песни из звезд, дирижируя волшебной палочкой, подаренной мне Святым из сточной канавы...