Закулисный монолог

Я старый, бесталанный, бездарный идиот! Что тут можно сказать...
Сегодня мне пятьдесят - и я "играю" свой бенефис. Смешно сказать, но, как и двадцать лет назад, я по-прежнему котируюсь как герой-любовник, и, наверняка, соберу сегодня не меньше букетов и оваций, чем на свое сорокалетие. Но между тем я стар, потому что чувствую себя старым. Совсем недолго - с сегодняшнего вечера. Я родился в четверть шестого утра, поэтому с самого начала сегодняшнего дня четко осознавал, что мне пятьдесят лет. Да, я разменял шестой десяток, но ни утром, ни в полдень не чувствовал себя старым.

Тридцать пять лет я играю на сцене. На мои спектакли ломятся зрители, по окончании гримерная завалена цветами, но я по-прежнему обретаюсь на провинциальных подмостках. За долгие тридцать пять лет я так и не сумел вырваться из плена нашего крохотного провинциального городка, но только сегодня отчетливо понял, что я бездарен. Публика радостно приветствует меня лишь потому, что им просто не предложили альтернативы. А публике всегда нужен кумир, даже если он стар и бесталанен. Как я.

Ну а в том, что я полный и безоговорочный идиот, я имел счастье убедиться всего десять минут назад. Когда во второй раз за сегодняшний вечер поднялся занавес, и я снова не увидел ее в третьем ряду партера, на привычном месте - четвертом от левого края. А между тем - скоро два года, как она сидела там каждый вечер.

Миловидная маленькая женщина с глубокими черными глазами и завораживающей улыбкой. В руках - небольшой букетик сиреневых лилий (я не знаю, кто сказал ей, что лилии - мои самые любимые цветы). Каждый день, после окончания спектакля, она поднималась первой, и спешила вручить мне цветы. Она не просила автографов, не караулила меня у гримерной - она просто вручала мне букет и, не оглядываясь, удалялась из зала, когда зрители еще продолжали аплодировать.

Сегодня я "играю" свою коронную роль. Сергей Сергеевич Паратов - неудавшийся делец и еще менее удачливый любовник. По моему Островский был сильно зол, когда писал свою "Бесприданницу", потому что Паратов у него вышел типичным злодеем - этакий смазливый соблазнитель, которому море по колено, а страдания - до лампочки. Но я всегда играл его иначе. В моих руках Паратов оказывался любимцем публики. Он страдал не меньше Ларисы, он плакал над их взаимной несчастной любовью, он готов был броситься в Волгу (которой всегда служила оркестровая яма - театр у нас в городе один, и в нем попеременно дают то драму, то оперу), ибо жизнь без любимой казалась ему никчемной. И я тоже любил своего героя. До сегодняшнего дня.

Она никогда не пропускала моих спектаклей. Однажды, принимая из ее рук привычный букет, я заметил нездоровый блеск в ее глазах. Неудивительно, была зима, половина нашей труппы валялась с гриппом, но она все равно пришла. Тогда я впервые предположил, что для нее это, наверное, важно.

Паратов изо всех сил пытается убедить Ларису, что прогулка на "Ласточке" пойдет ей на пользу. Я же в это время смотрю в зал. Может быть, она не смогла взять билет на свое обычное место, и, в то время как я ищу ее глазами в четвертом ряду, преспокойненько смотрит на меня с восьмого. Но нет - у нас не такой большой театр, чтобы я не заметил таких родных и ставших привычными восторженных глаз. Ее нет в партере, как нет и в бельэтаже, на балконах и галерке. Поэтому сегодня я играю один. Впервые за два года.

Странно, но я успел по-своему привыкнуть к ней. А мою неугомонно стареющую душу грело сознание того, что это юное создание испытывает ко мне нежные чувства. Ничем иным подобную стойкость я объяснить не мог. В самом деле - по какой причине можно посмотреть Бесприданницу, играемую одним и тем же составом, более ста раз? Не судите меня слишком строго, но я стар и одинок, и ее молчаливое поклонение грело мне душу. А несколько месяцев назад я даже позволил себе мечтать.

Паратов объявляет Ларисе, что он прикован обручальным кольцом к денежному мешку богатого папы. Лариса пытается броситься в реку, а я, получив неожиданную передышку, отправляюсь за кулисы. Все! - еще только один последний выход, и можно отправляться домой. В одиночестве поднять за свое здоровье рюмочку коньяка и пожелать себе долгих лет жизни, проведенных в подаренном мне кресле-качалке с книгой в руке. Именно так, потому что более я не намерен развлекать публику своим лицедейством.

Черт, суфлер почти вылез из будки, подсказывая, что мне давно пора на сцену. Я устало выношу свое тело из-за кулис и равнодушно смотрю на распростертую прямо у рампы Ларису. Лариса у нас новенькая - всего второй спектакль. В первом она была мне даже симпатична, но сегодня я уже смотреть на нее не могу. Лежит себе спокойно, словно и не умирает вовсе. Странно, и звука выстрела я не слышал. Неужели так увлекся своими мыслями, или теперь Карандышев пользуется пистолетом с глушителем? Ладно, спрошу у него напоследок - после спектакля.

Все, господа, концерт на сегодня окончен. Несите Ваши букеты, и я отправлюсь спать. Я не хотел признаваться сам себе в том, что мне почему-то больно. От того, что первый букет, который я получу сегодня, вручит мне другая женщина, и в нем будут не сиреневые лилии, а розы или тюльпаны - сейчас на них сезон. От того, что я позволил себе мечтать, так же как тридцать лет назад, когда я был еще молодым и зеленым, и каждый образ, запавший мне в душу, пробуждал стремительный рой желаний и надежд. А еще от того, что мне больно расставаться со сценой, хоть я и признал себя бездарностью. Я жил игрой, а не играл, чтобы жить, а потому - совершенно не представляю, как я буду жить дальше, когда у меня останется только мой личный мир. Но еще больше я не представляю себе, как я буду дальше выходить на эту сцену, если в партере, в третьем ряду, на четвертом месте слева не будет ее.

Оркестр доигрывает последние аккорды, мы дружным строем подходим к краю сцены и раскланиваемся перед благодарной публикой. Потушите свет! Уберите букеты! Прекратите овации! Мне не нужны Ваши фальшивые восторги и поздравления! Я не вижу в ваших глазах той искренности, с которой наблюдала за моей игрой она! И никогда не увижу. Скоро Вы разойдетесь по домам, а через пару месяцев и думать забудете о том, как рукоплескали мне сегодня. И, теперь я в этом уверен, не останется ни одной пары глаз, которая будет также напряженно следить за тем, кто сменит меня на сцене и искать черты сходства.

Я ухожу - решено. Неслышно выскользну через черный ход, оставив букеты в гримерной. Пройду без зонта по лужам пару кварталов до моего дома, запру на замок дверь, и завтра же напишу заявление об уходе. Ходите на другие спектакли! Восхищайтесь, дарите цветы - мне они больше не нужны.

И кто додумался повесить в гримерной зеркало на всю стену? В нем я ясно и четко вижу, насколько все-таки я стар. Ничего, завтра - нет, пожалуй, даже сегодня - я напишу заявление и покину это заведение. Тридцать пять лет - приличный стаж для актера. Думается, я заслужил пенсию. И хватит смотреть на меня из зеркальной глади! Ты выглядишь ничуть не лучше, чем я, не надейся. Те же морщины вокруг глаз, тот же бледный цвет лица. А тот костюм, в котором я пришел сегодня в театр - вон он, висит мешком на стуле, - сидит на мне, как на огородном пугале.

Что ты смеешься? Думаешь, у меня не хватит сил уйти на покой?! Думаешь, завтра я снова выйду на эту сцену и буду развлекать сидящих в зале своей бездарной игрой? Думаешь, я до такой степени зависим от своего одиночества, что не смогу провести оставшиеся мне двадцать лет без оваций, букетов и разъяренного шепота суфлера?

Ты глуп! Как и я сам… Потому что я действительно не смогу уйти сегодня. И завтра, и через месяц, и через год. И снова и снова я буду выходить на эту сцену, смотреть на четвертое место в третьем ряду и искать в этом зале пару благодарных глаз. Я болею сценой, и черт с ним – с талантом, морщинами и шестым десятком лет, который я разменял сегодня утром. Кажется, завтра у нас «Театральный романс». И, если мне повезет, завтра мне обязательно подарят сиреневые лилии.