Писатель

Писатель

- Я принес свою рукопись! – сказал молодой человек редактору прямо с порога
- Здравствуйте, - ответил сидящий за столом, и посмотрел на вошедшего строго, так, что тот приостановился, замялся, даже опустил голову.
- Доброго дня, - ответил гость и улыбнулся.
- Вот теперь я вижу, что вы человек воспитанный, - извольте же представиться, любезный!
- Никита Гаврош.
- А меня называйте Филат Артамонович.  Присаживайтесь вот сюда, - он кивнул на коричневый стул напротив своего стола, жесткий и низкий, Гаврош подошел, взглянул на отведенное ему место в этом кабинете, и остался стоять.
- Садитесь же!
Парень мотнул головой, положил на стол редактору папку, которую держал под мышкой:
- Вот это хотелось бы напечатать в вашем журнале.
Филат едва глянул на увесистый пакет бумаг и стал задавать вопросы, одновременно рисуя стеклянной авторучкой какие-то каракули на перекидном календаре:
- Что у вас тут такое?
- Роман тут.
- Как называется ваш роман? О чем он?
- «Этого не может быть». Рассказы о нашей современности.
- В жанре?
- Что-то вроде фантастики.
- Хороший роман?
- Думаю, хороший. Я им зачитываюсь.
- Это ваш роман?
- Если вы имеете ввиду автора – то автор – я.
- А если нет?
- Если нет… Если говорить о том, чей это роман на самом деле – то, правильно будет ответить: роман нашего поколения.  Его судьба.
Филат понимающе улыбнулся. Мальчишка мнит себя гением, строит из себя этакого неординарного, непредсказуемого, блистательно-мудрого, и совершенно не знает, как это смешно выглядит со стороны: с противоположной стороны редакторского стола. Можно сразу поставить такого на место – есть удобный инструмент, ломовый прием, заключающийся в нескольких словах, говорящихся скучным серым голосом: «Хорошо, я посмотрю, позвоните через неделю, до свидания». Редактор уже хотел было так и сделать, тем самым, завершив свой напряженный рабочий понедельник, но не мог отказать себе в удовольствии несколько пощипать этого выскочку, подразнить, показать свое превосходство, поскольку занимал свою должность всего лишь три каких-то месяца.
- Наконец-то мне принесли что-то нужное и важное! – воскликнул он, сделав большие глаза, - знаете, Никита, я так устал от всей этой каши-малаши: любовные романы, детективы, мемуары, «Как нам спасти Россию», «Как выращивать огурцы на даче», «Эротические хроники», «Руководство по зарабатыванию денег», «Что делать. Если делать нечего», «Звездные войны-раз», «Звездные войны-два», «Звездные войны-опять двадцать пять», «Новые приключения Наташи Ростовой», «Теория вероятностей: как выиграть у лохотронщиков», «Антология анекдотов», «Антология слухов и сплетен», «Энциклопедический словарь армянского радио», «Конституция РСФСР»…  Чего только не пишут, и, главное, кто только не пишет! Не пишут – серьёзных вещей, глубоких, содержательных и честных. Не пишет Пушкин и Блок, Цветаева и Ахматова, Булгаков тоже забросил перо. Все, что у меня тут в ящиках – плавно перекочует на помойку, рано или поздно. То, что рано – будет лежать в мусорных баках во дворе. Надеюсь, вы обратили внимание на нашу помойку, проходя мимо? То, что поздно – сгниет в анналах истории. Слава богу, пришли вы, принесли мне то, чего не может быть, и, этим спасли современную русскую литературу от векового позора.
Никита с любопытством смотрел на Филата, не улыбаясь и не хмурясь. Казалось, его больше всего интересуют четыре родинки на редакторской щеке, он следил, как они вздрагивают и морщатся, когда рот открывается слишком широко. Наступила тишина. На столе стоял графин с водой и пустой стакан. Пролетающая муха уселась на краешек стакана и побежала по кругу. Наверное, ей хотелось пить.
Филат взял папку. Это было увесистое «Дело», в таких картонках писатели приносили свои опусы еще во времена советские. Сам Филат с такой начинал. И на такой остановился… Поняв, что из пера, как из топора, каши не сваришь…  Потому стал писать критику, статейки, которые умещались в полиэтиленовых файликах.
Расшнуровав «Дело» Никиты Филат стал перебирать, пересчитывать листы. Никита по прежнему следил за выражением лица редактора, надеясь, что тот нечаянно прочитает хоть одну его строчку, и уже не сможет оторваться… Но взгляд Филата не читал, а рассматривал. Компьютерная печать. Двенадцатый шрифт «таймес нью роман». Слишком узок отступ строки. Не сделано выравнивания по ширине, потому текст получился косой, абзацы по правому краю – обшарпанные. На некоторых листах – масляные пятна.
- Сто восемнадцать! Что же так мало?
- Мне хватило, - ответил Никита.
- А Льву Толстому не хватило бы, - вздохнул редактор, - но вы, конечно же, считаете, что краткость – сестра таланта?
- У таланта много родственников, - вдруг ответил ему Никита, - и краткость, и яркость, и точность.  Стоит только этой семейке собраться в одном тесном помещении – шедевр готов. Они не любят сидеть без дела.
- Шедевр готов! – засмеялся Филат, - ляп-ляп – и целую миску блинов напекли! Что может быть проще! В этом и есть секрет вашей кухни?
- Нет. Это не моя кухня. Я пишу долго, урывками и рывками… Может не пишу, а просто записываю. Однажды утром просыпаюсь – и нахожу под подушкой готовое сочинение. Но это писал как будто не я, а человек, который жил и умер вчера, дав возможность родиться мне, новому и другому. Оставив в наследство папку…
- Вы где-нибудь печатались? - заинтересовался Филат.
- Никогда, - вздохнул Никита.
И Филату стало скучно.
Он перешёл ко второй части своей программы. Пора чуток намять крылья этому самозванному ангелу, да и отпустить на все четыре:
- Почему вас не печатают?
- Я никого ещё об этом не просил.
- А меня просите?
- Нет. Можете не печатать.
- Но вы же мне принесли роман не затем, чтобы я в эти листы селедку заворачивал?
- Вы любите селёдку?
Филат на секунду растерялся, решил не отвечать на этот глупый вопрос. Но несколько сбился, и сказал совершенно случайно:
- На улице потеплело.
За окном на рябиновой ветке раскачивалась, посвистывая, птица. Солнце раскрасило ее розовыми точками, и птица мало чем напоминала обычного московского скворца. Это, пожалуй, птенец Феникса, - решил Филат. Никита тоже рассматривал розовый поющий комочек и облизывал губы.
- Есть у вас девушка?
«Зачем я это спросил?»…
- Была. Но она теперь меня бросила. Женщинам не следует любить писателей. «Романы и дети делаются из одного материала». Настоящие романы и настоящие дети…  Дай бог ей счастья с другим.
- Совсем сдурел! – охнул Филат, и очень удивился, что это было сказано вслух. – Я вот – женат, и у меня двое ребятишек, мальчик и девочка, чему я страшно рад!
- Так вы же не писатель! – утешил его Никита.
- Ты так сказал и не подумал, - рассердился Филат, - так можно и человека обидеть…
И снова, услышав произнесенную фразу, вздрогнул. Ещё бы оправдываться начал! Извиняться, что года три не пытается рожать… Рожать! Филату показался каламбур смешным, и он мысленно засмеялся. А непослушный рот – заржал самым отвратительным образом, растянулся до ушей, хоть завязочки пришей…  Неужели невроз?
- Я читал ваши статьи. Я понял, что вы – не писатель. Но я ещё понял, что вы – тот, кто ищет писателя. И вот я у вас. Читайте же мою рукопись, хватит нам говорить!
Муха уселась на графин и грустно глазела на воду под стеклом. Кто-то, то ли Филат, то ли Никита, налил в стакан воды, и жаждущее насекомое окунулось с головой в газированный омут «Нарзана». Она пила и тонула.
- Значит плохие у меня статейки?
- Чего в них хорошего!
- Но кто вы такой, чтобы рассуждать, хорошие они или плохие? – взбесился редактор, - кто вы?
- Писатель я, - сказал Никита. – А вы – критик и редактор. В последнем номере вы расхваливали детектив Варварина, и это было ужасно! Я понял, как вы это писали. Вы написали сначала настоящий разгром, а потом сидели и исправляли каждое слово на противоположное по смыслу. Получилась настоящая ложь! Выстраданная, выверенная, честная. 
- Ло-о-ожь? – охнул редактор, - да что вы?!
- Не расстраивайтесь. Все сейчас так живут. Когда нужно – лгут столько, сколько надо, когда можно – говорят правду. Не стесняйтесь, продолжайте в том же духе.
Филат вскочил, взял со стола стакан и полил кактус, стоящий на подставочке у окна. Тем самым спас почти уж было погибшую муху. Она вяло отряхнулась  и поползла под тоненький луч, сушиться. Пичуга испугалась подошедшего к окну человека и исчезла.
Теперь стало заметно, что в кабинете тихо, беззвучно, грустно. На крючке висела шляпа и пальто. Филат вспомнил, что со всей этой историей можно покончить одной единственной фразой, но не мог ее вспомнить.
Никита все стоял.
«Неужели он надеется, что я теперь приму его рукопись, а может ещё и напечатаю? - бесился Филат, - Может быть ему ещё рекомендацию написать в Союз Писателей?».
- Детектив Варварина мне понравился, и не надо в этом сомневаться. Оторваться не возможно! С первой до последней страницы читал запоем, как… (он сделал короткую паузу, подбирая яркое сравнение, и неожиданно посмотрел на муху…)… как лебединую песню!  А ваши бумаги – в тоску вгоняют. Я имею ввиду  именно вас, конкретно вас, тех, которые пишут якобы не для денег, и не для славы, и не понятно вообще для чего и для кого! Народ выбирает литературу сам,  это – закон. Закон, который совпадает с законом эволюции, выживает – сильнейший, тот, кто действительно нужен. Нужен своему времени, своему окружению,  приносящий пользу и удовольствие. А вы – не из этих, и просто завидуете, называя свою черную зависть белой наивностью, почти святой! Вы знаете, каков тираж  романа Варварина? Пятьсот тысяч экземпляров! И все раскупили! И ещё напечатают, и еще раскупят. А вас – никогда. Потому что вы – эгоист.  Потому что я никогда не возьму вас в свой журнал! Я выбираю лучших, достойных, великих! Тех, кого выбрал мой народ! А тех, кого он отверг – я тоже отвергаю. Ибо мнение мое – это ничто, мнение моего народа – вот моя религия….
Филат в ужасе зажал себе рот рукой. Никита схватил рукопись, прижал ее к себе,  и что-то вспомнилось редактору не самое приятное… Это в метро утром он видел цыгана, несущего на руках младенца. «Мы сами неместные, подайте копеечку, ребёночку операцию надо делать…».
- То что вы делаете – неуместно, не ко времени, не к столу! – не смог сдержаться редактор от очередного каламбура, и снова прижал к губам ладонь, когда понял скрытый смысл сказанного.
Никита поклонился, повернулся спиной и пошёл вон из кабинета. Филат вспомнил убойную фразу:
- Хорошо, я посмотрю ваши бумаги, позвоните через неделю, до свиданья!
Дверь закрылась. Филат поставил пустой стакан на стол, на котором ничего не было, кроме потускневшего графина с водой и измалеванного каракулями перекидного календаря.