Война

Все имена собственные, фамилии, названия предприятий, торговые марки, упомянутые в рассказе, являются вымышленными. Совпадения случайны и являются фантазией автора

1.

Под ногами валялись старые консервные банки, то и дело приходилось переступать через остатки костров, брошенные пакеты с мусором, поваленные деревья, и обходить остатки ржавых машин. По сути дела и леса-то не оставалось. Зачем я пошел туда в этот день сейчас я уже смутно вспоминаю. Наверное, меня звала туда выработавшаяся городская необходимость «погулять». К этому времени «погулять», в смысле - подышать свежим воздухом, где бы то ни было, уже было невозможно. Но ноги все равно вели меня в остатки этого леса, когда-то гордо носящего имя Битцевского лесопарка. Пахло жженой резиной и почему-то зеленым чаем. Как мог этот тонкий запах, который мог распознать только законченный гурман, соседствовать и даже перебивать запах резины, в голове не укладывалось…
- Ты кто? – от чайно-китайских воспоминаний меня оторвал грубый женский голос. Я еще не увидел его обладательницу, но каким-то шестым чувством понял, что пришел сюда сегодня зря. В дополнение к моим подозрениям в спину уперся ствол.
- Я – из шестого батальона, снабженец.
- Что ты здесь делаешь?
- Гуляю.
- Гуляешь?! – она засмеялась,- А как же война?
- Сегодня никто никуда не наступает.
- А откуда ты знаешь?
- Снабженцы всегда все знают.
Видимо, мой камуфляж и уверенные ответы на какое-то время рассеяли ее подозрения. По крайней мере, ствол больше не давил мне в спину.
- Повернуться можно?
- Валяй.
- Ну, здравствуйте… - я давно уже понял, что на войне старорежимные приличия и элементарная вежливость иногда спасают жизнь.
Передо мной стояла женщина лет тридцати на вид, с явно уставшим лицом и непропорционально большой грудью. Грудь явно не была предназначена природой для ведения боевых действий в условиях развалившегося мегаполиса и под военной формой смотрелась комично. Она поймала мой взгляд.
- Нравится?
Прямой вопрос требовал прямого ответа, и я ответил:
- Да.
- Хочешь потрогать?
Такого поворота событий даже я не ожидал. Нарваться в лесу на воюющую нимфоманку… Но она явно не хотела давать времени на размышления. Автомат опять угрожающе смотрел на меня.
- Раздевайся!
На этот раз я не заставил себя долго ждать. Она посмотрела на меня оценивающе, не сказала ни слова, расстегнула верхнюю пуговицу своей рубашки и аккуратно положила автомат на бурую траву.
- Мылся давно? – я каждый раз вздрагивал от ее голоса, никак не мог привыкнуть. Она бросала фразы слишком резко для женщины с такими, в общем-то, миловидными чертами лица.
- Вчера.
- Тогда подойди поближе.
Я послушно сделал шаг и оказался в нескольких сантиметрах от ее бюста. Теперь мы смотрели друг другу в глаза. В ее зеленых, с искорками зрачках металось безумие. Что она может сделать с голым мужиком? Если просто оттрахает - это песня! В ответ она положила одну руку на мою задницу, а второй - провела по моей волосатой груди. Довольно-таки нежно, черт побери! А вот что делать мне? Стоять истуканом глупо, когда тебя гладят, но с другой стороны – что у нее на уме, как она отреагирует на взаимность? Может быть, ударить ее, сбить с ног, пока у нее в руках нет оружия? Но вот, блин, интеллигентская сущность - сама мысль ударить женщину не принимается мозгом как сигнал к действию! А может, все-таки отдаться ей на пользование, была - ни была? Когда еще с женщиной можно будет развлечься, одни гомики кругом…
Последняя моя мысль была принята ей «на ура». По крайней мере, когда я потянулся руками к ее второй пуговице, она не только не схватилась за оружие, но и подалась всем телом мне навстречу, а ее язык стал облизывать кожу вокруг моих сосков. У-у, как мы умеем! Ну, что же, путь открыт, можно действовать смелее!

2.

Обеими руками я начал срывать с нее потертую рубашку, и очень скоро передо мной уже покачивались ее налитые груди. Острые соски озорно торчали в разные стороны. Блин, неужели все это богатство у нее от природы, и в них нет ни грамма силикона? Скорее всего, так и есть. Представить себе, что эта девица в поисках врача и никому ненужной в условиях всеобщей разрухи накачки сисек бегала по развалинам города – просто невозможно.
Да…Ей, скорее всего, просто не хватало мужчины. Интересно, сколько она терпела, бедная? И еще более интересно узнать – а на чьей, собственно, стороне она воюет. Может, мне предстоит заниматься любовью с врагом?
За время моих размышлений она успела стащить с себя кирзовые сапоги, замызганные грязью пятнистые брюки, и теперь уже представляла собой довольно безобидное зрелище. «Как хорошо, что она раздевается сама»,- подумалось почему-то. Никогда, в общем-то, мне этот процесс не нравился  - все эти крючочки, косточки, заклепочки обычно не поддавались с первого раза, и сильно растягивали общую процедуру. Заниматься любовью по любви (каламбурчик!) ни разу не приходилось. Хотелось побыстрее спустить, вытереться или помыться (с водой, конечно, приятнее, но где ее эту воду сейчас найдешь…), и убежать к чертовой матери подальше от предмета внезапной страсти.
Она уже всего меня обслюнявила и теперь начала игру с моим нижним другом. За время всего процесса раздевания-целования он ни разу еще не подал признаков жизни. Испугался, наверное, когда на хозяина автомат наставили. Несмотря на то, что страх уже давно прошел, и я сам принимал активное участие в наглаживании симпатичного тела, он предательски болтался между ног. Но зря я начал беспокоиться о внезапно начавшейся импотенции – как только она взяла мой конец в рот, он сразу же начал набухать приливающей кровью. Очень скоро я доказал ей своим окончанием, что не зря меня в батальоне называли Жеребцом.
Вид моего налившегося друга окончательно свел с ума эту «партизанку» (как я про себя начал ее называть). Она принялась обеими руками совершать с ним различные манипуляции. То открывала головку, больно стягивая к основанию кожицу верхней плоти, то резко ее закрывала, то просто дергала вверх-вниз… Не знаю, может ей казалось, что от этого он должен вырасти еще на несколько десятков сантиметров. Но куда уже больше? И так не в каждую женщину без боли входит до конца.
И, в конце концов – будем и дальше дрочить, пока я не кончу, или все-таки будем трахаться? Где-то в глубине души у меня закралось подозрение, что мои мысли каким-то неведомым образом до нее доходят. По крайней мере, она оставила мой член в покое и попыталась поуютнее разместиться на лежащем сзади нее брезенте. Мне почему-то сразу вспомнилась моя первая женщина и занятия сексом с ней в ее малогабаритной ванной, после которого подолгу болели коленки.
- Иди ко мне, - прошептала она. Вот пишу сейчас – «прошептала», а сам думаю – наверное, все-таки «прорычала», уж больно не подходил ее низкий грубый голос, пусть и тихий, для нежных зазываний.
Пошел, конечно. Что мне еще оставалось делать, выбора все равно не было. Вернее, был, но дело-то не самое неприятное, можно и до конца довести. Опустился я перед ней на колени, ощутил неприятную прохладу земли из-под брезента. А она потащила мою голову к своим губам – целоваться. И зачем я соврал, что вчера мылся? Теперь мне фактически приходилось слизывать бактерии и запах с моих гениталий, попавшие на ее губы при недавнем контакте.
Черт… А целоваться-то она умела. Мне временами даже стало казаться, что у нее на языке – колечко для создания более острых ощущений. Но это, конечно, могло только казаться от переизбытка нахлынувших откуда-то из глубины приятных ощущений. Где, интересно, она успела этому так мастерски научиться? Людям-то в последнее время не до нежностей, не до сантиментов. Захотелось «большой и чистой» - схватил за шиворот первое попавшееся существо женского пола и потащил за казарму. А там рачком, да в задницу, потому что почти у всех передние места не только растянуты до неприятности, но еще и рассадник всякой дряни.
Да вот, кстати, и еще одна неприятная мысль – болезни. Кто ее знает, чем она может быть больна и почему, собственно, ей так невтерпеж было потрахаться. Что у нее там чешется? После того как хитроумные вьетнамцы вылечили мир от СПИДа и китайской пневмонии, на него одна за другой стали обрушиваться еще более изощренные заболевания. Причем все они с неимоверной быстротой распространились благодаря всеобщему пофигизму и половой распущенности. Людям стало наплевать на все. Им не хотелось жить долго и сдержанно. До всех дошло – брать от жизни надо все и сразу, и пусть жизнь будет недолгой, зато красивой и яркой, другим на зависть. Кому нужны старики, когда по улицам бродят тысячи голодных детей?
****ь, настроение – гавно. Меня сейчас мастерски выебут, а мне не радостно. Наверное, не с той ноги встал. А все еще и потому, что эта сволочь из Четвертого главного у меня пайковый гашиш с****ила. И ведь не докажешь никак. Смотрит, гад, мутными глазами, как будто ангел, и ручками своими, недомерками разводит. Мол, не брал ни фига. Но я то знаю, что он, больше некому. Теперь ходит – глючит с передоза, молодняк за кустами поебывает. Ну и хрен с ним. Люди правильно говорят: «не с****или, а проебал!» В следующий раз паек надо будет поглубже закапывать.
А моя партизанка разошлась не на шутку. Разложила меня по брезенту, взобралась сверху и скачет, аж глаза закатила. Эх, волосы бы ей подлиннее, так бы эротично смотрелось! Но на голове у нее - «ежик» и это единственно возможный вариант в этом гребаном мире – победить вшей не может никто, да и не хочет никто. Прыгает в бешеном ритме моя красавица и руками себе вовсю помогает, мнет свои груди с такой силой, что жалко становится и тревожно. Если она себя так не жалеет, то что со мной в результате будет. Но она не хотела быстрого окончания. Судя по всему она уже кончила и, может быть, не раз. Но предоставить мне возможность сделать это самому она не хотела. Грамотно в общем. Кто ж меня знает, может быть кончу и больше в обозримом будущем не начну, перестану представлять собой интерес. Где ж она в лесу еще одного такого безоружного дурака найдет для забавы. Будет искать – в лучшем случае: пристрелят, в худшем: отдадут придуркам из стройбата.
Я начал уже ощущать, как подкатывает в мозг волна неминуемого оргазма, но она на взлете слетела и больше не опустилась. Это меня несколько притормозило, а ей этого и хотелось. Она прилегла рядом и, как будто меня не существовало, начала мастурбировать. Наблюдать это было и занятно, и возбуждающе одновременно. По всей видимости, ей часто приходилось пользоваться таким способом самоудовлетворения, и удовольствия в этом процессе она получала не меньше, чем от общения со мной. Она закрыла глаза, левой рукой схватилась за сосок, массировала его и терла, а правой…ну, сами понимаете. Какой кайф она испытывала при этом, было понятно по тому, как волнами изгибалось ее тело, как ноги то сгибались в коленях, то резко распрямлялись. Зато у меня появилось время рассмотреть ее во всех подробностях. Про грудь я уже говорил – мечта поэта! Животик аккуратненький, без лишних жировых отложений, сразу видно - человек при деле. Кожа гладкая, как мне уже довелось ощутить пальцами, и на удивление чистая, без всех этих современных язвочек и волдыриков. На правом плече – след от ожога или от ранения, а на левом – татуировка. Вот если бы ей скинуть годков так десять хотя бы, а всей этой помойке, которую раньше мы называли Родиной – годиков двадцать, то была бы она нарасхват в модельных агентствах, и трахали бы ее не лейтенанты вроде меня, а пузатые солидные дядечки с руками зелеными от постоянного общения с американской валютой.
А что у нас там с татуировочкой-то? Я пригляделся повнимательнее, и тут меня как током дернуло. На фоне гор смотрел на меня волк, одна лапа его опиралась на мертвую птицу, и я знал, что это была за птица. Я видел этого волка на плакатах, я видел его на знаменах, и мне все время было нестерпимо жаль эту растоптанную птицу. Когда картинка была большой, можно было заглянуть в незакрытые глаза этой мертвой, растерзанной птицы. В них был ужас и страх. Так не было, но они именно так хотели. Потому что это был двуглавый орел.

3.

После того, как Малик Захарбиев метким выстрелом не дал президенту Путину переизбраться на третий срок, органы госбезопасности долго и бестолково пытались успокоить народ. Вечером того же дня в программе «Время» Владимир Владимирович выступил с обращением, из которого становилось понятно, что это именно он – настоящий президент, а тот, кого убили – подставной двойник.
Но почему-то никто не поверил. Как ни старались операторы, но скрыть от зрителей второпях нанесенный грим не получилось. Представленный президент был безусловно похож, но к убитому за долгий срок все настолько привыкли…
На следующий день (как бы случайное совпадение!) вновь ввели войска в Чеченскую республику. Органы опасались, что именно из этого ненадежного места поползут по стране беспорядки. Но рвануло совсем в другой стороне. Всегда надежный Калининград объявил об отделении от России и о создании независимой Прибалтийской республики. Внутренние и пограничные войска, размещенные в Калининградской области, на приказы своих министерств отреагировали настолько вяло, что потребовалась срочная переброска верных сил из Москвы. Но Литва не только не предоставила воздушный коридор, а наоборот - первой признала новое государство.
И началось. Татарстан, Калмыкия, Осетия, Ингушетия… Как будто все только и ждали, когда пошатнется жесткая московская власть. Выяснилось, что все спокойствие держалось на одном только человеке, и этого человека теперь нет.
Новый Путин объявил о введении чрезвычайного положения. На улицах крупных городов вначале появилась бронетехника, а потом и танки. Армия казалась государству силой, на которую можно положиться. Но так только казалось. По-прежнему весной и осенью туда силой сгоняли всех тех, кто не мог откупиться или сбежать. Им выдавали оружие и учили стрелять. Но гарантировать, что стрелять они будут в того, на кого укажет власть, военные не могли. Все помнили о том, как ушли в брянские леса, не подчинившись приказу, 570 бойцов Особого батальона. Ушли вместе с оружием. Ушли рядовые и офицеры, включая полковника Буданова.
Пропаганда утверждала, что все беспорядки – временное явление. Но это была уже не та страна, которую можно было сдерживать. Мощным потоком через страны Средней Азии хлынула волна наркотиков. Производство рушилось, и только алкоголь выпускался в фантастических количествах. Разруха  и хаос в стране были выгодны как тем, кто встал за спиной марионетки-президента, так и тем, кто наживался на России из-за бугра. Они не отдавали себе отчет в том, что рано или поздно будет пройдена черта, откуда возврата к спокойствию и прежней жизни уже не будет никогда. И никакие силы – органов или военных не смогут противостоять анархии.
26 июня 2013 года Чеченская республика официально объявила войну России. Никто в мире не воспринял это всерьез. Кроме Литвы, Эстонии и Афганистана ни одна страна даже не признавала суверенитета Чечни. Но когда хорошо вооруженные силы чеченской армии в августе того же года заняли Краснодар, легко преодолев на своем пути сопротивление не самых слабых и достаточно дисциплинированных частей Ставропольского края, об этом заговорили на всех континентах. Стало понятно, что маленькая Чечня – это та сила, с которой придется считаться, вступать в переговоры и, возможно, даже идти на уступки. Никто не верил, что они смогут контролировать зону от Кавказа до Ростова, а это уже произошло. Путь через Воронеж и Липецк на Москву не так уж и сложно преодолеть…

Все произошло само собой. Я занимался бизнесом – торговал чаем и достаточно успешно. Можно сказать даже, что фирма, в которой я был одним из четырех учредителей, входила в десятку лучших чаеторговых компаний России. Вначале занимались перепродажей чужих марок, потом добавили производство. Наш Дворец императоров – зеленый элитный китайский чай оказался очень даже в кассу в тех экономических условиях. Средний класс все-таки народился и желал потреблять все самое хорошее, пусть и по высоким ценам.
Перманентная война на Кавказе даже поначалу способствовала развитию торговли. Чай почему-то считался у них ритуальным напитком на поминках и уходил туда буквально эшелонами. Но потом у нас конфисковали в пользу государства зарегистрированный в военкомате большегрузный транспорт, и чай стало не на чем развозить. Потом в Забайкальске какая-то новая местная власть отогнала для разбирательства 3 вагона с нашим зеленым чаем и забыла вернуть. Потом военные решили разместить на нашей базе боеприпасы (их в бесконечном количестве стали подвозить в Москву, наверное, разведка все-таки докладывала о готовящемся нападении) и нам недвусмысленно намекнули, что чай это хорошо, но патроны надо где-то складировать… Я конечно же чувствовал, что созданный нами хрупкий коммерческий мир развален почти до основания. Но цеплялся, выкручивался, придумывал что-то. Коллектив, надо отдать ему должное, тоже не разбегался. Держался до последнего. Водители, которым уже не надо было приходить на работу, все равно приходили и пытались сделать что-нибудь полезное. И только один случай помог мне осознать, что это – неотвратимый финал. Вроде бы неприметный в обычной жизни случай.
Главным бухгалтером  у нас работала Ирина Николаевна – симпатичная брюнетка и, что самое главное, профессионал в своей области. Ее красота была не вызывающей, а наоборот - подчеркивающе скромной. Никто и никогда не мог упрекнуть ее в связях, «порочащих честь и достоинство». Проще говоря, она никому не давала повода подумать о себе фривольно, любила мужа и на работу ходила, чтобы работать, а не глазки строить. Она была одним из старейших членов коллектива и ее уважали, немного побаиваясь за строгий нрав.
Как-то раз под вечер к нам зашла ее дочь – Катя. Надо отметить, что видел я ее не первый раз и уже успел отметить про себя, что поведения она была гораздо более легкого, чем мама. Насколько я понял, Катя училась в колледже недалеко от нашего офиса, а в тот день ей нужно было сделать копии с какого-то учебника. В последнее время мы с ребятами на работе засиживались допоздна, и она об этом знала. Ну вот. Сделала она копии, поболтала с нашим секретарем и ко мне подходит:
- Сергей Владимирович, а меня кто-нибудь может до дома довезти? – и сверлит глазами, улыбается.
Кроме меня этот вопрос услышали еще по крайней мере два человека с машинами, но сделали вид, что не услышали  - головы втянули, типа работой занимаются.
Подобной наглости от нее я не ожидал, почему-то думал, что скромнее надо вести себя в семнадцать лет. А она продолжает, видя мое замешательство:
- Ну, пожалуйста… Вы же знаете, автобусов сейчас не дождешься, а мама будет беспокоиться. И я могу до комендантского часа не успеть. – и глазами невинными хлопает, прямо девочка-паинька. Ладно, думаю, ради мамы сделаю:
- Хорошо, Кать. Через десять минут я освобожусь, посиди пока чай попей.
- Ой, спасибо огромное. Вы меня так выручили.
Минут через пятнадцать я вышел к машине. Каким-то странным образом мой Мерседес, в общем-то не последней модели, действовал на женщин завораживающе и даже на некоторых особенно впечатлительных – возбуждающе. Катя не стала исключением:
- Ой, какая у вас красивая машина…
Когда мы тронулись, я обратил внимание на то, что и внутренняя часть автомобиля поразила Катю, она ерзала на кожаном сиденье, оглядывалась по сторонам и не пыталась скрыть своего восхищения. В общем, понятно – девочка-то не из избалованных.
- Я, кажется, прилипла, - пошутила она, я машинально посмотрел в ее сторону и заметил наконец, что на ней короткая юбка, и подумал о тех местах, которыми эта девочка могла бы прилипнуть к коже моих сидений. Неожиданно для самого себя я начал думать о том, что Катя-то хоть и очень молоденькая, но все-таки женщина. А она продолжала отчаянно кокетничать:
- Сергей Владимирович, а вы женаты?
- Да.
- А как ваша жена отнеслась бы к измене?
Я чуть не поперхнулся. Ни хрена себе тема для разговора с начальником мамы! Но вида постарался не показать, интересно же – к чему это она клонит:
- Я думаю, что плохо бы отнеслась.
- А если она не узнает?
- Не узнает о чем?
- Об измене. Ведь вы ей не расскажете, – и она провела своей совсем еще детской ладошкой по моему колену.
Скажу честно, я вздрогнул от неожиданности. Что это – провокация? Детская игра? Или серьезно? Я не ангел, конечно, и все было в моей жизни, но все-таки несовершеннолетняя и к тому же дочка сотрудника…
- Не бойтесь, я маме ничего не расскажу… Мне так хочется вас поцеловать… Вам ведь тоже хочется, правда?
Безумие! Куда катится мир! А куда качусь я? Ведь мне нужно отвезти эту девочку домой в Ясенево, к маме. А я еду с ней по ночной трассе прочь из большего города, подальше от его проблем, этих вечных моральных предрассудков, этих заумных рассуждений о том, что можно, а что нельзя. Жить! Жить так, как хочется сейчас, в эту минуту! Мы сами создаем свое счастье или свои проблемы!
И вот уже мы вместе ищем укромное место подальше от людских глаз. Я гашу дальний свет, включаю музыку. Просто музыку, без слов. Сейчас слова не нужны, и мы тоже будем делать все молча, чтобы не спугнуть внезапную радость.
Мы как по команде перебираемся на заднее просторное сиденье, до щелчка задвигаем передние кресла и отдаемся друг другу. И не важно сколько нам лет, потому что мы любим друг друга. А если это не любовь, то тогда что же она такое? Окольцованное домашнее тихое счастье? Конечно тоже. Но… Только здесь, на заднем сиденье я ощущаю как меня понесли куда-то вверх «сто процентов любви и немного еще», как пелось в одной старой песне. И пускай завтра от них не останется ничего кроме сладких воспоминаний, но они, эти сто процентов и существуют для этого, чтобы вспыхнуть ярко и умереть.

4

Следующим утром я долго пытался понять - не было ли все произошедшее красивым сном. Оцарапанное в страсти плечо подтверждало, что нет. Выпил кофе (он к тому моменту уже стал жутким дефицитом) и, не надевая галстука, уехал на работу. Все было бы ничего, но предстоящая встреча с Ириной Николаевной, мамой Кати меня почему-то уже заранее тяготила. Как мне теперь смотреть в эти честные красивые глаза?
Я и не догадывался, что в этот день произойдет то, что так стремительно повлияет на мою судьбу.
Работы было как обычно много. Суета ежедневных дел, которые уже не приносили прибыли, а служили возможностью к выживанию, растянулась до восьми часов вечера. Народ почти весь разошелся, и тут зазвонил мобильный. Это был Игорь. Он занимался в «мирное время» производством, а в последнее время - в основном долгими переговорами с милицией и военными. Голос был взволнованным:
- Серега! Ленку изнасиловали!
- Что? Изнасиловали? Кто, когда? – Поверить было сразу невозможно. Леночка, наш самый лучший секретарь, буквально час назад уехала с работы.
- В метро, бомжи. Этих пидоров уже поймали, а Ленку в Склиф повезли. У нее, похоже, еще и перелом руки. Поехали туда?
- А нас пустят?
- Пустят. Я уже договорился.
- Ну конечно поехали. Я сейчас спускаюсь.
Да…Говорил же ведь ей не ездить на метро. Там все чаще убивали, грабили, насиловали. Ездить на метро продолжали либо сильно уверенные в себе, либо совсем бестолковые. Ко вторым она, конечно, не относилась. Недавно обзавелась газовым пистолетом. Но вот не успела, значит.
Два часа по пробкам на проспект Мира, два часа с врачами, встреча с ментами, которые отличились при задержании… Бутылка водки с собой, нехитрая закуска. И в офис, к незаконченной работе. Время – два часа ночи. Подъезжаю, в наших окнах на втором этаже горит свет. Кто это может быть в такое время? Или свет не выключили? Да нет, дверь не заперта. Кого увижу?
- Ирина Николаевна? Добрый вечер… А что вы тут делаете? – ну надо же, думаю про себя – вот только разговоров со строгой мамочкой мне сегодня и не хватало.
- Как Леночка? – отвечает вопросом на вопрос, в ее стиле.
- Уже лучше. А все-таки, что вы тут делаете в такое время?
- Вас жду.
- Зачем?
- Мы давно с вами не разговаривали, Сережа. А что это у вас в руках? Водка? Холодная? А я Амаретто купила. Давайте пакет, порежу хлеб и колбасу.
Я обалдел. От Ирины Николаевны подобного поведения я просто не ожидал. Подсознательно чувствовал, что разговор будет, но вот чтобы с выпивкой и в два часа ночи… Интересно, что Катюша успела про нас наговорить.
- Садитесь за стол, я уже давно накрыла.
Да, разговор похоже ожидается серьезный. На столе кроме моей колбасы – мясная нарезка, отварная картошка, виноград и две рюмки. Ошеломленно смотрю на Ирину Николаевну. Только сейчас замечаю, что на ней хороший макияж, дорогой костюм, волосы аккуратно уложены.
- Сережа, я давно хотела сказать… Не знаю как начать… Давайте лучше выпьем. Нальете?
Я разлил по рюмкам Амаретто.
- За что пьем? – интересуюсь.
- За нас. За эту ночь, – и смотрит на меня лукаво.
- Ну что же, хороший тост.
Выпили. И снова молчание. Закусываю, вернее просто ем – проголодался страшно. А она смотрит, рукой подперла подбородок и ничего не ест. Наверное, хочет напиться. Ну точно, уже сама наливает по второй, не ожидая от меня джентльменского поведения.
- А второй тост за что?
- Давайте за Леночку. Ей сегодня пришлось несладко.
- Согласен. Так о чем вы хотели поговорить?
- Всему свое время.
- Вы сегодня так загадочны…
- Нет, просто раньше, Сережа, вы этого во мне не замечали.
К чему это она клонит? Неужели разговор не о Кате. Слишком уж миролюбиво она себя ведет для оскорбленной мамочки. А может, Катя вообще ничего не рассказала? Выпили по третьей, уже без тоста, просто чокнулись.
- Ирина, а почему вы так сегодня одеты? Какой-то праздник? Я ничего не путаю – день рождения у вас в феврале?
- Все правильно, в феврале. А вам понравилось, как я одета?
- Да, вам идет. Только пока не понимаю, к чему все. И это немного напрягает.
- А вы расслабьтесь. Кстати, предлагаю выпить на брудершафт и перейти на «ты». Сережа, мы знакомы уже больше пяти лет и все «выкаем». За все это время мы говорили только о работе. Так же нельзя!
- Согласен, но я думал, что на работе вас, то есть тебя, интересует только работа.
- Напрасно думал, я же живой человек. Наливай, а то мне наливать все-таки неудобно.
- Амаретто выпили. Водку будешь?
- Буду.
- А что не закусываешь? Плохо не будет?
- Нет, - смеется.- Мне будет хорошо.
Она встала, включила радио. После коротких новостей пошла музыка. Что-то очень знакомое, старое, на английском языке.
Меня всегда раздражали песни не на русском языке. Профессиональная болезнь, как объяснял я это знакомым, друзьям и родственникам. С пятнадцати лет я писал стихи, вернее тексты песен, и потому каждую услышанную песню в первую очередь воспринимал в начале как текст (хороший или плохой), а уж потом как объединение музыки и слов. Соответственно, «неродные» песни, благодаря моим скромным познаниям иностранных языков, я не мог разобрать на слова и старался не слушать.
Но в данный момент музыка была неплохим фоном для нашей в общем-то натянутой беседы. Она заполняла собой неловкие промежутки между фразами. Бутылка была уже наполовину пустой, Ирина - уже прилично «навеселе», задумывалась над словами, пиджак делового костюма был снят и брошен на спинку кресла.
- Сережа, а вы действительно не догадываетесь, что я хотела вам… тебе сказать? Какой же ты недогадливый Сережа… Ты, наверное, думал, что я буду тебе про Катю мозги промывать, что вот соблазнил девочку, негодяй. Думал, да? Боялся? Что, я такая страшная, да?  Не надо меня бояться, Сережа, я хорошая… Катька-то она же без тормозов вообще, она любого мужика сама в постель затащит. Лолита, бля. И в кого она такая пошла? Не знаешь, в кого? А я вот догадываюсь. В меня, Сережа… Только ведь я такая скромная снаружи, никто меня внутри не видит. Вот и ты не видишь… А ведь я как только тебя увидела, Сережа, сразу поняла, что ты будешь моим. Но пять лет… За пять лет ты даже не сделал навстречу ни одного шага. Знаешь, как мне тяжело самой его делать?
Она встала, сделала один нетвердый шаг, оперлась на спинку кресла и протянула мне руку:
- Сережа, пойдем танцевать.
- Ира, а как же муж?
- Муж… Он объелся груш… Вставай!
Она щелкнула выключателем на стене, свет погас, и только луна теперь бликами через окно светила на ее оголенные плечи. Я обнял ее в танце, она замкнула свои руки у меня на шее и доверчиво уткнулась в грудь.
- Тебе нравится музыка?
- Нет, если честно. Помнишь, я тебе рассказывал…
- Помню. А я?
Она не дала ответить. Ее губы встретились с моими. Они были солеными и необычайно мягкими. Я не мог себе пару часов назад даже представить, как будет заканчиваться этот день, совершенно по-будничному начавшийся. Она вдруг отстранилась:
- А с Катей приятнее целоваться?
- Ты что, ревнуешь к собственной дочери?
Теперь я уже не дал ей возможности ответить, и она со всей накопившейся страстью впилась в мои губы. Музыка закончилась, а мы продолжали стоять посередине кабинета. Ее руки скользили по моей спине, мои руки забрались под складки ее юбки, встретились с ее гладкой кожей. Кажется, я порвал ей колготки. Она сняла с меня галстук, вытащила рубашку из брюк, расстегнула ремень. Было темно, и я, помню, искренне удивлялся как ловко у нее получалось все это. Как будто прошла хорошую тренировку.
- Сядь вот сюда, на стол, – она присела в кожаное кресло и расстегнула мне ширинку.
- Ну, иди сюда, мой сладкий.
Было заметно, что ей это нравится. Она с упоением набросилась на него, проглатывая настолько глубоко, насколько позволяло горло. При этом она не забывала наглаживать мои яички, они перекатывались от удовольствия.
Я одной рукой оперся сзади себя на стол, а другую запустил в ее роскошные волосы и гладил, как кошку, задавая ритм ее движениям.
И конечно, надолго меня не хватило. Мысль о том, что та самая недоступная, строгая Ирина Николаевна с аппетитом проглотила мой член, через две минуты привела к разрядке. Она приняла ее в себя, облизала с головки оставшиеся капли и, пока я приходил в себя, скинула с себя остатки одежды.
- Жалко, что мы душ так и не успели сделать. Хочешь, налью еще? – она принесла мне рюмку, выпила сама, не закусывая, впрочем, почти как всю эту ночь.
Мы переместились на диван. Я покрыл ее всю поцелуями. Было приятно прикасаться к ее гладкой и прохладной коже. Наши руки и ноги переплелись в страстных движениях. Через некоторое время она отстранила меня, встала и, опираясь на офисный стол руками, прогнулась, предоставив мне роскошный вид упругой попочки.
- Возьми меня сзади, Сережа!
Я так никогда и не узнал, какие у нее были отношения с мужем, и почему в ту ночь она вела себя как последняя ****ь. Через час она уехала, демонстративно отказавшись от денег на такси. Я остался в офисе. Проснувшись с невыносимой головной болью и еле приведя себя и комнату в порядок, я ждал своих партнеров и подчиненных.
Когда все были на месте (по понятным причинам не было только Леночки и Ирины Николаевны), я попросил их собраться в моем кабинете. В полной тишине они выслушали мои слова о том, что я больше не вижу смысла работать и предлагаю им закрыть фирму. Через месяц остатки товаров были проданы, склады и офис сданы в аренду, а я уехал в Прагу. Совершенно случайно 26 июня я включил в своем номере телевизор. Увиденное и услышанное было понятно без перевода на русский язык. Чеченская республика объявила России войну.


5

Это был мой первый труп за всю войну. Да и за всю жизнь тоже. Когда меня вызвали в военкомат, я конечно догадывался, что на войне без этого не обойдется. Именно поэтому, применив всю свою хитрость и употребив на пользу приобретенные связи, я был зачислен в практически мирную часть, заняв там еще более мирную должность снабженца. Это давало возможность, забив на все, видеться с семьей – 15 км до части, зарабатывать левые, хоть и обесценившиеся деньги, и быть уверенным в том, что с чеченцами  с оружием в руках сталкиваться не придется.
Я даже не ожидал, что ей хватит одного удара, мне не пришлось стрелять, хотя я к этому был внутренне готов. Она лежала, застыв в самой нелепой для смерти позе – позе женщины, получающей удовольствие и оставалась по-прежнему красивой, возбуждающе красивой. Я не мог позволить ей жить. Она была врагом, и десятки моих друзей и знакомых, погибших на этой нелепой войне, были бы со мной солидарны.
И уйти просто так я тоже не мог. Она была слишком хороша, даже мертвая.. Войдя в ее еще теплое тело, я почему-то вдруг подумал, что наверное вот так ведут себя под клиентом плохие проститутки – безразлично и неподвижно. Мои движения придавали ее телу видимость жизни – груди размеренно покачивались, руки тоже как будто подрагивали от удовольствия. И все было бы ничего, но вдруг на уголке рта стала появляться кровь, которая быстрой струйкой потекла вниз, к шее. Я испачкался и тут же кончил. Встал, оделся, забрал ее автомат и, не глядя на оставленное тело, пошел прочь.
Ноги несли куда-то, действуя самовольно, не согласовывая свои действия с разумом. Минут через пять я спохватился, понял что иду совсем не туда, куда следовало бы. Но потом плюнул и просто пошел туда, куда вели ноги. Вышел на мост через ручей, встал и долго глядел на медленно утекающую воду. Вот так же как сейчас эта вода текла здесь и пять, и десять и сто лет назад, а может быть и тысячу лет назад. Ни меня, ни этой дурацкой войны тогда не было, ходили вдоль этого ручья спокойные лоси, пили воду. Перепрыгивали на другой берег по поваленным деревьям суетливые белки…
Меня вырвало.
Хотелось пить. Я спустился к ручью, зачерпнул ладонью воду, выпил. Она была неприятной на вкус, как будто сочилась через старые покрышки, резиновая такая. Меня опять вырвало…
Через полчаса я вышел на другую сторону леса, туда где раньше находилось Коньково. И опять мне показалось, что пахнет зеленым чаем. Бред.
Начинало темнеть. Впереди я увидел костер и людей вокруг него. Перекинув автомат поудобнее, направился к ним. Вроде бы должны быть свои, но все же…
У костра сидело около десяти человек, все мужчины. Одеты кто как.
- Воронеж-олень! – поприветствовал я их издалека. Это был пароль на сегодня. Неизвестно кто придумывал такие бессмысленные словосочетания, но они часто спасали жизнь, особенно в последнее время, когда противник слишком близко подошел к Москве. Напрягся в ожидании отзыва.
- Самолет-Венера, - неохотно ответил из сумерек кто-то бородатый.
Не ожидая приглашения от этих странных людей, я присел поближе к огню. И тут на меня уже явственно пахнуло чаем. Запах шел от огромного чана, который продетый на толстый железный прут висел над огнем.
- Это что? –спросил я у бородатого.
- Чай. Зеленый чай. Разве не видишь?
Только теперь я обратил внимание на кучу разорванных фольгированных пакетов от чая, который раньше приходилось продавать. Причем, как мне показалось в темноте, в кипятке вместе с листьями чая варилась и упаковка от него. Видимо, распаковывать каждую пачку было лениво, бросали так. Рядом в удивительном для этого места порядке стояли еще полные картонные коробки с китайскими иероглифами, довольно-таки много.
- Вижу. А зачем его так много?
- Почему много? В самый раз, сейчас крупы бросим, поужинаем.
Меня удивляло, что никто из них даже не поинтересовался откуда я, что тут делаю…
- А я до войны этим самым чаем и торговал…
- А…- сказал бородатый и, помешав суковатой палкой в чане, ушел в темноту. Вместо него через минуту появился высокий худой мужчина в бейсболке и шортах цвета хаки и протянул руку:
- Будем знакомы. Андрей Черкесов, – от него изрядно пахнуло алкоголем, смесью вчерашнего и сегодняшнего. Именно по этому запаху, а даже не по имени-фамилии я его и узнал.
- Андрюха, ты?!
- В смысле, я?
- Ты что, меня не узнаешь?
Он подошел поближе, рассмотрел, узнал, но почему-то не выразил никаких признаков радости:
- А… Привет, привет. Что ты тут делаешь?
- В шестом батальоне, снабженцем… А ты?
- Саперы мы.
Черкесов раньше тоже занимался чаем в одной известной фирме, был там на закупках. Мы часто пересекались с ним по профессиональным вопросам, но близки не были. И тем не менее я ожидал от него более теплой встречи после стольких лет.
- А откуда у вас чай?
- Магазин тут раньше был. Китайский супермаркет. Его года два назад взрывной волной разнесло, а склад в подвале остался. Чудом уцелел. И не знал о нем никто. Мы случайно нашли. Чая до фига.
- А вот эти коробки вы зачем выставили так красиво? Ведь дождь может пойти.
- А? Дождь? Может, да. Ну так за ним сейчас чеченцы приедут.
Я обалдел от такого ответа. Он, видимо, осознал, отчего я так смотрю на него ошарашенно и поспешил объяснить:
- Не, ну это не те чеченцы, которые с нами воюют. Это мирные. Они здесь вроде бы как торговлей занимаются, меняются больше. Они нам травку чуйскую, самогон рязанский, сапоги там, ремни… Мы им вот чай или еще что лишнее. А вон, смотри – подъехали.
По передвижению черных теней саперов я понял, что кто-то действительно подъехал. Машина прошла без фар. Видимо принадлежность к чеченской национальности заставляла этих людей действовать осторожно и в темноте. Доказать свое миролюбие при встрече с действующими войсками, а не с этими резервистами, было бы невозможно.
Из старого УАЗика вышли люди. Их было трое. После загрузки машины чаем они ушли в темноту с бородатым. Минут через пять вернулись, все выглядели довольными. Бородатый пригласил их к огню. Те привычно расположились. Один из чеченцев, по виду самый старший, достал из кармана трубку и долго набивал ее смесью из пакетика, который он достал из другого кармана. Поджег, глубоко затянулся, прокашлялся, затянулся еще и передал трубку моему соседу. Тот, долго не раздумывая, совершил те же нехитрые манипуляции. Видно было, что подобное действо совершалось уже не раз. Старик-чеченец начал говорить:
- Это давно было. Мой дед слышал от своего деда, а тот от своего прадеда. Раньше долго жили, память была хорошая. Раньше люди были добрые. Сейчас злые. Не любят чеченцев. Но они не знают, что все они  - тоже чеченцы.
Никто не удивлялся, никто не перебивал. Трещал костер, и через его отблески я различал лица по крайней мере еще семи человек по ту его сторону, с этой стороны кроме чеченцев сидело еще пятеро. Все молча сидели, смотрели кто куда, слушали. Наверное, не в первый раз.
- Раньше все люди были голубоглазыми и светловолосыми. И неважно, где они жили – в степи или в лесах, в горах или у моря. Все занимались простым делом. Кто рыбу ловил, кто зверя. Еды хватало всем, а с тем, кто по старости или по болезни не мог добыть себе пищу, делились по-братски.
Высоко в кавказских горах, там где река Иштым впадает в озеро Янах, жила семья охотника Исыря. Он был крепок и умен, его жена Асия – ослепительно красива. Однажды у них родилась дочь, и они назвали ее Иштым, в честь быстрой и стройной реки. Дочь росла и во всем старалась помогать своим родителям, была послушной и умной девушкой. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, родители стали задумываться о том, за кого же отдать замуж их красавицу, ведь кроме них высоко в горах никого не было. Сами они давно пришли сюда из долины, труден был их путь, и как только перешли они горный перевал случилось великое землетрясение, рухнула гора и закрыла им путь обратно. Напрасно Исырь пытался, уходя на много дней в горы, найти дорогу в зеленую долину. Горы и ледники преграждали ему путь, а когда казалось, что еще немного и выход будет найден, вырастал на дороге у него огромный медведь, вставал на задние лапы и страшно ревел. Исырь не мог убить этого медведя, потому что он был их защитником. Когда Иштым была еще маленькой, ее оставили как-то одну – Исырь ушел на охоту, а Асия за кореньями. Хитрый шакал подкрался к их пещере и хотел утащить маленькую девочку, но пришел медведь и отнял ее у шакала. Это видела Асия, когда возвращалась из леса. С тех пор они кормили медведя всегда, когда им было чем поделиться.
- А разве на Кавказе есть шакалы? – не удержался я. Бородатый посмотрел на меня как на врага, а остальные даже не повернулись в мою сторону. Старик тоже никак не отреагировал. Видимо его медитативная речь и выкуренная трубка совсем оторвали его от жизни.
А между тем Иштым росла, росла и стала красивой как ее мать. Родители стали замечать, что их дочь становится день ото дня грустнее и печальнее. Они не спрашивали ее – почему. Они знали. Но что делать придумать не могли. Стояла тогда холодная зима, метель не прекращалась ни на день уже в течение месяца. Исырь не мог даже выйти из своей пещеры. У них заканчивалась припасенная еда, и в тот день они бросали в костер последние дрова. Наступила ночь. Впрочем и днем они почти не видели света. И вдруг рядом с пещерой раздался волчий вой, страшный вой. Они испугались и прижались друг к другу, Исырь крепко сжал в руке острое копье. Вой раздался снова, еще ближе. И через несколько минут они увидели волка, огромного волка. Он вошел медленно, не боясь, как к себе домой, посмотрел на Исыря, и он опустил копье.
- На! – я вздрогнул от неожиданности - мой сосед толкнул меня в бок и протянул мне трубку. Я взял, затянулся, и сразу все стало как-то лучше, понятнее. Затянулся еще раз, заметил, что с той стороны костра шла по кругу еще одна трубка.
- Волк остановился у огня, потянулся и лег, положив голову на мощные лапы. Люди не двигались, не знали, что им делать дальше. Но постепенно напряжение прошло, они расслабились, волк спал и никому не мешал. Утром костер потух. Когда люди встали, волка не было. Метель закончилась, и Исырь смог наконец-то выйти на охоту, а Асия за дровами. А через девять месяцев у Иштым родилась тройня – два чудных мальчика и девочка. Волка больше никто не видел, но все знали, что это были его дети. Иштым была спокойной и счастливой, грусть больше ее не посещала. С тех пор эти люди почитали волка как своего родственника.
Прошло много лет. Может, сто, а может и все триста. Никто не считал тогда время. Исырь, Асия и Иштым, конечно, уже умерли. Но в горной долине, лежащей у озера Янах, продолжали жить их правнуки, потомки могучего волка. Они всегда помнили, от кого идет их род, и прославляли его в своих песнях. И однажды настало для них великое время. Проснулся вулкан Яосон, содрогнулась земля, и надвое раскололась гора, которая отделяла их землю от зеленой долины, в которую когда-то мечтал вернуться Исырь. Это был знак. И дети волка прошли через эту гору. Они увидели совсем другой мир – новых животных, птиц, новые растения. В этом мире по-другому светило солнце, оно было жаркое и более далекое одновременно. Они шли по этой земле все дальше и дальше в надежде встретить новых людей. Но людей не было. И они поняли наконец, что в этом мире были только они одни – дети могучего волка.
Время шло. Кто-то из них остался жить у подножия кавказских гор, кто-то пошел дальше, кто-то построил лодки и перебрался жить на далекие континенты. Многие начали забывать - кто они и откуда. А когда их стало слишком много  - начались войны. Братья шли на братьев, братья насиловали сестер. Они стали все слишком разными, начали говорить на разных языках и перестали понимать друг друга. Очень немногие помнили про своих великих предков. Но все они были чеченцами, все мы – чеченцы, дети волка.
Он, кажется, закончил. Все сидели неподвижно, смотрели в костер, не разговаривали. Я захотел задать ему вопрос, но слова застряли в горле. Чеченцы встали и медленно побрели к своей машине. Никто не встал, не пошел провожать. Похоже, я один провожал их взглядом, но встать я не мог, ноги отказывались слушаться. В голове все бился вопрос, который я не мог из себя выдавить. Может не самый умный, но все же хотелось получить на него ответ: «Если все они были светловолосыми и голубоглазыми, то почему их потомки такие разные, а нынешние чеченцы, в отличие от русских, например, - вообще такие черные?»
Старик подошел к машине, открыл дверь, повернулся и, глядя прямо на меня, произнес:
- А потом пришли татары и все испортили!

Продолжение следует.