Тысячелетие глава 1. никогда не заговаривайте с незнакомцами

ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ
Глава 1. Никогда не заговаривайте с незнакомцами.

Ветер упал на киевские горы. Сильными ладонями трепал он непослушные головы деревьев. Или же разогнавшись по Андреевскому спуску, на середине круто сворачивал налево, уходя вверх по склону замковой горы. Майский день, жаркий не по сезону, клонился к закату и солнце на маковках церквей уже отливало кроваво-красным.
Место это, столь обожаемое жителями Киева, туристами и попросту художниками, именно в этот вечер от чего-то было безлюдно, что уже само по себе вызывает удивление. С раннего утра до самой ночи по Андреевскому прохаживались влюбленные с загадочными лицами, любители кустарных безделушек и просто люди, которым нечего делать. Но, как было сказано выше, сегодня на Андреевском никого не было. Впрочем, нет, был там один человек. Звали человека Володенькой – так уж повелось. Мать его – ныне покойная – всегда его так называла.

– Как изменился город! Тысячу лет здесь не был.
Володенька обернулся. Широко расставив ноги, опираясь на резную трость черного дерева, стоял высокий человек в черном берете. Хотя Володенька был человеком крайне невнимательным, но все же он мог поклясться, что не слышал, как человек этот подошел, показалось даже, что он возник ниоткуда, хотя этого уж точно быть не могло.
(...)
– Увы, но этой погодной идиллии суждено окончиться нынче же ночью. И – увы – всю следующую неделю будет лить дождь.
Сказав так человек погрустнел и нахмурился.
– Вы метеоролог?
Незнакомец рассмеялся:
– К счастью, нет, не имею ничего общего с этими господами! И к тому же мои прогнозы всегда сбываются!
– Когда-нибудь, сентябрьским утром вы проснетесь, как обычно и так же обычно у вас станет болеть голова, а где-нибудь, скажем, в Дарнице, некий человек будет готовить вашу смерть. Он будет прогревать мотор, между делом протрет капот. Ваша смерть будет, скажем, красного цвета – но только в этот день! Вы, как всегда будете опаздывать: вас высадит из трамвая кондуктор, но и смерть ваша задержится – попадет в пробку, скажем, на площади Победы. Но вы всенепременно встретитесь – скажем, здесь недалеко, на Большой Житомирской.
Все это незнакомец произносил (как?) недолго задумываясь после каждого слова "скажем", как будто подсчитывая нечто в уме, отчего казалось, что все, им сказанное, сбудется.
– Именно в тот момент, когда вам захочется перейти улицу, у человека, ведущего вашу смерть, тоже возникнет желание – просто закурить, но непременно в тот самый миг. Он лишь на мгновение оторвет взгляд свой от дороги, но этого будет достаточно: следующее, что он увидит, будете вы!
Незнакомца так развеселило то, что он только что рассказал, что он тут же рассмеялся, точнее даже – дико заржал, согнувшись и хлопая себя по ляжкам. Володеньку страшно обидело такое несерьезное отношение к его – Володенькиной, пускай и предполагаемой! – смерти.
– Ну, знаете, это все нелепая чушь! И не вижу ничего смешного!
Незнакомец перестал смеяться и, смахнув с глаз, слезу промолвил:
– Вы абсолютно правы, ничего смешного в этом не будет. Смешно будет то, что вы будете улыбаться так заразительно, что водитель, переехавший вас, сойдет с ума и уже никогда в жизни не сможет уснуть – ваша улыбка будет чудиться ему!
(...)
– Не заботьтесь об этом. – Сказал вдруг незнакомец совершенно не к месту –  Вы обязательно еще встретите ее.
– Кого это – ее? – спросил Володенька, втайне надеясь, что собеседник скажет нечто риторическое, но уж никак не назовет заветное имя.
Незнакомец посмотрел на него с изумлением и Володенька заметил, что левый глаз у него зеленый, а правый черный настолько, что зрачка в нем видно не было. Приблизив лицо свое практически вплотную, он прокричал язвительно:
– Кого, кого... Княгиню свою, Ольгу – вот кого!
Вслед за словами этими он повернулся и пошел прочь, старомодно переставляя трость, с рукояти которой Володеньке ехидно скалился пудель.
– Эй! Откуда вы знаете?! – прокричал вслед Володенька – стойте, как вас там! 
Незнакомец остановился, встал вполоборота, посмотрел долго и тяжело, отчего Володеньке сразу захотелось бежать, после чего произнес:
– Собственно, нет ровным счетом никакой разницы, как вы меня назовете... Хотя впрочем, нет, называйте меня, ну скажем, Константин.
И он зашагал дальше, не оглядываясь.
В голове у Володеньки помутилось. Качнулись и куда то поплыли фонари на Андреевском, луна заплясала над головой рок-н-ролл, из подворотни вышел громадного размера кот, черный как уголь. Шел он на задних лапах, вполне по-людски, впрочем, слегка покачиваясь. Он подхватил перчатку, оброненную Володенькиным собеседником и, раскланявшись, старательно шаркая лапой, забубнил:
– Пррремноуго блаугодаурррен, весьмау польщен, честь имяую, рррад был познаукомиться, блаугодарррю покорррно, весьмау... весь...мау... вес...мяу..у!
Володенька попытался было странного кота схватить, но тот вдруг завопил фальцетом: "руками не трогать!" После чего он сунул перчатку в потрепанный пакет с изображением полуголой девицы, взял пакет в зубы и, опустившись на четвереньки, вполне по-кошачьему потрусил вниз по улице. Володенька же потерял равновесие и упал на колени. В сей же миг на Андреевском соборе ударили в колокола и чей-то могучий бас затянул литанию. Хор голосов подтягивал и вторил ему.
 Володенька забормотал, давясь слезами: "Константин... посланник... гонец... Константинополь... константа... постоянное... Ольга... она же первокрещенная... Владимир... он же первокреститель... Константин..."
В это же время незнакомец, чью спину Володенька наблюдал секунду назад в самом что ни на есть конце Андреевского, непонятным образом стоял в парадном дома номер 13. С явным недовольствием наблюдал он Володенькины выкрутасы, потом сказал, обращаясь к кому-то невидимому в глубине парадного:
 – Вот это и есть наш герой! собственной персоной – прошу полюбопытствовать! – Вы не ошиблись, Мессир?– голос, скрипучий, как несмазанные двери, принадлежал худому, изрядно потрепанному гражданину неопределенных лет. – Увы, нет, рыцарь, это именно он.  – Трудно поверить в это, Мессир! – Пути крови причудливы и невероятны, уж кому-кому, а вам-то это известно, мой серый рыцарь!
Сказав так, незнакомец засмеялся задорно и неожиданно молодо. Вполне возможно, обстоятельства, на которые намекал сей господин, были неприятны потрепанному гражданину, а может быть, он вспомнил нечто неприятное для себя, но только гражданин изменился лицом, как будто чему-то расстроился. Но, несмотря на видимое недовольство, он поклонился шутнику с изяществом и грацией, весьма и весьма удивительными для его затрапезного виду.

– Сегодня Владимиру будет спаться неспокойно…

***
Неспокойно спалось Владимиру. То и дело переворачивался он с боку на бок, сминая покровы из дорогих византийских тканей. Стонал так, что турчонок, сонно двигающий опахалом, едва не подпрыгивал от страха. И было из-за чего: Владимир славился норовом горячим, а коли не в духе просыпался – правды от него не жди – запорет плетьми.
Стража за дверью тоже беспокоилась: и получаса не проходило, как на особо громкий княжичев стон дверь отворялась бесшумно и в светлицу просовывал голову кто-нибудь из княжеских воев, оглядывал внимательно все и вновь исчезал бесшумно, как и не было его.
А Владимиру грезилось, что идет он по утреннему туману – бос, в простой рубахе – на Хоревицину гору.  А там чудно все как! Вместо посадских дворов стоит дом высок – выше всяких домов в граде Киеве. И двери в том доме высокие – три воза, ставленых друг на друга, пройдет. Владимир боится того дома, но идет. А по дороге встречает он мать свою, Малушу, что по простоте рода своего ключницей при Ольге служила. "Не ходи туда, Володюшко!" – говорила мать и тянула к нему руки свои. Не слушал мать Владимир и дале шел.

Встречал на тропинке и старуху-княжну, Ольгу, бабку свою. Та не удерживала, молвила только: "Княжич, княжич ты, а братья твои – холопы! Ты князь Киевский!" И вспоминал он, что было с ним так, в детстве, те же слова Ольга молвила. Годы прошли, и стало так – он, Владимир – князь Киевский, а браты его в земле лежат, мертвые. И кланяется  он в пояс Ольге, бабке своей и дале идет. И входит он в тот чудный дом, и не удивляют его ни причудные росписи на стенах, ни то, что свод опирается на высоченные столбы на цареградский манер, а дивится князь тому, что посредине стоит престольный камень князей киевских, но трон на нем другой: тяжелый, черного камня, строгий, без причуд и узоров. Огромен тот трон, так огромен, что Владимир смекнул – не для человека он, нет!

(...)
Страшно стало Владимиру. Подумалось вдруг ему, что двери перед ним никогда уже не раскроются. Закричал он, побежал к выходу, а зал вдруг сделался во сто крат длиннее. Колонны тянули главы свои к сводам, а те, казалось, растворялись в небесах. Чудилось Владимиру, что колонн становится больше числом. А врата меж тем закрывались.  И в минуту, когда света в том зале почти не осталось, тяжелые створы вот-вот должны были закрыться, сияние ворвалось в дом и в призрачную тронную залу вошел человек с израненными в кровь ногами, в одежде, покрытой пылью. Владимир вопрошает его с мольбою: – Кто ты?

Путник произносит слово, язык его чуден и Владимиру неведом, но Владимир вдруг понимает говорящего:
– Я посланник, гонец с вестью.
И свиток князю подает. Князь свиток тот разворачивает, а в нем лишь слово одно: ПОРА! Владимир смотрит на гонца, а его нет давно, только дорожная пыль оседает на плиты храма...

И вновь закричал князь, и криком своим пробудился. Тут же прислуга и челядь набежала – кто с чем...