Потерянная

Ее бросили. Дешевые романы и сентиментальные мелодрамы обычно декорируют это печальное событие проливным дождем или хмурой осенней моросью, наивно приписывая природе несуществующее сострадание герою. В жизни все не так. Ее бросили в одно прекрасное майское утро, когда душе хочется петь в унисон с шелестом весенних платьев и бодрому цоканью босоножек. Просто оставили на лавочке-для-поцелуев и ушли, не сказав ни слова в утешение.
Яркие лучи солнца заливали небольшой сквер по-весеннему желанным теплом. Едва оперившаяся зелень на кустах сирени и на коренастых липах словно радовалась первому свиданию со светилом и доверчиво тянулась к искрящимся и пышущим теплом потокам ультрафиолета. Вдоль опрятных аллеек желтым деревом зазывно мелькали скамейки, возле которых суетились стайки неугомонных воробьев. Они без устали скандалили на своем птичьем языке, подбирая остатки хлебных крошек и семечек, которые так предусмотрительно забыли отдыхавшие здесь. Был понедельник, и народу было мало. Лишь редкие пенсионеры да молодые домохозяйки со своими неутомимыми чадами нарушали безлюдность панорамы яркими пятнами блузок, платьев и панамок. Некоторые проходили мимо нее, но никто даже не взглянул в ее сторону.
Ей все казалось настолько противным, что пейзаж представал в извращенном виде, как сон душевно измотанного человека. Солнце глупой рожей скалилось на приторно салатовые листья, отдававшие кислотой, а безголосая гортанная какофония двукрылых тварей напоминала хор смертельно пьяных студентов, неизвестно по какому случаю собравшихся здесь поутру в таком количестве.
… Ее бросили. У нее не могло уложиться в голове, из-за чего это случилось. Ей все казалось, что он просто задумался, забыл про нее на миг и убежал по делам, как обычно, как это было всегда. Думала, что он опомнится, бросится обратно, подойдет к ней, скажет «прости, я одумался, теперь мы всегда будем вместе – ты и я». Казалось, что вот-вот его силуэт мелькнет среди деревьев, быстро увеличиваясь в объеме, превращаясь в плоть и кровь, столь близкую ей, поднимет ее сильной рукой, прижмет к груди, где она любила греться в жару и ненастье. И вот, действительно, знакомая куртка мелькает вдалеке, приближается и превращается в уродливого служащего какого-нибудь офиса, запоздало спешащего на работу. Обманчивый призрак проходит мимо, и вновь накатывает гнетущая тоска.
Впервые она ощутила на себе всю тяжесть непосильного груза одиночетва. Она никогда не была одна. Ей было хорошо или плохо с кем-то, но она никогда не оставалась одна. Она была дьявольски привлекательна. Ее любили, обожествляли, ненавидели, презирали, не могли жить без нее, из-за нее дрались, даже убивали, но никто, никто не оставался к ней равнодушным. А сечас ее кинули. В первый раз оставили просто так, не ради кого-то или чего-то, это бы она еще поняла и простила, она давно к этому привыкла, - а совершенно без причины. Первый раз всегда больно – это знают даже 13-летние девочки, протодушной наивности которых она не раз завидовала. И тем обиднее и несправедливее казался этот поступок, что на этот раз она впервые действительно к кому-то привязалась.
Утомившись бесплодным ожиданием, она наконец расслабилась и погрузилась в раздумья, смешанные с обрывками далеких воспоминаний. Она знала многих людей, слишком многих, чтобы помнить каждого. Сначала каждый из них был для нее личностью, по своему уникальной и неповторимой, а потому интересной. Затем лица потеряли индивидуальность, закрутясь бесконечной каруселью, превратившись в кадры кинопленки. Каждый из них мы не успеваем разглядеть, но все вместе они составляют полнометражный трагикомичный фильм под названием «жизнь». Люди в ее сознании объединились в категории, как в зоологической классификации, и она уже заранее знала, что ее ждет с тем или с другим. Богатые и не очень, молодые и сыплющие песком от старости, состоявшиеся мужчины и неопытные студенты (впрочем, последних было не много), расточительные и скупые – каждого можно определить с первого взгляда на внешность или на бумажник.
Она не любила богатых. Конечно, манил весь этот блеск – дорогие костюмы, машины меняются как одноразовые носки в боулинг-клубе, изысканные рестораны, сумасшедшие развлечения… Но самое главное – руки. По вполне объяснимым ее природой причинам она большое значение придавала рукам. Чистые холеные руки с ухоженными ногтями были ее слабостью, увы, неудачной, если слабость вообще может принести удачу (кроме слабости к ударному труду). Ей приятно было, когда такие руки прикасались к ней, однако они не отвечали взаимностью, и порой обращались с ней очень неучтиво. Лоск этих рук позволял им иметь много подобных ей, и она это понимала так же хорошо, как и то, что ее предназначение – приносить им радость, пока она на это способна.
Ей больше нравились малообеспеченные. Порой неопрятные, неухоженные, они зачастую отличались большей чистоплотностью, по крайней мере по отношению к ней. Их заскорузлые руки были с ней нежны как с младенцем, словно боясь повредить, хотя особой хрупкостью она не отличалась. Ради такого почтения она была готова терпеть плохие манеры и грязь под ногтями, до того момента, правда, пока за игрой в карты или за кружкой пива не найдет себе нового спутника, так же спокойно покидая теперешнего, как покинет и следующего.
Она не гнушалась и женщинами. Да, да, в наше время это такое же нормальное дело, как, скажем, нудистские пляжи или гражданские браки. Правда, с этими непостоянными созданиями отношения не были долгими – так, ничего серьезного. Для них она была игрушкой, цену которой не знают, с ней играли, пока не меняли на другую, более интересную и привлекательную. В сущности она никогда не выбирала, выбирали ее, а она просто плыла по течению, холодная и безмятежная, как вода подо льдом равнинной реки, не переставая удивляться, на какие глупости способны ради нее люди.
Но однажды ее увели прямо из-под носа омерзительного слюнявого старика, который ей до смерти надоел за три вечера привычкой постоянно сморкаться и поминутно бегать в туалет, расставаясь с тем, что уже плохо в нем держалось. Это случилось в ресторане, шикарном, дорогом ресторане с роскошными портьерами и длинными витыми свечами на изящных столиках, где в качестве неизбежного бонуса были прилизанные официанты со смазливыми физиономиями. Эти плебеи то и дело поглядывали на нее, не скрывая голодного выражения в волчьих глазах.
И тут она увидела Его, того, чей взгляд прожег ее насквозь, запалив пожар где-то в глубине ее нутра. Наверное, это и была любовь, хотя кто бы мог подумать, что подобные ей способны на столь возвышенные чувства. Та любовь, о которой она часто слышала от разных женщин, но которая всегда обходила ее стороной, и завидев ее вдалеке, тотчас спешила перейти через дорогу или вообще свернуть в ближайшую подворотню. Он посмотрел на нее не искоса или из-под бровей, как смотрят неуверенные в себе мужчины, а открыто и дерзко, и она еще не сознавая происходящего с ней, словно подалась к нему, забыв в одночасье и про жирного старика, и про портьеры, и про свечи в серебряных подсвечниках. Затем вдруг все перемешалось, завертелось перед ней в бешеном неуправляемом водовороте, и через несколько мгновений они уже неслись вдвоем на мотоцикле по ночной дороге, свпарывая дымчатую вату тумана желтым факелом фары.
Она понятия не имела, кто он такой и что делал в этом ресторане. Не знала и сколько прошло времени с тех пор, быть может пара дней, а возможно вечность. Да это было и не важно, главное ей было с ним хорошо, и никакие физические законы – времени или тяготения – не могли помешать ей бесконечно нежиться в сладком анабиозе блаженства, подаренным одним его присутствием.
Но сегодня утром произошло непоправимое. Он присел на лавочку отдохнуть и понежиться в первых теплых лучах весеннего солнца. Она была рядом. Затем он порылся в карманах, ища сигареты, найдя их, достал из пачки одну, закурил и потянулся. Потом не спеша встал, и медленно направился прочь, оставляя за собой легкий шлейф табачного дыма, который неохотно рассеивался в неподвижном теплом воздухе. Она осталась на скамейке. Ее он с собой не взял.
…………………………………………………………………………………
Она долго размышляла, кто же кого потерял – она его или он ее? В конечном счете сделанного не воротишь, а причины не так уж важны. Сейчас она думала о другом. Она никогда не была в церкви – такие туда редко попадают. Вот фигуры помельче – те да, они там частые посетители, а ей всегда было не до того. Но сейчас ей больше всего захотелось укрыться в сумраке церковных сводов, облегчить душу, покаяться в беспутстве, в котором провела всю свою никчемную жизнь. Захотелось вскочить, броситься туда со всех ног. Но что она может одна? У нее и ног-то нет. Да и тело ее бумажное, всего то – зеленый прямоугольник с густой шапкой волос, уложенных в старомодную прическу, да парой немигающих глаз давно умершего американского президента. Что она может сама, жалкая стодоллоровая бумажка?