Игорь Карпов. Морская раковина

Игорь Карпов

Морская раковина



Светало. На большой, во всю стену карте про-яснились моря и океаны, острова  материки. На столе… как всегда, хоть прибирайся, хоть нет, ра-бочий, видишь ли, натюрморт: микроскоп, пишу-щая машинка, книги, тетради, бигуди мои, ладно, уберу, большая морская раковина… Скоро вста-вать – и обычная утренняя, дневная, вечер-няя круговерть.

Конечно, от судьбы не уйдешь, но не хочу я так дальше, не хочу. Я изменила мужу, моему люби-мому, доброму, ласковому. Вот этому, самому дорогому, самому красивому. Я так люблю его светлые вьющиеся волосы, тонкий греческий про-филь, прямой, гордый. “Греческий профиль – в греческом зале”, – шутит он, когда я любуюсь его лицом. И волосы на бороде так мило обходят ухо и вьются чуть ниже мочки. И запах этот от бороды, запах ароматного табака – так приятен.
Зачем же я порой злюсь на него, обижаю холо-дом и молчанием?
Да, тридцать лет бабе, а первый раз сегодня была женщиной! Первый раз за столько лет, столько ночей…
Изменила своему мужу со своим же мужем. Как он был удивлен сначала моему порыву, а потом и сам… преобразился… И он был каким-то особенным. И поцелуи… А знал бы он…
Впрочем, чем уж это я так провинилась перед ним? Я ли все эти годы не делала все, чтобы угодить ему? И не только здесь, в постели, но всегда, во всем. Я ли не переживала его учебу в институте. Вечные эти командировки? Сашке десятый год, а как это – вырастить ребенка – разве он знает? Как это, выкраивать из наших-то зарплат ему на книги, на опыты, да за садик, за квартиру? Ходить в рваных туфлях? Занимать у одних, чтобы отдать другим? И все ждать, ждать его, когда он соизволит явиться на недельку-другую – как ясно солнышко.
А он… Был ли он верен мне все эти годы? Тогда, на его выпускном вечере в институте…. Все хлопотал, отлучался куда-то, будто нет рядом жены. Может, там и была какая-нибудь фифочка. Вон их сколько, молоденьких, тоненьких. Конечно, можно быть молодой и красивой, когда ничем в жизни не заниматься, только мужиков ловить. Я ж его потом прямо спросила. Он смотрел, как на дуру, и молчал. Я все свела к шутке: сказать правду – обидишься, соврать – врать нехорошо, так что ли ? Он: да, да –  тоже вроде бы в шутку.
Бабы на работе успокаивают: все они – кобе-ли, им без нас нельзя, главное, чтобы помнил, что любовниц может быть много, а жена – одна. Спасибо, утешили. Как же это унизительно – наше бабское: стерпеть да приспособиться – куда денешься? Ну, крутани перед ним хвостом, другая тут же подберет.
Сашкину раковину пристроил под пепельницу. Уехал, Сашка отмыл ее и бежит ко мне: “Мамочка, послушай, а она все равно морем пахнет!”
Что ж я ополчилась на него? Ведь он даже из Владивостока зимой прилетел с цветами. Конеч-но, он и купил в Москве, пересаживался с самоле-та на самолет, но все же! Когда он работает – “выдает на-гора” – целыми днями ни меня, ни Сашку не замечает. Но потом, когда ему что-то удалось, как нам всем хорошо – дружно, семейно. А я что, сбесилась баба на старости лет. Они ведь с Сашкой во сне даже губами одинаково причмо-кивают.
Нет, держись, Людмила. Что мать-то говорила, когда я все нахваливала его, какой он добрый да распрекрасный. “Что ж, сама решила свою судьбу, не сказав, не спросив, теперь не егозись. Теперь терпи уж, как ни кинь, если что, все – твое. Терпи”. Эх, мамочки, милые мамочки, да почему это мы на сто лет вперед знаем судьбу наших детей, а помочь ничем не можем? А супротивиться их неразумной воле, настоять на своем боимся: как бы хуже не сделать. Да и не на сто лет вышло, а всего-то на десять….Какое-то прощание в душе. Не егозись, Людмила, теперь надо жить.
Да как мы живем – другим еще позавидовать. И завидуют. Не пьет, не бабник какой отъявлен-ный, и ласков, и заботлив, из дому не тащит, хотя и в дом… одну зарплатьюшку. И в постели – чем не мужик? С такими ли еще живут да Бога благодарят. Ценила бы. Вот где голосок свекров-ки-то. А я и ценю. И без ее вечных наставлений.
Но… С кем же я сегодня? Приснился, ощутил-ся-то кто? Почему ж так захотелось…. До спазм. И ведь понала, что это ж Виктор рядом, муж закон-ный…. Ну бесстыжая, приснился чужой мужик – и на тебе, выдала на-гора.
Как во сне. Во сне и было. А с чего бы? Что ж так – вдруг?
Вдруг ли? А наяву? А тогда, еще совсем моло-дой была? В ресторане. С Виктором зашли пере-кусить. За соседним столиком. Как взглянул! И смутил ведь. На мгновение, а смутил. Умеют же некоторые мужики в тебе женщину разглядеть. Идешь гордая, хоть про себя и знаешь, что не шибко красавица. Виктор и внимателен, и за-ботлив – а так никогда не взглянет – смотрит будто через что-то в себе.
А в другой раз? В положении была, но так, немного, еще не видно. На вечеринке. Пригласил на танец, повел спокойно, твердо. И как токи какие-то от него. Посмотрел в глаза, внимательно, будто все понял. Потом во весь вечер даже не взглянул. Я в гневе на себя чуть не разрыдалась: что хоть это во мне сидит? Шли с Виктором домой. Лето, ночь, рядом где-то море шелестит. Бежать хотелось, закричать или завыть в тоске. Да с обрыва бы и в виду – в светлую, прохладную – остудиться. Вот ведь страх какой.
Ну нет, не так было. Насупилась да Виктору нагрубила. Это – с водой и морем – Крым вспом-нился, лето прошлое. Этим летом опять надо будет съездить, с того обрыва понырять. Сашка опять скажет: “Пап, ну и красивая же у нас мамка”. И серьезно так, будто свое, викторово, повторит: “Да… нам так не смочь”. И губки подожмет много-значительно, как Виктор. А сам, хитрюля, плавает уже, как дельфинчик.
Эх, Виктор, Виктор, как же мне теперь жить да спать с тобой? Проснулся бы ты, да понял все, да по-мужски как-нибудь распорядился, чтобы и хорошо всем нам было, и я успокоилась. А то ведь боюсь я, вот дня сегодняшнего боюсь.
– Витё-ё-ё-к! Вставай! Пора. Замучила я тебя ночью-то? Да проснись ты. Физзарядку свою проспал и работу проспишь.

Она пожалела себя: не пустила в себя ту мысль, что все ночи ее – там, в глубине души – были, есть, а теперь и будут – острее, осознанней – глухой, затаенной тоскою по иной жизни, по иной любви.

– Ой лит?

А большая морская раковина дышала морем. Надо было только очистить ее от окурков и пепла – и прислушаться….


Июнь 1983