Игорь Карпов. Жизнь и смерть поэта Сергей Есенин

Игорь Карпов

Жизнь и смерть поэта (Сергей Есенин)


§ 1. Структурные элементы авторского сознания

Лирический герой понимается мною как интенциальное содержание сознания и соответствующий сознанию эмоциональный комплекс, представленные в структуре стихотворного текста. Лирический герой является одной из форм выражения автора – наряду с объективацией автора во всей структуре текста.
Интенциальное содержание сознания обнаруживается в его направленности на те или иные сферы бытия, эмоциональный комплекс – в стилистической тональности и эмоционально окрашенной лексике.
В структуре авторского сознания могут быть выделены следующие составные части: Личность – сознание в его полноте; Я – то, как субъект речи понимает, оценивает и именует себя; Маска – “социальная кожа” Личности, человек в его осознанной представленности другим или самому себе, т. е. игра, поза Я; Тень – отрицательные для человека его качества, “мое зло” (Данное понимание структуры сознания я беру из работ К. Г. Юнга, упрощая ее в связи со своими задачами).
Взаимодействие и объективация данных структурных элементов сознания определяют судьбу автора, в конечном счете, судьбу человека.

§ 2. Авторское сознание и архаика

В работах о Есенине является общепризнанным то положение, что поэт следовал народно-поэтической традиции, уходящей своими корнями в мифологическое сознание (в архаику).
Однако здесь возникает ряд проблем, почти не затронутых исследователями. Одна из них – соответствие народно-поэтической “маски” и свободного индивидуального Я человека начала двадцатого столетия, Маски и полноты выражения Личности.
Двадцатый век – время господства авторских мифологем (концепций, использующих мифические значения). К архаике обратились и философы, и эстетики: Шпенглер, Юнг, Хёйзинга, экзистенциалисты, Бердяев, Шестов... Авторская мифологема нашего столетия внутренне противоречива, что и определяет её особенность: она воплотила в себе не стремление к постижению мира, а использовании мира как материала для своих интеллектуальных конструкций.
Философы, эстетики, литературоведы, философствующие писатели обращаются к архаике без веры в её истинность. Вера соответствует наличию мифологического сознания, что в наше время невозможно. Мифологема становится объектом веры коллектива, она и предназначена для коллективного пользования.

“Открывается эра принципиально нового, вольного обращения с образом мира” (см.: Гальцева 1991: 8–22).

Примеры политического характера: Ницше в интерпретации нацистов: от “Слабого – толкни!” – к белокурой бестии как чистокровному арийцу; коммунистическая идеология – с её раем на земле, обожествлением будущего, истории, абсолютизацией классовых противоречий.
XX век переносит акцент с мира на человека, с бытия на “существование” человека. Не постижение мира, но выражение себя – основная философская, эстетическая и поэтическая позиция всех модернистских, декадентских течений. Поэтому становится не важным, что ты сказал о мире, главное, что ты сказал о себе и как выразил себя. Это может быть: “О, закрой свои бледные ноги!” Брюсова и “Долой Пушкина с парохода современности!” Маяковского.
Писатели разделились как бы на два лагеря. Одни стремились к выражению всей полноты своей Личности. Например, Бунин: “...я не участвовал в политике и не касался в своих литературных произведениях вопросов, связанных с нею; я не принадлежал ни к одной литературной школе, не называл себя ни декадентом, ни символистом, ни романтиком, ни натуралистом, не надевал вообще никаких масок и не выкидывал никаких крикливых знамен...” (запись в дневнике 1917 года).
Другие примеряли к себе различные маски, кричали “Долой!” – “ваш” строй, “вашу” религию, “ваше” искусство; выступали с манифестами.
Кризисное сознание определило жизненную и творческую судьбу многих писателей Запада и России. Коммунистическая идеология, социалистический реализм и модернизм западной и российской философии и литературы – типологически родственные кризисные явления.
Можно выделить три формы обращения к архаике: 1) теоретическая, рациональная, интеллектуальная – преимущественно на западе (Джойс, Томас Манн, Герман Гессе...); 2) поэтико-трансформативная, в пределах которой народно-поэтическое творчество используется как материал для создания собственных художественных конструкций (Пимен Карпов в романе “Пламень”, Николай Клюев с “фантастичностью” его старообрядческого слова, Алексей Ремизов с его формами трансформации народного слова); 3) стилизация народно-поэтической традиции.
Если в первых двух формах полнота Личности выражается через трансформацию материала, то в третьей – через внешнюю, стилистическую верность традиции, “подстраивание” под нее. Подключение к традиции становится проявлением игры. В этом случае можно выразиться красиво, метафорично и т. д., но и в то же время ничего не сказать о себе по существу, не выразить себя.
“Родился я с песнями в травном одеяле. / Зори меня вешние в радугу свивали” (Есенин), – так метафора остается метафорой, словесным украшением. И только.
Маска есть ориентация на чужой взгляд, на чужое мировосприятие.

§ 3. Неустойчивость эмоционального комплекса

В последний год жизни Есенин подготовил трехтомное собрание сочинений. Из стихов 1910 – 1912 годов были отобраны четырнадцать. Всего же известно около пятидесяти стихотворений раннего периода творчества. Большинство из них Есенин не публиковал и в других изданиях.
Сопоставление стихов опубликованных и неопубликованных позволяет сделать следующие выводы.
В неопубликованных стихах, особенно в цикле “Больные думы”, выражен иной эмоциональный комплекс, нежели в тонально и тематически схожих стихотворениях 1913–1915 годов. В них преобладает настроение тоски, грусти, ожидания конца жизни.

Будто жизнь на страданья моя обречёна;
Горе вместе с тоской заградили мне путь...
(Есенин 1990)
Нет сил ни петь, ни рыдать...

Я знаю, в жизни счастья нет.
Она есть бред, мечта души больной.

И далее: “истомленная грудь”, “Думы – источники слез огорчения”, “Слезы...”, “больное сердце”, “Скоро сокроюсь могилой”, “Душно мне в этих холодных стенах”, “отягченная грудь”, “Безнадежная грусть”, “Слезы вместо утешенья”, “Грустно... Душевные муки / Сердце терзают и рвут”.
Светлое и оптимистическое мировосприятие выражено незначительно.
Солнца луч золотой
Бросил искру свою
И своей теплотой
Согрел душу мою.
И надежда в груди
Затаилась моей...
В публикуемых Есениным стихах преобладают светлая жизнеутверждающая тональность.
Хорошо и тепло,
Как зимой у печки.
И березы стоят,
Как большие свечки.
Во всех ранних стихах очевидна ориентация на жанрово-стилевые каноны фольклора, но многие из них выполнены в индивидуально-элегической тональности, близки городскому мещанскому романсу.
Думы печальные, думы глубокие,
Горькие думы, думы тяжелые...

Скучные песни, грустные звуки,
Дайте свободно вздохнуть.

Слезы... опять эти горькие слезы,
Безотрадная грусть и печаль...
В неопубликованных стихах только в трех случаях Есенин обращается к религиозной тематике (“Калики”, “Задымился вечер...”, “Дымом половодье...”). Тогда как именно эта тема в опубликованных стихах и в стихах 1913 – 1915 годов будет представлена довольно широко.
Таким образом, в ранних, еще несовершенных по форме и наивных по выраженным чувствам стихах запечатлено неустойчивое сознание, подвижный эмоциональный комплекс.
Естественно, что для публикации Есениным были отобраны лучшие стихи, но также естественно, что во всех стихах поэт искренен: что чувствовал – то и писал. Лирический герой жалуется на свою судьбу, восхищается природой. Поэт использует и стилистически нейтральное слово, и “подражание песне”, народной поэзии. Фольклорный элемент является одним из многих, наряду, например, с подражанием городскому мещанскому романсу.
Перед нами вовсе не идиллический деревенский парень, который “играет на тальяночке про синие глаза", который “родился с песнями в травном одеяле”.
Но ориентация на фольклорную традицию в стихах следующего периода творчества (1913–1915 годы) приведет к тому, что из всего комплекса чувств, характерных для Есенина этих и предыдущих лет, будут отобраны и объективированы в слове только некоторые. Есенин станет “работать” только частью своей души. Фольклорная традиция, ориентация на архаику, на фольклорный образ – без веры и собственно мифологического сознания – ограничат самовыражение Личности, загонят “черного человека”, Тень (отрицательный эмоциональный комплекс) в глубину подсознания.

§ 4. Лирический герой и автонимическая номинация

Есенин примеряет фольклорную Маску. Это особенно наглядно проявляется в автонимах, самоименованиях субъекта речи: “Я пастух...”, “Я странник убогий” и т. д.
Я играю на тальяночке про синие глаза...

Я пойду по той дороге
Буйну голову сложить.

Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных.
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.
............................……………
Всё встречаю, всё приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть.
Я пришел на эту землю,
Чтоб скорей ее покинуть.
Лирический герой в стихах 1913–1915 годов – восторженный наблюдатель природы, любящий Родину, все живое...
Это Я, которое именует себя народно-песенными словами (пастух, странник). Это Я, которое, с одной стороны, признается:

Покоюся сладко
Меж росных бус;
На сердце лампадка,
В сердце Исус.

Льется пламя в бездну зренья;
В сердце радость детских снов,
Я поверил от рожденья
В Богородицын покров.

С другой, также “фольклорно” утверждает обратное:

Не ищи меня ты в Боге...
В зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь.

Это Я, которое трансформирует христианское мировосприятие и обезличенное выражение в сторону языческого мировосприятия, личностной формы словесного употребления.
Молюсь дымящейся звезде
О невозвратных и далеких.

И на известку колоколен
Невольно крестится рука.

Я поминаю просворою
Младой весны младые были.

И придем мы по равнинам
К правде сошьего креста
Светлой книгой Голубиной
Напоить свои уста.
Язычество как начало русской культуры и народной психологии будет провозглашено Есениным в первый год после революции в статье “Ключи Марии”.
Но язычество не станет ни идеологической, ни поэтической позицией, которая помогла бы поэту наиболее полно выразить себя.
Поэтому окажется возможным переход к имажинизму, попытка соединить русскую тему и “самоцельный” образ (поэма “Пугачев”).

* * *

Третий период творчества Есенина – 1916 год, период кратковременный, резко оборванный революцией. Можно предположить, что Есенину не хватило нескольких лет, чтобы самоутвердиться, найти поэтическую форму для выражения всей полноты Личности.
В стихах 1916 года Есенин освобождается от фольклорной Маски. Он пытается на новом уровне душевного и творческого развития выразить то душевное состояние, которое было отражено в стихах 1910 – 1912 годов.
Интонация стихов становится грустной, элегической. Народно-поэтическая образность уходит вглубь текста. Мотивы утраты жизни, грусти по прожитому соединяются с мотивом приятия жизни, благодарности ей.
Мир вам, рощи, луг и липы,
Литии медовый ладан!
Все приявшему с улыбкой
Ничего от вас не надо.
Выраженное здесь душевное состояние станет определяющим в последующем творчестве Есенина, соединит стихи 1916 года со стихами последних лет жизни. Особенно проникновенно зазвучит религиозная тема.

Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь.

Кроток дух монастырского жителя,
Жадно слушаешь ты ектенью,
Помолись перед ликом Спасителя
За погибшую душу мою.

Одно из центральных стихотворений 1916 года – “День ушел, убавилась черта...” В этом произведении Есенин приблизился к осмыслению своей Тени. Через несколько лет Есенин скажет:
С того и мучаюсь, что не пойму –
Куда несет нас рок событий.
"Рока событий” (революции и всего, что за нею последовало) еще нет, а страдание налицо.
Есенинский лирический герой может быть объяснен не только давлением на поэта тяжелых внешних обстоятельств, но и его своеобразной нервно-психической организацией, определивший стихийный комплекс элегического страдания.
“В голубой струе моей судьбы / Накипи холодной бьется пена...” – пишет поэт. Но что это за “накипь”, – не понято и не выражено.
В стихотворении “День ушел, убавилась черта...” впервые появляется образ Тени, образ двойника.
С каждым днем я становлюсь чужим
И себе, и жизнь кому велела.
Где-то в поле чистом, у межи,
Оторвал я тень свою от тела.
..........................…………………..
Но живет по звуку прежних лет,
Что, как эхо, бродит за горами,
Я целую синими устами
Черной тенью тиснутый портрет.
Образ Тени (двойника) соединяется в стихотворении с мотивом несостоявшейся любви, выраженным более ярко в других стихах 1916 года. Например, в стихотворении “Гаснут красные крылья заката…”

Не с тоски я судьбу поджидаю,
Будет злобно крутить пороша.
И придет она к нашему краю
Обогреть своего малыша.

Снимет шубу и шали развяжет,
Примостится со мной у окна.
И спокойно и ласково скажет,
Что ребенок похож на меня.

В эмоциональном мире стихов 1916 года можно выделить три центра: любовь к Родине; ощущение своей потерянности, личной гибели; сожаление о несбывшейся любви.
О Русь – малиновое поле
И синь, упавшая в реку, –
Люблю до радости и боли
Твою озерную тоску.

Но люблю тебя, родина кроткая!
Все трагическое, что есть в душе, преодолевается ощущением красоты мира и любви. Лирического героя как бы спасает признание существования высшей правды.
Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи, -
К светлой тайне приложил уста.
Есенин не просто не понял, куда несет “рок событий”, он не понял себя, не нашел того, что помогло бы разобраться в происходящем.
Второе Я поэта (Тень) будет смутно угадываться и в стихотворении “Проплясал, проплакал дождь весенний...”
Скучно мне с тобой, Сергей Есенин,
Подымать глаза...
......................…………………............
Кто-то сядет, кто-то выгнет плечи,
Вытянет персты.
Близок твой кому-то красный вечер,
Да не нужен ты.
В этом стихотворении высказана просьба к высшей силе – отпустить, избавить от самого себя.
Навсегда простер глухие длани
Звездный твой Пилат.
Или, или, лама савахфани,
Отпусти в закат.
Есенин не был политическим, социальным поэтом, не обладал тем разрушительным эмоциональным комплексом, который необходим для революционной поэзии и революционной эпохи.
Революция помешала естественному для Есенина творческому развитию.

* * *

Четвертый период – 1917–1923 годы – непрерывная смена Масок.
Небо – как колокол,
Месяц – язык,
Мать моя – Родина,
Я – большевик.
“Я – большевик” – временная Маска, которая скоро сменится маской “я – хулиган”.
Временным явлением станет имажинизм, попытка принять большевистский порядок и его вождей. Последнее – обращенность Есенина к социальной тематике – идейно и политически наивное событие внутренней жизни поэта (“Песнь о великом походе”, отрывок из “Гуляй-поле”, другие поэмы).
В этот период последуют богоборческие выкрики (“Инония”), идейная неразбериха в поэмах и стихах о революции и ее вождях.
Маяковский еще до революции в “Облаке в штанах” грозил Богу распороть “отсюда до Аляски”. Вот и Есенин в 1918 году прокричал: “Даже Богу я выщиплю бороду / Оскалом моих зубов”, хотя скоро он напишет строки, в которых выразит трагическое осознание богооставленности:
Стыдно мне, что я верил в Бога.
Горько мне, что не верю теперь.

Положите меня в русской рубашке
Под иконами умирать.
Последний, пятый период творчества Есенина – 1924–1925 годы. Стихи этого периода типологически можно распределить следующим образом.
Стихи, в которых звучат основные есенинские мотивы: любовь к природе, женщине, родине; стихи, окрашенные грустью прожитого, приятием жизни, высшим ее благословением.
“Низкий дом с голубыми ставнями...”, “Мы теперь уходим понемногу...”, “Отговорила роща золотая...” и др. Это прекрасные по мысли и красоте переживаний стихи. Они уже традиционны для Есенина. Они – прямое продолжение стихов 1916 года.
Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.

Слишком я любил на этом свете
Всё, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь!
Стихи, в которых делается попытка как-то осмыслить – “куда несет нас рок событий”. В этих стихах поэт смотрит на себя как бы глазами новой большевистской России. Пытается вписаться в революцию (”Баллада о двадцати шести”, “Русь уходящая”, “Русь советская”, “Анна Снегина”). Ориентация на социальную проблематику, социальную жизнь не приводит Есенина ни к пониманию происходящего, ни к полноте самовыражения, ни к преодолению своей отчужденности от “новой» жизни. В целом, поэт остается в плену большевистской версии происходящего.
С одной стороны: “Я, гражданин села...”. С другой: “В своей стране я словно иностранец”; “Нет! / Никогда с собой я не полажу, / Себе, любимому, / Чужой я человек”.
Есенин тоскует о себе прежнем, для которого главное – любовь к родине.

Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.

Я – беспечный парень. Ничего не надо.
Только слушать песни – сердцем подпевать.

В таких стихах Есенин – настоящий, равный себе. Ориентация на социальную только разламывает его изнутри.

Всё равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.

Избы – как части жизни, части природы, родины. Но не как части “Руси уходящей” или “Руси советской”.

Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?

Он готов скинуть с себя европейский костюм, взяться за косу. И все-таки, как это особенно видно из поэмы “Анна Снегина”, в деревенском мире он – барич, поэт, посторонний человек.

§ 5. “Тень” автора и лирический герой

Смена Масок была не случайна в судьбе Есенина. От фольклорного мира, лубочной деревни он пришел к непониманию того, что сделала с этой деревней революция.
Маски заслонили от лирического героя реальное течение народной жизни – продразверстку, голод 1921 года, народные восстания против диктатуры большевиков. Маски “я – пастух”, “я – большевик”, “я – имажинист”, “я – хулиган”, отречение от христианства, увлечение язычеством, в конце жизни самоименования “беспечный парень”, “прохожий”, “мечтатель” – все это не сопутствовало ни пониманию, ни душевной стойкости, душевной уравновешенности. Однако, все с большей силой стихийный эмоциональный комплекс страдания проявляется
– в стихах о родине:

Напылили кругом. Накопытили.
И пропали под дьявольский свист.
А теперь вот в лесной обители
Даже слышно, как падает лист;

– в реализации мотива приятия жизни:
Принимаю, – приди и явись,
Всё явись, в чем есть боль и отрада...
Мир тебе, отшумевшая жизнь.
Мир тебе, голубая прохлада.

Жить нужно легче, жить нужно проще,
Всё принимая, что есть на свете.

Особое место принадлежит поэме “Черный человек”. Это единственная во всем творчестве поэта попытка осмыслить свою Тень, своего темного двойника. Причем не себя в своей обращенности к социальной жизни, а себя как внутреннее противоречие. Это попытка остаться наедине с собой, попытка преодолеть свою Тень. И попытка неудавшаяся, не приведшая к результату.
Отделить свою Тень от себя Есенин отделил, но выразить ее в слове не смог.
Черный человек упрекает лирического героя: ты – прохвост, забулдыга, авантюрист, скандальный поэт, жулик, вор... Но эти оценки – опять же со стороны. Для себя человек не может быть ни прохвостом, ни забулдыгой... Это чья-то точка зрения, привнесенная поэтом в свой взгляд на себя.
Изо всех перечисленных в поэме отрицательных сторон Я, выражаемых устами Черного человека, невозможно понять, что же составляет Тень поэта, трагическую сторону его Личности. Так и определения Черного человека, данные лирическим героем, расплывчаты, туманны: “Черный человек – ты прескверный гость”, “нагоняет на душу тоску и страх”, “Глаза его покрываются голубой блевотой...”
Н. Асеев вспоминал, как Есенин читал поэму.

«В тот вечер он читал “Черного человек”, вещь, которую он очень ценил и над которой, по его словам, работал больше двух лет. И из-за нее передо мной вставал другой образ Есенина, не тот общеизвестный, с одинаковой для всех ласковой улыбкой, не то лицо “лихача-кудрявича” с русыми кудрями, а живое правдивое, творческое лицо поэта, умытое холодом отчаяния, внезапно просвежевшее от боли и страха перед вставшим своим отражением» (Асеев 1929: 174–175).

Это второе Я, выразившееся в мимике поэта, в интонации при чтении поэмы, в самой поэме не нашло воплощения. Объективации полноты Личности не произошло.

Литература

Гальцева 1991: Гальцева Р. А. Западноевропейская культурология между мифом и игрой // Самосознание европейской культуры XX века: Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. – М., 1991.
Есенин 1990: Есенин С. А. Собр. соч.: В 2 т. – М., 1990.
Асеев 1929: Асеев Н. Дневник поэта. М., 1929.