Игорь Карпов. Онегин...

Игорь Карпов

“Онегин – добрый мой приятель…” Именологические аспекты ситуации представления
(А. С. Пушкин. “Евгений Онегин”)

Ситуации представления (знакомства) предшествует вопрос: кто он? (или: кто ты?). И дальнейшее событие – это ответ на данный вопрос по логико-семантической модели: он есть то-то. Если представляемый выступает в значении X, то ответ на вопрос есть указание на какие-то свойства X и приписание этому X определенных предикатов. В художественном произведении указания и предикаты, естественно, могут исходить от повествователя, рассказчика, персонажей, высказывающихся друг о друге. Большое значение имеет соотнесенность значения имени персонажа со значением предикатов, особенно в стихотворном произведении – постановка имени персонажа в те или иные позиции (начало и конец стихотворной строки, соотнесенность семантики рифмующихся слов), что создает определенное семантическое поле наименования персонажа.

Евгений Онегин – классический пример повествовательного развертывания и структуры ЛХП как ситуации представления и автора как субъекта именующей деятельности в ситуации представления.

1. Автор видит и изображает персонаж как загадку, как новое необычайное социально-психологическое явление (как неизвестное X), для которого и субъект речи и персонажи постоянно ищут наименования, которые выразили бы его сущность.
Если в древнерусской литературе человек был определен и воспринимался и воспроизводился как явление устойчивое, ограниченное его социальной (князь так князь) или религиозно-нравственной функцией (добро так добро, грех так грех), то с Грибоедова и Пушкина начинается новое видение человека в его сопоставленности с социальной сферой. И в этом случае персонаж изображается как загадка.
“Кто ты, мой ангел ли хранитель / Или коварный искуситель…” – спрашивает Татьяна Онегина.
В этом словоупотреблении ангел-хранитель и искуситель являются более метафорами, нежели обозначениями реальных существ, каковыми они были для религиозного человека русского средневековья. Перенос наименований с духовных сущностей на человека происходит уже в светской литературе романтического периода, широко заимствующего образность из мифологии и Библии. В древнерусской литературе ангел-хранитель, искуситель (т. е. бес) – существа реальные.
Контекстуальная семантика слов в новой ситуации: ангел-хранитель, т. е. будешь оберегать и любить меня; искуситель, т. е., искусишь, соблазнишь и бросишь. Вполне светские, обыденные значения.
В лице Пушкина русская литература впервые в такой полноте обратилась к современнику как загадке.
Онегин – тайна для автора (субъекта речи) и Татьяны, и для читателя.
Грибоедовский Чацкий – не загадка для кого-либо из персонажей пьесы, они, чувствуя в нем чужое, просто отвергают его, сходясь на наименовании сумасшедший.
Необычайным Чацкий является только для автора, противопоставившего этот персонаж всем другим (как и Пушкин, если исключить отношения к Онегину автора и Татьяны).
Наименования Чацкого как необычайного социально-психологического явления запечатлены не столько в самом тексте пьесы, сколько в бурных и многолетних спорах о Чацком в критике, в разных интерпретациях характера персонажа (Пушкин, Белинский, Гончаров).
Лермонтовский Демон – загадка для Тамары, употребляющей наименования, родственные пушкинской Татьяны:
О! Кто ты? Речь твоя опасна!
Тебя послал мне ад иль рай?
Чего ты хочешь?..

Но молви, кто ты? Отвечай…
Демон объясняет Тамаре, кто он, как он понимает мир. Тамара сначала отвергает его, понимая что он – “дух лукавый”:
Оставь меня, о дух лукавый!
Молчи, не верю я врагу…
Но после, сострадая его жалобам на тяжелое существование, называет его другими словами:
Кто б ни был ты, мой друг случайный, –
Невольно я с отрадой тайной,
Страдалец, слушаю тебя.
Онегин не задается вопросом: кто я? Этот шаг: я – как загадка для самого себя (перенос наименования, автонима в сферу рефлексии) будет сделан Лермонтовым в Печорине.
“…зачем я жил? Для какой цели я родился?.. сколько раз уже я играл роль топора в руках судьбы!” (2: 564).
Онегин и Печорин – свои люди в своей дворянской среде. Они необычайны по своему внутреннему состоянию.
Персонаж как загадка, как новое социальное явление – это и Чичиков Гоголя. Образом Чичикова Гоголь отметил новое в сфере социальной психологии. Другие персонажи “Мертвых душ” определены, они не новы, тогда как Чичиков – загадка, решить которую призвано все повествование о персонаже.
Когда явление достигает стадии рефлексии, оно приобретает полноту и перестает существовать, или повторяется в эпигонском виде. Так в дальнейшей литературе проблема персонаж как загадка утрачивает свое значение. В 1860-е годы Чернышевский стал писать о новых людях, но они: Вера Павловна, Кирсанов, Лопухов, – не загадка. Загадочность переносится в сюжет, в интригу. Рахметов – загадка лишь постольку, поскольку о нем автору нельзя по цензурным соображениям сказать всего, что автор о нем знает.
Не человек, а его осмысление мира – в центре внимания Толстого. Поэтому нет развернутых наименований персонажей в “Войне и мире”.
Лесков вводит в литературу стихию народного именования, игру наименованием.
Таким образом, Евгений Онегин Пушкина остается наиболее полным выражением персонажа в ситуации представления, когда персонаж выступает до конца повествования загадкой.
2. Автор видит представляемого и изображаемого человека в связи с особенностями литературно-художественного произведе-ния как поэтической реальности.
С одной стороны, Онегин представляется читателям – “друзьям Людмилы и Руслана” – как “герой моего романа”, т. е. как персонаж (внешняя сфера поэтической реальности, событие изображения). Читатель – также элемент ЛХП.
С героем моего романа,
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас…
С другой стороны – Онегин представляется как реальное лицо, как “добрый мой приятель” (внутренняя сфера поэтической реальности, “картина жизни”, событие изображаемое).
Авторское понимание ЛХП как словесной условности и одновременно отражения действительности воплощается во всем произведении – вплоть до последней строфы.
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.
Ее романа, т. е. романа жизни, расстаться с ним, т. е. с романом жизни. В этом высказывании сопрягаются понятия жизнь и роман, т. е. действительность и искусство.
Пушкин чувствует специфику ЛХП, специфику словесного творчества. В этом – зрелость литературы пушкинского периода. Русская литература до Пушкина уже имела многовековую историю развития (древнерусская литература). Да и непосредственно до Пушкина – Ломоносов, Фонвизин, Державин, Крылов – целое столетие светской литературы.
3. Автор рефлектирует себя как субъекта именующей деятельности.
1) Рефлексия своего и чужого (иностранного) слова.
Но панталоны, фрак, жилет,
Всех этих слов на русском нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический Словарь.
2) Рефлексия наименования персонажа.
Ее сестра звалась Татьяна...
Впервые именем таким
Страницы нежные романа
Мы своевольно освятим.
И что ж? оно приятно, звучно;
Но с ним, я знаю, неразлучно
Воспоминанье старины
Иль девичьей! Мы все должны
Признаться: вкусу очень мало
У нас и в наших именах
(Не говорим уж о стихах);
Нам просвещенье не пристало
И нам досталось от него
Жеманство, - больше ничего.
3) Рефлексия отношения персонажа к слову. Татьяна пишет письмо Онегину на французском языке.

Еще предвижу затрудненья:
Родной земли спасая честь,
Я должен буду, без сомненья,
Письмо Татьяны перевесть.
Она по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном,
Итак, писала по-французски...
Что делать! повторяю вновь:
Доныне дамская любовь
Не изъяснялася по-русски,
Доныне гордый наш язык
К почтовой прозе не привык.
3. В авторском видении человека огромное значение имеет видение персонажа под углом того, кто (кем) он был (или есть) и кто он будет (кем он стал).
Два человека остаются прежними, не изменяются – Онегин и Татьяна. Несмотря на то, что Онегин полюбил Татьяну, новых наименований ему теперь не дается. Его любовь – это только проспекция, перспектива изображения и возможной эволюции персонажа. Но что будет далее с Онегиным – не известно. Татьяна сама говорит о себе, что она – прежняя.
А вот все другие персонажи соответствуют авторской парадигме.
Зарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!
Зарецкий – “некогда буян” – это тоже что Онегин – некогда “молодой повеса”.
Ленский – сейчас поэт, но кем бы он был со времен. Тот же вопрос по отношению к Онегину, вновь появившимся в свете: кем стал – как мы все, добрым малом (не без иронии). Но Онегин остался прежним.
4. Автор в ситуации представления выступает субъектом именующей деятельности.
1) Автор, подчеркивая свою симпатию к Татьяне, в решающий для нее момент предостерегает ее, давая Онегину прямые отрицательные характеристики:
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой.
2) Авторские слова (вполне в духе романтической традиции наименования искусителя) повторяет и Татьяна (в письме к Онегину):
Кто ты, мой ангел ли хранитель,
Или коварный искуситель…
3) После посещения кабинета Онегина Татьяна вроде бы понимает Онегина:
Ужель загадку разрешила?
Ужели слово найдено?
Но все-таки определенного ответа не дается как в сцене посещения Татьяной кабинета Онегина, так и в дальнейшем повествовании:
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес,
Что ж он? Ужели подражанье,
Ничтожный призрак, иль еще
Москвич в Гарольдовом плаще,
Чужих причуд истолкованье,
Слов модных полный лексикон?..
Уж не пародия ли он?
4) После возвращения из путешествия уже от лица Музы субъект речи вопрошает:
Но это кто в толпе избранной
Стоит безмолвный и туманный?
Для всех он кажется чужим.
Мелькают лица перед ним,
Как ряд докучных привидений.
Что, сплин иль страждущая спесь
В его лице? Зачем он здесь?
Кто он таков? Ужель Евгений?
Ужели он?.. Так, точно он.
– Давно ли к нам он занесен?

Всё тот же он, иль усмирился?
Иль корчит так же чудака?
Скажите, чем он возвратился?
Что нам представит он пока?
Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнет иной,
Иль просто будет добрый малой,
Как вы да я, как целый свет?
По крайне мере мой совет:
Отстать от моды обветшалой.
Довольно он морочил свет...
– Знаком он вам? – И да и нет.
5) В конце романа любовь Онегина к Татьяне – еще одно авторское свидетельство способности Онегина к настоящему чувству, к жизни сердца. Однако Онегин в своем новом состоянии не именуется.
Обратим внимание на все выше перечисленные наименования Онегина: модный тиран, искуситель роковой, ангел-хранитель, коварный искуситель – это наименования, явно исходящие от романтической традиции наименования персонажа. Но далее: чудак, подражанье, призрак… пародия, космополит, патриот, Гарольд, ханжа и т. д.
Есть ли какая-нибудь однородность в этих наименованиях? Есть ли какая-то закономерность в выборе этих наименований и последовательности их представленности в процессе повествования, т. е. характеристики персонажа.
Чтобы в самом первом приближении варианте ответить на эти вопросы, обратимся ко второй строфе первой части романа, строфе, с которой начинается перечисление наименований Евгения Онегина.
Так думал 1) молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
2) Всевышней волею Зевеса
Наследник всех своих родных.
Друзья Людмилы и Руслана!
3) С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
4) Онегин, 5) добрый мой приятель,
6) Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.
В этой строфе 6 указаний на Евгения Онегина.
“Молодой повеса” – указывающие на поведение, отношение к жизни и оценку этого со стороны окружающих. Это главное. Если этот параметр мы рассмотрим далее, по всему роману, то придем к выводу, что Пушкин в романе представляет объемную картину наименований персонажа в сфере восприятия персонажа окружающими. Причем исходят эти наименования из дворянской среды, с одной стороны, а с другой – из литературного языка, нормативного словоупотребления.
В ранней редакции были такие строки – в контексте авторских рассуждений об уездных барышнях.
Меж ними нет – замечу кстати –
Ни тонкой вежливости знати,
Ни ветрености милых шлюх.
Насколько слово “шлюха” в пушкинскую пору несло отрицательное значение, я не знаю, но факт тот, что подобной – сниженной – лексики в окончательном тексте романа нет.
В этом смысле Евгений Онегин – действительно энциклопедия русской жизни. Только энциклопедия его, пушкинского, времени, потому что далее подобную энциклопедию создаст Лесков, но исходя уже из народного словоупотребления и народного – яркого, разнообразного, шутливого, а то и с иронией – именованием русским человеком себя и других.
“Всевышней волею Зевеса / Наследник всех своих родных” – указание на материальное состояние, на принадлежность Онегина к обеспеченному слою. И это важно, потому что Онегин – “забав и роскоши дитя”, т. е. производное именно от данной социальной среды. В этом указующем словесном жесте автора мы можем отметить не только слово “наследник”, нарицательное наименование, но и все остальные слова. Указующий словесный жест автора в семантическом плане не расчленим: важно, что наследник по воле богов (Зевса) и наследник всех своих родных.
“Герой моего романа” – как было уже сказано, в этом именовании мы имеем дело с осознанием Пушкиным специфики ЛХП.
“Онегин” – принятая в русском языке форма представления персонажа: указывается на родовое имя, далее имя, отчество. Заметим, что принадлежность к отцу (отчество) имеет второстепенное значение. Отчества Онегина мы не знаем. Отчество Печорина тоже можем не сразу вспомнить. Далее – у Тургенева и Гончарова – отчество станет обязательно. В пределах пушкинского наименования персонажа важнее указание на титул: княгиня Татьяна, князь.
“Добрый мой приятель” – указание на дружеские и родственные отношения (автора и персонажа). Круг людей, изображаемых в романе это по существу одна большая семья. Хорошие ли они или плохие, но они внутри одного круга, все они или друзья, или родственники, или соседи.