Лида

Ветер. Он легко разогнал тучи в голове и отправился наводить порядок в моей несовершенной душе. До него там порезвилась память. Я бродил по знакомым, но давно покинутым местам и ел мороженое на палочке. Ржавый лист шуршал несмело под неспелыми ногами. Стихи – это тоска по родине. Но я не поэт, и мне неведома ностальгия. Моя родина, словно пачка сигарет, всегда со мной. Просто приятно, ничего не делая, идти по солнечным осенним дорожкам, есть пломбир за двадцать копеек, и наблюдать за тем, как вечно молодая осень ведёт неторопливый разговор с проснувшимся городом, слушая запиленную пластинку опавшей листвы. Она шуршит под ногами спешащих куда-то прохожих. В старом парке звучит музыка.
Она не спеша, шла мне навстречу по тихой аллее парка и держала в руках осень. Её звали Лида. Я познакомился с ней неделю назад. А вчера она перебралась в мою убогую холостяцкую берлогу. Через три часа после того, как она переступила её порог, берлога стала вполне милым – рюшечки, цветочки – жилищем. Я сходил в магазин, купил бутылку портвейна и, не открыв оной, затащил Лиду в постель. Ночь выдалась бурной и беспокойной, и угомонились мы лишь в тот час, когда добропорядочные граждане, позёвывая, собирались на работу.
Разбудила меня канарейка в клетке. Её принесла с собой Лида. Солнце зацепилось за ржавую трубу котельной. Перелётные птицы укладывали чемоданы, собираясь перелетать в тёплые страны. Канарейка обзавидовалась и склеила ласты. Было около десяти часов утра. Мой сорокалетний организм стоял, как часы, показывая 12. 00. Я прошёл на кухню, отымел там Лиду, замутил себе чайковского (великий голубой в данном случае был зелёным), уселся на табурет за кухонным столом  и предложил ей:
- Давай, пойдём в кино.
- Что, деньги девать некуда? - меня всегда поражала её практичность.
- Ну, тогда давай просто куда-нибудь пойдём, - я глотнул чаю и закурил, - посмотри на улицу. Красота-то какая! - она выглянула в окно и невозмутимо произнесла:
- Посмотрела. Что дальше?
- Лида.
- Что?
- Ли-да!
- Ну, что?
- Мне просто нужно до тебя докричаться.
- Ну, хорошо, хорошо. Считай, что я тебя слышу, - она подошла, повисла у меня на шее и прошептала прямо в ухо: - куда пойдём?
Сказано это было так, что я, напрочь позабыв о дыхании осени, думал теперь только о её горячем вопросе. И, действительно, куда пойти? В ванную под душ, в комнату на диван, или остаться здесь? Совокупление было недолгим, но страстным. Пустые стаканы, чашка с недопитым чаем и маленькая глиняная вазочка с какими-то осенними цветами свинговали в такт нашим совершенным движениям на кухонном столе. И только забытая бутылка ординарного портвейна одиноко мычала блюз. Она, по обыкновению, стояла на полу. Пол был паркетным и не очень чистым. Кроме бутылки портвейна, на нем проживали хлебные крошки, корм для кошки, старая, наполовину прочитанная газета «Правда» и три тараканьих трупа, обведённых, как на месте преступления, мелом. Мел был специальным и являлся причиной смерти бедных насекомых.
Взгляд невольно коснулся газеты, обратив моё внимание на статью в «Правде». Прямо под шапкой, большими жирными буквами красовалось название: «Гибель маленьких беззащитных насекомых». Я поднял газету с пола и стал близоруко водить носом вдоль строчек по её коммунистической поверхности. Тексту в статье было немного и, если бы не его содержание, то можно было бы смело наплевать, растереть и забыть, но…
«…в квартире тов. Редина И. А. его сожительницей Лидией (фамилию установить не представляется возможным) были зверски убиты три таракана. Их безжизненные тела до сих пор находятся на кухне вышеозначенного товарища. В связи с чем возникает вполне логичный вопрос к компетентным органам: «Доколе в нашем обществе будет господствовать безнаказанность? И не пора ли товарища Редина И. А. назвать гражданином, привлеча оного к ответу?»». Там так и было написано: «привлеча». Я, словно собака, потряс головой. Газета не исчезла. Ну, и хрен с ней.
- Зачем ты их убиваешь? - спросил я, глядя на философскую картину половой смерти тараканов.
- Нет, пускай они на голову нам сядут, - съязвила она.
- Сначала цивилизация подарила нам тараканов, а потом научила нас воевать с ними посредством рисования магических окружностей, эллипсоидов и прочей геометрической хрени, - это говорилось уже не ей, а, скорее, просто являлось мыслями вслух, - Но ввязаться в войну – ещё не значит победить.
Из тараканьей философии меня вывел телефонный звонок. «Это тебя», - сказала Лида и подала мне трубку. Звонил Алик. Он вяло поинтересовался моим здоровьем и без всякого плавного перехода, с энтузиазмом приступил к своему:
- У тебя деньги есть?
- Есть. А что?
- Да я вчера напился, - он громко шмыгнул носом. Лида услышала этот звук и удивлённо подняла левую бровь, - похмелиться надо, - и, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, членораздельно промямлил: - мне.
- Ну, приходи.
Алик пришёл достаточно быстро. Можно было подумать, что он не шёл, а бежал. Я разбавил его портвейном и послал за водкой. Не смотря на то, что на старых дрожжах его круто синяя прихватила, он желал продолжения банкета. Благо, магазин находится в моём доме.
Далее должна последовать повесть о настоящем человеке, который, будучи в мерцающем пространстве осени своим человеком, шёл из магазина, с трудом преодолевая тернии синей действительности в виде земного притяжения, мимо скучающих по заснеженным карнизам котов и распространял флюиды простого человеческого счастья. Он, словно Данко сердце, нёс водку! Пьяный человек счастлив, но беззащитен.
Пока мы пили на кухне, Лида сидела в комнате перед зеркалом, слушала музыку (что-то из Цезарии Эвора) и, занимаясь своей внешностью, готовилась выйти в людские массы. Торопиться нам не приходилось. Я знал: она могла только своему лицу уделять часа три с половиной. Нежность плюс искусство. Нарисует что-нибудь над своим красивым зелёным глазом – не нравится – сотрёт и снова берётся за кисточку. Малевич плюс Пикассо! Два в одном. Вернее: в одной.
- Что это она слушает? - спросил меня пьяный Алик.
- Цезария Эвора.
- Ну, и мыло, - Алик – сноб по жизни, и всё, что не удовлетворяет его эстетическим запросам, является мылом. Я к этому привык.
- А мне нравится.
- И что ты в ней нашёл? В Бразилии так поёт каждая дикая обезьяна.
- Значит, мне нравится…
- Как поёт каждая дикая обезьяна, - закончил за меня Алик. Но, не смотря на то, что он пошёл на попятную, я не сдержался  и заметил:
- А ты, однако, сноб.
- Разве сноб стал бы пить дешёвое пойло? - намекнул он мне на портвейн, - да ещё среди дохлых тараканов, - он покосился в угол, где навсегда обрели покой три мушкетёра нескучного мира насекомых.
- Кстати, о птичках. На, - сказал я, протягивая ему газету, - читай.
- Где?
- Сразу под шапкой, - он покрутил по сторонам головой в поисках шапки, но, не найдя оной, упёрся неровным глазом своим в газету и с выражением, присущим только пьяным людям, стал декламировать:
- «Притонам в нашем обществе не место».
- Откуда ты это взял? - я отобрал у него печатный орган, в котором совокуплялись пролетарии всех стран, и с удивлением обнаружил, что статья с тараканами куда-то пропала, но на её месте появилась не менее интригующая информация.
Читаю: «…тов. Редин И. А. превратил свою квартиру в притон. Только что там, в пьяном бреду уснул некто товарищ Алик. Его безжизненное тело до сих пор находятся на кухне вышеозначенного товарища. В связи с чем возникает вполне логичный вопрос к компетентным органам: «Доколе в нашем обществе будет господствовать безнаказанность? И не пора ли товарища Редина И. А. назвать гражданином, привлеча оного к ответу?»».
Я поднял свой взгляд на Алика. Тот мирно спал, положив голову на стол. Его сильные руки безжизненно свисали вдоль туловища. Пьяный человек беззащитен. Тем и силён.
Похоже, газета постепенно начинала обзаводиться всеми навыками профессиональной гадалки – крайне сомнительное приобретение в моей размеренной жизни. И я решил избавиться от новоявленного «Красного Вестника Кармы». Немедленно.
Сначала вездесущую «Правду» я хотел сжечь. Но, вспомнив, что рукописи не горят, я терпеливо разорвал её на мелкие кусочки и педантично утопил в унитазе. С кармой только так и надо. Иначе она погубит тебя.
- Ты знаешь, что такое коленно-локтевая позиция? - спросил я Лиду, появляясь в комнате.
- Догадываюсь, - она игриво улыбнулась зеркалу, в котором находился я. «Или не я. Как там у Льюиса Кэрролла? Надо будет перечитать», - подумал я, а сам задал ей провокационный вопрос:
- Мы ведь никуда не торопимся?
- А твой друг? - вопросом на вопрос ответила она.
- Да он спит, как сурок второго февраля.
- А что у нас второго февраля?
- У нас ничего, а них День сурка, - я подошел к ней сзади, наклонил и, подняв подол её халатика, молча вошёл в неё.
Молчал я минут десять. Затем меня сморило в сон. Спал я как из пушки убитый. Снилась мне маленькая белая собачка с тщательно накрашенными глазами и аккуратным маникюром. Она пыталась подмести тараканов, но те всякий раз покидали совок и радостно бежали обратно к месту своей смерти. Периодически из унитаза выходила газета. Она с укоризной в голосе говорила: «Если бы ты меня сжёг, то сейчас я была бы, как птица Феникс. А так я простая Афродита. Посмотри на меня. Ведь это правда» и просила зажигалку. Я подносил зажигалку к её лицу, чиркал и, пока она прикуривала, в сполохах огня читал: «Правда». Бумажное лицо правдивой действительности было беззубым и являлось пределом мечтаний любого, уважающего себя дантиста.
Что-то непонятное, но гнетущее заставило меня проснуться. Я открыл глаза. Надо мной стояла Лида.
- Хорошо, что ты проснулся, - сказала она.
- А что случилось?
- Я ухожу, - что-то мне подсказывало, что это серьёзно и навсегда.
- Почему? – я встал, нарезал тридцать три круга по квадратной комнате, сел на диван и: - чего тебе не хватает? Денег? Уюта? Или, может быть, внимания?
- Да нет. Я бы сказала, что внимания чересчур…, - она осеклась. Немного подумала и сказала, - понимаешь, ты меня заебал.

                14.11.03 г. Ялта.