Главы 1-3

Глава 1

Стоны раненых заглушали пение утреннего соловья, тучи нахмурились, пытаясь закрыть своими плотными плечами землю от вселенского голубого ока неба.
Еще накануне утром это поле было залито солнечным светом, в траве трещали кузнечики, собирали цветочный нектар пушистые шмели... И вот... Не слышно кузнечиков, шмели не могут найти затоптанных цветов, нектар смешался с кровью, а аромат цветов исчез за запахом смерти...
На самой опушке леса, что плотной стеной подступал к самому полю боя, лежал человек. Грудь его, вся залитая кровью, едва вздымалась от неровного дыхания. Ослабевшая рука выпустила меч. Но вот веки вздрогнули, из губ вырвался болезненный стон. Молоденькая монахиня, что ходила по полю, помогая раненым, перенося их со своими сестрами в близлежащий монастырь, бросилась к нему:
- Братец, ты жив? - Веки раненого снова задрожали, потом приоткрылись и тут же закрылись снова, когда на них упал дневной свет, - давай посмотрю, что с тобой...
- Ты монахиня? – вместо приветствия прошептали пересохшие губы.
- Да, сестра твоя во Христе... – заговорила девушка, но воин ее перебил:
- Я не верю в Христа. Я язычник
- Воля твоя, братец, но это не означает, что я должна бросить тебя здесь. Давай я взгляну на твои раны. Их наверняка, надо промыть и перевязать, - девушка с усилием убрала руку воина с его груди, быстро рванула рубаху. Воин скривился от резкого движения. Девушка побледнела:
- Извини, я нечаянно. Сейчас все сделаю.
- Да оставь. Меня разрубили почитай надвое. Едва ли ты сумеешь мне помочь, разве что тебе дана сила сшивать человеческую плоть...
Девушка тем временем, не обращая внимания на его бормотание, разорвала пропитавшуюся кровью рубаху, и взглянула на рану, один вид которой заставил ее вздрогнуть и начать шептать «Отче наш». Девушка в ужасе бормотала молитву. Раненый повернулся слегка, чтобы лечь поудобнее, и ее взору предстала еще одна, еще более жуткая рана... «Яко Твое есть царство и сила и...» она замолчала: слова застыли на губах:
- «Слава Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков. Аминь», - закончил за нее раненый.
- Для язычника ты неплохо знаешь Отче Наш... – удивленно пробормотала монахиня.
 - Всякое бывало...
Видя, что раненный не желает продолжать этот разговор, она замолкла и начала быстро и ловко бинтовать его раны. Через несколько минут ровная, аккуратно наложенная повязка, стягивала края.
- Теперь бы тебя отнести к нам.
- К «вам» - это в монастырь? – спросил он и, после кивка монахини, добавил:
- Не думаю, что стоит меня туда тащить. Во-первых, удивительно, что я вообще еще жив. Во-вторых, я не перенесу этого переезда. В-третьих, нечего язычнику в христианском монастыре делать.
- Для Бога нет различия. Для него все мы равны: и священник и язычник.
- Для него быть может, но не для меня. Сестра, оставь меня здесь. Если оклемаюсь, сам уйду, а нет, так и уносить не за чем будет, волки по кускам унесут.
- Не уж, не могу я так бросить раненого. Сейчас позову кого, - и не дожидаясь дальнейших отказов, она бросилась бежать. Взглянув ей вслед, воин на мгновенье задумался, потом нашел ее глазами среди других женщин в черном и подивился ее детским порывистым движения:
- Мда... А ведь она еще совсем ребенок, - Он еще раз взглянул на сестру, - Монахиня, - полупрезрительно, полутепло добавил он и прикрыл глаза...

Очнулся он на монастырском дворе. Кто-то заботливо уложил его на соломенный тюфяк, накрыв сверху походным одеялом. Оглядевшись вокруг, он заметил еще множество раненых, уложенных так же на тюфяки, плащи, а то и просто на траву по всему двору. Рядом с ним лежал парнишка с перевязанной ногой. Иногда он, вскрикнув, просыпался, и тогда все соседи поворачивались к нему и участливо уговаривали: «Все хорошо, скоро пройдет».
Практически сразу после пробуждения воин заметил молоденькую монахиню, что нашла его на опушке. Она тоже заметила его и направилась к нему, маневрируя меж раненых:
- Как ты себя чувствуешь?
- Спасибо, сносно. Даже рана почти не ноет. Как это ты так? Кто ж тебя научил?
- Всякое бывало, - повторила она его утренние слова и замолчала. Потом посмотрев на парнишку рядом, снова повернулась и спросила:
- Тебя как зовут-то, братец?
- Хладом, а тебя?
- Называй сестрой Евфрасиньей.
- А как тебя звали в миру?
 Сестра подняла на него серые с зелеными крапинками глаза:
- Говоришь, что язычник, а о христианстве знаешь поболее иных христиан.
 Хлад улыбнулся слегка, но промолчал. Монахиню позвали куда-то в жилые палаты и она ушла, все так же аккуратно обходя раненых и придерживая длинную юбку, чтобы не наступить на нее или не задеть кого из лежащих.
Хлад откинулся на тюфяк и попытался уснуть, но в голову так и лезли воспоминания о его первом знакомстве с христианством.

Глава 2

Хлад никогда не мог понять, откуда пришло христианство. Как так получилось, что вера отцов уходила в прошлое. Откуда явились эти люди в черном с огромными золотыми крестами на груди и стали всех сначала уговаривать, а потом и насильно заставлять поклоняться новому богу. Эти люди гордо именовали себя христианами, а тех, кто придерживался веры своих отцов, язычниками, хоть никто не мог понять, что это слово значит.
Вера отцов... Хлад усмехнулся... Он слабо помнил своего отца. Родителей увели в полон, когда он был совсем маленьким. Он остался дома только благодаря матери, которая заперла его в погреб, шепнув: «Сиди тихо и молчи, что бы не происходило». И он сидел, напуганный выражением ее лица и теми звуками, что доносились сверху. Кто-то кричал, что-то падало и ломалось с ужасным грохотом. Он слышал чужую гортанную речь, выкрики.... Потом все стихло, но и тогда мальчик не смог себя заставить постучать в дверь. Ужас пронизывал его насквозь. Ему чудились жуткие лешие и другие бестии, про которых он слышал в сказках. Он сидел тихонько, не зная, сколько прошло часов или лет, потеряв всякое представление о времени...
Потом звякнул подвесной замок, заскрипели ключи, распахнулась дверь, впустив в подвал неверный свет луны. В дверном проеме показалась сгорбленная фигура. Хлад вскрикнул от страха и забился еще глубже в угол.
- Хлад, ты тут? – проговорила фигура голосом деда.
- Дед, это ты? – дрожащим голосом прошептал мальчик и бросился тому на шею и заплакал, уткнувшись носом в еще сильное плечо.
Старик успокаивал его, гладя по голове и говоря какие-то нежные слова, которые Хлад и не слышал. Потом, заметив, как расслабилось тело мальчика, старик отнес спящего внука в чудом уцелевший сарай, положил в сено и накрыл своим старым кафтаном. Потом вышел во двор, сел, прислонившись спиной к стенке сарая, и, подставив свою седую голову порывам восточного ветра, прошептал: «Эх, Перун, отец! Что ж ты от нас отвернулся?»

Проснувшись оттого, что кто-то тряс его за плечо, Хлад увидел, что уже утро. Потом, совсем придя в себя после сна, он заметил в углу его лапотки, сплетенные ему тем же дедом на его шестую весну, котомку с провизией, да оберег, что всегда висел в отцовском доме на самом видном месте, чтобы боги не проходили мимо дома, а всегда заглядывали, даря свое покровительство живущим там.
- Дед, а зачем ты все это сюда принес? – спросил мальчик, предчувствуя неладное.
- Это вещи, которые ты возьмешь с собой. Прости, большего я тебе дать не могу. После набега у нас почти ничего не осталось.
- Набега? – практически механически повторил Хлад, не задумываясь над смыслом этого слова. – А где мама? - Старик болезненно дернулся:
- Мама ушла.
- А когда она вернется? - Не унимался мальчик.
- Нескоро.
- А ты со мной пойдешь?
- Нет, ты пойдешь один. Не бойся, там тебе будет хорошо, - старик грустно погладил Хлада по голове, заглянув ему в глаза, потом добавил: Глядишь, этот бог не оставит тебя в беде...
Так Хлад попал в приют при христианском мужском монастыре.

Глава 3

Постепенно одни раненые выздоравливали, другие умирали. Уже через полтора месяца в монастыре оставалось всего трое: Хлад с его ужасными ранами, что заживали хоть и быстро, но были слишком тяжелы, чтобы зарасти за месяц с небольшим; парень, что лежал тогда рядом с ним, Яросвет, да еще какой-то старик, которому уже едва ли суждено было взять меч или орало в руки. Потеряв в том бою руку, старик автоматически становился абсолютно негодным и для хозяйства, и для войны. Поэтому сердобольные монашки оставили его у себя.
Яросвет оказался четвертым сыном какого-то местного удельного князька средней руки, поэтому, не надеясь получить сколь-нибудь стоящего наследства, нанялся в дружину князя покрупнее. Это был его первый бой. И хоть он остался жив, но сильно повредил ногу и теперь настолько сильно хромал, что на битвах можно было поставить крест. Он сидел целыми днями у окна и грустил, иногда заводя вполголоса тоскливые напевы о несчастной любви или смерти.
В один из дней на пятой неделе выздоровления, Хлада позвала к себе игуменья монастыря. Честь была велика, и Хлад не мог от нее отказаться, хоть одна мысль о том, что надо идти на второй этаж в его-то состоянии, приводила его в мрачное расположение духа.
Войдя в комнату, которая служила игуменье и кабинетом, и молельней сразу, Хлад тяжело поклонился в пояс, глянул на иконы на стене, но не перекрестился.
- Ты не христианин? – игуменья оказалась довольно молодой женщиной, еще красивой и стройной. Хлад вспомнил единственного своего знакомого игумена и подивился: тот был человеком властным и строгим, здесь же он видел мягкую, сострадательную женщину с добрыми глазами.
Игуменья заметив его молчание подбадривающе улыбнулась:
- Ты хорошо себя чувствуешь, брат?
- Можешь называть меня Хладом, матушка. Нет, я не христианин. Я язычник до мозга костей.
- Жаль. Ты даже не благодарен своему Создателю, что спас тебя?
- Отчего же, я благодарен Роду, что создал меня, и Моране, что не забрала к себе...
- Это лишь деревянные божки, что стоят в домах невежественных крестьян...
- Лишь настолько же, насколько твой бог – это картинки, висящие у тебя на стенах.
Игуменья вскочила, не в силах вынести такого богохульства, и Хлад увидел в ее еще недавно таких добрых глазах гнев. Потом монахиня сделала над собой усилие и успокоилась. Она снова села:
- Прости, брат, мой гнев.
- Прости и ты, матушка, что вызвал его, - Хлад снова встал, поклонился и, подумав, что разговор окончен, хотел было уже уйти, но игуменья его окликнула:
- Хлад, постой,  - и когда тот остановился, добавила: Садись.
Хлад сел, внимательно и несколько напряженно всматриваясь в монахиню.
- Ты видишь, здесь живут одни женщины, - она помедлила, изучая его реакцию, - а некоторая работа требует мужских рук. Батюшка пытается делать все сам, но он уже немолод, руки не всегда слушаются его.
- Матушка, в этой битве я был на стороне язычников. Я сражался против христиан.
- То право Господа – казнить или миловать. Не мне решать, прав ты или нет. Я же прошу остаться у нас. Тебе еще некоторое время надо бы остаться здесь, быть может, ты согласишься помочь нам в некоторых хозяйственных делах... За определенную плату, конечно, - поспешно добавила она.
- Спасибо, матушка, за плату. Но я должен вам значительно больше, чем могу оплатить своей помощью. Располагайте мной, как посчитаете нужным, - Хлад еще раз, болезненно поморщившись, склонился в поклоне и вышел.