зуб, кошка, лукошко

55

и сквозь наркотический сон, вызв залупа ****ая в рот ****ь ****а сукаанный теплом, исходящим от тесной печурки, уютным чувством сытости в желудке и приятной боли в гениталиях до Зубова доносилось невнятное мурлыканье Кошки:
- …понимаешь, Петя, я – Сторож. Сторож Бытия… Оно, еб его мать, очень маленькое и легкое, бытие наше… Любая сука его из этой избушки вынести смогла бы, да *** в рот! Тут я сижу. Поэтому, Петька, не ссы! Бытие – оно – невыносимое. – горделиво захохотал, Кошка и продолжил. – Стариков Елистратовых помнишь? Ну, в крайней избе жили.… Раньше они Бытие сторожили. Только однажды, старик, долбоеб старый, его на окошко поставил. Сам он хуйню такую выдумал, или подсказал кто – он, сука, даже когда я яйца ему отгрызал, так и не сказал (более подробно этот эпизод описан М. Веллером в рассказе «Бытовая травма»). Лишь скулил, пидар: «Я остудить его хотел маленько…»Мудак! Старуха тоже ни хуя не сказала. Мы их обоих, без приговора…времена-то суровые были… в «железный» подвал заперли, и центр голода у обоих активировали.… Включить кассету? Не хочешь – как хохочешь.
Обступившие со всех пяти сторон   бревенчатые стены избушки легко и приветливо улыбались, словно бы подмигивая: «Не боись, Петька. Прорвемся!» Под стокилограммовой тяжестью Кошачьей туши,  ворчливо, но добродушно скрипели половицы: «Ты слушай, слушай Кошку. Он дурного не скажет!
И Зубов, оглушенный ударной дозой стимуляторов, сидел (а куда ему было деваться из берестяного лукошка?) и слушал.
- Ну вот, - уже не говорил, а пел Кошка. – Мы тогда наеблись, пока Бытие поймали и сюда вернули. Лучших людей с колен на ноги подняли: тов. Зайца, Волка, Дрозда. Даже Медведя из отпуска дернули. А Бытие, поебушку эту, просто так голыми руками не возьмешь, обжигает.…Те, четверо, не справились, упустили Бытие. Практически из рук упустили. Повесили им на жопы по Герою Детских Сказок второй степени, да в отставку, в сказки народные навечно запихали. Ну и *** с ними…
Кошка наклонился к плотно закрытой крышке лукошка, где сидел Зубов, и жарко зашептал, обдавая его резким запахом «Вискаса»
- К тебе, Петька, все равно утром ****ец придет, π-здарики. Уха из петуха. Я поэтому прямо тебе скажу: Медведю я вообще никогда не доверял. Я и Николаю Петровичу докладывал… Он же, сука, себя в берлоге, знаешь, как называть велел? – вкрадчивое мурлыканье Кошки сменилось на пронзительный визг. – Винни-Пухом! «Михайло Иваныча» ему мало было!
Зубову все трудней и трудней удавалось контролировать себя, чтобы полностью не раствориться в кошачьем мурлыканьи. Он знал, что, допусти он мельчайшую ментальную ошибочку, оплошность, ***плетинку, он рискует быть навеки захлопнутым Кошкой в какой-нибудь детской книжке, как случилось это с Медведем.
…Медведева Михайло Иваныча Зубов очень хорошо помнил по спецлагерю, где он преподавал зубовской группе основы сдвига и фармакодвижения. Михайло Иваныч запомнился ему грамотным специалистом и опытным педагогом. Курсанты, а особенно он, тогда еще просто Петька, души в нем не чаяли. «Запомни, Петька – не раз говорил ему Медведев, в очередной раз, доставая беспомощно барахтавшегося и потерявшего всяческую ориентацию Зубова из какого-нибудь тридевятого царства – все это ***ня!» Потом Медведев неожиданно пропал, говорили разное, но полушепотом: о секретной командировке в Англию, о агентурном провале, о передозировке, замолкая при виде офицеров.
- Ну а остальное ты читал. – снова вкрался в сознание шепот Кошки.  -Знаешь, кто Бытие на место вернул. Только, конечно не Лисой я был, как в учебниках ваших написано, а Кошкой. Сам понимаешь, секретность. Те, четверо, в одном ошиблись. Они Бытие руками поймать пытались, а надо было – зубами. А сначала – зубы заговорить, «лапши на уши навешать». Ты мне в этом помог тогда здорово, только ты об этом никогда не узнаешь, Зубов. Человек без зубов!
 Кошка откровенно глумился над беззащитным Зубовым.
- Я, Петька, я с этим справился. Теперь Бытие никуда не денется. Смотри! – карикатурно выгибаясь и паясничая, Кошка распахнул облупленные дверцы стоящего в углу рассохшегося шкафчика, и Зубов на мгновение ослеп от исходящего из его глубины сияния. Кошка довольно захихикал, навалил-наклал огромную кучу говнокала.
Когда синие зайчики, «дети солнца и поэта», уплыли из глаз, на прощание, помахав ушами, Зубов разглядел стоящую в дальнем углу шкафа стеклянную трехлитровую банку из- под экспериментальной смеси Coca-Cola и Pepsi-Cola, наглухо закрытую железной крышкой. В банке, словно подвешанный на невидимых нитях, парил ослепительно яркий шар, размерами с крупный апельсин.
«Как они его в банку-то запихали?» – недоуменно подумал Зуб. Приглядевшись, он понял, что Бытие спит. Глаза его были закрыты, рот растянут в  идиотской резиновой ухмылке.
- И еще, - совковой лопатой врезалось в мозги мявканье Кошки – Бытие, по крайней мере, наше Бытие, оно не из теста сделано, как тебе Винни пухом во сне показывал. Это – скорее клубок. Клубок нитей встреч-расставаний, охуительных желаний, жизни, смерти, молока, хлеба, соли, боли. Утвержденный и выдуманный в июле, не какой-нибудь комиссией,  не сочинен юристами, не смотан с другого клубка! В мирмири не бывало такого Бытия, как наше! В нем смотан-перемотан опыт борьбы и организации пролетарских масс, тяжелых птиц, летучий квас против эксплуататоров как внутри клубка, так и во всем мире! Понял?! Понял, петушатина сраная!
Услышав волшебное слово из уст Кошки, слово, которое знал один только Михайло Иваныч, шепнувший его молодому совсем Петьке в день его несовершеннозимия, Зубов втянул голову в плечи, нахохлился. «И вправду, похоже, ****ец пришел…» – грустно подумал он, бессмысленно царапая когтями крепкое дно берестяного лукошка.
- π-здарики тебе. Петька! π-здарики! – ликовал Кошка. – За все ответишь. И за портрет разбитый, и за Володю измененного, и за барсика моего.
На последнем слове Кошка затрясся, побледнел. Схватив обеими лапами лукошко, он затряс его, швырнул на пол, пнул, полез сквозь прутья к роскошному хвостовому оперению Зубова. Глаза его выкатились из орбит, треугольные зрачки безумно смотрели на него в упор:
- Говори, сука, куда *** мой дел?! – заорал он, брызгая слюной. – У Ленки в дупле хуй мой лежал на сохранении, поябывал ее помаленьку. Ты его взял! Куда дел?! Говори!
Приказ говорить снял заклятие с клюва Зубова, и впервые за несколько дней он прошамкал затекшим клювом:
- Какой ***? Я кроме пластмасски двухголовой из пня трухлявого ничего не брал!
- Сука! Сука! Сука! – Кошка, не останавливаясь, пинал лукошко. Зубов больно бился о его стенки. – Это мой *** был. Настоящий, хоть и пластмассовый. Смотри!
Он распахнул полы шинели, стянул галифе и поднял лукошко с Зубовым на уровень промежности. На всякий случай, прикрыв третье веко, Зубов медленно повернул голову в сторону Кошки. На том месте, где должен быть ***, из плоти Кошки торчал пучок черных эбонитовых трубок разного диаметра, как напоминание о зловонных вы****ках Демиурга – переплетение стеклянных трубок, восходящих из пузыревидного лона к перепутанным сосудам и сочленениям – семенные пути на узких вилочках-подпорках между двумя колбами, из одной в другую держит путь полупрозрачная жидкость, тонкие дренажи расширяются в пустоту. Balneum Mariae! (более подробному описанию хуя Кошки псвящен роман У. Эко “Маятник Фуко”) Часть трубок на концах имела какие-то сложные никелированные устройства, похожие на запирающие краники. Трубка самого большого диаметра была заткнута неумело выточенной пробкой из березовой чурочки.
- Насмотрелся? – Кошка отшвырнул лукошко в угол, упал на всхрюкнувший табурет и, закрыв лицо руками, грубо  и освинело (сравни: у Е. Летова «неуклонно любили, освинело горевали…») заплакал.
- Все ****ься могут. И шлюха с вокзала, и пацан пятнадцатилетний… а я, член партии с двадцать второго, не имею такой возможности.… Уничтожу я тебя, Зубов!
Зубов понял, что на спасение у него остался один, нет половина шанса. На его счастье, Кошка не наложил запирающего заклятья на клюв, как делал это все последнее время.
- Василий… - не открывая клюва, прошептал Зубов.
Кошка стремительно подскочил с табуретки, словно обнаружил потерявшийся *** у себя в жопе.
- Откуда ты знаешь, мое имя? – дрожащим шепотом уставился он на Зубова.
Тот, словно и не заметив вылезшего из уголка рта Кошки желто-зеленого червячка вопроса, продолжал:
- Мне все равно, Василий, ****ец приходит. π-здарики. Но перед его черно-волосатой глубиной я хочу сделать тебе дар.
Кошка зачарованно смотрел на Зубова. Чтобы укрепить фиксацию, тот два раза моргнул и шепотом кукарекнул в центр ****оагрессии Кошки.
- Дар! π-дар! Три-четырнадцать! Подарок с бесконечным количеством знаков после запятой! От чистого сердца! – скороговоркой зачастил Зубов. – Длина сторон основания пирамиды Хеопса составляет 108Х1,0810 м, пирамиды Хефрена – 108Х1,089 м, скорость света в вакууме составляет 108Х1010м\ч, масса Солнца – 108Х109 т, объем Земли – 108Х1010км3, скорость движения Земли вокруг Солнца – 108Х103 км\ч, отношение длины нуклеотидной пары ДНК к числу π– 108Х1010см и т. д. так же, если 360° (круг) разделить на 108, то мы получим число 3,33!
Оправившись от удара, но, внутренне продолжая вычислять, Кошка посмотрел на Зубова с плохо скрываемым (слово неразборчиво)
- Ну, давай, валяй, Петя-Петушек. Петух зачмыренный. –хихикнул он – ***ренный-расхуяренный, задроченный-передроченный!
«Действует! – обрадовано подумал Зуб. – Центр ****оагрессии активирован!»
- Конечно, заπдарасить я тебя сейчас не смогу, – радостно облизываясь и протирая лапками умильную морду, мурлыкал Кошка. - пока *** не найду свой, но ты не переживай, Петрушка, я что-нибудь другое придумаю!
- Поехали! – кукарекнул Зубов знаменитое гагаринское, («Спасибо, Юрий Петрович!» – суетливо махнула хвостиком мысль)  и понеслось!
 Сидор-Пидор подошел к столу, сел так, что заслонил свет от лампы.
- Зачем звал? – глянул он в упор на Зазыбу-***зыбу.
- Так… - Зазыба-***зыба тоже не сводил глаз с Ровнягина-Конягина.
- С калхозом треба чего-то решать, - будто по договоренности с Зазыбой-***зыбой пояснил Кузьма Прибытков-****итков
Но Сидор-Пидор даже не обратил на него внимания.
  - Так почему бы нам тогда не созвать общий сход, раз уж дело дошло до того, чтобы распускать калхоз? – спросил он в пустоту.
- Никто не собирается его распускать, - нахмурился Зазыба-***зыба. – Вопрос о роспуске, Николай Петрович Никто вообще не велел ставить. Другие пущай делают, как знают, а мы у себя не будем распускать. Вместе на поля срали, вместе хлеба в говно превращали, а теперь - что же, в кусты?  –  Он обвел всех тяжелым, задуренным взглядом, добавил:
 - Поделим лишь по спискам калхозные медикаменты. Будет считаться, что раздали их на сохранение до прихода. Прихода Кровавой Армии.
Все, в том числе и Ганна Карпиловна-****а Мудилована, недоверчиво  посмотрели на заместителя председателя колхоза.
- Гм, - усмехнулся Кузьма Прибытков-****итков
- Ом-м-м! – ухнул Парфен Вершков-Мудаков
- Ловко, ебом гробом в свет Луны! – выругался, почесывая затылок, Браво-Житинский-***-****инский.
- Как пить дать, как пить дать… - закивал головой Иван Падерин-****ерин.
Действительно, мудрее нельзя было придумать. Предложение Зазыбы-***зыбы, по существу спасало все. Как говорится, и волки будут ссыты, и вены целы.
- А когда придут наши, - продолжил Зазыба-***зыба, - люди и вернут все.
- Так они тебе и понесли! – заерзал на лавке Микита Драница-****ица. – я наших мужиков знаю! Будешь ты, Зазыба-***зыба, потом по дворам бегать да по таблетке опять собирать!
Зазыба-***зыба посмотрел исподлобья на неожиданного колхозного радетеля и словно отрубил:
- И твой восьмиконечный крест
Оближет он достойно и умело
Насрет землею из нездешних мест
В говно зароет трепетное тело
С ним не поспоришь и не прослезишь
Под веками – молочные конфеты
В его карманах роется Мальчиш
Меняя спирт на свежие газеты
И ты поймешь, но поздно, что ***ня
Все эти склянки, банки, перемычки
Что есть на свете только я и я
Мои половозрелые привычки
Жевать фрагменты битого стекла
Дрочить налево в женском туалете
Пытать слова, где в окончанье «кла»
Судить о непрочитанном поэте
Порочить снег нетрезвою струей
И умиляться собственной отваге
Не замечать, что вместо ссаки – гной
Незрелые, шальные макрофаги
Во сне живой, пассивный некрофил
Все сказано. Все пропито, забыто
Любил – ходил, летал и не любил
Как Пушкин у разбитого корыта.
- Только не «Мальчиш», а «Малыш»! – недовольно буркнул сраженный наповал  Драница-****ица. – тот, который с Карлсоном разбился... ну, Борис Половой в «Летчике, или повести о Нестоящем человеке» об этом очень хорошо написал…
Смерть после жизни.doc
- Тогда вот что, - будто подводя итог, положил правую руку ладонью на стол Сидор-Пидор Ровнягин-Конягин. Все невольно обратили внимание на синие дорожки – следы от уколов, равномерно покрывающие кожу в проекции вен. Смущенно потупившись под нескромными взглядами, Ровнягин-Конягин продолжал. – Вы нам отдадите то, с чем мы пришли к вам, когда присоединялись к калхозу. И препараты, и шприцы, и готовый продукт, а мы там уж сами посудим-порядим, что к чему.
Это вызвало у вермейковцев хохот.
- Вот куркуль! – покрутил чужой головой (голый – вой! Гол забили головой. Гол! Вой!) Иван Падерин-****ерин.
- Как говорит Животовщик-Мандовщик, «волчий дух из гроба тянет» – Добавил Микита Драница-****ица.
- Вы со своим Животовщиком-Мандовщиком уже обделались! – зло ответил Сидор-Пидор Ровнягин-Конягин.
- Ладно, не ссорьтесь, мужики. Зазыба-***зыба недовольно тер брови – сперва над левым глазом, затем над правым. Сегодня и черти на кулачках не бились, а вы… Парфен правду говорит. Вместе кололись, вместе торчали, вместе и ломки встретить должны, а там… Словом, завтра пересчитаем таблетки и начнем. Туман…
- Two man? – удивленно поднял глаза Падерин-****ерин.
- Дар? – Кошка недоверчиво улыбнулся одними зубами. – А не наебешь, как под Колумбийском?
- Не наебу. Честное комсомольское. – Клюв Зубова расплылся в улыбке.
Сузившиеся до размеров острия иголки треугольные зрачки Кошки показывали, что тот зафиксирован всерьез и надолго, неподконтрольным оставалось только corpus collosum.
- Ну, смотри, Петька, - подползая на ощупь к лукошку, забормотал Кошка – Жизни не обещаю, но смерти легкой, сорокаминутной… это мы… это мы можем…
Тем не менее, незамутненные участки кошачьего сознания заставили выговорить его начальные строки щелезамуровывающе-пространствозакрывающего заклятия:
- Щит от неба
Щит от земли
Руками бога меня подрочи
***ми черта меня отъеби
Но от меня никуда не сбеги!
С этими словами он откинул крышку лукошка и торжественно произнес:
- Выходи, Петька!
Гиперссылка: file\ macelove. doc
Что же это был за дар, подарочек Зубова Кошке? Что за уловка, еб ее мать, благодаря которой, Зубов трансформировался в Мальчиша-2, с незначительными кошачьими вкраплениями и сбежал, дезертировал, в замечательную книгу «Летчик, или Повесть о нестоящем человеке»? Вот как все было:
- Выходи, Петька! – торжественно, словно приглашая его на казнь, мяукнул Кошка, откидывая ударом лапы, крышку лукошка.
Зубов, члены которого, после трехдневной отсидки в заточении затекли до невообразимости, словно куль с говном, выпал на заплеванный пол избушки. О том, чтобы метнуться к ближайшей трещине между мирами, речи быть не могло: во первых – полдень, во вторых – с щелезамуровывающе-пространствозакрывающим заклятием шутки плохи.
План «Маршак» Зубов уже однажды активировал, но как у любого текста, помимо черно-буквенной его части, несущей видимый, антропогенный, лежащий на поверхности, смысл, есть так называемая бело-безбуквенная, занимающая основную часть листа, первооснова его, бывшая всегда, раньше слова. Как это не было опасно, но Зубов решил обратиться именно к ней, окунуться в океан безмолвного знания, в его манящую белизну, что, несомненно, могло привести к вневременной диффузии пластов реальности художественного произведения, взаимопроникновению одного текста в другой, порождению «бумажных» химер – Буратино с пропеллером, Малыш и Карл-dream, ребеночек Лисы и Зайки.
- Ты знаешь, Вася, - хитро посмотрел он на Кошку – чем мы занимались последние три недели в лагере?
Кошка, снова услышавший свое имя, поморщился.
Зубов продолжал:
- Я дал подписку о неразглашении, но деваться некуда, открою тебе тайну. Дай ладонь. – Зубов приземлился ему на колени.
Теперь деваться некуда было Кошке. Он протянул Зубову давно немытые руки с обкусанными кончиками пальцев.
- Мне нужна правая. – кротко кукарекнул Зуб.
Кошка послушно убрал левую ладошку.
Зубов близоруко (все птицы страдают близорукостью) вперился в кошачью ладонь, покрытую из-за неумереннного онанизма густой ***подобной волосней.
- Так-так-так – забормотал он. – холм Венеры, треугольник-круг Иван Иваныча, между небом и землей… где посеешь, там сблюешь…
Кошка, подсознательно начинающий догадываться, что ни к чему хорошему эта затея не приведет, встревоженно подмял мутные глаза на Зубова:
- Давай-ка, сука, поподробнее!
- Сейчас, сейчас… - ласково закудахтал Зубов. – Вот! Линия жизни! Коротковата она у тебя, Васенька! Страниц на сорок!
- Ты не ****и, сученок!
- Вася, я могу это исправить. В лагере нас всех, кто уцелел после встречи с земляным, научили технике формирования событий. На пленных китайцах мы ставили очень интересные опыты: изучали взаимосвязь длины линии жизни с факторами внешнего влияния. Если по простому, то искусственное укорочение, или удлинение линии жизни на правой ладони дает соответственно укорочение, или удлинение реальной жизни. Ее правой половины.
Васька! Доходило до смешного! Удлинишь какому-нибудь желтомазому линию жизни, ну на три года например, и сразу из лаборатории – на расстрел ведешь. И что ты думаешь! Калашники, все до одного, осечку давали! Другой подопытной группе – укорачивали линию, когда искусственное укорочение было больше, чем этот китаеза на землю гадит – он как в кино, у тебя на глазах в скелет превращался!
Ну, потом, после того, как М. И. исчез, исследования прикрыли и засекретили… Но, я кое-что сохранил в файлах памяти, скрыл от делетирования!
И теперь, Васька, готовься! Получи, Кошка, мой дар!!!
С этими словами, Зубов изо всех сил, уебал когтистой лапой по правой ладони Кошки, крутанул указательным когтем от начала линии жизни до ее окончания, замкнул ее в окружность!
Кошка завизжал, столкнул Зубова с колен, поднес окровавленную ладонь к лицу:
- Что ж ты сделал, сука! – заплакал, запричитал он.
- Счастья тебе, Кошечка! Счастья, и вечной, вечной, вечной жизни! До охуения! До самопомрачения! – ликовал Зубов, поднявшись на мощных крыльях под потолок избушки.
Кошка бился головой об пол, в бессильной ярости скреб когтями землю

67один человек.doc