112

112

гда-то она мне и сказала: «Я тебя люблю все сильнее  и сильнее, от этого сладко и больно». Вернее, не сказала, а протянула записку с этими словами, но по неровному почерку я сразу понял, что слова эти – абсолютная правда. Что мне оставалось делать? Я ответил словами древней песни: « Щит от неба, щит от земли. Щит от бога, щит от любви.
Кто двенадцать имен прочитает,
тот во веки веков
          веки веков
любви не познает.
Первое – Вященица,..\мягкое\моирис\вставить\hard_w018.jpg
Второе – Бясеца,..\мягкое\моирис\вставить\juli09.jpg
Третье – Преображеница,..\мягкое\моирис\вставить\PVT00420.JPG
Четвертое – Убийца,..\мягкое\моирис\вставить\PVT00425.JPG
Пятое – Хмелена,..\мягкое\моирис\вставить\PVT00710.JPG
Шестое – Пелена,..\мягкое\моирис\вставить\PVT00715.JPG
Седьмое – Изъедущая,..\мягкое\моирис\вставить\Tania05.jpg
Восьмое – Негрызущая,..\мягкое\моирис\вставить\trx17508.jpg
Девятое – Глотающая,..\мягкое\моирис\вставить\trx35911.jpg
Десятое – Безволье,..\мягкое\моирис\вставить\trx35911.jpg
Одиннадцатое – Единичная,..\мягкое\моирис\вставить\trx17508.jpg
Двенадцатое – Страх...\мягкое\моирис\вставить\Tania05.jpg
Заклинаю тебя, проклинаю тебя –
Именем бога
Знаком креста
Знаком с крестом
Той изгонит всех двенадцать
Всех двенадцать Гой возьмет
А раб твой любви
Ныне и присно
Во веки веков не поймет
Во имя Отца
Во знание Сына
Тело огня
Знамя воды
Сказки Земли
Складки Любви
Нима!»
Пел я долго, около четырех часов. Она успокоилась, и даже кажется, задремала на моем плече. Я стал тихонько нашептывать ей на ухо сказку. Где я ее услышал, уже не помню. Поезд, незнакомые люди, ночь, дорога, спящие полустанки…. Куда, зачем ехал – не помню, а сказку эту запомнил, наверное, на всю оставшуюся и даже после, жизнь: « …и, обгоняя снежную лавину, сорвав с петель ворота в поднебесный ад, тебя обнимет и вонзит нож в спину – твой желтолицый, узкоглазый брат и когда у собаки, у одной, щенки рождаются, вроде все из одного помета, а в лесу себя все по разному ведут -   один сразу ходить начинает, искать что-то, а другой, – наоборот, под ногами путается, мешает. Мы, земляне, про таких говорим «Тяму не хватает». Ну, «тям», это как ум собачий, разумение. Вот. А однажды жрал, ***ня такая, из курицы. Из грудки куриной. Сделано как ножка куриная, даже косточка торчит. Шкурка, все такое, а в середине – мясо куриное, с маслом, специями, все слоями. Вкусно, заебись. Только стоит дорого – двадцать лет жизни. По пришествии же веры, мы уже не под руководством детоводителя. Всю ночь лежало, не раздеваясь в постельке на «спине», не шевелилось, не засыпало, просто лежало, закрыв «глаза». Каждое утро вставало с кровати, складки на простынях никогда не менялись. Около получаса стояло в центре комнаты, затем шло на кухню, кипятило чайник и лишало зачатков жизни двух куриных эмбрионов, посредством погружения яиц в воду,  уровень температуры которой обеспечивал полную коагуляцию содержимого за десять минут. Кипяток из чайника выливало в раковину, яйца выкидывало в мусорное ведро. В зависимости от времени года,  чтобы не выделяться, надевало соответствующую одежду и выходило на улицу. Перемещалось к месту своей «работы» – серому трехэтажному зданию. Окна первого этажа – надежно заложены кирпичами, второго – зарешечены, третьего – частично разбиты. Работа – низкая комната, письменный стол, слева на нем – высокая стопка грязно-серой писчей бумаги. На полу стоит пластмассовая корзина. Корзина-корзина-корзиночка…корзиночка… корзинка.… Впрочем, это другая сказка. Так, дальше: из стопки достается случайный листок, подносится к «глазам». На листке ничего нет, кроме написанного человеческого имени. Имя читается, «губы» шевелятся. Имя «Николай». Листок отложен  правую сторону стола. Листок с именем «Людмила». Положен сверху на «Николай». Листок «Ольга» отложен в центр стола. Листок «Юрий». Разрывается на мелкие кусочки и кидается в корзину. Корзина-корзина-корзиночка… корзиночка. Корзинка…корзиночка-корзинка… корзинка…Зинка…Зиночка…очко. В очко. В жопу… Ой, ****ь, куда это меня занесло-то?! Беспокойно заворочалась-заерзала во сне моя девочка. Спи-спи-спи, посапывай во сне сто сорок четыре тысячи раскаленных, каменно-толстых, беспощадных и красноголовых  хуев, слушай сказочку дальше…
Листок с именем «Алена» аккуратно переносится в правую стопку. Из центра левой стопки вынут листок «Юля». В самый низ левой стопки. «Василий» – направо. «Татьяна» – в корзину, «Ирина» – в корзину. Налево направо, налево направо. Устало, заебалось. Работа такая. Под конец рабочего дня все листки рассортированы, в центре пустого стола – два листика. Какие на них имена, ты знаешь, девочка моя…
Тут она открыла глаза, словно и не спала вовсе и спросила: «Там наши имена были?»
«Наши, наши, солнышко мое…» – ответил я.
«А дальше что было?» – она смешно нахмурила нос.
«Да ни *** особенного. Оно положило листики с нашими именами в специальную папку, вынесло в коридор, захлопнуло за собой дверь… а на двери символ – циферблат от песочных часов и надпись: «долбанный пидор» Положило папку на подоконник, там она до сих пор и валяется…»
С этими словами я вошел в нее.
Она вздрогнула и выгнулась всем телом:
«А кто подберет?»
«Да хоть кто, - продолжая ритмично двигаться в ней, ответил я,– Может, Любовь найдет, может быть, – Ненависть. Смерть найти может. А может быть, Время вспомнит, да обратно к себе заберет, разлучит, а может быть, мало, чем отличался от многих предыдущих, стал, как и предыдущие дни этой странной войны, последним для тысяч людей, мужчин и женщин, молодых и пожилых, хороших и плохих, известных и безымянных.
25превращение.doc
Этот день стал последним для Алексины, молодой и красивой женщины, так и не родившего ребенка для азербрдбргайджанца Магомедова, мечтавшего приготовить из него плов, как делала его бабукакашка; для капитана Кошки, чья жизнь, не смотря на выпавшую ему тяжелую судьбу, была не длиной, но прекрасной.
Война, эта ****ая психотронная война, как ненасытное чудовище, пожрала очередную свою жертву и с грохотом покатила дальше, а Елена Земля подседела за этот день еще больше.
В тот день закончил никчемный свой  жизненный путь и Леонид Гвоздев, человек подлый и мерзкий, каковых тоже в немалом количестве производит природа. Но он погиб не от фашистской дозы, его подсадил Зубов. Прикусив до крови губу, он успел сделать ему внутривенную инъекцию в тот момент, когда Гвоздев, уже перебежавший к немцам, выхватил из зеленой коробочки ампулу и подал ее вражескому  drug-другу. Фашистская ****ища, долговязая и сутулая, приняла ампулу, распечатала ее, высосала грязной иглой  содержимое и повернулась лицом к земляной насыпи, собираясь сделать себе укол в паховую вену, не замечая ворвавшегося сквозь тучи пыли и дыма на торчковую площадку Зубова. Золотой шприц в руке Зубова несколько раз дернулся. Немец мешком отвалился в сторону, и Зубову на какой-то миг показалось, что сузившиеся, как и положено,  до размеров острия иголки, зрачки эсэсовца, прожгут его насквозь. Фриц несколько раз дернул головой и погрузился, серебряная ложечка с белым порошком выпала из его руки, ударилась о станину и покатилась куда-то.
Проворно спрыгнув в окоп, Зубов привычно-заученным движением стянул с отключившегося фрица штаны, плюнул ему в жопу, растер плевок руками и стал насаживать на торчащий во все стороны *** тощую, волосатую задницу фрица.
- O, майн гот! Дас ист фантастишь! – бормотал, словно полупьяный, эсэсовец – Йа! Йа! Какой он ест у тебя большой, натюрлишь!
Движения ягодиц Зуба становились все быстрее и быстрее, мысленно он представлял себе свою любимую, свою любимую, свою любимую картину, свою малую родину, места, где он родился и вырос вросло врос мол, свою школу, парк. Первый поцелуй, посвящение с последующей реинкарнацией: широкая бурная река, односторонний мост, свирепый ветер гоняет по нему слепленных из всякого мусора и ***ни мышей, а в центре – огромное, морщинистое, как века, как веки черепахи, очко, с катышками говна, налипшими на колючую проволоку волос. И он, Зуб, это очко ****!
- Я – ЗУБ! Звезда! Уносящая! Боль! – последние звуки его рева достигли небес и совпали с мощным выбросом спермы в глубину прямой кишки немецко-фашистского захватчика.
Зубов вытащил ***, брезгливо поморщился, увидев покрывающую залупу коричневатую слизь, и, как делал это всегда, с далекого 1939 года, всадил штык-нож в то место, где только что был его член, несколько раз провернул холодно-леденящую сталь смерти от наслаждения в глубине заповедного ректума, продвинув до самой рукоятки. Немец испуганно-удивленно всхрюкнул и затих.
Зуб с удовлетворением отметил, что приобретенные с годами способности не утрачены: вытаскивая нож, он кончил вторично.
-Зу-у-уб! – заорал Гвоздев, отпрянувший в бок. – Зуб…зачем? Мы с Макаром решились!
-С-с-сука! – неожиданная злоба и ненависть к Гвоздеву перекосила самодельное лицо Зубова. – Когда успел?
- И ты давай с нами! – На грязном, взмокшем лице Гвоздева торопливо дергались желтки глаз. – Ты… Зу-у-уб! Это же чистейший, из-под Колумбийска!
И прокричав это, повалился туда же, где лежал истекающий кровью немец.
Волчья ярость опять захлестнула Зубова. Нет, его нисколько не задели и не оскорбили слова Гвоздева. Зубов вспомнил вдруг только что погибшего у него в левом глазу беременного женщину-Алексину. Закусив, как всегда до крови губу, и зарядив шприц, двумя пятикубовыми уколами первинтина, крест-накрест, привинтил Гвоздева к Е. Земле.
На это он истратил две последние ампулы из зеленой коробки, подаренной ему М. И. на празднике несовершеннозимия. На поясе у него было две запасных, выданных перед боем полковым фармацевтом, но заряжать пустой баян он не стал. На огневой позиции валялось несколько «убитых» немцев, а в стороне, у мешков с маковой соломкой, скорчившись, лежал какой-то штрафник в облитой коричневого цвета жидкостью  гимнастерке.
 «Скорее всего, – из загранотряда Назарлиева» – определил Зуб, нагнувшись. В нос ударил резкий запах Coca-Cola, исходивший от одежды лежащего.
 Выдернув из вены «убитого» полупустой шприц, он поморщился, разглядев в нем остатки бурой жижи, и побежал вдоль траншеи к дыму и грохоту, в night-клубы.
Зубов убежал, а штрафник, из которого он выдернул шприц, шевельнулся, повернул голову и усмехнулся. Это был Макар Кафтанов. Несколько жизней назад, они с Гвоздевым, тяжело дыша, свалились на эту торчковую площадку. Возле аппарата, в дыму и копоти, суетился только один немец, весь кайф был уже перебит. Немец отпрянул, было за кухню, выхватив одновременно два однокубовых «инсулиновых» баяна. Но Кафтанов и Гвоздев торопливо бросили на Е. Землю ненужный теперь взгляд и засучили рукава, демонстрируя фашисту синеватые дорожки к счастью в проекции вен.
- Мы сдаемся! – заорал Гвоздь, и повторил это заученно по-немецки: - You can always take more but you can’t take less!
- О! Зер гут! – недоверчиво произнес немец, кивнул на ящик с препаратами: - Давайт, подносийт! Йа?! Фернштейн!
Гвоздев кинулся распоряжать выполнение, а Кафтанов Макар вдруг покачнулся и, схватившись за левый локтевой сгиб, стал оседать, простонав:
- А-а, з-зараза…
- Кто? Что? – метнулся к нему Гвоздев.
Немец, разобравший знакомое наравне со словами «спутник», «бабочка», «перестройка», страшное «зараза», испуганно переспросил:
- Это ест СПИД?
- Найн… Какая, на ***, «скорость»... –чуть слышно вымолвил Кафтанов, - рвануло в голове вот…
Глюк был не опасным, так… шальной флэшбек чуть задел пульпу сознания. Кафтанов сразу это установил. Он, зажимая рукой глаза, сел к Ленкиной землянистой спине и стал смотреть на свои пальцы, сквозь которые уже прорастала на грязную гимнастерку сочная зеленая трава; на Гвоздева, подающего немцу пакеты с белым порошком.
Глюк даже не чувствовался. Лишь кружилась в некотором отдалении голова, да растопыривало, да падали с небес грустные забинтованные ангелы, да шептала на ухо Ленка Земля: «Я через все пройду до боли губы сжав и затаив дыханье я от любви уйду что мне дана судьбою в наказанье забуду отчий дом коль он меня забыл и бросил не пожалев о том что запустила в душу осень врагов прощу развеяв их на малые частицы друзей я отпущу слезой упрямой на реснице все от меня  отпрянут мне не придется выть я просто зомби стану с простой программой жить эх напиться бы сейчас до полусознанья чтоб смешались бы опять две жизненные грани и тогда увижу мир по другому для себя стану маленьким грустным гномом вдруг всплакну о том что прожить довелось и слезою выйдет вино что пилось закричу что счастья мне не дано кому закричу а мне все равно и за стопкою водки себя прокляну что клеймо доброты на горбу я тяну себя обзову непутевою бабой за то что считают характером слабой а когда развеет похмелье сон я едва сдержу ненависти стон я ударю себя на себя закричу я засыплю себя…»
…когда действие горячего укола стало слабеть, Кафтанов усмехнулся, еще подумал о чем-то, сделал себе внутримышечную инъекцию 50 мг. аминазина, лег спиной к пакетам, выставив дорожки синюшных точечек на локтевых сгибах, скрючился так, чтобы его приняли за труп «убитого».
Макар не видел, кто спрыгнул с бруствера на торчковую, присыпав его с Землей. Услышав первый же истошный вопль Гвоздева, догадался, что хочет сделать Зубов. Ложась, Кафтанов на всякий случай сунул под себя машину. В первую же секунду у него мелькнула мысль: быстро повернуться и вмазать Зубову всю дозу (у него оставалось около 800мг. тегретола) в спину! Но он опасался, что не успеет или не сможет этого сделать,– голова все-таки кружилась метрах в пяти. «Видно, передозняк… - и тут же решил:    « А зачем? Пущай сдыхает Гвоздяра. Тогда я как вмазанный… ежели наши сомнут немца.… Да ведь так и все может произойти! Легко соскочу! Слезу! – из его глаз брызнули слезы – Ага, привет тебе, Гвоздь!»
Потом он почувствовал, что Зубов приближается к нему. «Если перевернет на спину, признает,  притворюсь «мертвым»…  в крайнем случае, – без сознания. А что потом? Ведь доложит Кошке, что вмазались… надо гробануть его, суку!»
Но Зубов, находящийся в измененном состоянии сознания, не только не узнал Кафтанова, но даже не обратил на «убитого» второго внимания. Труп и труп, мало ли у кого из штрафников задвинуло крышу под шквальными, в упор, тизерциновыми и френолоновыми инъекциями немцев.
Кончив на Гвоздева, и выхватив из-под Кафтанова машину, Зубов побежал вдоль траншеи, затем выскочил на открытое измерение под свистящий рой сестричек. Большинство из них пролетало сквозь него, не обжигая, но одна – задела.
- Зубов! Человек без зубов! – закричал кто-то сию секунду и схватил его за хвост. Оступившись, он с треском провалился в разверзшуюся под ногами нору.
- Что хватаешь?! – мгновенно окрысился он, обернулся, нервно похлестывая себя хвостом по голенищам трофейных сапог, – а то я схвачу!
Рядом, в трех метрах, вздыбилась от взрыва очухавшаяся Ленка, поднялась на воздух и зависла в небе.
- Не обращай внимания! – прокричал незнакомец, и Зубов, приглядевшись, с удивлением распознал в нем капитана Кошку.
- У тебя таблетки есть? – часто и тяжело дыша, спросил он.
- Одна осталась…
- Понятно.… На вот, возьми еще две. И давай, бегом, по этой норке! А то нам вон до той траншеи не добраться, не выкурить…
- Понятно… понятно! – пропищал Зубов, разжевывая синие таблетки. – Я счас, я мигом!     ...все становится синим…
Он пополз по норе в сторону, вспоминая о начале атаки. Сейчас, когда кругом ...все становится синим… грохотало, трещало и свистело, когда ...все становится синим…он находился в центре истинного ада, все это не казалось ему ни опасным, ...все становится синим…ни тем более кошмарным. До ...все становится синим…жути страшно ...все становится синим…было ...все становится синим…лишь там, на крохотной, ...все становится синим…более или менее твердой площадке в болоте, где он, кое-как, по кускам, собирал себя для атаки, для ...все становится синим…броска. За кустами было еще метров сорок топи. В ...все становится синим…животе ...все становится синим…проснулся...все становится синим… и стал перекатываться с боку на бок кусок льда, когда он, бросив напоследок каменный взгляд ...все становится синим… ...все становится синим…на стоящего...все становится синим… ...все становится синим… в самом углу витрины капитана Кошку, стоящего ...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…пять денег, под...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…  страшный грохот, возникший в голове в результате начавшегося действия табл...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…  ет...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…   ок, разо...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим… все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…  брал его слова:
- Если хочешь, то слушай!
Ты – СУП! Ты – ПУП! Ты – ТУП! Ты – ДУБ!
Свет Уносящей Печали,
Тень Уходящего Пня,
Песня, Убившая Пламя,
День, Упивающий БЛЯ!
БЛЯ! БЛЯ! БЛЯ!
БОГ, ЛЮБОВЬ, и Я!!!
Под  ногами сильно пружинило, под самый пах хлестали холодные струи воды, белесоватая шерстка промокла насквозь. Внутри все молотило и молотило, вздымая впереди и опуская позади, и дальше – вглубь Ленки, и воздух все воротил и ворочал, ворчал, вырывая деревья и поджигая их. В дыму, в пыли и копоти, не то звонко пели сестрички, не то звенело в голове у Зубова.
«Я ЗУБ! Звезда, Уносящая Боль! – бормотал он, сжимая, словно от боли, мелкие, ровные зубки, не обращая внимания на ручейки крови, текущие из ушей и заднего прохода. – Проход! Проход! Главное – найти этот сраный проход!»
Два надежно запаянных стандарта НЗ оттягивали ремень, больно колотили в бок, но Зубов не обращал на это внимания, а потом и вовсе забыл.
Он думал, что ему сегодня, как и всем остальным, – смерть, π-здарики, что сквозь этот вой и повизгивание никому не прорваться.
- Мяу! Мяу! Мяу! – вдруг настойчиво застучало в голове. – Мяу-мяу, спи мой крошка! Мяу-мяу, ляжем спать, мяу-мяу, на кровать!
- Не-е-е-е-е-е-е-е-ет! Не-е-ет!!! – в ужасе заверещал Зубов, распознав в настигающем его мяуканье, металлические интонации капитана Кошки. И верно, обернувшись, он увидел, что Кошка почти догнал его, только это был не капитан Кошка, а огромный, черный, усатый зверь, с горящими желтым огнем глазами.
- БЛЯ! БЛЯ! БЛЯ! Бог, Любовь и Я! Бог, Любовь и Я! Бог, Любовь и я…  - писк Зубова становился все тише и неуверенней. Он словно терялся в густо пропитанном химическими соединениями пространстве, покрытом живой, шевелящейся железной сетью.
Спасение было рядом, необходимо было только вспомнить что-то важное, единственно верный вариант эксита. И Зубов вспомнил…
…Встреча проходила давно, в первые дни этой ****ой психотронной войны. Зубов стоял в неестественно пустом и гулком  коридоре Генштаба. Все ярко-красные плакаты с изображением бутылок с Coca-Cola уже были сорваны, лишь кое-где предательски-трусливо болтались бумажные обрывки « …ери от жизни. Все!»
«Действительно, все!» – грустно размышлял Зубов,  еще находящийся под впечатлением от прочитанной Н. П. Никто, его выпускному,  третьему курсу (программу обучения ввиду объявления военного положения и тотальной мобилизации пришлось экстренно перелатать и существенно сократить) лекции.
 «Ведь практически полностью доказано - гремел в специально опустошенной перед лекцией голове, голос преподавателя, - что тотальная психопродукция (ТП) способна без значительных искажений проникать и встраиваться в структуру ментальной сферы безмолвного знания (МСБЗ), неограниченным доступом в которую обладают лица с коэффициентом ментального преломления (МП) 0,92. ( Так называемые медиумы, шаманы, колдуны, спириты и другая поебень. Интересно, что коэффициент МП у лиц, отягощенных  повышенным уровнем содержания  интеллекта в мозгах (NB! Именно интеллекта, как способности к анализу, сбору разрозненных фактов- ***ктов, и на их основании – построению самодостаточных ментальных конструкций – миров; а не объема памяти) помноженным на хроническое псевдорасширение сознания с помощью таких грубых инструментов, как алкоголь, тяжелые наркотики, тем не менее, составляет 0,89.
Проникая в МСБЗ, пенетратор  (термин предложен М, Гольджи) получает доступ к ее определенному информационному слою, структура которой подобна «слоеному пирожному». (М. Гольджи) причем, чем выше коэффициент МП, тем больше шансов у пенетратора достигнуть более чистого, незагрязненного посторонними ментальными вторжениями, слоя. Однако, как показывает практика, даже столь короткая цепочка «ИНФОРМАЦИЯ – ИНДИВИД А – ИНТЕРПРИТАЦИЯ – ИНДИВИД В» (восприятие информации индивидом А, его личностная интерпретация полученных данных, донесение искаженной личностным восприятием информации до индивида В) переводит информацию в разряд а-информации. (процент искажений для пенетратора, непосредственно соприкасающегося с МСБЗ составляет 72-84, соответственно для индивида В – 160- 192%)
Возвращаясь к проблеме ТП, следует заметить, что огромную тревогу и опасения вызывает факт того, что в силу определенных причин, ТП расслоилась на истинную ТП и псевдоистинную ТП.
Простой пример: человек  думает о дереве, формирует образ дерева, его психоформу в определенном слое МСБЗ, и как следствие, психоформа дерева в конечном итоге материализуется в данной объективной реальности. (По принципу « В начале было слово.» И. Христос)  Это  классический образец так называемой истиннойТП.
Другой пример: четыре, или даже больше миллионов идиотов, бегут сломя голову в кинотеатр, чтобы посмотреть очередной голливудский блокбастер как-то: нашествия инопланетян, разнообразные сценарии апокалипсиса – атомные войны, эпидемии, стихийные катаклизмы, (кометы, наводнения, землетрясения) демоны, вампиры, чудовища, надреальный и аинформативный, в силу высокого уровня воздействия на психику посредством спецтехнологий. Вся эта бредятина смотрится, усваивается, а затем, оформленная в псевдоТП, вгоняется в нежнейшую пульпу МСБЗ и переходит там, в разряд психоформы.
Все бы ничего, да только уж слишком все ***во! –Зубов вспомнил  трогательную и наивную привычку Николая Петровича переходить на кодируемый способ подачи информации, когда речь заходила на территорию особо важного - Такая хуйня, что МСБЗ совершенно поебать, истинная это ТП, или псевдо- это ТП. Она, эта злоебучая  МСБЗ, ****ь, *****, *****! рассуждает примерно так: «В рот его ****ь, мне насрать. Я, один хуй, буду продуцировать ПФ, а что там являлось к этому предпосылкой – поебать! И что там будет потом, в какой-то там «объективной» реальности – хоть по жопе долотом!»
Нельзя игнорировать тот факт, что пенетратор не в силах отличить истиннуюТП от псевдоТП. Как правило, момент, время, место и глубина проникновения пенетратора в МСБЗ катастрофически случайны. Как говорилось выше, процент погрешности при интепритации информации – чудовищен. Кстати, вам, без пяти минут офицерам фармакологических войск, придется посвятить все свое время, отдать все свои силы, а кому-то и жизнь, чтобы увеличить этот процент хотя бы вдвое.
Следовательно, разобрать, порождена данная ПФ ИТП или ПТП, даже самый надроченный-навороченный, ***ренный-расхуяренный,  хуятор-пенетратор, никогда не сможет, хоть он разъебись. А поскольку категория времени в поле действия МСБЗ отсутствует напрочь, подмененная понятием «здесь и сейчас», то совершенно невозможно установить, сколько уже **** мозги эта ПФ. Данная проблема не решена до сих пор и получила название «синдром Нострадамуса». С высоты наших познаний мы можем предположить, что Н. ошибся на этапе дифференцирования ПФ. С  позиции человека средневековья, даже не догадывающегося, какие силы и средства можно потратить на создание движущейся картинки на куске белой тряпки, ничего не знавшего о влиянии компьютерных спецэффектов на диффузию пластов реальности, Н. простительна его ошибка.  Оценивая ПФ, привязанную по глубине к нашему времени, он был потрясен и поражен открывшимися зловещими картинами: войны, эпидемии, чудовища… Причем, по своей развертке, данные ПФ полностью заглушали соседние.
Вы уже, несомненно, догадались, что спродуцированы они были небезызвестной «фабрикой грез» – Голливудом. Простой пример: исследования наших отважных внутренних космонавтов, (этот термин мне нравится больше, чем какой-то «пенетратор») показали, что в формировании психоформы И. Христа участвовало около 2,5 тыс. религиозных фанатиков, а реально существующая ПФ варианта развития мира по модели «THERMINATOR – 3», обязана своим возникновением трем миллиардам долбоебов, и как следствие, полностью заглушила соседнюю ПФ «КОММУНИЗМ». Как цинично заметил Дж. Абрахам Цукер; «Из всех искусств для нас является важнейшим искусство кино!»  Конечно, существуют и положительные моменты, вызванные реализацией псевдоТП. Так, процент заболеваемости кариесом действительно снизился вдвое, конечно не благодаря волшебным свойствам зубной пасты, или жевательной резинки, а за счет реализации ПФ здоровых зубов. Некоторые сорта кофе способны вызывать у потребителя ощущения, близкие к оргазму. Стали реальностью причинно-следственные цепочки «тампон в ****у – ощущение свежести и защищенности», «использование систем для бритья определенных фирм – повышенное либидо и ураганная потенция» Я уж не буду приводить банальные примеры с Coca-Cola и Pepsi-Cola
Эти эффекты полностью укладываются в закон обратной реализации, который гласит: любая ПФ, независимо от способа ее порождения, когда-то да будет реализована в объективной реальности, продуцировавшей ее.
Следовательно, просчитавшись в малом, (спутав ИТП с ПТП) Н., тем не менее, не ошибся в главном: спродуцированные Голливудом ПФ, принятые им за реальные события, происходящие в наше время ,тем не менее, будут когда-то реализованы, ибо безжалостный эффект реализации не оставляет никакого шанса на то, что ПФ, индуцированная и закрепленная несколькими миллиардами человек, канет в небытие…»
Мысли, навеянные лекцией, унесли Зубова далеко-далеко, когда дверь, выходящая в коридор распахнулась, и оттуда, навстречу Зубову, вышел стройный, но как-то неуловимо свернутый, молодой человек. На  его голое теле была небрежно накинута серая шинель без знаков отличий, по всему ее полотну были рассыпаны мелкие буковки, снующие туда-сюда. Зубова неприятно поразил мелькнувший из- под полы шинели эрегированный член, с конца которого капала на sex белесоватая жидкость.
Зубов сделал шаг навстречу и коротко, по военному, рубанул:
- Зубов!
- Газета. – подставился молодой человек. – Для друзей – просто Роман. Роман-Газета.
- Петр! – широко улыбнулся Зубов, протягивая собеседнику ладонь для рукопожатия. Однако, тот, не отвечая на рукопожатие, кивнул головой в сторону двери, ведущей в кабинет:
- Зайди, разговор есть.
Зубов, пожав плечами, вошел в кабинет следом за Газетой. Не смотря на продолжавший торчать во все стороны, ярко-красный ***, Газета понравился ему с первого взгляда.
Всю левую стену комнаты занимал огромный, от пола до потолка, шкаф. По особому блеску, Зубов догадался, что прозрачные дверцы шкафа сделаны из пуленепробиваемого стекла. Левую половину шкафа занимали двухлитровые пластиковые бутыли с Coca-Cola, правую – с Pepsi-Cola, аналогичного объема. В центре шкафе стоял десяток трехлитровых банок, под самое горлышко залитых пенящейся буро-коричневой жидкостью. Горловины банок были наглухо запечатаны железными крышками, пронумерованы, опломбированы и залиты для прочности сургучом. Догадавшись, что  за жидкость бурлит в банках, Зубов похолодел от ужаса
- Это стратегические запасы. – Газета, не вынимая рук из карманов, кивнул головой в сторону шкафа. По сорок бутылок того и другого. Последние. Больше в России нет ни одной. Секретная формула до сих пор не разгадана, идейных шпионов, какие были в пятидесятые, извели  под корень. Самим вычислить  – мозги не допирают.
- А в центре шкафа? – голос Зубова предательски дрогнул.
Газета внимательно посмотрел на него:
- А чего ты боишься? Ну, смесь это. Кока плюс пепси. Черное и белое. Инь и янь. Туда и обратно. Ты Толкина читал? – улыбнулся он. – Правда, нужное процентное соотношение нам пока тоже неизвестно, эксперименты – неудачны. Может, ты попробовать хочешь? 
- Если Родина прикажет – попробую. – просто ответил Зуб.
- Да ладно, хуля ты выябываешься?! Здесь никого, кроме нас нет, - усмехнулся Газета, подходя к противоположной стене. – Иди, погреемся.
Газета плюхнулся в кресло, стоящее напортив стены и поднял защитные стальные жалюзи. Под ними был натянут холст с нарисованым огромным каменным камином, набитым сухими березовыми чурочками, с весело скачущими по ним язычками пламени.
- Лешка Толстой подарил, - улыбнулся Газета, заметив заинтересованный взгляд Зубова. - В «Золотой Ключик» все равно, центральное отопление провели.
Зубов подошел к очагу. Не смотря на его нарисованность, от него исходил ощутимый жар. В центре очага чернела легендарная дырочка, заботливо, чтобы не распушилась и не заросла, обштопанная по краям суровыми солдатскими нитками черного цвета. Зубов вспомнил рассказ Михайло Ивановича, о причине, по которой того комиссовали из действующих войск и направили в спецлагерь. Спокойно, но, еле сдерживаясь, тот рассказывал притихшим курсантам, о страшной схватке, битве не на жизнь, а на смерть с неуязвимым деревянным, о его, М. И., проигрыше, последующем долгом и мучительном лечении от одеревенения. Лучшие хирурги так и не смогли вернуть ему первоначальный облик: нос Медведева навсегда остался тридцатисантиметровой длины, а в летнюю жару из ноздрей мучительно-постоянно текли запашистые струйки прозрачной смолы. 
По пути к сидящему Газете, Зубов заметил, что весь пол кабинета  укрыт толстым слоем латекса телесно-розового цвета. В оттаявшем воздухе пахло клубникой, и чем-то неуловимо-терпким, как пахнет в постели после того, как хорошо поебешься. Заметив направление недоуменного взгляда  гостя, Газета весело пояснил:
- Sex - masculinum. Предохраняемся на всякий случай.
Зубов, не зная, как себя вести, переминался с ноги на ногу.
- Раньше в этот кабинет только в определенные дни месяца заходить можно было. – добавил Газета, топая босой ногой по теплой резине.    
- Ты разуйся. - кивнул он головой на уставные кирзачи Зубова - Портянки тоже размотай, он вони не любит. – добавил по хозяйски Газета, показывая подбородком на ковер.
Зубов послушно разулся и размотал портянки, повертел их в руках, не зная, куда девать, затем запихал их за ремень.
Газета тоже запарился в толстой шинели. Не вынимая рук, он распахнул ее полы в стороны. Все его тело покрывала сплошная бегущая строка. Начиная с видимых подмышечных впадин, и заканчивая кончиками пальцев ног, по спирали сложной траектории весело бежали буковки. Их малая величина не позволяла расшифровать смысл написанного, но Газета прояснил  все сам.
- Смотри! – он кивком головы предложил Зубову наклониться поближе, как-то по особому содрогнулся, развернулся, и буквы на мгновение стали отчетливей. Зубов успел разглядеть замысловатую спираль, опоясывающую Газетин ***. …» – подпрыгивали буквы, выползая из густой волосни на лобке, и скрываясь в отверстии мочеиспускательного канала.
Их взгляды встретились.
 Зубов неожиданно неприязненно подумал: «Что пялишься-то, Мурзилка ****ый!»
- Ну, здравствуй, Зубов! – громко произнес Газета, доставая из кармана руку и протягивая ее для рукопожатия Зубову.
Они соприкоснулись кончиками пальцев, зрачков тихим полетом, иллюзорными линиями на бумаге и тело Зубова накрыла волна обжигающей боли, словно миллионы раскаленных иголок пронзили его ладонь. Боль была нестерпимой, но выдергивать ладонь Зубов не стал. Рукопожатие стало еще крепче, боль преодолела очередную высоту, и быстрым уверенным темпом шла к вершине, за которой – все, волна, пропасть безумия.
Газета испытующе смотрел на Зубова. От сжатых ладоней ощутимо запахло паленым, в воздухе среди струек сизого дыма висел противный, скрежещущий звук, который обычно издают допотопные матричные принтеры.
Наконец, Газета выпустил ладонь Зубова.
- Читай! – шепнул он ему в самое ухо.
Зубов, пошатываясь от боли, поднес ладонь к глазам. Вытерев тыльной стороной левой ладони, застилающие глаза слезы, он разобрал отчетливо проступившие на ней выжженнные буквы типографского текста. Он громко, по слогам прочитал про себя: (в данном контексте «про себя» – значит что-то касающееся и относящееся только к конкретному индивиду)
-  Cjdthityyj ctrhtnyj!
-Дурак! –прикрикнул Газета. – Переключи Shift\Ctrl!
- Совершенно секретно! – исправился Зубов.
- ПРЕДПИСАНИЕ. Зубову.  При возникновении «СОГМ» – активировать план «МАРШАК» После ознакомления – уничтожить. Категория уничтожения – пятая.
Зубов вопросительно взглянул на  Газету. Тот, улыбаясь, уже протягивал ему офицерский кортик с позолоченной рукояткой. Как того требовал «Устав от Внутренней Весны», Зубов взял его левой рукой, провел у основания правой ладони круговой разрез, подцепил кожу зубами на тыльной стороне ладони и одним рывком содрал ее. Кожа сошла на удивление легко, словно перчатка. Зубов с удовлетворением отметил, что его красивые, ухоженные ногти, за которыми так любила женщина-Алексина, остались на своем месте.
- Фу-у! Фу-у-у! – властно прикрикнул на него Газета, заметив ощеренные клыки Зубова, и аккуратно, двумя пальцами, взял кожу с ладони из неохотно разжавшейся пасти.
 – Все понял?! – он испытующе посмотрел на Зубова и неожиданно подмигнул.
- Все… А можно… - начал, было, Зуб.
 Но Газета, сразу изменившись, побронзовел и жестко отчеканил:
- Можно козу на возу, и Машку – за ляжку. А у нас говорят: «Разрешите!» Понятно?!
- Так точно, товарищ Газета. Разрешите кожу с собой взять!
- Ты что, ****улся?! – начавшее было разглаживаться лицо Газеты, опять окаменело. – Это, Зуб, строжайше запрещено. Времена, сам знаешь какие… Кру-гом!
- Есть! –отчеканил Зубов.
 - Есть на жопе шерсть! – шепнули ему прямо в глаза шелестящие губы.
Зубов уже взялся за дверную ручку, когда Газета его окликнул:
- Погоди ты, еб твою мать!
Зубов приостановился.
- Я верю, Петька, - тихо заговорил, зашелестел Газета - настанет час, наступит светлое мгновение, за которое гибли, не щадили свои головы наши деды и отцы, и этот ****ый камин погаснет!
С этими словами, Газета размахнулся и швырнул кожу в камин, нарисованный на стене. Только сейчас Зубов заметил, что вместо дров в камине горят фрагменты человеческих тел. Особенно много в нем было ладоней. Пламя, получившее новую порцию человеческого мяса, вспыхнуло с новой силой, и вскоре полностью проглотило кусочек Зубовского тела.
- Ступай, Зуб. Помни все, что узнал сегодня, авось пригодиться. Не дай бог, нам с тобой еще раз встретиться!
 Газета развернулся, собрался, было выйти из кабинета, на полпути повернулся, их взгляды встретились. Он как-то судорожно дернулся, свернулся вчетверо и упал на резиновый ковер мятым, изжеванным журналом, с расплывшимся библиотечным номером в левом верхнем углу. Несколько листков выпали из него и веером рассыпались по комнате.
Зубов в растерянности постоял в центре комнаты еще несколько минут, затем поднял журнал с полу, свернул его в трубочку  и сунул за пазуху. Где-то хлопнула в ладоши дверь. Зубов вздрогнул, вышел из оцепенения и из кабинета.
… и вот сейчас, когда, казалось, что нет спасения от острых зубов кошки-Кошки, невыносимо засвербело в правой ладони. И Зубов осознал, вспомнил,  что час активации плана «МАРШАК» пробил.
Набрав полные легкие пропитанным гарью, миазмами трупного разложения и густым, сладковатым запахом марихуаны, воздуха, он сжал правой ладонью одеревеневший ***, и во всю мощь своего маленького  мышинного либидо, задрочил:
- Маршак!!!
Гигантская кошка сразу, будто у нее кончился завод, остановилась и повисла в прыжке в воздухе. Не успевшая сомкнуться пасть, замерла в нескольких миллиметрах от мордочки Зуба. Из пасти неудержимо воняло «WHISKAS».
- Не бойся, крошка. Поиграем час-другой, в кошки-мышки, дорогой! (в данном контексте, «дорогой» – сущ., ж. р., ед. ч.,  творит. падеж (в данном контексте, «падеж» - применительно к животным, крупному рогатому скоту - массовая смерть, как правило, в результате эпидемии. Смотри у Сорокина «Падеж») – с сухим шелестом вылетали слова из застывшей в одной поре, словно на фотографии, пасти.
Зубов с ужасом почувствовал, что превращается в хлебную крошку, валяющуюся на обочине неведомой, без конца и края, из ниоткуда в никуда, дороги.
С трудом, преодолевая начавшийся процесс очерствения, он нашел в себе силы прошамкать рассыпающимися губами:
- В кошки-мышки наша мать не велела нам играть…
- Мур-мур-мур! – загрохотало чудовище. Звуки эти были настолько ужасными, как если-бы революционный бронепоезд вызвался бы исполнять финальную песню в «Спокойке», разжевывая на куски Хрюшу и доябывая тетю Валю вместо дяди Вовы.
Мысленно поднеся окровавленную правую ладонь к глазам, Зубов просыпал в ответ:
- У меня охоты нет. Поиграл бы я немножко, только, пусть, я буду кошкой. Ты же, кошка, хоть на час, мышкой будь на этот раз!
От громового хохота кошки, казалось обрушиться небо. Она оглушающе промурлыкала:
- Ах ты, съеденная корка! Как тебя не называть, кошке мышкой не бывать!
Кошке – смех, мышонку – горе.… Но Газета не обманул, не подвел! Зубов дрочил изо всех сил. Не смотря на неуместность ситуации, он осознавал, что только в этой отчаянной дрочке-драчке есть у него шанс на спасение. Он чувствовал, что осталось совсем немного, совсем чуть-чуть…
Нашел  Зуб щель в заборе! Сам не понял, как пролез. Был мышонок – да исчез. Завершающим аккордом в кошачью харю брызнула тягучая и запашистаяы струйка мышиной спермы и раздался торжествующий писк из-за забора:
- И Ленка Земля, земляничная шлюха!
Напоит прокисшим, грудным молоком
Прижмет, поцелует, зашепчет на ухо:
«Люблю, ненавижу, свяжу узелком…»
Оказавшись в относительной безопасности, Зубов вылизал розовым язычком испачканное в копоти рыльце. Воды и мыла не было, да и не сильно они и нужны были. И пошел дальше, «искать свой дом», где остались мать с отцом. Шел он, шел, прополз под горку, наконец, пропала норка!
Все мгновенно исчезло, и на чистом, белом листе осталось двое: кэптэн Кат и Зубов.
- Извини, Зуб. – как-то не по настоящему, нехорошо, искривившись всеми остатками души, без тени смущения и раскаянья, промяукал Кошка. Морда его была измазана в чем-то белом. («смутное пятно, неизвестно чего…» В. Шумов)
- ***ня. – коротко бросил Зуб. – Еще хорошо, что из-за нашего разговора я очутился не в первых рядах. Еще хорошо…
Я смотрю на свои ботинки.doc