Атеистическая Критика Буддийской Мысли или Записки О Поиске Слов

Атеистическая критика буддийской мысли или Смысловые Галлюцинации Переходного Периода.
И Мышь в стакане.

Ниоткуда Не Возьмись
Появился За#бись
Никуда Он Не Ушел
Постоял – И Сам Прошел.

Привычка пить водку «стопкой» или стаканом у нашего человека есть проявление извечного стремления проскочить в лучший мир одним прыжком или, по меньшей мере, по-скорее. И не хрен ему про 20граммовые рюмки, как старорусскую традицию или чашки с саке, как модное веяние.

Он видел его несколько раз: внешний вид не оставлял сомнений, что человек давно и регулярно пьет спиртосодержащие жидкости. Теперь он видел его в последний раз, прислонившегося спиной к стенке здания лозовой фабрики, раскинувшего в стороны ноги в пыльных ботинках без шнурков, на лице, освещенном восходящим солнцем, играла улыбка, припрятанная инеем бороды.

Экстравертам достается роль интерактивных клоунов жизни?
Если интроверт проживают спектакли чувств в себе, скрывая от посторонних взглядов свою сцену, то экстраверту досталась роль фронтмена, и пустая сцена со сломанными стульями в зрительном зале? 

Глядя на мелкий торопливый снег за окном, Виктор внезапно понял, что открыл для себя свой гипногештальт. Он был удивительно прост и печален. Эта белая крупа, падавшая во внутренний дворик на темном фоне мокрых стен, земли и асфатьта и была его гипногештальтом. В детстве он часто болел, и большую часть времени, отпущенного на домашний режим, проводил у окна, подолгу глядя в пустой двор, уткнувшись горячим от температуры лбом в стекло. Там, во дворе, происходили события, от участия в которых его удерживала болезнь.

Спору нет, хороша страна Япония, а России ТОЙ уж нет. Хороша страна Тибет, а той страны, в которой разрисовывали матрешек, не доташнивая (не докапываясь) до их происхождения, той страны уже не существует. Или кто-нибудь не знает, что баян – не русская забава?
В ДПП, как в матрешке, рассказы прячутся один в другом.
Злые и одновременно смешные «Числа» неожиданно сопровождены  занудливой «критикой». Вчитываясь в противные французские имена и, скучая, приближаясь к «Акико», я предположил, что писатель лишь хотел объяснить, что деньги «Санбанка», которые хотел вернуть 34, достались ему как уши от мертвого осла. Вобщем, как и страдания французского народа – России. И мифологизированный Лебедкин, вобщем-то стал совладельцем этого раритета. Кстати, Лебедкин, как витязь-герой край как необходим доверчивому читателю. М.б. даже несколько лебедкиных, иначе зачем читать, если никакой надежды?
Пелевин признается, что не может упрекнуть себя в эксплуатировании фрустраций российского обывателя, покупающего его книги. Да, все они (банкиры- кровососы) – пидорасы, но что тут поделаешь. Все равно, читатель, тебе тонуть-не-потонуть в говне повседневности твоей нищей жизни. Потому что и у витязей иногда бывают проблемы, например, ноги (или голова) отказывают. И хорошо еще, если не на все тридцать лет и три года.
Как обычно, рассуждения писателя о Боге есть продукт духовного общепита, как и вся литература вообще. Подвизавшись на кулинарной ниве еще с «Желтой стрелы», Пелевин и в новой книге стряпает смачну(ю) кашу, служащую гарниром к сырому мясу слов о том, чего нет. Убить Бога посредством самоубийства – означает поверить, что тот существует. Тривиальная разводка, она же - дивная пошлятина. Опять же, умирающая последней, шепчет, мол, это просто ребус, которым автор приукрасил собрание сочинений, ну не судите строго.
Гость на празднике Бон – поэма в духе Мисимы, словно подзабывшего такую простую мысль, что позабытые, или выставленные из игры куклы, просто разлагаются, а те, в которые играют, изнашиваются. И убивать куклу то ли глупость, то ли какая-то форма извращения. Просто представьте себе ребенка, отрезающего кухонным ножом надоевшему плюшевому мишке голову.
 «А теперь, бесконечно прекрасный, не видимый никому, кроме себя самого, он отводит от меня взгляд «. Что ж, если автор «видит», как тот, кто невидим никому, отводит взгляд, вероятно следует думать, что автор «знает», что говорит, являясь по-видимому, богом бумаги. С бумагой и буквами можно играться как угодно и как угодно долго. Говорят: «Бумага все стерпит». В том числе признание автора через страницу-другую, что он «знанием» не обладает. Пелевину настолько просто удается стать проповедником, что не имей его книги запечатленного на обложке и форзаце (и …)  имени его, то читатель вполне мог бы признать их за издания «Сторожевой башни».
  Вытеснение одного бога другим скорее язычество, ведь боги не играют в воображении(е) буддиста, это скорее привилегия язычников, которые вполне могли смещать богов, не угодных им, помнить о десятке-другом богов соседей и как-то умещать в своей голове всю компанию.  Однако слова на бумаге человек расставляет не произвольно. Скорее он играет ими. 
 Отрезанная голова действительно имееет шансы соображать, поскольку заключенный в ней мозг умирает не сразу. А уж если широкоформатные сны с батальными сценами  мы успеваем просмотреть за секунды перед пробуждением, то почему, собственно, голове, глаза которой не закрыты, не посмотреть на шнурки в своих ботинках, которые утром старательно завязывались, и не сообразить, что больше этого делать не придется, т. к. полученное повреждение не совместимо с жизнью. Приходило ли кому-нибудь на ум снабдить гильотинируемого электродами энцефалографа? Наверное, тот, который придумал такую смерть, был прикольный малый и писал хокку.
«Акико» воспринимается как римейк «Принца госплана» и по-своему дополняет винегерет. Закадровый голос джедая вносит недостающую требовательному читателю смысловую связку.
По-прежнему для нашего человека слаще всего звучат на стыках колеса фирменного поезда «Там-Там». Но невозможно услышать этот завораживающий разум и ласкающий сердце звук, не оказавшись Там. Парадокс. И гений разрешает его просто – он выпивает стопарик, чтобы скорей оказаться Там, где стучат колеса поезда его жизни. Там-там, там-там,там-там, трам-тарарам-пам-пам!



МЫШЬ В СТАКАНЕ
 
Мышь в стакане может остаться жива, если я ее выпущу. Выпущу ли я ее, покажет степень  вовлеченности моего сознания в идею сострадания.
Пятью или тремя секундами раньше я, направляясь на кухню, услышал хлопок мышеловки, и потому поспешил. Под несовершенной гильотиной дергалась обычная серая мышь, именуемая домовой, хотя конечно же это была обыкновенная полевка, перебравшаяся на зимние квартиры, теперь вот прищемленная близко к корню хвоста. Она металась и была немного в шоковом состоянии. Скоро, однако, ОНА ПЕРЕСТАЛА МЕТАТЬСЯ И, ПЕРЕСАЖЕННАЯ В стакан, ПРИНЯЛАСЬ ВЫГРЫЗАТЬ ШЕРСТКУ («ВЫЛИЗЫВАТЬ» В ЭТОЙ СТРОЧКЕ МНЕ НЕ ПОЗВОЛЯЕТ НАПЕЧАТАТЬ РУКА). Она уставилась на меня бусинкой быстрого (я предполагаю, что быстрого) карего глаза, и я не знал, что делать дальше.
Конечно же, если бы она не срала постоянно на столе, я еще не скоро поставил бы мышеловку. Но черные рисины мышиного говна, остававшиеся после каждой ночи, вызвали в памяти лекции по зоонозам – заболеваниям, которые передаются человеку от животных. Страшное слово «лептоспироз» прозвучало как статья, по которой выносится смертный приговор. Однако что там делали, если гильотина по какой-либо причине не срабатывала?
 На всякий случай я переспросил у жены. Она не знала. Умилившись видом грызуна, она потребовала выпустить его. «Куда?» – спросил я. «В форточку выбрось!» «Ты на градусник смотрела? Замерзнет! Завтра на работе где-нибудь выпущу». Вовлечение состоялось. Адвокат в моей голове произнес малоубедительную речь, о том, что лептоспироз – заболевание эндемическое, а известный очаг его находится за полста километров от дома. Прокурор хлопнул чем-то по чём-то и зачитал приговор: « До утра в банке. Потом – ссылка». Я почистил морковки и бросил маленький кусочек в банку. Пока я записал эту служебную записку, она успела поесть, посрать и опять чистила шерстку.
Мышь была выпущена на следующий день в вентиляционное окно какого-то продуктового магазина.
Впоследствии были истреблены шесть ее сородичей.