Горизонт
- Я слышал, ты собрался умирать? – его голос был ломким, с хрустом давно забытых шуток. Движения губ повторяли известный мне набор звуков, но я не мог разгадать их кода. Я понимал слова, но не чувствовал их. Оглушающая слепота в общении, как кофе со льдом. Трудно подобрать слова, особенно если они перестали чего-либо значить. Холодные звуки, царапающие днище резиновой лодки только что родившимися на поверхности ноябрьского лесного озера льдинками, когда ты слышишь как холод дышит на блестящую водяную гладь, и та, трепеща хрустом вощёных бумажек, каменеет в прозрачном забытье. Я не собирался умирать, я не собирался жить, я существовал. В таком состоянии не существует выбора, ты открываешь утром глаза что бы сунуть в карман мятую десятку на дорогу, поплутав по которой, вечером придти к своему дому. Ковыряние ключом в замочной скважине и закрытые глаз с периодическим видениями другой жизни.
- Не знаю от кого ты слышал, - уходя от вопроса, ответил я.
- В библиотеке для слепых только об этом и говорят. Они чувствуют это своими пальцами. Мягкие кончики пальцев. Их головы, устанавливающие пустые глаза в стены, выкрашенные кричащими цветами, которых не слышно чувствующим, прошептали мне об этом, - он говорил мне это спокойным голосом, погрузив в воду до запястий свои руки.
Дальше мы опять долго молчали, и никому из нас не хотелось сотрясать плотный воздух. Он повернул голову туда, куда смотрел я, мы оба видели упирающуюся в горизонт дорогу и корявые деревья, которые, багровея от дневного света, вызывают непреодолимое желание закрыть глаза навсегда и отдаться ситцевым прикосновениям и библиотечному спокойствию. Потоки дыхания, змеевидно охватывали наши шеи наподобие шарфов, и лучи ламп дневного света отражались на наших радужках аквариумной пустотой комнат, в которых живут только рыбы и горят лампы под успокаивающее бульканье кислородных обогатителей. Жизнь взаперти под спокойное журчание осенних ливней в комнатах без мебели. Она не нужна, она только мешает думать. Все неудачники называют раскисшее подвисание под аквариумными лампами размышлением о жизни. И их бессмысленные и потрясающе красивые, театральные шаги становятся беззвучными. Мысли так плотно оплетают мягкими корнями их ступни и холодный пол, что походка меняется и выравнивается. Лёгкие движения под обрывки воспоминаний и красочных фантазий медленно оседают пылью из библиотеки для слепых на жёлтых расклешённых жёрлах духовых инструментов, что бы в один момент резко подняться в воздух, петляя в своем полёте наполненным жизнью, а потом опускаться в бессилии существования на грязный пол, понимая, что уже больше не будет этого радостного взлёта. И тогда уже не будет никакого дела до посторонних звуков. Останется только нервная, сбивающаяся капель кухонного крана и приятная жара, проникающая в пустую квартиру через плотно завешанные тяжёлыми шторами окна. Останется еле заметная, силиконовая в своей подвижности, улыбка и не менее приятная прохлада дощатого пола, на котором останется только распластаться вверх животом, широко раскинув руки, и смотреть как пузырьки кислорода крутят в бессистемном танце всплывших кверху животами рыбок.
- А куда ты шёл, если не секрет? - спросил я его.
Он показал рукой на горизонт. Он шёл туда, где звонки, заставляющие выскакивать из ванной с мыльной пеной на щеках, вынимающие из ушей наушники и поднимающие твоё тело в ночные часы с кровати, не обрываются, не оставляют после себя облачко сомнения « а был ли этот звонок». Он шёл в страну определённости и спокойствия, он желал покорить вечно заснеженные вершины спокойствия, что бы заснуть на них блаженным и вечным сном. Я протянул ему руку, помог подняться и мы пошли туда вместе, ни о чём больше не разговаривая.
Свидетельство о публикации №203112400129