Нет смерти к лицу

Глубокая ночь.
Полная темнота.
Только одно окно в доме напротив манит своей столь уютной теплотой.
Я снова проснулась вся в холодном поту, мне снова снилась она.
Она лежала передо мной на голом цементном столе, на котором еще за десять минут до нее лежало такое же пустое, совершенно пустое тело.
Она лежала там совсем одна, под светом лампы, в которой осталась гореть только одна лампочка. Мимо нее проходили люди, и никому не было дела до нее. И каждый, проходя мимо, даже и не задумывался, почему она лежит посреди коридора. Все знали, что сегодня предстоит много работы и придется отложить обеденный перерыв. Это всего лишь работа.
Я стояла в углу, прислонившись к стене. Мне было очень трудно дышать, казалось, что вот-вот вырвет, но мне было так неудобно перед ней. Я стояла молча, смотрела на то, как на это молодое и еще совсем недавно очень красивое тело, два нетрезвых санитара пытались натянуть новое свадебное платье. Ей уже никогда не войти в этом платье в церковь, ее родители никогда не почувствуют гордости за свою дочь, они больше не смогут делить с ней самые лучшие моменты ее жизни. Теперь они стоят за дверью, обняв друг друга и не зная, что делать дальше. Только боль, одна только боль.
А еще три часа назад у нее было имя, была любовь, друзья…она радовалась, она мечтала…она просто жила.
А сейчас она лежит на этом столе посреди коридора. Все ее тело изуродовано огромными швами. Ведь еще двадцать минут назад вокруг ее распотрошенного тела лежали все ее внутренности. Все то, что еще совсем недавно работало как хорошо отлаженный механизм дорогих швейцарских часов, сейчас совершенно бесполезно снова зашито у нее в животе.
Комок снова подкатил к горлу. Мне стало холодно.
Тишину в коридоре разбавляли только редкие комментарии моих одногруппников об увиденном сегодня.
Работа над ней почти окончена,  я невольно наблюдаю, как виртуозно человек в когда-то белом халате, завершает последний макияж на том месте, где когда-то была голова, а сейчас только грубые отпечатки автомобильных шин.
Двери морга открылись, из-за тяжелых железных дверей просочились лучи полуденного солнца. Я успела поймать ртом немного свежего, но очень холодного октябрьского воздуха.
Голова закружилась еще сильнее.
С улицы раздался пронзительный женский крик и сдавленные стоны мужчины.
Крик, как кинжалом пронизывает мою голову насквозь…мне надо уйти отсюда…
Ей бы скоро исполнилось шестнадцать.

А в этот же день, одна студентка медицинского института, отбившись от группы, как и я, стояла,  прислонившись спиной к холодной стене, абсолютно безвкусно покрытой голубым кафелем, и смотрела, как на свет рождается новая жизнь. «Поздравляем, у вас девочка», сказала акушерка, кладя ребенка на грудь молодой матери.
Из родильного дома на той же улице раздался новый крик, первый крик, первый вдох этой, иногда не справедливой жизни.