Запах болезни нервов

Больница:

Таксофон ограничивает. На неоконченной фразе. Обычно на самом главном. Голос пропадает на вопросе, на ответе, на предложении, на согласии. А согласия не слышно. И хоть заорись, хоть зарыдайся, хоть разденься - ничего. Хоть разорви больничную простыню… Глубокий вечер.

Воля:

Когда мы остаемся вдвоем, то всегда танцуем танго. ОНА замирает в исходном положении: слегка поднимает подбородок, вытягивает левую руку и заворачивает голову влево. Это приглашение. Я выпрямляюсь и становлюсь ЕЕ зеркалом. Отражаемся друг в друге. Влюбиться в НЕЕ - значило бы влюбиться в себя, но у меня нет склонности к нарциссизму, поэтому не влюбляюсь. Похожи до рекордности. До  дня рождения в один день. Только я бросаю мельком взгляд в окно. Беспрестанно ищу за ним… Ищу, заворачивая голову вправо… Слишком заметно для целого мира. Выдаю себя сама. Меня за это бьют и бросают. Но я хочу увидеть ТЕБЯ за ЕЕ окном. Только один раз. Чтобы больше не танцевать танго с НЕЙ.

Больница:

- Раздевайся, - произнесла ненавистную фразу женщина-врач с фиолетовым сердцем. - Спасибо, не хочу. - Надо. - А просто приподнять нельзя? - Нельзя. (Я сняла футболку. Круглый холодный инструмент перемещался по спине, затем - по груди. Врач подслушивала.) - У тебя шумит сердце, громко соприкасаются легкие, а печень падает вниз. Скоро она совсем перестанет удерживаться в правильном положении и свалится на внутренние половые органы. Ты не сможешь заниматься сексом.

Воля:

Пусть ОНА простит меня: я не специально. Никак не хотела сделать ЕЙ больно. Нет, если честно, то, конечно, специально. Но делать больно все равно не хотела. Просто сработал инстинкт самосохранения, захотелось кусаться. А ЕЕ грудь была тем, что я первое увидела прямо перед собой. И укусила. Когда мне было всего несколько месяцев, я кусала мамину грудь. У мамы не было молока, и поэтому кусала груди чужих женщин. Но молоко не любила. Кусала заранее в отместку за всю боль, которую мне причинят женщины после.

Больница:

Запивая микстурой Павлова бутерброд с колбасой, принесенной мне сиделкой. Рисую ТЕБЯ в воздухе на фоне двери. Почему-то с кругами усталости под глазами и приглаженными волосами, как будто ТЫ их только что помыла. Цедишь сквозь зубы раздраженные слова. В такой ТЕБЕ больше нет яркого цвета. Вообще нет никаких цветов. Бесцветная и мутная, как микстура угрюмого Павлова, которой запиваю созданный мной рисунок. Стань снова оранжевой…

Воля:

ОНА в чем-то идеальна. Наверное, в фигуре. Ликую, когда вижу ЕЕ обнаженной. Передо мной и для меня. А назавтра болит спина - главный признак бессонных ночей. А назавтра от Венеры ничего не остается. Нет глубины красоты. Есть только глубина возраста. … Во мне есть глубина, в которой копятся мечты. Одна из них - зеркало благоразумия. Я хочу очень-очень заниматься сексом не днем, а ночью. Не спонтанно, на полу или в кресле, а на кровати с расстеленной постелью. И… да, непременно (поправка!)… заниматься все же не сексом, а любовью. Хоть раз в жизни. Хоть один настоящий раз во всей жизни.

Больница:

Нет вещей. Клонит в сон. Мнимость прогулки. У всех на лице шрамы. Антонелле и Николасу даже не нужно раздеваться - похоже на любовь. В воображении стояние у плиты, порождающее страсть. Мне бы в степь, в палящее лето, в рукава ТВОЕЙ футболки. Хочу последнюю капельницу - одиннадцатую. Все же хочу вернуться…

Воля:

Уже два месяца на воле. Окончательно. Каждый лист каждого дерева выгнулся и развернулся - гладкий свежий зеленый лист. Я выгибаюсь и разворачиваюсь тоже. И наконец-то вижу - нахожу - ТЕБЯ за окном - моим. Спешу на балкон. ТЫ снова яркая. Что-то определенно упругое имеет место быть, но я не знаю, что именно. ТВОЯ собака пружинит и нагибается к земле, она в восторге от необходимости подчиняться ТЕБЕ. Я в максимальном восторге. Окликаю: - Девушка!