Записки часового Пятиметровый прапорщик

Странное чувство, когда движешься вдоль времени. Перекатывается за грязным, заклеенным скотчем окном, хитрорыжее солнце. Выползает в мутное зимнее небо старушка – луна. И часы с минутами, как дряхлые полустанки сменяют друг друга и проползают тараканами на моей камуфлированной руке. Я часовой, и должен бдительно охранять и стойко оборонять свой ветхий, на деле никчёмный пост. И, как сказал на суточном разводе Прихожкин, хмурый сутулый майор с аккуратным шрамом на щеке: - «Предупреждаю – берегите жизнь». А у меня все эти минздравы в лёгких сидят. Не берегу и что? Вот и печень что-то бормочет…. И, вообще, о каком сбережении может идти речь, если я даже пошёл в русскую армию? Стоя, на одинокой, холодной вышке, когда за окном подвывает муть, так хочется «порастрачивать» жизнь в каком-нибудь кабачке с кружкой золотистого пива и ароматным дымом Салема.
Моя смена только началась, а мне уже хотелось спать. Затухающим, мутным взглядом я цеплялся за серый ночной снег на антенном поле напротив. Моё обессилившее, солдатское сознание падало всё глубже. Мне стало казаться, что кроме окаменевших ног и потрёпанного бронежилета во мне ничего нет. Моя отягощённая бессонницей и каской голова бессильно упала на грудь. Я склонился к окну, упёрся головой в стекло и медленно, с зубным скрипом стал соскальзывать вниз. Когда я упал, сознание вновь включилось, и я неожиданно громко рассмеялся. Видимо сознание «не так» включилось или я дошёл до точки. «Точка-точка, запятая – вышла прапорщик большая. Айн-цвай - полицай. Кого хочешь - выбирай…. морда фашистская». Я стал играть сам с собой в считалки. Около технического склада завыл Шерхан, огромная недобрая псина, у которой недавно выпали последние зубы. Но в караул его продолжали ставить, потому, как говорил главный собачник нашей бригады подполковник Малышев – «Шерхан и без зубов до смерти засосёт». Перспектива – быть засосанным до смерти не радовала меня, поэтому, я никогда не подходил близко к этой собачке.
Жирный, белый дым ровно поднимался из труб огромного пивоваренного завода, мощно раскинутого на горизонте. Белыми расплывчатыми звёздами горел далёкий неведомый город. Завод, словно огромный синий корабль, плыл от городских огней, в нашу сторону. Но никак не приплывал. И только в ветреную погоду, густой сладковатый запах солода ложился на нашу часть, а лайнер оставался так же недосягаем.
Снова мои коленки отказывали, я дёрнулся рефлекторно, как пружинка. Тронул пальцем едва видную в лунном свете, выцарапанную на раме надпись «ДМБ 2000. Осталось 2 месяца». «И такое бывает», - который раз подумал я и скосил взгляд на свой штык-нож, но так ничего и не выгравировал. Автомат одиноко стоял в уголке и я тупо смотрел на него. Подло скрипнула дверь на «передающей», но это за границей моего поста, за границей моего сознания…. Я лишь кинул взгляд – никого. Снова завыл Шерхан. Луна окунулась в тучи и стало ещё темнее. Луна… лунный свет окутал время. Снег, словно пудра на душе…
- Чёрт! – я сплюнул, и подумал, что за чепуха лезет мне в голову. Тоже мне, романтик с не прокаченной душой. Я поморщился и коснулся груди. Душа у меня болела. Именно сюда пробил ещё днём старший лейтенант Рок. Роковые события случились, когда весь наш взвод смотрел телевизор в неположенное время. Взвод был наказан…. Я всегда говорил, что телевизор вреден для здоровья.
Бронежилет давил на грудь. Становилось холоднее, ноги немели, я стал растирать коленки. Снег падал так медленно, словно картинка за мутным стеклом зависла. Помню, в далёкой юности, в прошлой жизни, засиживаясь перед компьютером, под утро внутри всё как будто стягивалось в один мутный ком и движения становились замедленно-мультипликационными. Трудно сказать, была ли это настоящая жизнь, или моя память выдумала очередные байки. Но я стоял, тупо уставившись на укрытое белой мглой здание вещевого склада, и невозможно было поверить, что ещё пол года назад я шёл пьяный по Ново Александровской улице и шаркал ногами.
Я запел песню, кажется «секретовскую» - «… Дождь, целуя асфальт, раскрыл футляр и загудел его альт…». Я знал только один куплет, через двадцать минут песня мне надоела. Я стал крутиться вокруг своей оси, и, вдруг, мой взгляд наткнулся на что-то тёмное и огромное у склада «КЭС». Существо медленно и по киношному двигалось в мою сторону. Я встряхнул головой, помня, какие образы мне начинает выдавать сознание в конце смены. Потёр глаза, но существо не исчезло. Это был военный. Глазки маленьких звёздочек подмигивали мне с его погон. «Прапор», - чётко отреагировал мой расплавленный мозг. Непосвящённому объясню – прапорщик, это не профессия, это стиль жизни. Стиль мышления. Руки у прапорщика просто так не болтаются, а всегда к чему-то приложены. Хотя, знавал я и тех, у которых в руках ничего не держалось. От этого им приходилось пить, а потом жалобно смотреть на жизнь. Впрочем, разговор не о них. К моей вышке шёл прапорщик пяти метров ростом. Он двигал руками и переставлял ноги, как на луне. Никаких уставных предупреждений я и вспоминать не стал. Было очевидно – это моя галлюцинация. А командовать галлюцинацией, по определению – невозможно (если только это не специально натренированная галлюцинация, а прапорщика – великана я видел впервые). Однако прапорщик вовсе не собирался исчезать и всем своим видом доказывал, что он материален. «И что же я буду с ним делать?», думал я.
- А ты песни попой.
- Какие песни? – спросил я.
- Можешь военные.
- А если он глухой?
- Если бы он был глухим, его давно бы комиссовали.
- У него же рост - пять метров.
- А что, слух от роста зависит?
- От перепонки…
- Ты, вообще, знаменитых карликов музыкантов знаешь? - Он явно не сдавался.
- А причём здесь карлики?
- Не знаю причём здесь карлики, но один глухой в нашей роте, в прошлом призыве был, правда, вычислили его только через неделю на вечерней поверке.
- А прошедшую неделю, что, вечерних поверок не было?
- Были, он по губам читал.
- Он карликом был?
- Слушай, ты что шибко карликов любишь?
- Не люблю я карликов!… И даже карлиц.
- А папу Карло? – ухмыльнулся Он.
- Я что Буратино? – воскликнул я и сильно ударил сапогом в стенку вышки. Вышка покачнулась, задребезжало стекло.
- Рядовой Буратино, ко мне! – услышал я команду с улицы и неведомый свет вспыхнул на вышке. «Прапор…» - мелькнуло в моей голове, холодок пробежал по спине. Из-за разговора с самим собой, я совсем забыл о великане. Я прижался к стеклу, но прапорщика нигде не было. Внизу, у лестницы на вышку стоял разводящий младший сержант Осипов и светил в мою сторону фонарём. Я схватил автомат и поспешил спуститься.
- Защемил что ли? – недовольно буркнул Осипов.
- Товарищ сержант, а как вы меня назвали? – спросил я.
- Чебурашка глухонемая, я тебя назвал!
- Нет, когда командовали спуститься?
Сержант недоумённо вытянул лицо:
- Как-как, рядовой Перов.
- А кто же сказал – Буратино?
- Какой Буратино?
- Рядовой…
- Ты что? – Осипов внимательно заглянул мне в глаза. Потом махнул рукой и мы пошли на второй пост, в парк. Замёрзшие и затёкшие ноги ели двигались, я семенил за разводящим. Странные события не выходили из головы. Над заснеженным плацем ярко сияли звёзды. Тучи разошлись. Лайнер пив завода по-прежнему парил на горизонте. Вечная ночь сидела у меня на плечах. Я который раз думал о доме…
Я стоял у ограждения поста, с автоматом наперевес, изображая охрану и оборону в условиях плохой видимости, когда с вышки спустился Толич. Он подошёл ко мне, в его глазах блестели безумные искорки.
- Пора завязывать, - сказал он, - Мне уже такие ужасы стали мерещиться… - он склонился ко мне и тихо проговорил: - Прапорщик с трёхэтажный дом, на нашу школьную уборщицу похож гнида…
- Ты что? – говорю, - А наша классная руководительница тебе не мерещилась?
- Кто? – отшатнулся Толик, потом нахмурился, - Не веришь, значит?
- Верю, - сказал я, - Я его сам видел.

- Кого? – переспросил начальник караула лейтенант Береговой. Он сидел за столом и перекатывал маленький стеклянный шарик по листам караульной документации.
- Прапор, метров пять, - сказал я.
Береговой помрачнел.
- Серьёзное дело…
- Конечно! – воскликнул Толик с надеждой, и вопрошающе: - Не спим, ведь, сколько, товарищ лейтенант?
- Какой сон? – сбитый с мысли недовольно сказал Береговой, - На гражданке отоспитесь, а здесь службу нести надо! – и к Толичу: - Уставы учить надо!
Толич вздохнул и опустил голову, трагик…
- А прапорщик - это серьёзно, - задумчиво продолжил Береговой. – Это знак, – он поднял указательный палец, к чему-то прислушиваясь. На улице подвывала метель и скулила Рута.
Береговой поднял шарик, прищурился, разглядывая его через свет.
- Когда я ещё в Череповце учился, был у нас такой начальник курса подполковник Батумин. Губы у него были, как у негра, - Береговой демонстративно выпятил нижнюю губу. – Его за глаза Чунга-Чангой называли. Жестокий командир был. Ходили слухи, что из войск он ушёл из-за того, что солдата до смерти избил, случайно…. Боялись его все жутко. И вот, был я как-то в карауле. А у нас караул был, надо заметить, не вам рознь, - лейтенант укоряюще посмотрел на нас, - Не ныли, что спать хотим и парк не просто охраняли, а вскрывали боксы и всю ночь проверяли наличие боевой техники. И вот… заходим как-то в боксы. ЧернО, бледный луч фонаря вырывает только обрывки всяких УРАЛов и ЗИЛов. Запах ещё такой приторный, сладковатый.… Уже стали выходить, как, вдруг, заиграла музыка, непонятно откуда и как, тихо так и гадко. Если бы это был похоронный марш, мы бы так не перепугались. Заиграла «Чунга-Чанга, синий небосвод. Чунга-Чанга, лето круглый год…». – Береговой замолчал. Мы тоже молчали. – Потом Батумина повысили в должности и он ушёл от нас.… Так что прапорщик этот - не спроста. Будет что-то плохое… или хорошее.
В этот караул мы так и не спали, но закончился он вполне благополучно. Через какое-то время из части уволился самый злой и ненавистный всеми офицер - подполковник Малышев. Не знаю, заслуга ли это нашего прапорщика, или это внеземной «Папа Карло» постарался, но про МалышкА в скором времени все позабыли. Через три месяца мне дали младшего сержанта и в караул я стал ходить разводящим, блуждать каждые два часа по части, смотреть телевизор и спать по двенадцать часов в сутки. Пятиметрового прапорщика – школьную уборщицу я больше не видел.

2003.