Главы 4-6

Глава 4Монастырь, в который попал маленький Хлад, оказался малолюдным селением вдали от проезжих дорог. С одной стороны его стены подмывала небольшая речушка, с другой укрывал своею кроной лес. Монахи спокойно приняли мальчика, не выказав ни радости, ни недовольства по поводу появления еще одного рта в их хозяйстве. Игумен строго взглянул ему в глаза, несколько минут молча смотрел в них, потом положил ему руку на плечо и сказал монаху, что сопровождал вновь пришедших:- Отведи мальчика в общую спальню. И скажи там в мастерской, надо бы его одеть соответственно месту и размерам, потом легонько подтолкнул не двигавшегося с места Хлада к двери и, когда тот ушел, сопровождаемый чернецом, проговорил, обращаясь уже к деду Хлада:- Я так понимаю, сам ты не христианин, - слова прозвучали скорее утверждением, чем вопросом. Старик в ответ молча кивнул.- Так отчего отдаешь внука в монахи?Старик тяжело вздохнул, посмотрел на свои потертые лапти и заговорил:- Его родителей увели в полон. Живы они или нет, уже неважно. По ним можно плакать как по мертвым, да и лучше бы им быть мертвым, чем в услужении у басурман. Я же стар. Хвори донимают, да и в сожженном доме не проживешь особо: зима на пороге, старик снова тяжко вздохнул. Опустил голову и замолчал.- А ты что будешь делать?- Не знаю еще. Может, попытаюсь поднять хозяйство, но это вряд ли. Все соседи разбежались, те, что остались в живых. А одному жить посередь леса... Непросто. Может, пойду по миру правду искать.- А что ее искать, она в сердцах людей. Там же, рядом с ложью, - старик удивлено поднял на чернеца глаза, но тот стоял лицом к окну, и дед не видел его глаз.- Оставайся у нас, отче, - предложил игумен, поворачиваясь к своему гостю.- Нет, братец, не могу. Тянет меня куда-то. Да и недолго мне осталось.- Тем более, куда ты пойдешь? И зачем? Чтобы умереть где-нибудь на дороге или в сугробе замерзнуть?- Если такова будет воля Мораны.Монах промолчал. Потом пытливо взглянув на собеседника задал вопрос, который, судя по всему, давно терзал его:- Давно хотел тебя спросить, да все не доходили руки: сам язычник, а внука отдаешь в христианский монастырь... А как же вера отцов? Не боишься гнева богов?- Сдается мне, брат, что наши боги отвернулись от нас, раз позволяют таким бесчинствам случаться на земле. Может, ваш бог будет милосерднее да справедливее. К тому же, монахи слывут людьми мудрыми да знающими, а Хладу знания не помешают. - Ты не кривишь душой, отец. Спасибо на том. Твой внук вырастет мудрым и знающим человеком, в том тебе моя рука, - и он протянул руку, которую гость и пожал. На том они разошлись. Старик побрел, куда глаза глядят, игумен вернулся к своим занятиям, хозяйству. Два человека разошлись. Каждый со своей верой в сердце, и с уважением к вере другого.Глава 5 Все для Хлада в монастыре было непривычным и чуждым. И стены каменные вместо привычных деревянных, и люди в черном, что со строгими лицами ходили, работали, молились, не перекидываясь часами и парой слов. Мальчику, что вырос на воле, в небольшой деревеньке, где все друг друга знали и радостно приветствовали, увидев на улице, было странно обнаружить такое вокруг себя.Игумен сам занимался мальчиками из приюта. Рассказывал им жития святых, учил канонам писания икон, учил молитвам, письму.Хлад еле выносил нудные занятия по написанию икон или письму. Будучи от природы подвижным, он так и норовил смыться в монастырский сад, а еще лучше в леса за монастырскими стенами и там слушать пение птиц, узнавать новые растения. Единственное, что с интересом слушал мальчик, так это рассказы о святых, но и они ему скоро наскучили, поскольку были все на один манер. Пару раз ему даже пришлось сидеть на одной воде с требником в руках за то, что не смог сдержаться и заснул под мерное бормотание настоятеля. Но и сидя в одиночестве, под запором, Хлад не стал читать молитвы, да наставления, а взялся рисовать на бумаге, оставленной в комнате ушедшими на отдых братьями. Так что пришедший наутро монах, надеясь увидеть смиренного ребенка, нашел Хлада мирно спящим на кипе бумаги, изрисованной всякими завитушками, языческими оберегами и растениями, которые он узнал, блуждая в окрестностях монастыря.Игумен, узнав от возмущенного монаха о проделках воспитанника, вопреки ожиданиям громко рассмеялся м велел позвать того для беседы.Пришедший темнее тучи Хлад был, мягко сказать, удивлен тому, каким задором светились глаза святого отца.- Слушай, Хлад, а ты знаешь, что растениями лечить можно? – неожиданно начал игумен.- Знаю, - удивленно ответил мальчик, - и дед и бабушка лечили. Мать тоже немного могла. К нам всегда приходили за снадобьями, и детей мама принимала. Только вот меня почти ничему они не успели научить. Некоторые растения я знаю... другие видел. Но названий их не знаю.- А хочешь научиться лечить людей?- Не ты ли сам, отец, учил, что хвори не бывают просто так, что болезни – это наказания за прегрешения?- Ну, мало ли. А когда прегрешения уже замолены? Думаешь, все болезни тут же проходят?- Не знаю... - Я тоже не большой знаток лекарства, но тут есть один человечек, он, правда, язычник, но думаю, вы поладите с ним. Ты тоже вроде как из язычников.На следующий день с утра Хлад с игуменом пришли к старику-врачевателю. Бирюк был известен своим даром врачевания на многие деревни вокруг. Он с удивлением встретил настоятеля и его маленького спутника. Но это удивление не шло ни в какое сравнение с тем, что вызвала у него просьба необычного гостя.- Ты хочешь, чтобы я учил врачеванию одного из твоих монахов? – удивленно переспросил он.- Хлад не монах, она воспитывается при нашем монастыре. Недавно. Его дед был знахарем. Его мать и бабушка врачевали. Он знает травы и тянется к ним.- Правда? – с интересом взглянул старик на мальчика. – А не надоест? Занятие это нужное и неблагодарное.- Мне интересно, - доверчиво сообщил Хлад.- Тогда идет. А жить-то он где будет?- Наверное, у нас, но к тебе может ходить, когда захочет.- Хорошо.На том и порешили. С этого дня жизнь Хлада резко изменилась. Он получил кучу посвобождений в монастыре, мог уходить, когда вздумается (кроме богослужений и ночного времени), и он уходил, чтобы часами бродить со старым Бирюком, слушая бесконечные рассказы о тех или иных травах, иногда прерываемые старческим покашливанием. Для кого-то они могли показаться занудливее чтения требника, но только не для Хлада. Он просто впитывал всеми клетками своей кожи знание о травах, иногда поражая своего учителя интуитивным знанием многого, даром видения нужных трав и неиссякаемыми терпением и интересом.Глава 6Дел для мужских рук в женском монастыре было непочатый край. Хоть и пытались сестры делать все сами, да бывают такие вещи, что не сделать без мужской силы, а то и хватки. Когда Хлад смотрел, как загрубевшие от тяжелой работы девичьи ручки рубят дрова, таскают неподъемные камни или доски для постройки новых палат для послушниц, он не мог высидеть на месте и всегда бросался на помощь, отбирая у сестер орудия труда. И работа у него не иссякала. Он всегда находил, что поправить, где помочь. Сначала сестры сторонились его, опускали глаза при его появлении, потом привыкли, перебрасывались шутками и относились совсем как к своему. И Хлад, не слишком разговорчивый и дружелюбный вначале, будто оттаял и начал задорно смеяться в компании с монахинями, подкладывать мышей в пустые ведра, чтобы потом украдкой из-за угла насладиться результатом своей проделки. И ему сходило с рук. Сестры не сердились на него за подобные игры, радуясь, что их убогий, однотонный мир скрасил этот сильный увлеченный мужчина, с которым легко и просто, как с подругой, с которым не надо думать о грехе, который всегда поможет и поддержит.Игуменья тоже смотрела сквозь пальцы на все проделки своего гостя. Она бы изгнала его за подобное вольное поведение, но заподозрить его в грехе было невозможно, монахини совсем не думали, похоже, о нем, как о мужчине, рьянее выполняли свои обязанности, и в их глазах появился живой блеск, хотя бы за одно это настоятельница была благодарна Хладу.Только один человек не веселился со всеми а напротив при появлении Хлада впадал в задумчивость. Это сестра Евфросинья. Как вытащила она раненого Хлада с того света, так будто зацепил он ее крючком каким за сердце. Тянуло ее к нему и все тут, но она понимала, что нельзя, посвятив свою жизнь Христу, замечать земных мужчин. И мучилась своими сомнениями, не делясь ими ни с кем, даже на исповеди. Боясь, что попросят Хлада уйти их монастыря, и она его больше никогда не увидит. Она так боялась, что он исчезнет. И исцеление ран принимала она двояко6 и радовалась тому, что он уже почти здоров, и горевала, что выздоровеет он совсем и исчезнет...Однажды, неся к реке белье для полоскания, она столкнулась с Хладом, который будто специально поджидал ее, стоя за воротами:- Что же ты сестра будто избегаешь меня. Неприятно тебе меня видеть, или что иное тревожит тебя? – спросил он, заступая ей дорогу.- Показалось тебе братец, - как можно смиреннее и спокойнее произнесла монахиня и попыталась пройти мимо него, но Хлад не двинулся с места.- Если тебя смущает мое присутствие здесь, я уйду.Евфрасинья испуганно вскинула глаза: - Не уходи! – и потом, застыдившись своего порыва, уже спокойнее добавила:- Ты еще недостаточно окреп. Хлад лишь усмехнулся, потом, чуть смутившись, неловко забрал у девушки корзину с мокрым бельем и предложил: - Давай помогу, тяжело небось, и ушел вперед, не произнеся больше до самой реки ни слова.