Низ падения

Линда сидела в кабинете мадам Жаннет и тихо плакала.
- Но у тебя нет другого выхода, - мягко говорила ей мадам. - Тебе 35 лет. Для нашей профессии – возраст откровенно критический. Смотри сама: за последний месяц ты отработала всего лишь 27 часов.
- Но, мадам Жаннет, - вскинулась Линда, - вам самой скоро 55, а у вас до сих пор бывают посетители!
- Дурочка, - грустно улыбнулась мадам. – Ты думаешь, три-четыре клиента в месяц это «посетители»? Как же мне уже надоело всё это!
- Зачем же вы до сих пор работаете лично? – не удержалась Линда от того, чтобы съязвить. – Из любви к искусству? Или поддерживаете профессионализм на высоком прежнем уровне?
- Потому что я бьюсь за каждую крону, - устало сказала мадам. – Я хочу, чтобы моя Ирма никогда не узнала, что её мать Элизабета Олафссон ночью носит имя мадам Жаннет. Моя девочка окончит медицинский университет и никогда не повторит моего жизненного пути.
Линда знала это. Мадам, действительно, не могла содержать Линду себе в убыток, хотя и была очень доброй женщиной. А это значило, что из заведения придётся уйти. Но… не туда же, не туда, куда ей предлагали!
- Мадам, - взмолилась Линда, - а может быть, мне всё-таки рано уходить из бизнеса? Ведь женщины моего возраста тоже пользуются спросом?
- Пользуются, - спокойно согласилась мадам, - но небольшим. Во всём Стокгольме навряд ли найдётся больше десятка заведений, которые специализируются на таких как ты и старше. Все места там давно забиты, можешь мне поверить. Понимаешь, птичка моя… У тебя нет того редкого природного женского шарма, который с возрастом только расцветает. Так что, ни в одно из таких заведений тебе не пробиться. Уж поверь мне и не трать времени зря.
Линда чувствовала, что мадам говорит ей правду, но перед лицом той ужасной перспективы, которую ей предложили, она хваталась за соломинку:
- А может быть, мне всё-таки стоит попробовать?
- Хильда уже пробовала, - печально сказала мадам, - но даже ей пришлось согласиться на тот вариант, который я сейчас предлагаю тебе.
Это прозвучало как приговор. Хильда была самой красивой из девушек мадам Жаннет. Она ушла из-за «критического возраста» два года назад. И если даже она была вынуждена пойти на ту работу… Значит у Линды нет никаких шансов.
- Кстати, о Хильде, - мягко произнесла мадам, - я ведь недавно навещала её там. Ты знаешь, она чудесно выглядит и хорошо зарабатывает. Ты тоже быстро привыкнешь, и, очень может быть, твоя новая работа тебе понравится.
- Никогда! – отчаянно закричала Линда. – Никогда! Лучше… Мести улицы! Мыть посуду!
- Глупенькая. Ну скажи, откровенно, Линда, как ты будешь мыть посуду своими нежными ручками? Ты, наверное, в жизни даже бокала из-под шампанского не вымыла.
- Всё равно! – Линда захлёбывалась слезами. – Я не переживу, если соседи узнают! Они и так на меня косятся, потому что я проститутка, а когда они догадаются, что я стала…
От  отвращения Линда не смогла произнести этого ужасного слова и забилась в истерике. Мадам насильно поднесла к её губам чашку с водой и заставила выпить несколько глотков.
- Во-первых, ты можешь сделать вид, что у тебя просто сменилось рабочее время. А даже если они и узнают… - тут голос мадам Жаннет стал жёстким. – Пусть! Пусть знают! Госпожа мэр тоже начинала с этого!
- Но ведь она с этого начина-ала! – ревела Линда. – А я… А я теперь должна заняться этим в тридцать пять ле-ет! Не-ет! Я лучше убива-ать буду! Гра-абить!
- Не мели ерунды, - устало ответила мадам. – Тебя саму убьют. Грабительница нашлась…
- И пусть убьют! – упрямо ответила Линда. – Лучше смерть, чем… чем это!
- А может быть, и не убьют, - хитро прищурилась мадам, - а прострелят позвоночник, и будешь ты всю жизнь в инвалидном кресле ездить.
- Тогда я сама убью себя, – не успокаивалась Линда.
- Ну и убивай, - отвернулась мадам. – На твои похороны я не приду. Тряпка.
Линда снова заплакала. Если покончить с собой, то на неё будут смотреть как на безвольную тряпку, а если пойти на ту работу, то и она сама станет для себя грязной тряпкой. Впрочем, решение было принято. Она осознавала это.
- Пойдём, доченька, - мягко сказала ей мадам. – Уже утро. Пойдём к господину Петерсену. Он очень добрый. Он заботится обо всех сотрудниках.
Линда обхватила мадам Жаннет и сказала:
- Может быть. Но добрее вас, мадам, я не встречала человека.
Две женщины вышли на улицу. В Стокгольме было серое осеннее утро. Мадам думала, что она неплохой психолог. Главное: ни разу не произносить вслух этого отвратительного слова. А ведь скоро ей будет нужно уговаривать Хелену и Грету!
А Линда вспоминала, как однажды в детстве три месяца провела в деревне. Она была раскрепощённой городской девчонкой, и её наряды производили на всех деревенских жителей неизгладимое впечатление. Мужчины и мальчишки таращились на неё, а женщины тихо ругались. Однажды пастор не вытерпел и прямо заявил ей, что она докатится до проституции. (Тут задумавшаяся Линда мягко улыбнулась.) Добрый был этот пастор. По его представлениям ничего хуже проституции быть не могло. А ведь именно с этого Линда и начала. Но прошло семнадцать лет, и вдруг выяснилось, что ничего вечного на земле нет. Ей пришлось покинуть заведение мадам Жаннет, и она идёт на новую работу, просто чудовищную, постыдную, омерзительную.
Линда никогда не философствовала, но воспоминания о пасторе (он ведь сейчас совсем старичок, наверное) и кирхе вдруг наполнили её каким-то светлым чувством. Она подумала, что, видимо, это то, что называют Божьим наказанием. За все эти беспутные годы, проведённые в борделе, она должна расплатиться. Что ж… Она примет это наказание и вынесет его. Она без единого содрогания войдёт в эту грязь и в позор, чтобы вытерпеть их и выйти чистой.
Мадам Жаннет и Линда вошли в контору господина Петерсена. Он поднялся им навстречу из-за своего стола: невысокий, седой человечек с бородкой и в очках, с доброй улыбкой. Линда отметила, что он улыбается несколько смущённо, как бы сознавая всю неприглядность своего дела. Но ей уже было всё равно. Она примет своё возмездие. Она войдёт в удушливое болото. Она станет журналисткой.