всего то расчлененная жизнь одного цветочка

Семечко лежало в мокренькой земельке и дергалось от непреодолимого жара и духоты. Его распирало от непреодолимого желания что-то сделать.
Что конкретно? Этого оно не могло понять. Другие семена лежали поблизости и пыхтели. Прошло время, когда им было радостно и легко, когда мучалась только их оболочка, размокая и пропуская через себя живительную влагу, смешанную с кислотой и горечью минералов. Кислые воды изменили оболочку. Она стала отечной, раздраженной, трещала по швам и жутко кричала, обвиняя многочисленных родителей – тычинок и пестик за их легкомысленное непонимание последствий своих витаний в облаках.
Из оболочки вытолкнулся мощный белесый, набухший от соков узелок ростка. Узелку захотелось самостоятельности. Он жадно вгрызся в землю и стал прожорливо запихивать в себя коктейль из мельчайших частичек солей и минералов, смешанных с дождевыми кристально промытыми водами. Оказалось, что чем глубже он зарывается, тем больше вкусной воды умудряется выпить. Туда поглубже и пошел узелок, отращивая себе побольше насосиков для вытаскивания живительных соков.

Оболочка старилась. Ее недовольство собственной отечностью сменилось разочарованием последующих перемен. Она стала катастрофически быстро сохнуть, причем, иссохлась больше привычного прежнего состояния.
Что-то неиведанное и неотступное выталкивало ее на долгожданную свободу. Наконец-то я снова возвращаюсь в отчий дом , - подумала оболочка и расплакалась. Семечко толкало ее в небо. Ее семечко! Так вот ты какое, оказывается, как же я могла сопротивляться неизбежному, но такому приятно сильному и... От нахлынувших чувств оболочка тесно прижалась к молодому белесому пока росточку и заплакала.

Росток поднимался навстречу играющими разными красками и бликами миру, зеленел от счастья и свободы и креп день ото дня. Как сумку, как опущенную голову, нес он бережно сухую корочку, бывшую когда-то его маленькм домом и ставшую теперь ненужной и тесной темно-коричневой жесткой оболочкой. Когда ножка ростка окрепла, встал он прямо и протянул коричневый «домик» вверх, повыше к солнцу. Но не оживило солнце сухую шкурку семечка, упала она на черную землю, а потом и вовсе куда-то унес ее ветер. Потерял.

Росток не видел этого. Он увлекся переменами, творившими с его телом странные вещи. Тело зеленело, то тут то там прорастали гладкие блестящие листочки и уже каждый из них, казалось, жил своей собственной жизнью. Листья путались, мешались, ругались и спорили. Одни обижались и начинали на глазах у других чахнуть, давая понять их ответственность и вину за происшедшую с ними смерть.
Обычно чахлостью начинали болеть нижние, самые взрослые листья, отдавая верхним живительный сок. Молодые и заносчивые верхние листочки стремились заслонить собой пространство земли.

Так длилось до поры, пока рядом с листочками не стали происходить новые изменения. Рядом с уцелевшими листьями, стал набухать стебель. Листья испугались. Что за новая болезнь? Излечима ли? Не приведет ли она их к такому же иссушению, которая забрала тела старших братьев, превратив их сочные зеленые листья в пожульканную пожелтевшую и опавшую уже гниль старой братвы-листвы.

Тем временем почки пинали изнутри потемневший от пережитого стебель и с удовольствием  потягивали коктель из воды с минералами. День ото дня они становились все больше и все прожорливей.  И настало...
В одно прекрасное утро две почки проклюнулись на свободу. Было еще невозможно понять что скрывается в этих цветных комочках. Только пчелки и мошки стали чаще кружить. Только все чаще стали приползать различные жучки и паучки...

От почек пахло! Запах был божествен! Только листья не сдавались и продолжали выделять собственный аромат. Аромат листьев был слишком тонок и не всеми ощущался. Но почки!
Впрочем, от почек все меньше и меньше оставалось их прежнего шароподобного обличья. Они разворачивали кружева и высовывали наружу нежнейшие и прекраснейшие лепестки. Казалось, лепестки спали. Все в мире стали обращать на них внимание. Ветер обдувал их разноцветные шелка и кружева, пчелы беостановочно пели песни и прославляли их красоту. Лепески румянились от стыда и невинно улыбались.
Как только улыбка складывалась в ровный, равномерно окруженный  лепестками круг, показались дрожащие и непрестанно хихикающие щекотливые тычинки.

Цветы. Да, именно они выросли сейчас на затвердевшем и окрепшем от ветра и дождя стебельке. Никто теперь не смел называть его иначе, чем Стебель Растеньевич. Стебель старался окрепнуть и быть похожим на авторитетный Ствол. Листья хлопали друг друга по щекам, дрались, ругались, возмущались и, устав, хирели и падали. В некоторых завелись крошечные копошашиеся крупинки, с каждым днем принимающие отчетливые очертания прожорливых личинок и даже гусениц. Листья ходили по врачам, принимали лекарства, курили и жаловались на плохую экологию, тяжелые времена, выпавшие на их долю и винили власти.

Доставалось и цветкам. Те больше не завораживали так непредсказуемо и эффектно. Их могли уже небрежно наклонить проходившие люди и звери, понюхать и даже отломить от стебля. Ранка от обрыва долго сокоточила и болела. Ослабленный Стебель простывал, обрастал нарывами и гноем, на который как мухи на мед спешили полчища толстомордых личинок.

Надо ли говорить как все вокруг возненавидели цветы. Цветы старались убежать, многие соглашались влачить существование в вазе. Пусть и в засушенном виде, но подальше от ненавистной родни.
Цветы старались обрасти толстой кожей и не реагировать на обиды, но от натуги лишь теряли лепестки, оплакивали потом их похороны, тесно сжавшись холодной ночью близко близко друг к другу. Утреннее солнце шелестело и успокаивало. Лепестки вновь поверив в яркость красок и четкость линий образовывали цветок, в гости к которому спешили мохнатые вечно зудящие о нелегкой доле пчелы. Пчелы вибрировали, тычинки хохотали, лепестки раскачивались, листья ворчали и отбивались от пожиравших их изнутри паразитов.
Врачи приходили, разводили руками и что-то снова врали.

Жизнь продолжалась и все наперебой обсуждали ее в деталях и подробностях, ища в ней хоть какой-то смысл и выход из существующего положения.
И тут удивились все. Один Пестик объявил о беременности. Его порицали, но на следующий день несколько соседних пестиков обрадовали семью лепестков такой же новостью.

Приготовления к будущим родам обсуждались всей родней. Корень жадно вгрызался все глубже и глубже в землю,  стараясь всех прокормить, но скоро наткнулся на песчаный слой и мучился теперь от невыносимой зубной боли. Песок забивался под старые коронки на зубах и закупоривал многочисленные корневые насосики. К тому же пришла новая беда. Черви, свившие гнездо неподалеку по-мазохистски уползли на асфальт, как только прослышали весть о долговроеменном дожде.

Их место заняла ватага скрюченных падагрой и ревматизмом подземных каракатиц со своим выводком молодых неугомонных карататчат. Вот они уже нажарили шашлыков из корневой свежанины и с наслаждением упивались хмельным забродившим в кладовых растения соком, заботливо припасенным трудолюбивым корнем.

Корень вставлял новые протезы, лепестки втирали маски из солнечных лучей в облезлые и поседевшие головы, пестики требовали покупки ультрамодных витаминов, которые видели по какому-то каналу, листья ворчали и некоторые вступали в заговор с поселившимися в них паразитами гусеницами. Листья полагали, что став независимыми, обретя нового хозяина в лице мохнатой гусеницы, готовой вот-вот стать бабочкой, они смогут достать счасливый билет на небо, так манящее своей силой власти. Небо хмурилось, словно читая мысли недалеких листьев. Пестики уже не скрывали своего положения, отекали и клонили цветок то в одну то в другую сторону. Внутри билась новая жизнь! Пестики мучались от токсикоза и воровали витамины у лепестков. Многие лепестки соглашались улететь с ветром. Но ловелаз ветер бросал их, не так далеко от дома, в полной беспомощности мокнуть в глубоких лужах, оставшихся, как напоминание о каре небесной за свободолюбивые мысли листьев и их партийной ячейки вольнодумцев. Все ждали перемен.
Все были готовы к переменам.

Перемены пришли страшными стонами пестиков. Один за другим стали те изрыгать из себя жесткие шарики семян. Семена наивно танцевали с ветром, не выпуская еще соски, заботливо кормящих их пестиков. Но вскоре, охмелев и обкурившись пьяной свободы свободного падения, роняли свои тяжелые головешки в рыхлую почву, приправленную мочевиной и пометом, так заботливо подготовленную для них наемными рабами-червями, оставшимися в живых после недавнего потопа.

Каждая оболочка семян, как нянька, заботилась о выращивании своего семечка. Она набухала, пропуская через себя сочную живительную влагу. День ото дня...
День за днем...