Поездка

                Где мы срастаемся до гроба
                С землёй, такой чужой вначале?
                Рита Бальмина
                -Когда я вернусь,пусть будет шесть часов.
                - Шесть вечера, или шесть утра?
                - Шесть дня!!
                «Тот самый Мюнхгаузен»


Сезам открылся. Я отыскал своё место и сел. Пространство ограничено: торжество клаустрофобии.
Самолёт бездвижен, но всё быстрее и быстрее струится под нами взлётная полоса. А потом уходит вниз. Весь этот мир и пять лет жизни куда-то проваливаются. Проваливается аэропорт Б.Г. и шоссе Аялон, Средиземное море и Тель-Авив. Всё это уже зыбко, неправдоподобно.
Мой рейс – прямой; никаких пересадок в Москве и лишь несколько часов отделяют меня от… впрочем, не в названии дело… в общем, от Энска, где я родился, вырос… Ну и так далее.
Я зависаю. Возможно здесь, в этом вакууме – время провести некую условную черту?

Итак пять лет. Никаких нажитых материальных ценностей. Два романа, грозивших закончиться женитьбой. Несколько друзей. Поверхностное знакомство с армией. Приобретённое нахальство и вкус к парадоксам. Бесшабашность, потребность совать свою башку куда не следует…

Что-то подведение итогов не клеится. Придётся отложить до земли.
А земля медленно вращается там, внизу, словно поворотный круг в театре. Пока герой что-то задумчиво бормочет на авансцене, за его спиной меняются декорации.
И начинает приближаться… Я узнаю этот город, который когда-то ненавидел так, как я способен ненавидеть только самого себя. Я вижу под собой оперный театр, консерваторию. Захватывает дух.
               
*            *            *
    Я в Энске! Невероятно… Такси. Неповторимый запах «Волги». Дорога, где знаком каждый поворот. Работает радио.
«Что он нам несёт,
Пропасть или взлёт?» - вопрошает оно. Н-да, если б знать… Омут, или брод…
И вот проползли мимо унылые пригороды – покосившиеся дома среди бескрайней шири – и на меня навалился город: серые здания, серый асфальт, серое небо. Таким я его нелюбил больше всего и именно таким он мне снился. Парадокс: если там, на юге, дальние районы подчас бередили душу своей похожестью на пригороды Энска, то теперь – наоборот – Станиславский жилмассив напоминал какие-то окраины Петах-Тиквы. Что-ж, все окраины одинаковы…

В целом город мне понравился. В нём сохранилось много прежнего, узнаваемого – в частности, каменный Ленин так же глыбился на одноименной площади.  Появилось и новое: многочисленные рекламы, пёстрые вывески; проспекты стали моложе, ярче.
Так, например, улицу Советскую украшала реклама пива «Балтика». Точно на её месте находился прежде агитационный плакат: «Перестройка – дело всенародное! Идём твёрдым революционным шагом!» И картинка: вдохновенный пролетарий с раскрытым ртом жамкает в кулачище газету «Правда».
Но и некоторые новые надписи тоже понравились: возьмём например дворец бывших пионеров. Раньше там дежурил вечный Слава Капээсэс, теперь же крышу венчал призыв: «Русь святая! Храни веру православную!»

В целом панорама родных краёв была забавна и довольно мила.
Но холодок внутри я ощутил только, оказавшись на своей улице. Которую узнал, несмотря на ужасную панельную коробку, выросшую на месте уютного деревянного домика. И на то, что спилили тополь перед нашим крыльцом (конечно, мешал какому-то…)
И я понял: сейчас произойдёт то, во что я не верил до последней минуты.
Я поднимусь на четвёртый этаж и звонок привычно скажет «ди-лим!» Соль-ми бемоль.
И войду туда, где были радости и неудачи, триумфы и провалы, смерть и воскресение, где я осязательно помню каждую дверную ручку, каждый выключатель, и знаю, какие половицы скрипят.
Иначе говоря, в моё родовое гнездо, «мой-дом-мою-крепость»… где уже много лет живут другие люди. Наши друзья. И теперь – целых две недели  - буду жить, как встарь. Князь Тугай-Бег проездом в своих бывших владениях.
«Чтобы лампа загорелась и всё стало, как было…»

* * *

Конечно же, он пришёл только вечером. Привычно заставил себя дожидаться – то есть не выбился из стиля.
Мы – друзья много-много лет. Сначала вместе учились в школе и вместе там безобразничали. У-ух, как безобразничали!!
Потом я ушёл из школы в музыкальное училище, а мой друг взялся за ум и двинул в науку. Закончил университет, теперь пишет кандидатскую диссертацию. А я… но это другая тема.
Мы продолжали общаться каждый день. Никогда друг другу не надоедали. Если не удавалось встретиться – часами мучили телефон. Темы для разговоров – всё. Абсолютно всё, от формы груди какой-нибудь знакомой одалиски до Набокова и Шнитке. От вкусовых особенностей болгарских сигарет до туманного будущего России.
А затем – я уехал. А он остался. Что точно отражало позицию каждого из нас. Он говорил:
«Да ну! Зачем? Там же скука! А у нас здесь может и плохо, зато как весело!»
(Впрочем, я нашёл себе не самую скучную страну. Но это тоже другая тема.)
Дружить на расстоянии нелегко. И это, наверное, самое поганое в эмиграции. Моей - и вообще.

Интересная штука человеческое общение. Загадочна взаимная симпатия. Возникает внезапно и ниоткуда – какая-то настроенность на одну волну… Умение друг друга чувствовать.
И если эта симпатия возникла – для неё уже не существует никаких границ – ни языковых, ни социальных, ни возрастных. Ни – уж подавно – географических.
И неважно, о чём говорить – о чьём-то бюсте, или о В.Сирине. Можно и просто ни о чём – вот, как мы сейчас. Сидим, дуем какой-то ядовитый портвейн и несём чепуху.
Так важно не разучиться болтать о пустяках!

А что ж нам – рыдать, обматывать друг друга соплями, распевая нашу любимую «По тундре»? Причитать «ах, как давно мы не виделись»? Пытаться посвятить другого во все события, свидетелем которых он уже всё равно не стал? К чему?Лучше разговаривать так, словно расстались вчера.

А ведь если б не он, я бы сюда не приехал. И я знаю, что ему это тоже известно.

* * *

Утро. Сажусь в своё любимое кресло и беру в руку телефон. О своём приезде я никому не сообщал – специально - чтобы теперь насладиться эффектом:
- Алло! Леночка? (Танечка, Ниночка… А голос ла-асковый…) Приве-ет! Не узнала? Правильно, и не узнаешь, не пытайся. Ха-ха!.. Ну ладно, не буду тебя мучить. ***** моя фамилия… Тч-ч-ч!.. Тише, тише, не кричи так!.. Да ты ж моя прелесть! То есть как «откуда»?! Я – в Энске. Ну да! В обморок? Нет, в обморок не надо!  Конечно увидимся! Ещё ка-ак… ум-м-м… Да, в моей бывшей квартире. Да, прежний, прежний номер. Жду!

  *   *   *

Однако ж, минуло две недели. Перецелованы все нежные губки, пожаты все мужественные лапы и водки выпито немерено.
Я обошёл всех друзей семьи, всех однокашников. Сходил в родное училище, повидал своих учителей. Прошёл этими коридорами, знакомыми до зубной боли, мерещившимися мне там - во хмелю и в смутных снах.
И вообще вписался в местную жизнь, словно и не уезжал никуда. Порой даже не верилось, что очень скоро я снова сяду в свою «Сеат-Ибизу», приеду в академию в Гиват-Рам*… Иерусалим утратил реальность.

Но как-то ночью накатило безумие.
Мне начало казаться, что всё это – Энск, мой друг-учёный, моя квартира, подружки и дружки – всё происходящее только лишь моя фантазия. Я просто закрыл глаза и воображаю эту поездку. Людей, улицы, предметы… А открою глаза – и снова увижу Иудейские горы за окном.

...Однажды  подобное уже было. Я выехал из Иерусалима по первому шоссе и на светофоре возле садов Сахарова – был красный – на секунду задремал. И за эту секунду успел увидеть сон – яркий, живой… и какой-то щемящий. Сам сон не запомнился… а когда загорелся зелёный свет, сзади засигналили – и я поехал дальше…

Наваждение прошло, но я ещё долго сидел в оцепенении и курил в темноте, пытаясь всё это осмыслить…

* * *

Осмыслить… Понять…
Понять – значит простить. (Кто это сказал?!)
Сумбур в голове, как с похмелья. Зачем, например, пришла ко мне эта фраза – «Прошлого нет»? Откуда она и что должна означать?

Зыбко… Зябко…
(«Прошлого нет…»)
Куда несёт нас поток воздуха? Ветер… Какой страшный ветер в Иерусалиме!
Что будет с нами? Что будет с этой непостижимой страной?
«У-ле-та-а-а-ай на-а кры-лья-а-ах ве-е-тра…»

Прошлого нет. Оно ушло и уже неосязаемо. Нет смысла ворошить память о нём, силясь отыскать что-то драгоценное.
Будущего тоже нет. Это абстракция, фантазия, миф.
Есть Настоящее. И оно – единственная, универсальная величина одномерного, плоского Времени. О Настоящем – либо хорошо, либо ничего. Как о покойнике.
«Мы – покойники!» Голова полна цитатами; если выпустить из неё, как из клетки, чужие мысли, остаётся пустота.
Пустота… Невесомость… Зависание… Зависимость!..
«Начинаются театры – с вешалок, начинаются царства – с виселиц…»
Мы – невесомы. Отданы ветру и дождю. Повенчаны с чужим языком и чужой землёй.
Осмыслить… Это же так просто! Стоит только посмотреть назад…
Но оглядываться нельзя.
Потому что прошлого нет.

* * *

Я вышел прогуляться – один. Мне нужно было побыть с городом наедине. Разобраться.
Я брёл от оперного театра вниз по главному проспекту – мимо старого ТЮЗа, мимо «дома с часами». Было тепло, приятно. Всё же весной в этих краях бывает очень неплохо.

Город жил своей жизнью. Мчались машины, гуляли люди – юные дивы в мини, их суровые кавалеры в золотых цепях, старушки-пенсионерки, солидные дядечки с «дипломатами»… Никому до меня не было дела.

Я вспоминал слова Томаса Манна, который писал примерно так: есть на свете городок, который «моё настоящее место на земле». Это не мешает мне жить, где мне угодно. Но, находясь физически в этом далёком и прекрасном «где угодно», на самом деле я там, в «настоящем городе». Конечно, Томас Манн имел в виду Любек.
Но у каждого своя география.
Любой человек – продукт какого-то конкретного города; это – как почерк, или отпечатки пальцев – на всю жизнь.

Я зашёл в кафе. Играла музыка.
«Уходя – уходи-и!..
Не жалей и не жди-и!..»
Кто-то из эмигрантов сказал, мол вся наша жизнь настояна на «Когда я вернусь» Галича, как водка на рябине. Красивая мысль. А вот Галич-то как раз и не вернулся… То ли судьба?..
Вспомнил Шопена. Двадцать лет жизни в Париже и двадцать лет тоски по родной Варшаве. Хрестоматийной тоски, изучаемой миллионами студентов в консерваториях. Шопен не вернулся в Польшу – хотя, безусловно, мог! Мог это сделать! И даже ни разу не съездил туда – навестить.
Почему?..

Может, ему был необходим этот ностальгический импульс? Этот горчащий привкус – в музыке и в жизни?
А может оттого, что человек должен иметь мужество отвечать за однажды совершённое? Что сделано – сделано, отрезано, и нельзя войти в ту же реку вторично?
Я сидел в кафе и размышлял. И, возможно, сидел бы ещё, но…

…внезапно загорелся зелёный.

* * *

Зелёный загорелся. Сзади нетерпеливо загудели. Я дал газ и «Ибиза» заструилась по извилистой дороге – вниз. Справа вдоль холма пылился Рамот*.

…за однажды совершённое…
Уходя – уходи.
Не поеду никуда. К чёрту всё.



-----------------
* Рамот, Гиват-Рам  - районы Иерусалима.