вести извне

вести извне
(смерть, одна смерть, и нечего смотреть)


…в ту пору тихо стало на тех широких полях,
на зеленых лугах, где рожь росла, где гречиха
цвела, где среди густых цветов и вишневых
 кустов расположилась наша родная Отчизна.
 Гоп-****ь! Гоп-*****! Хорошо!
Не визжат пули, не грохают снаряды,
 не горят деревни. Не к чему буржуинов
бояться, не к кому в пояс кланяться.
 Живи, да работай!
Хорошая жизнь!
А. Свят-Гайдар
 «Малыш, Мальчиш, и сын их, Карл-dream»

22

Они сели за широкий стол, сервированный небрежно, и некоторой степенью хулиганистости: миска с варенным в мундирах картофелем, гнутый алюминиевый тазик с квашеной капустой, да деревянная дощечка с наструганным крупными ломтями салом, без единой мясной прожилки. Впрочем, столовые приборы: вилки там, ложки-плошки-поварежки были из чистого серебра. Пейзаж довершала початая полуторалитровая бутылка водки.
- Помолимся, ребята! – грустнободро выдохнул Маяковский – грузный, высокий брюнет в грязно-желтом свитере с вышитым  на нем кроваво-красной пентограммой. Горловина свитера была выпачкана чем-то, под цвет звезды - то ли кетчупом, то ли кровью, накапавшей туда из  пулевого отверстия в центре лба поэта, неплотно заткнутого пробкой из-под шампанского.137правда о маяковском.doc
- Помолимся, помолимся… - согласно закивал головой Юрка Гагарин, его астральный двойник и очередной вводитель. Разбитые в кровь губы неприятно щерились в неполной улыбке. На месте передних зубов зияли черные провалы, из которых подбегали струйки слюны с примесью розоватой сукровицы.
- Что, Юрок, полет неудачным был? – хриплым голосом ехидно улыбнулся с противоположной половины стола плотно скроенный, невысокого роста, человечек. Его руки ни на секунду не отпускали, крепко сжимали за горло, непрерывно поддрачивали, поглаживали и пощипывали, плачущую в предчувствии неизбежности разлуки, гитару. В груди его торчал и покачивался из стороны в сторону двадцатикубовый шприц многоразового использования, наполовину пустой.
- Володька! Ты ****и, да не за****ивайся! – прикрикнул на него Маяковский. – Сам то, гитару совсем забросил, на баян перешел!
Высоцкий (а это, по всей видимости, был он) обиженно засопел и сделал неудачную попытку прикрыть шприц клочьями нейлоновой рубашки, разорванной когтями неведомого зверя. Рубаха  была ярко-синего цвета, судя по качеству – французская.
Маяковский начал молиться, двое его товарищей – нехотя подхватили:
- Не ищите, что вам есть
Не ищите!
Под землею правда есть
Поспешите!
Ильичу скажите «Да»
С полным ртом песка
Ильичу шепните «Есть»!
Он сожрет врага!
На последних словах, Маяковский разволновался, стукнул кулаком по столу. Капуста в тазике подскочила, часть ее вывалилась на грязную столешницу.
- Давайте кушать! – просительно промычал Гагарин.
Все, хрипя, давясь и повизгивая, накинулись на нехитрую закуску, запивая ее водкой, прямо из горлышка, вырывая друг у друга бутылку.
 Гагарин жрал, как пулемет, словно хотел удержаться в этом мире при помощи сала, водки и картошки. Ошметки непрожеванной пищи вываливались у него из дырки во фронтальном отделе зубной дуги. К вилке он так и не притронулся, не доверяя после последней аварии, никаким, даже самым простым механизмам. Он запихивал неочищенную картошку в рот, ладонями утрамбовывал туда кучи капусты, придавливал все это сверху салом. Водка текла по щекам, по подбородку, но он не сильно переживал по поводу ее утраты. Главное – калории.
Высоцкий, не выпуская гитару из рук, аккуратно, как хорошо битое в детстве домашнее животное,  брал пищу из миски зубами, проглатывал, отделяя несъедобные фрагменты и стыдливо сплевывая их под ноги. Водку он набирал в рот и смешно выплевывал ее наружу, в лицо Маяковскому. Тот лишь довольно отфыркивался.
Время от времени Высоцкий наваливался грудью на край стола, отчего поршень шприца немного, на пару миллиметров, вдавливался вглубь  стеклянного цилиндрика, посылая в кровь очередную порцию жидкой цепи, надежно приковывающей к ǻ-реальности.
Маяковский – как девочка, пристыжено и целомудренно, левой рукой накалывал на вилку картофелину, разрезал ее ножом на четыре части, две – съедал, две отодвигал в сторонку. На капусту он даже и не взглянул, а водки,  пристыжено и целомудренно, выпил больше всех.
Так они жрали и жрали, неоднократно и не раз, выплевывали друг другу на тарелки пережеванную, а иногда и переваренную музыку, менялись тарелками, слюнявыми поцеб(шесть шесть шесть)луйчиками, вскакивали на стол,
- Раз-два! Раз-два! – весело орал Маяковский, высасывая блевню Высоцкого из своей миски.
- *** в рот, ****ь – в Париж! – играл тот на гитаре, зажав во рту полуоторванный член-ракету Юрия Алексеевича Га-га-га-га-гагара, северная птица, и мороза не боится, и может на лету почесать свою ****у!!!
И Гагарин чесал, чесал
- Десять! Девять! Восемь! Семь! Шесть! Пять! Четыре! Три! Три! Три! Почесывай! Два! Один! 0! 0! 0! 0! OLO!!! СПУСК!!!
Все дружно кончают в стоящие на столе тарелки, выплескивблюют разбавленную буднями сметанку спермы.
 свою чрезмерно волосатую щель, засовывал в нее свои сопротивляющиеся пальчики, стонал и извращался, блевал и поглощался!
без-умно, весело и целеустремленно припляссывали, охуевали, боролись с нищетой, но безуспешно. **** я вас в рот, сраные иллюминаты! Сторожа, суки!!! Эгрегоры! *** вы меня достанете! Я все выведаю, вытащу, повторю безумный Прометеев подвиг. Я пизжу(ворую) не огонь, а огонь знания, испепеляющий и болезненно страшный, не оставляющий шансов на спокойную нежность.
 Жрать! Жрать! Жрать!
- А знаете, ребята, - залился слезами Маяковский – мне Господь сказочку вчера подарил!
- Какую-такую, на ***, сказочку? –  подмигнул вырванным глазом Высоцкий Гагарину.
- Сказ в очко?! – тупо сблевнул Гагагарин.
- О сотворении, о бесчувственности, об асфиксии от Вселенской Любви! – забился в судорогах Маяковский, разбрасывая картофельные ошметки от края до рая.
- Расскажи, Володя! – ласково зашепелявил Гагарин – Делать все равно не ***.
Тот, воодушевленный полученным разрешением, вскочил на край стола, и, подвывая, начал:
- Сказка о Сотворении!
..\мягкое\письма к брату\сказсотвор1.jpg
..\мягкое\письма к брату\сказсотвор2.jpg
..\мягкое\письма к брату\сказсотвор3.jpg
- Только давай вот без этих выебонов! – строго оборвал его пыл Высоцкий.
Маяковский, чуть поникнув, сбавил тон, поправил затычку во лбу, и зашептал:
- Плевал я в Новогодние Зеркала
жег умирающие спички
врал неунывающим семечкам
искал не теряя
терял не любя
любил вечно
восторг менял на ненависть
звезды раздражения –
на бесполезные советы
забитые гвозди и
вчерашние завтраки
жил, не тужил
пока не пришла Осень
заплакав радостно дождем
из позолоченных лягушек
сквозь смехуечки
полурастаевшего снега
ненависть!
Разорвать непрочитанные книги
поторопить бегущие часы
сожрать не рожденное дитя
во славу прогресса
тушить не зажженные свечи
в глаза охуевшему богу
глотать ядовитую слюну
во славу благоразумия
обман, как правило жизни
слова, как символ небытия
испуганные могильные камни
молчат о Вечности
разбивая кирпичными лбами
бумажные стены косноязычия
видеть, что нет ничего
вглядываясь в опухшие животы
слепнуть от солнечного света
кувырком по лесенке
вверх, под облака
стальные зубы
разнокалиберные глаза
уставшая голова
на тонкой резиновой шее
зовет в темноту
разрезая тело
справедливым ножичком
на откровенные хлеба
обмануть всех, даже себя
верить Небу
прокисшему, но не сбежавшему молоку
верблюжьим игольным ушкам
укатившимся яблокам
ожившим кошечкам и
зарезанным собачкам
пойманным словам
отрубленным, но не поумневшим головам.

Фильтры от сигарет
что скажут они о нас
через две тысячи лет?!
Гагарин колотился и плакал. Обдолбанный Высоцкий, внимательно рассматривая грязь под колесами, сидел потупившись.
 Маяковский, захлебываясь соплями, продолжал:
Когда-то свободные песчинки
зажаты в объятиях
осколков бетонных плит
раздавленные пластиковые бутылки
как образец совершенства
всепроницающие кислоты
всеуничтожающие, всеразлагающие
противозачаточные таблетки
божественные пластмассы
Синтетические Моющие Средства
Coca-Cola и Pepsi-Cola
пломбы, протезы, контактные линзы
реки мазута текут вспять
по окровавленным железобетонным джунглям
энергия рвется
сквозь ржавые стены
начало пути
на агонирующих останках
танцует Вечность
встречая Новый Мир
блаженное незнание неосознанного творца
трагедия Мастера, роющего себе Маргариту
подвиг разведчика, убившего свою дочь
все одно и то же, потерянное
в узких рамках Бесконечности
В начале Пути!
Вот. Все… - неуверенно спрыгнул он со стола и занял привычную коленно-локтевую позицию.
- Да-а-а… - протянул Высоцкий. – И давно это у тебя так?
- Четвертые сутки… - всхлипнул Маяковский – Как дырка эта в голове появилась, так и лезет в нее ***ня всякая!
- Я письмо от братки получил, с фронта. – утирая сопло третьей ступени, самооживился Гагарин – Так он там прямо так и пишет, что «пуля – подарок судьбы, сквозь дырку несет она знания свет…»
- Не брат он тебе! – оборвал его Высоцкий – Ты, Юрка, конечно прости, но разъебался вдребезги ты по своей вине, по недооцененности. Поэтому, о клон-родстве с Мальчишом, тебе лучше забыть. Да и не Мальчиш он уже, а Карлсон.
- А сказка твоя, - обернулся он к притихшему Маяковскому – ***ня!
Тот  обиженно запыхтел:
- А как же просветленность, обещанная автором?
- Ты еще Бога вспомни! – ухмыльнулся Высоцкий – Как разорвал меня автор твой, твоими руками разорвал! Забыл?! Бога – нет, да и *** с ним!!!
- Юрка! Читай донесение от Алексея! – крикнул он Гагарину.
- Письмо тебе! Значит – мне! – зашепелявил Юрий Алексеевич.
- Побыстрее! – пнул его в живот Владимир Семенович.
- Ты сможешь плевать на могилу отца – зачастил внутренний космонавт – и сон не поможет тебе..\мягкое\письма к брату\ты сможешь плевать на могилу отца.jpg
свобода от зеркала и от лица
застывших в бесплотной борьбе
свобода от времени и от любви
живущих за счет декабря
два дерева – символ нелепой игры
узнали в осколках меня!
- Прекрасная ночь?! – перебил его Высоцкий.
- И расплывчатый день?! – завизжал Маяковский.
- Возможная дочь? – хлопнул в ладоши Вы.
- Или мальчик как тень?! – из пасти Ма закапала слюна.
- Уставшие реки не просят воды – словно и не слыша их воплей, продолжал Га – поющие горы – нежданной весны
отсутствие слова – не редкостный дар
деревья шептали: «Удар за удар…»
- Споемте, друзья! – рявкнул Вы.
Боже, которого нет! Как они запели! На три голоса, слажено и в такт:
- Пойте, прозрачные дети Свободы
Песни серебряных лет
Годы – как годы, на то они годы
Нет – как вода, его нет
Где вы, безумные юные твари
Где ваш искусственный глаз
Где вы свободу свою потеряли
Где вы настигните нас?
Только в костре из несобранных веток
Только холодным огнем
Только стерильностью пухлых брюнеток
Тонем как рыбы втроем
Но в отражении – странные лица
Ночь превращается в свет
Красная комната – наша столица
Выход один – его нет!
..\мягкое\письма к брату\пойте. прозрачные дети.jpg
Звенела листва, светоотлучалось Солнышко, над головами ходили тучи Итого, ревели ветры Иного. Весело и безвозвратно! Горячо и неразвратно!
- Расп я скоро сдохнуотрошимся же, братия! – взревел Вы, и вся святая троица, поскидав с себя клочки ненужного теперь мира, выпростала наружу все свои страхи, охи да ахи, да кишки, набитые полуприготовленным  говном.
Обнажилась потаенная суть, красно-коричневая, истекающая и волнующая.
- Слепимся! Согрей нас, солнце! – плакал Га.
- Вместе – не вместо! – пыхтел Ма, зажатый между Вы и Га.
(ужасти, ужасти, ужасти! Царица была права! Хотел уйти, да поздно, сторожа уже проснулись. Танцы! Танцы на воле!)
Через пять минут все было кончено. Возле опрокинутого стола, в пыли и осколках перебитой посуды, валялся серый ком Вымага – пузырящийся, неразборчиво стонущий, Мавыга. Во имя чего? Гамавы?! Выгама?! Магавы?! Или еще сотни три вариантов?! Нет ответа.  41рассказ зуба.doc