Лягушка. 37 черновиков

1. Лягушка!

2. Сидит лягушка.

3. В траве сидит лягушка.

4. В траве сидит зелёная лягушка.

5. В траве прячется зелёная пучеглазая лягушка.

6. В густой траве прячется зелёная пучеглазая лягушка.

7. В густых травяных зарослях прячется зелёная пучеглазая лягушка.

8. В густых травяных зарослях укрылась от зноя зелёная пучеглазая лягушка.

9. В густых травяных зарослях укрылась от полуденного зноя зелёная пучеглазая лягушка.

10. На поляне, в густых травяных зарослях, укрылась от полуденного зноя зелёная пучеглазая лягушка.

11. На поляне, среди цветов и густой травы, укрылась от полуденного зноя зелёная пучеглазая лягушка.

12. На поляне, среди цветов и густой травы, укрылась от полуденного зноя зелёная пучеглазая лягушка, совсем ещё махонькая.

13. На поляне, среди цветов и густой травы, укрылась от полуденного зноя зелёная пучеглазая лягушка, совсем ещё маленькая, а потому миленькая.

14. На поляне, среди цветов и густой травы, укрылась от полуденного зноя зелёная пучеглазая лягушка, совсем ещё маленькая, а потому миленькая, может быть лишь неделю-другую тому назад простившийся с детством головастик.

15. На поляне, среди цветов и густой травы, укрылась от полуденного зноя зелёная пучеглазая лягушка, совсем ещё маленькая, а потому миленькая, может быть лишь неделю-другую тому назад простившийся с детством головастик, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было.

16. На поляне, среди цветов и густой травы, укрылась от полуденного зноя зелёная пучеглазая лягушка, совсем ещё маленькая, а потому миленькая, может быть лишь неделю-другую тому назад простившийся с детством головастик, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка находилась отсюда не меньше, чем за три версты.

17. На поляне, среди цветов и густой травы, укрылась от полуденного зноя зелёная пучеглазая лягушка, совсем ещё маленькая, а потому миленькая, может быть лишь неделю-другую тому назад простившийся с детством головастик, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда не меньше, чем за три версты.

18. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты.

19. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил.

20. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил.

21. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему никого не хотелось обижать.
22. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему никого не хотелось обижать, беспокоить, возмущать, пусть даже какую-то рептилию или амфибию.

23. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему никого не хотелось обижать, беспокоить, возмущать, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию.

24. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему никого не хотелось обижать, беспокоить, возмущать, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его сердце трепетную ласковость и нежность.

25. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему никого не хотелось обижать, беспокоить, возмущать, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность.

26. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему никого не хотелось обижать, беспокоить, возмущать, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всему живому.

27. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему никого не хотелось обижать, беспокоить, возмущать, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всему живому, но только не к себе.

28. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему никого не хотелось обижать, беспокоить, возмущать, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал.
29. На  широкой поляне, среди цветов и густой травы,  он вдруг заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему никого не хотелось обижать, беспокоить, возмущать, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль.
30. Ему очень понравилась крепкая берёза, украсившая широкую поляну, и, направляясь к ней, он вдруг, среди цветов и густой травы,  случайно заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему  так никого не хотелось обижать или беспокоить, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль.

31. Ему очень понравилась крепкая старая берёза, украсившая широкую поляну, и, направляясь к ней, он вдруг, среди цветов и густой травы,  случайно заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему  так никого не хотелось обижать или беспокоить, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль, а если всё ещё терпит, то это может означать только одно: жизни в ней уже нет.

32. Ему очень понравилась крепкая старая берёза, украсившая широкую поляну, и, направляясь к ней, он вдруг, среди цветов и густой травы,  случайно заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему  так никого не хотелось обижать или беспокоить, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль, а если всё ещё терпит, то это может означать только одно: жизни в ней уже нет; ну а то, что тело все ещё способно двигаться, мозг – мыслить, а сердце – жалеть лягушку – ничего не доказывает.

33. Ему очень понравилась крепкая старая берёза, украсившая широкую поляну, и, направляясь к ней, он вдруг, среди цветов и густой травы,  случайно заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему  так никого не хотелось обижать или беспокоить, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль, а если всё ещё терпит, то это может означать только одно: жизни в ней уже нет; ну а то, что тело все ещё способно двигаться, мозг – мыслить, а сердце – жалеть лягушку – ничего не доказывает; можно сделать такую машину, такого робота-киборга, который движется, мыслит, жалеет всякую тварь, попавшуюся ему под ноги, но ведь никто не станет никого убеждать, что это техническое порождение живое.

34. Ему очень понравилась крепкая старая берёза, украсившая широкую поляну, и, направляясь к ней, он вдруг, среди цветов и густой травы,  случайно заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему  так никого не хотелось обижать или беспокоить, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль, а если всё ещё терпит, то это может означать только одно: жизни в ней уже нет; ну а то, что тело все ещё способно двигаться, мозг – мыслить, а сердце – жалеть лягушку – ничего не доказывает; можно сделать такую машину, такого робота-киборга, который движется, мыслит, жалеет всякую тварь, попавшуюся ему под ноги, но ведь никто не станет никого убеждать, что это техническое порождение живое, ведь каждый будет знать, что машина не живёт, а просто работает, функционирует.

35. Ему очень понравилась крепкая старая берёза, украсившая широкую поляну, и, направляясь к ней, он вдруг, среди цветов и густой травы,  случайно заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему  так никого не хотелось обижать или беспокоить, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль, а если всё ещё терпит, то это может означать только одно: жизни в ней уже нет; ну а то, что тело все ещё способно двигаться, мозг – мыслить, а сердце – жалеть лягушку – ничего не доказывает -  можно сделать такого робота-киборга, который движется, мыслит, жалеет всякую тварь, попавшуюся ему под ноги, и никто не станет никого убеждать, что это техническое порождение живое, всякий знает, что машина не живёт, а просто работает, функционирует; лягушку ему было жалко, а робота-киборга,  себя, нет.

36. Ему очень понравилась крепкая старая берёза, украсившая широкую поляну, и, направляясь к ней, он вдруг, среди цветов и густой травы,  случайно заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему  так никого не хотелось обижать или беспокоить, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль, а если всё ещё терпит, то это может означать только одно: жизни в ней уже нет; ну а то, что тело все ещё способно двигаться, мозг – мыслить, а сердце – жалеть лягушку – ничего не доказывает -  можно сделать такого робота-киборга, который движется, мыслит, жалеет всякую тварь, попавшуюся ему под ноги, и никто не станет никого убеждать, что это техническое порождение живое, всякий знает, что машина не живёт, а просто работает, функционирует; лягушку ему было жалко, а робота-киборга,  себя, нет: шёл к берёзе почти спокойно.
37. Ему очень понравилась крепкая старая берёза, украсившая широкую поляну, и, направляясь к ней, он вдруг, среди цветов и густой травы,  случайно заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему  так никого не хотелось обижать или беспокоить, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль, а если всё ещё терпит, то это может означать только одно: жизни в ней уже нет; ну а то, что тело все ещё способно двигаться, мозг – мыслить, а сердце – жалеть лягушку – ничего не доказывает -  можно сделать такого робота-киборга, который движется, мыслит, жалеет всякую тварь, попавшуюся ему под ноги, и никто не станет никого убеждать, что это техническое порождение живое, всякий знает, что машина не живёт, а просто работает, функционирует; лягушку ему было жалко, а робота-киборга,  себя, нет: шёл к берёзе почти спокойно, а на ходу разматывал верёвку.

***

Ему очень понравилась крепкая старая берёза, украсившая широкую поляну, и, направляясь к ней, он вдруг, среди цветов и густой травы,  случайно заметил укрывшуюся от полуденного зноя зелёную пучеглазую лягушку, совсем ещё маленькую, а потому миленькую, может быть лишь неделю-другую тому назад простившегося  с детством головастика, а ведь ни озера, ни даже ручья, нигде поблизости не было, лесная же речушка, тоненькая голубая струйка, поящая всё лесное зверьё, находилась отсюда  никак не меньше, чем за три версты; заметил и тихо обрадовался, что увидел вовремя: не наступил и не встревожил – ему  так никого не хотелось обижать или беспокоить, пусть даже какую-то заблудшую рептилию или амфибию, и даже кузнечик или богомол могли бы разбудить в этот   день в его печальном сердце трепетную ласковость и нежность, острое сочувствие и любовь ко всякому живому существу, но только не к себе -  себя он живым существом уже не считал, понимая, что живая душа никак не могла бы, стерпеть такую боль, а если всё ещё терпит, то это может означать только одно: жизни в ней уже нет; ну а то, что тело все ещё способно двигаться, мозг – мыслить, а сердце – жалеть лягушку – ничего не доказывает -  можно сделать такого робота-киборга, который движется, мыслит, жалеет всякую тварь, попавшуюся ему под ноги, и никто не станет никого убеждать, что это техническое порождение живое, всякий знает, что машина не живёт, а просто работает, функционирует; лягушку ему было жалко, а робота-киборга,  себя, нет: шёл к берёзе почти спокойно, а на ходу разматывал верёвку, уже закрученную на одном конце в петлю-удавку.