Недописанный холст

Вдохновение – странная штука. Иногда оно приходит, когда его совсем не ждешь, подстерегает тебя за каждым поворотом и образы, фразы, мысли навязчиво крутятся у тебя перед глазами, не оставляя тебя в покое даже во сне, до тех пор, пока ты не решишься наконец воплотить их на бумаге. А иногда – чаще всего тогда, когда оно нужно тебе как воздух – оно просто играет с тобой в прятки. И ты чувствуешь себя полнейшей бездарностью. Пренеприятнейшее чувство, не правда ли?

Автор, о себе.

Я начал рисовать в раннем детстве. Сначала бездумно мазюкал старой потрепанной кисточкой в школьном альбоме для рисования, царапал в тетради по математике карикатуры классного руководителя, дарил маме на день рождения ее портрет в карандаше… Потом родители отдали меня в художественную школу – и долгие шесть лет я старательно перерисовывал гипсовую натуру: руки, ноги, головы, и думал – наконец-то я рисую по-настоящему.

Потом был институт искусств, первый настоящий мольберт и набор акварелей, которые отец подарил мне на семнадцатый день рождения, натюрморты, портреты, карандашные наброски случайных попутчиков и миловидной девушки, сидевшей напротив меня в институтской столовой. Я и познакомился-то с ней благодаря этому портрету – увлекся рисованием и не заметил, что она уже давно стоит у меня за плечом и удивленно разглядывает набросок. После минутной паузы она заметила, что рисунок не сильно отличается от оригинала, а я обратил внимание, что у нее очень добрые глаза. А еще через год – за пару месяцев до выпуска – она переехала ко мне, в квартиру, из которой я сделал студию и где повсюду были раскиданы кисти вперемешку с моими вещами, выбросила из нее добрую половину ненужного хлама и снова превратила в настоящий дом.

Однажды я заканчивал очередную картину, не для продажи – для себя самого. Осталось только поставить подпись внизу и позвать ее оценить законченный пейзаж. Я уже направился было к двери, когда она, виновато улыбаясь, заглянула ко мне. «Хочу приложить свою бездарную руку к творению великого живописца», – и рассмеялась так задорно и заразительно, что я улыбнулся в ответ. Она подписала мою картину сама, перемазавшись при этом краской с ног до головы (это уже я постарался!), потом мы пили шампанское на балконе, смотрели на звезды и молчали. Через три дня картину неожиданно купили на местной выставке, предложив за нее довольно неплохие деньги. Так родился ритуал. Мне казалось, что подпись, сделанная ее рукой, приносит мне удачу и известность. О том, что ее присутствие вдохновляло меня и просто делало счастливым, я не буду даже и говорить.

Я не просто умел рисовать – я любил рисовать на самом деле. Картины, краски, кисти, холсты – все это создавало особенный мир, в котором я жил, творил, чувствовал себя художником. Мои картины продавались достаточно хорошо, я обзавелся машиной и собственным агентом, конечно, мне было еще очень далеко до живописцев, чьи имена гремели и продолжают греметь на весь мир или хотя бы страну, но я только начинал движение к успеху – и начинал его совсем неплохо. И неизменно, под каждой новой картиной, она своими руками писала мое имя, и мы шли распивать шампанское на балконе. Во все остальные моменты я работал как заведенный, не выходя из студии сутками напролет, а за тонкой перегородкой, отделявшей студию от нашей спальни, слышались ее шаги, шелест книжных страниц или мерное гудение стиральной машины, и я чувствовал себя по-настоящему счастливым человеком.

В тот год произошло два события, которым суждено было стать самыми значимыми в моей жизни. Первым стало то, что картинная галерея города предложила мне собственный «угол» в обмен на обещание писать для них по одной новой картине в три месяца. К тому моменту у меня было в запасе около десятка готовых картин, так что я без раздумий согласился на такое лестное предложение, отобрал из имеющихся в наличии симпатичный вид какой-то лесной опушки и отбыл для подписания договора с готовой продукцией подмышкой.

Отсутствовал я всего пару часов, которых ей хватило для того, чтобы собрать вещи, написать мне пространную записку и отбыть в неизвестном мне направлении без намерения вернуться. Из записки я узнал о себе очень много нового. Например, то, что я совершенно не уделяю ей внимания, что мне не ведомы простые человеческие радости, такие как походы в ресторан или прогулки по вечернему городу, а также и то, что ей до смерти надоело пребывать в секретарях у величайшего художника столетия, подписывая его бессмертные творения – и только.

На мольберте стояла новая картина, которую я закончил в тот день. Я намеревался вернуться из галереи, следуя традиции, вручить ей кисточку и отправиться на балкон открывать бутылку шампанского, заботливо припасенную в холодильнике для этого случая. Подписи на картине не было, бутылка сиротливо замерзала на средней полке. Все еще надеясь воссоздать ритуал, пусть даже без ее участия, я подхватил за ножки два бокала, но один выскользнул у меня из рук – и осколки со звоном разлетелись по кухне. Я беспомощно опустился на стул, разглядывая кусочки хрусталя на линолеуме и думая почему-то о том, что их придется собирать. После прошелся по дому в надежде разыскать хоть какую-то забытую ею вещь. Оказался на балконе и в одиночестве выпил шампанское, а после вспомнил, что так и не подписал картину. Работа не закончена, праздник преждевременен.

Я подошел к холсту и поправил лампу так, чтобы освещение было оптимальным. Что-то в этой картине было не так. С каждой минутой, что я разглядывал ее, она нравилась мне все меньше и меньше. Вверху явно не хватало теней, тогда как низ напротив был слишком темный и мрачный. Исполненный решимости довести свое творение до ума, я переоделся и, вооружившись красками и кистью, принялся за работу.

Я работаю над этой картиной уже третий год. Изредка заглядываю на кухню и, обнаружив пустой холодильник, отправляюсь в ближайший киоск за китайской лапшей в пластиковом стаканчике. Раз в три месяца посещаю картинную галерею, чтобы отдать им очередную картину из своих запасов. Иногда мне кажется, что еще немного – и я поймаю вдохновение и нарисую именно так, как понравилось бы ей. Так же, как иногда мне кажется, что я снова слышу ее легкие шаги за тоненькой перегородкой, отделяющей студию от спальни. И сейчас она войдет. Я в последний раз пройдусь кистью по холсту, а она поставит внизу свою подпись тоненькой кисточкой. Мы разопьем шампанское на балконе – и все снова станет так, как прежде.