Всё могло быть и так...

                Повесть

                1

Прошло два года. И вновь природа затребовала своё. На деревьях зажелтели листья, и промозглая погода грозилась обрушиться на голову дождевым потоком или же заглянуть своим холодным ветром под рубашки, зонтики, куртки и иной человеческий скарб, предназначенный для ношения на коже и костях.
Пели свою песню резиновые сапоги. Голосили, в сотню голосов, скользящие по сырости, скаты автомашин. Ругались люди, смеялись люди. Но, можно отметить – а это и есть нечто важное – что вокруг не чувствовалось уныния.
Вот он город. И что же это такое? Что это за машина такая? Скопище домов. Масса природного материала в обработанном или чистом виде. Море электрических огней колышется над городом. Океан труб дымит в небо над городом. И звуки, звуки, звуки…
Сигналы в децибелах никогда не прекращаются. Они возникают из пустоты и уходят в пустоту. Они сливаются друг с другом в один сплошной, не иссекающий поток. Городские звуки кричат, просят, умоляют, смеются, шутят, ругают друг друга и ласкают. Масса звуков висит над городом. Апофеоз всей городской октавы жмётся к асфальту. Всё шумит, шумит и… нескончаемый родник прорванной канализационной трубы выбивает из-под земли свои серебряные струи.
Город стоит величественный и бескрайний. Он загромоздил собой всё пространство бытия. И не видимо совсем, и никому, где начало ему, а где конец этому вселенскому безобразию, которое именуется городом.
Горит свеча. Горит электрическая свеча в фонаре уличном. Она освещает крошечное пространство, вокруг себя. И этот свет притягивает к себе блуждающего. И блуждающий находит дорогу. Он идёт вперёд, и точно знает, что ему где-нибудь, да встретится тот фонарь, который осветит ночной путь.
Дымит город. Его гигантские лёгкие втягивают в себя воздух природный и отплёвывают обратно дым и газ, солидол и пыль. Дышит город. Потребляет город. Хватает город. Съедает город. Выбрасывает город. А потом и удивляется – от чего же так глухо вокруг становится. Почему так ободрано смотрятся окрестности и иные близлежащие ландшафтные местности. Что случилось с этим… недавно существовавшим на месте нынешнего пустыря.
Город, зачем ты нужен людям? Какая от тебя польза? А если и есть от тебя какая-то польза, то как уравновесить её с тем вредом, что ты приносишь?
Город и люди. Люди и город. «А о чём спор?» И выясняется – ни о чём. Все в городе спорят ни о чём. Да и живут… Цели нет. Идеи. «Но и у тех, кто за городом, - тоже нет…» конечно нет! Но ведь они, там не потребляют, а созидают. Они причастны к жизни на планете Земля. А те, кто в городе живёт, выключены из подобного жизненного круговращения. Они выбиты из ячейки. Они – никто. «Да бросьте вы – не пугайте..» Успокойтесь. И, конечно же – не верьте. Как говорит Виктор Конецкий – Дядя шутит.
У железнодорожного вокзала постоянно стоит шум, вечное движение. Вот уж где всё меняется, хоть и внутреннее содержание всегда остаётся одним и тем же. Железнодорожный вокзал – модель неустроенного города будущего; модель неустроенной жизни авангардно-модернового человека в постмодернистком городе зацивилизованного непостоянства.
Поезда то отходят, а то приходят. А люди всегда находятся в этом обиталище движения. Хоть один человек, да присутствует в стенах вокзального бескультурия.
И вот очередной поезд. Он подошёл к перрону, на первый путь. Он остановился. И, как всегда, появилась суета. Открываются двери, выходят проводники. Трактор, с длинной цепочкой тележек, покатил к багажному вагону. Несуетливый обходчик, пошёл со  своим молоточком, осматривать оси. В общем – всё как обычно. И удивляться, собственно, нечему.
Встречающие, провожающие. Возгласы и сжатые губы. У пятого вагона сцена: трое здоровенных парней, в военной форме, тискают такого же, как и он, здорового парня. И тоже в военной форме.
- Помни!
- Не забывай.
- Помню.
- Пиши. Адреса есть?
- Есть.
- Ну, будь здоров.
- Буду!
- Так точно!
          Они  смеются и дурачатся. Смачные хлопки по плечам раздавались в ритм трещания проходящего мимо трактора. Казалось, кости должны были ломаться, от таких ласк. А ничего особенного не происходило. Лишь скалились улыбки, и дружеские пожелания освежали воздух.
- Разрешите идти, товарищ сержант?!
- Идите.
          Ребята рассмеялись. Последовали последние прощания и парень в военной форме, наконец-то отходит от вагона. Где-то впереди, далеко, загорелся семафор, и проводницы стали требовать, что бы пассажиры вошли в вагон и заняли свои места…
- Держись, Максим!
          Самый высокий парень, которого называли Сержантом, вскочил на подножку и одним рывком отправил себя в тамбур. За ним последовали и другие двое.
- Счастливо, ребята, - негромко произнёс остающийся.
          Поезд без дёрганий и предупреждающих гудков, тронулся с места и, набирая скорость, двинулся своим железным однокалейным путём. Оставшийся ещё увидел сжатый кулак, потрясающий ему прощальное приветствие… и вагон скрылся за поворотом.
- Счастливо вам, ребята.
          Здоровый парень, в военной форме, подхватил левой рукой свой большой чемодан и, не спеша, побрёл в сторону привокзальной площади. Он не оглядывался, он смотрел перед собой и лёгкая улыбка, то появлялась, то пропадала на его губах.
Кончился перрон. С возвышения открылась она – привокзальная площадь. А за площадью город…
Парень поставил чемодан у ног и посмотрел на город.
- Здравствуй.
          То ли слово слетело с губ, а то ли эхо принесло чьё-то заклинание…
- Чё дорогу загородил?
          Парня пихнули в спину, и он понял, что стоять на проходе людском не стоит. «Отвык. Ладно». Парень подхватил чемодан и стал спускаться по ступенькам туда – в город. Его шаги чеканились. Да и вообще – видна была армейская выправка.
Привокзальная площадь, временно, заполнилась людьми. Пассажиры с поезда, а так же сопровождающие их лица, двинулись к средствам передвижения. Все люди спешили как можно быстрее добраться до мест постоянного своего обитания, и всем им не терпелось.
Очередь на такси возросла в десять раз. На автобусных и троллейбусных остановках, переминались с ноги на ногу уставшие люди, и вожделенно вглядывались в даль: не появится ли, где-нибудь там, в дали, желанный вид транспорта. Однако, трамвайная остановка функционировала исправно. Трамваи подходили – люди убывали, трамваи уходили – люди прибывали. И всё в спокойном ритме происходило. Ни какой спешки, ни какой торопни. Даже удивиться можно: и чего это люди на автобусе нервы тратя – ездили бы на трамвае.
Парень прошёл всю привокзальную площадь, и хотел уже остановиться на трамвайной остановке, но ноги сами собой просились в город, и логика не сдержалась эмоциями. Поудобней, подхватив чемодан, здоровый парень зашагал к скверу, который связывал привокзальную площадь с городом. Под ногами хлюпало, а сверху, над головой нависала чёрная туча, что могло грозить сыростью и дискомфортом.
Парень шёл и улыбался. И что-то сильное, притягивающее светилось в его улыбке. Невольно хотелось остановиться и вглядеться в это светлое лицо: а может это знакомый идёт, и с ним стоит поговорить?
- Друг, прикурить не будет?
          Парень достал из бокового кармана спичечный коробок и зажёг спичку.
- Спасибо.
- Не за что.
          Парень улыбнулся совершенно незнакомому прохожему и пошёл дальше. А у прохожего разгладились складки на лице, и он, усмехаясь, покачал головой: «Молодость, молодость», а потом, махнув в сторону рукой, пошёл своей дорогой. Однако, расхлябанная походка исчезла, да и сам человек стал собранней и цельней. Вот что значит зараза уверенной в себе молодости!
Парень шёл дальше. И чем дальше он шёл, тем быстрее становились его шаги. Ну, как же! Вот же оно – всё знакомое. Вот оно всё родное! Есть одно желание обойти всё, поздороваться с каждым, обнять и оглядеть всех и вся. Ну же, ну – быстрее! Ноги спешат, а голова так и кружится, не в силах остановиться от необычайной лёгкости восприятия мира.
Вот и трамвайная остановка. Вот и ДК знакомое виднеется. Вот она и гора крутая и такая родная. Спешите ноги, спешите. Никакие горы не смогут остановить вас на полпути. Один единый порыв – одно желание – и вот он: дом.
Каким же он старым и тёплым кажется теперь, когда смотришь на него с близкого расстояния! «Дом, мой дом…»
Ступеньки, площадки…стены и двери. Кажется, как давно это было, ох, как давно!
Четвёртый этаж, красная дверь. Сверкающий номер над дверью. И звонок. Стоит нажать на него и дверь откроется. Как же просто. Ну?! Ещё раз…
Парень нажал на кнопку и стал ждать. Фуражка съехала у него с головы чуть в сторону. Почему же никто не открывает? И ещё раз твёрдый палец вдавливает кругленькую шишечку в пластмассовый её футляр. За дверью явно слышен дребезжащий звон. Почему же никто не открывает дверь? Может никого, попросту, нет дома, и это молчание означает только то, что человек зря колотится в запертую квартиру и ему лучше бы выйти на улицу и подождать хозяев на скамеечке, вместо того, что бы пугать соседей. Но нет, не надо спешить на улицу. За дверью послышались шаги, шуршание, возня с замками и дверь  открылась.
- Максимка!
          На пороге стояла тётя Лариса.
- Максимка, это ты?!
- Я, тётя Лариса, я.
          Парень шагнул вперёд и обнял своими здоровенными руками родную, постаревшую тётку. То, что тётка выглядела далеко не лучшим образом, - сразу бросалось в глаза. «Сдала, тётушка, сдала». – но мысль вспыхнула и тут же погасла – слишком иного рода ощущения нахлынули на Максима.
«Где, где, где?!»…
- Вот здоровый какой ты стал!
          Тётя Вера отступила вглубь коридора и ещё раз оглядела Максима.
- Отслужил?
- Дембельнулся.
- Ох! Ну, проходи, проходи. Жить-то где будешь?…Твоя
комната свободна…
Максим зашёл. Дверь закрылась.
- Раздевайся, давай. Ой, какой же ты всё же большой стал!
          Максим поставил свой чемодан, улыбнулся до ушей и стал снимать ботинки. Вопросы так и просились с его языка.
- А как Маринка, почему не писала? Заходит? Почему от бабушки
ничего нет? Здорова?
В коридоре грохотал приглушённый бас. И от этого баса дрожал воздух. А Максим не замечал этого. Он спрашивал и спрашивал. И только в тот момент, когда на фоне идущего из комнаты света, отчётливо обрисовалось, какое-то особенное, выразительное лицо тёти Веры, очередной вопрос выскользнул в пустоту и рот, слегка, остался приоткрытым. Тишина продолжалась мгновение. Максим смотрел на тётку и какие-то подозрения возникли у него в голове. Он хотел, на прямую, спросить её обо всём, однако, что-то навалилось на него и Максим только выдавил из себя:
- Что случилось?
          Осунувшееся, за мгновение, лицо тёти Ларисы, приобрело закостенелую форму.
- Бабушка, твоя умерла.
- Как? – не понял Максим.
- Там, в твоей комнате, письмо лежит. Уже три месяца, как…
          Тётя Лариса замолчала и отступила ещё на несколько шагов вглубь комнаты. Виталий смотрел на неё выпуклыми глазами, и, немо шевелил губами. Слов не было слышно. Оцепенение прошло. Максим провёл языком по губам и, смотря на тётю Ларису, задал ещё один короткий вопрос:
- А Маринка?
          Лицо тёти Ларисы стало мягче.
- Марину я года полтора уже как не видела. Поначалу – после
того, как ты ушёл в армию, – она ещё заходила ко мне. А потом перестала. Не знаю, где она.
- А почему она не писала?..
- Не знаю, Виталик, не знаю. Ничего не знаю. Да ты проходи:
Что в коридоре стоять?…

                2

И падали листья. И несло их неизвестно куда и неизвестно зачем. Они плакали. Плакали листья. Плакали глаза, плакало сердце.
А чуждый, дикий смех покрывал всё вокруг. Смех с надрывом, смех с глупым выражением  мыслей.
Мысли. Мысли терялись в общем потоке горечи. Горечь. Она застилала жизнь. Она глушила чувства, она убивала в человеке человека. Человек плакал, человек смеялся. Человек прощался со своим прошлым. Ведь было когда-то, было всё чистое и красивое – и не стало ничего. Почему жизнь остаётся просто жизнью, даже после того, что произошло?
Кажется, должно что-нибудь случиться после трагедии. Должен измениться мир вокруг. Должен лопнуть воздух в атмосфере. Должен умереть всхлип сожаления и после этого всхлипа, должен наступить покой. Полный покой, с отсутствием мыслей, чувств, реальности и памяти.
Так нет же! Нет! Не проходит, не кончается, не умирает1 Память не даёт умереть прошлым воспоминаниям. Память не даёт покрыть забвением жизнь, былую длань.
А что такое счастье? Что оно значит, и как его обозначить? Нет ответов на простой вопрос, на который совсем недавно находились ответы, находились объяснения.
Прошлое, прошлое, прошлое… Всё в прошлом. Всё в далёком прошлом…И нельзя изменить в этом прошлом ничего. Ни одного движения, ни одного слова, ни одной минуты. Что было, то было. Прошло навсегда. Истина страшна в своей простоте, но ещё страшнее осознавать свою беспомощностью, осознавать свою непричастность к великому действу. А ведь раньше…
Только и осталось в жизни, что вспоминать. И не поговоришь уже, и ничего не узнаешь. Только память. Она одна: страшная и вечная. Память, вечная, как время       и время, переходящее в память. Страшно…
Кричать хочется, а ведь ничего не изменилось. Ничего. То, что свершилось, то свершилось. Время не остановишь и не смотаешь обратно, для того чтобы исправить что-то не получившееся в прошлом. Не человек хозяин времени, а время – хозяин человека.
Строка может быть напевной и ласкающей слух человеческий. Жизнь человеческая никогда не была и не будет такой строкой. Человек развивается, как времена года, как гениальная музыкальная симфония. Жизнь человеческая гармонична. Но всегда на смену дню светлому приходит день горький. А после ритмичного восхождения к своей цели, последует очень обидное движение вниз – падение и ушибы. Ничего не бывает вечным. Идеала нет. Есть только принципы и красивые слова. Верь в чужие принципы, верь в красивые слова – и проживёшь долго и беззаботно. Ну, что же ты? Почему тебе опять неймётся? Что в тебе сидит такое безобразное и колючее, которое не даёт тебе спокойно дышать и ходить по Земле всеобщей? Что мешает тебе жить спокойно? Что за боль сидит в тебе? Не знаешь? Надеешься на другого человека, который всё в тебе разберёт, и всё в тебе объяснит? Зря надеешься! Нет такого человека на земле. Пока не родился. Склони голову и смирись. Ведь тебе самому придётся разбираться в себе и самому себе всё объяснять. Такова твоя доля, человек. И нести её тебе придётся до конца. До последней особи твоего рода! Примирись и давай…
А жёлтые листья всё падают и падают на асфальт, под ноги и скаты автомашин. Нет им конца. Нет, и не будет никогда. Потому что у человека горе и этот человек не знает, куда от своего горя убежать.
…Дым вился к потолку. Сигарета чадила. Видно её раскурили слишком поспешно, после чего постоянно тянули из неё всё, что возможно и, даже, более того.
За окном бушует осень. А здесь – в комнате – размеряно колотится в мозгу горе…
«…Она перед смертью просила передать своему внуку – Максиму – сто рублей денег и памятные фотографии. Что мы и делаем. Фотографии и деньги высланы…Хоронили соседи и собес. Людей было на похоронах немного, только те, кто хорошо знал покойную. Гроб приобрели на личные сбережения покойной. Так же был приобретён венок и крест…Место на кладбище, в новом районе, но пристойное…рабочим мы дали. Они обещали подсыпать землю, когда она просядет…Что касается сбережений покойной, то основная часть их ушла на организацию похорон, а остальное не знаем куда деть. Напишите. Осталось восемнадцать рублей…Личные вещи, так же можем выслать. Что же касается…»
Листок выпал из рук и опустился на стол. Сигарета, докуренная до фильтра, потухла. Фильтр полетел в пепельницу, и уже новая сигарета задымила во всю свою предельную мощь. А переполненная пепельница источала зловонные запахи и клубилась кисло-тошнотворным смрадом.
Слова, слова…Какие глупые и не нужные слова. Ну, что же они могут поделать? Что слова могут изменить? Ничего. Слова, всего-навсего, фиксируют события, ничего, при этом, не выражая. Есть факт и есть беспомощное утешение, в виде, слов. Ну, а зачем нужны эти утешения, если они никогда не исправят факта? Опять ханжество? Долой пустословие! Лучше уж горевать в одиночестве, чем выслушивать дежурные соболезнования. К чёрту!
«А ты зачем живёшь? Что тебе надо? Там всё было ясно, а теперь как же? Смерть естественна. Но когда умирает близкий человек, не хочется верить в справедливость смерти. Никак нельзя примириться с тем, что комок жизни, порождённый двумя другими жизнями, и, возможно, произведший на свет ещё несколько жизней, превратится в прах, в ни что – в мусор. Нельзя верить в это. Никак нельзя! Есть же разум, есть средства, но нет…Нет рецепта. Рождённое от смертного, рано или поздно, умрёт. Появившееся в результате энергетического сгустка, в конце концов, истратит свою энергию и перестанет существовать. Как просто! Как просто и глупо! А кому это надо? Да никому. Никому люди не нужны. Они сами для себя придумали утешение о своей значимости. А на самом деле…Да, ладно. Рассуждения никому не нужны, значит, прекратить их следует. Однако, как же так произошло?».
Фильтр задымил и его путь завершился в пепельнице. И снова дым, и снова пепел. Весь пол усыпан пеплом. Пепел и на столе и на брюках. Но никакого внимания на пепел не обращается – не до него. Что там пепел: Пепел ерунда. А вот люди, люди – кто они и зачем они.
«Бабушка. Тебя нет, бабушка, - Максим раскачивался на одном месте и беседовал, молча, сам с собой, - Бабушка. Ты умерла, а я вот живу. Живу я на свете этом, а тебя уже нет. Ты умерла, и тебя уже нет. И зачем я теперь живу? Не знаю. Всё может быть. Кем же ты была для меня? Ты меня вырастила и отпустила в жизнь. У меня не было родителей. У меня была бабушка. И вот её теперь нет больше. Оборвалось прошлое. А я, даже, на похорона не попал. Писал ей редко. Не интересовался ничем. Да что там…И вот её хоронили какие-то чужие и никому не известные люди. А я – родной человек – веселился перед дембелем. Её закапывали, а я…Ох-хо-хо! Прости, бабушка. Прости, если сможешь. Я не виноват. Да что это я! Разговариваю, как с живым человеком. Ах, да! Я ведь не видел, как она умерла. Я не верю в её смерть. Логика. Всё можно объяснить и всё можно вычислить в мире нашем смертном. Совершенно всё. И я не виноват в том, что позабыл всё на свете этом и занялся собой. Я есть я, а мир сам по себе. И как же так получилось! Бабушки не стало…Глупым птенцом я был. Ничего я не видел и ничего не ощущал. Я был пуст. Моё сердце работало только на меня. И я проиграл. Бабушки больше нет! Умерла бабушка, которая вскормила меня и вырастила. А я; я последним человеком теперь жить должен. Я не проводил бабушку в последний путь. Чужие люди провожали её. Казённые люди. И почему же мне никто не сообщил? Или, может быть, сообщали, да я не обратил внимания? Каким я был ненужным человеком. А теперь какой?»
Сигарета погасла. Виталик достал спичку, чиркнул и добыл огонь. И вновь дым двинулся к потолку.
«Умерла бабушка. И что из этого следует? Из этого следует только то, что умерла бабушка, а я жив остался. Вот и всё. И больше ничего. Её нет, а я вот тут. Я вышел в жизнь, а она ушла из жизни. «Преемственность поколений…»  Что за глупость? Какой дурак извлёк эту чахлую, еле выговариваемую фразу. Это не мысль. Нет. Это пародия на мысль, и больше ничего. И всё же я тут, а бабушка там…Где? Ну, где же ещё: что ли не знаешь? Знаю. Ну и уткнись. Дело закончилось. Делу не поможешь. Единственное, что ты можешь – это отдать последние почести бабушке. И ты сделаешь это. Сделаешь, а иначе и быть никак не может, по-другому. Право на звание подлеца, ты ещё не заработал. Значит, есть ещё шанс. Есть! Я поеду туда и всё сделаю. Всё как положено. Виноват я перед тобой, бабушка, виноват. Виноват в том, что писал тебе редко. Виноват в том, что деньгами тебе не помогал. И не навестил тебя ни одного раза за всё время, что уехал тогда в большой город…Ну, да это уже другая песня. А винюсь я перед тобой, бабушка, за всё, всё то, что мог бы для тебя сделать и не сделал. Прости. Прости, если можешь. А я уж для тебя…».
Полудрёма, полудурман заволокли сознание. Слова спутались и идеи рождались одна удивительней другой. Совсем трудно стало воспринимать окружающий мир. Да и сидеть на стуле становилось тоже тяжело. Нечто тяжёлое всё время клонило и клонило на один бок. Вот, вот и совсем бы тело на пол грохнулось, да что-то щёлкнуло в сознании, и корпус тела выровнялся.
«Что это со мной? Заболел?» Мысль появилась, но появилась она вяло, беспомощно, неохотно. А ведь и правда: куда торопиться? Неминуемое случится. То, чему суждено произойти, то и произойдёт. И незачем менять заведённый распорядок: всё равно в мире ничего не изменится и не вернётся. Так уж создано всё во вселенной. Такой уж распорядок. Да-а…»
Максим встал со стула и осмотрел комнату. Заныло сердце. Слишком уж сильны воспоминания о таком особенном: дорогом. И мелодия полилась из сознания.
«Маринка, Маринка, где же ты?»
Дверь открылась и в комнату заглянула тётя Лариса.
- Иди обедать.
- Иду.
- Ну и накурено же у тебя! Хоть бы проветрил.
- Да, - согласился Максим и шагнул к окну. Старая форточка,
неожиданно легко, поддалась под рукой и открылась. Выдох удивления вышел из груди Максима и повис в воздухе.
- Надо же – как раньше…
          Максим резко повернулся на пятках и пошёл на кухню. Он старался прогнать от себя, вставшее перед ним, видение прошлого счастья, но так и не смог этого сделать. Слишком уж явственно врезались в память те прошлые сцены. Не выбросить их, ни заменить на какие-нибудь новые. Память, есть память, даже если её убивать в самом себе каждую секунду. А тут противоположное поползновение – всё самое дорогое лелеется и охраняется, как самое светлое и бесценное, что есть у жизни – воспоминания о ней. Но где же сама она?
- Суп будешь?
- Да, конечно, тётя Лариса.
          Максим устроился на табуретке, положил на сто свои крепкие руки и застыл в спокойной и выжидательной позе. Казалось, никакого движения не происходит в человеке. Спит человек, окаменел человек. Не видно человека ни изнутри, да и с наружи тоже. Но всё же в человеке происходит работа, которая делит мир на две половины. Одна половина – жизнь, а другая…Вот и пойди разберись в существе непонятного и тобой не созданного. Не надо в чужие ворота, да со своей меркой. Грубо и глупо. Оставлять надо человека в шоковом горе. Пусть, сначала разберётся в себе, да и в других, тоже. А уж тогда…
Максим ел тихо и спокойно. Размеряно опускалась ложка в тарелку с супом, откусывался кусок хлеба и, вместе с супом отправлялся плавно в рот. Он ел и не замечал, того как ест и что. Тётя Лариса сидела напротив Максима и смотрела на него во все глаза. Слишком сильно изменился её племянник, за прошедшие два года. Слишком. Вот и приходится вглядываться и выискивать на незнакомом уже лице, привычные чёрточки и выражение. Но нет таких чёрточек, совсем нет. Пропали. Были и пропали. Изменилось лицо, изменилось внутреннее содержание человека. Переродился и стал другим человек. Взрослым и чужим. До чего же самостоятельность отчуждает!
- Максим, а что ты дальше думаешь делать?
          Вопрос прозвучал, и глухо ударившись о стены кухни, затих в пустоте.
- К бабушке съездить надо, - Максим проговорил тихо и спокойно. И
Было ясно, что эти негромкие слова являются уже окончательно принятым решением.
- Когда поедешь? – спросила тётя Лариса.
- Скоро. Маринку, сначала, надо найти.
- Ну да, ну да, - закивала головой тётя Лариса и в её глазах опять
появилось отсутствующее выражение.
- Так вы говорите, что Маринка давно не заходила?
- Давно, давно, - неохотно ответила тётя Лариса.
          Максим опять замолчал и продолжил отчуждённо поглощать еду. Тётя Лариса смотрела на него с сочувствием и, не выдержав паузы, вновь принялась его расспрашивать:
- Ну а работать куда думаешь? Или учиться пойдёшь?
- Не знаю, тётя Лариса. Рано пока об этом. Видно будет.
          Тётя Лариса видела, что Максиму не хочется разговаривать, одноко любопытство пересиливало её разум.
- А добрался как – без задержки?
- Без задержки, - эхом повторил М
- А служилось как, напоследок? Не устал?
- Не устал, - опять повторил Максим последние слова тёти Ларисы
и пошёл, сам для себя, наливать чай.
А тётя Лариса смотрела и смотрела на своего племянника. Что же произошло с человеком, куда он подевался? Совсем ничего от милого и весёлого мальчика Максима Ухова не осталось. По кухне ходит, переваливаясь, здоровенный, и молчаливый медведь, бурчит, что-то под нос и уже трудно этого медведя называть «Максимкой». Как-то язык не поворачивается. И как теперь общаться…
- А вы, тётя Лариса, почему не обедаете?
- Я? Да я успею…
          Максим выпил стакан чаю, налил второй и его тоже выпил.
- Кушайте. Я вам не мешаю. А за обед спасибо – очень
было вкусно.
- На здоровье, - сказала тётя Лариса и устало повела рукой –
мол за что благодарить?
Максим наклонился и поцеловал тётку в щёку. Потом он выпрямился, повернулся на пятках и ровным шагом вышел из кухни. Его зелёная рубаха мелькнула в проходе и исчезла за поворотом. Тётя Лариса смотрела вслед ушедшему племяннику и качала головой: «Как он изменился, как изменился…»
Максим неожиданно вернулся и, не подходя к столу, приглушённым голосом сказал:
- Я, тётя Лариса, сейчас уйду. Вернусь вечером. Не теряйте
меня. И ещё раз спасибо вам за обед.

                3

Максим вышел на улицу одетый во всё военное. Подувал ветер. Лужи рябили. Максим пожал плечами и достал сигарету. «Куда идти, с чего начинать?» Ноги пошли по старой, в памяти закостеневшей, дороге к Маринкиному дому. «Так будет лучше. Сразу всё узнаю, а там будет видно, что делать. Конечно, она не писала мне больше года. Да и последнее её письмо было не так весело и всё же я не хочу верить в худшее. Выбрось сомнения, солдат. За тебя думает командир, а твоя роль одна: выполнять приказ. Иду узнавать. Когда узнаю факты, тогда только и будет ясно что и как делать. Вперёд!»
Максим прикурил и стал спускаться с горы. А перед ним лежал спокойный и, такой им любимый, город. Что бы ни  произошло, а жизнь продолжается. Люди ходят и у них свои заботы и свои дела. Много, много людей в городе и у каждого своё. И, конечно же, это своё, у каждого, является главным для него самого и, совершенно ничем, для всех прочих окружающих людей.
И всё же хорошо оказаться в родном городе, который так долго виделся во снах, к которому тянулись помыслы и желания. Уж теперь-то все помыслы и желания свершатся. Теперь можно и говорить и настаивать и добиваться всего в этом мире. Человек вернулся на родину. Вот она - родина: только наклонись и можно пальцами потрогать. И дышится легко и на сердце…Да у кого как.
Максим спустился с горы и углубился в бесконечную цепь проходных дворов и разных гражданских и хозяйственно-спортивных строений. И вот что удивительно: все дома и все заборы стоят так же, как и раньше. Ничего не изменилось. Всё осталось по-прежнему. Даже, характерный запах и тот остался. Вот же!
Смотрят глаза. Смотрят и уже не верят в то, что совсем недавно они видели совсем другие картины и те картины вызывали совсем особенные эмоции. Кажется, что никогда и никуда не уезжал из города, а только вот вчера был тут и сегодня опять тут же.
Но где же Маринка!
Максим прибавил шагу и выскочил через подворотню на улицу Ленина. И опять что-то приятное прошло по сердцу. Улица Ленина обожгла своей традициональностью. Всё, как в прошлом: машины, люди, толкотня. Так бы и пошёл со всеми и попихался бы на славу. Да, некогда. Спешить надо.
Перейдя улицу Ленина, Максим углубился в тот самый жилой квартал, в котором проживала Маринка. Быстрей, быстрей! И будет встреча. И что это пальцы заломило? Максим натренированным движением унял дрожь в пальцах и ускорил шаг. Воля есть воля. Она всегда выручит волевого человека, в любой ситуации. Вот и дом. Стоит себе и ни какого ему дела до Максима. Вот и памятная скамейка. Даже, цвет не изменился: всё тот же красно-коричневый. Ага! И окна её, глазами, отысканы. Даже шторы на них те же. Ну-ка войдём в подъезд и всё разузнаем. Нечего волноваться. От судьбы не уйдёшь.
Максим решительно подошёл к подъезду. Открыл дверь и смело ступил на холодный бетон нижней площадки. Несколько лестничных пролётов, немного затраченных усилий и вот она – дверь во всём своём величии и загадочности. Максим не задумываясь позвонил и стал ждать.
Звонок очень хорошо было слышно из-за двери. А вот дверь никто не открывает. Даже странно. Максим ещё раз нажал на кнопку звонка и ещё раз услышал звон за дверью. Однако – в ответ никаких оживлённых движений.
«Нет никого? Пропали? Исчезли? Куда исчезли? Переехали?…»
максим нажал на кнопку звонка в третий раз и продержал палец на нём, немногим больше, чем до этого.
- Чё надо?
          Из-за двери послышался глухой скрипучий голос. Максим не дрогнул – нервы выдержали. Но голос, на удивление, звучал неприятно и отталкивающе.
- Марина Сотникова здесь живёт? – спросил спокойно и,
даже, вежливо Максим.
Из-за двери послышался сип, потом вздох и, наконец, стоящий за дверью, высморкался.
- А ты какой будешь?
- Марина Сотникова здесь живёт? – опять вежливо
поинтересовался Максим.
- Ты кто такой?
- Сотникова Марина, живёт здесь? – переставил слова
Максим.
- А чё тебе надо?
- Откройте дверь.
          Максим рассердился. Он, конечно же, узнал по голосу Маринкиного отца. И его упрямство начинало сердить серьёзно.
- Да открой дверь, дядя Саша, - убеждённо проговорил
Максим, - Это я – Ухов. Я спрашиваю: «где Маринка?» Мне её увидеть надо. Я из армии пришёл. Маринка где?
За дверью молчали. Максим ждал. Злость копилась в нём и если бы дверь перед его уже поднятым кулаком не отворилась, её бы, попросту, не стало: Максим выбил бы дверь, вместе с причитающемся ей косяком, штукатуркой и замазкой.
Но дверь открылась, и на пороге появился дядя Саша – отец Маринки.
- Здравствуй, Максим, - сказал он, всмотревшись в лицо
гостя, - извини, что не пускал: не узнал сначала. Заходи.
Максим зашёл и закрыл за собой дверь.
- Где Маринка, дядя Саша?
- Ну вот заладил…- дядя Саша ещё раз осмотрел гостя с
ног до головы и предложил, - Пойдём на кухню.
Максим разулся и пошёл за дядей Сашей на кухню. На кухне они сели друг против друга, на табуретки и Максим опять спросил:
- А Маринка где?
- Угу, - пробурчал дядя Саша и достал из, лежащей на столе
пачки, папиросу. Спросил: - Куришь?
- Курю.
- Закуривай.
- Да, да. А Марина…
- Понятно.
          Дядя Саша выпустил струю дыма через нос и посмотрел Максиму в глаза.
- В армии, значит, отслужил?
- В армии, а…
- Не спеши, Макс, не спеши. Всё узнаешь.
          Наступило молчание. Дядя Саша докурил папиросу до конца и только тогда вновь заговорил.
- Ты только не ругай её – понял?
- Понял, - ничего не понимая, согласился Максим.
- Она девка – ей своё надо. А ты там. И ещё тут… Ну,
короче, нет её.
          Дядя Саша невразумительно закончил объяснение и потянулся рукой к толстой и короткой «беломорине». Максим ничего не понял из объяснений дяди Саши, и решил выяснить всё и до конца, прибегнув к дотошному расспросу.
- А где Маринка?
- Я же сказал, - дядя Саша поморщился, - Нет Маринки. Нет
её…
- Как это нет? – удивился Максим, - А где она?
- Ну вот – опять ничего не понял. Я же сказал, что нет,
значит, нет.
- Ты, дядя Саша, объясни, - заволновался Максим, - А то я
тебе… Да, ладно. А где же она?
- Да, говорю же, что не знаю. Не понятно, что ли?
- Не понятно, - признался Максим и сказал, строго, - Говори
толково.
          Дядя Саша вновь глубоко затянулся и выпустил дым через нос.
- Смылась дочка моя, смылась.
          Голос был тоскливым и пустым.
- Как это? – не понял Максим.
- А кто его знает. Не знаю я, максим, не знаю. Была, и нету.
Будто бы мы её с матерью и не растили и не воспитывали. Сбежала она, Максим. Взяла вещички и уехала. Только никак не пойму зачем это она…Вот так-то.
Дядя Саша опять усиленно задымил папиросиной и уставился в окно. Лицо его выделилось на фоне белой стены кухни. Максим несколько секунд смотрел в это лицо и соображал над тем, что ему сказали. Наконец, в глазах у него появилось осмысленное выражение, и пальцы зашевелились. Максим засунул сигарету в рот, чиркнул спичкой. Прикурил.
- Давно? – спросил он сдавленным голосом.
- Год уже, - так же глухо отозвался дядя Саша.
- И где она?
- Не знаю. Обещала написать, но не пишет. Телеграммы
только посылает из разных мест. А где сейчас – не знаю. Ничего я не знаю, Максим. Но ты её не ругай. Сам должен понимать.
- Да.
          Максим сидел на табуретке и, казалось, засыпал на глазах. Но он не засыпал – вот ещё одна грустная забота пришла к нему и навалилась на него всей своей тяжестью.
- Чё молчишь? – спросил дядя Саша.
- Так вы не знаете, где она теперь? – отстранёно
поинтересовался Максим.
- Не знаю, не знаю. Я всё понимаю. Она, конечно, дура, но
ты её не осуждай. Сам должен понимать: она женщина, ей надо.
- И ничего…
          Максим поднялся и пошёл в коридор. Дядя Саша поспешил за ним.
- Ты, Максим не обижайся. Не ругай её…
          Максим обулся и только тогда из него вышел простой вопрос:
- А мне она ничего не передавала?
          Дядя Саша пожал плечами.
- Нет. Ничего. Вроде ничего, - ещё подумал
мгновение, - Точно – ничего. Да ты сам должен понимать…
- Понимаю. А где её искать?
- Вот чего не знаю, того не знаю, - поспешил заверить
дядя Саша, - Если что будет, так я тебе сообщу. Знай.
- Знаю. До свидания.
- Конечно, конечно. Заходи. Поговорим.
          Максим повернулся и вышел из коридора на лестничную площадку. За спиной глухо ударила дверь. И всё тело вздрогнуло. Вздрогнуло невольно, само по себе, не повинуясь нервам и выдержке. «Конец». Мысль появилась на одно короткое мгновение и пропала. Но от неё стало тоскливо на сердце и запульсировала, где-то под мышкой кровь и перед глазами заплавали круги.
«К чёрту!»
Максим сбежал по ступенькам и выскочил из подъезда. Мелькнула ограда детского сада, сверкнула крыша соседнего дома. А под ногами стучал пустой асфальт и долбил что-то в мозг, вколачивая в него идеи, свою обречённость. Не хотелось смотреть на людей. Не хотелось разговаривать. А тут ещё кто-то спичку спрашивает. Да пошли они все, со своей мелочной экономией… Подальше, подальше. И когда же…
Несётся поток людской, мелькает перед глазами. Зудит в ухе. Пихает в бока. «Все они, все…А я там…А они тут…» Мысли окончательно путаются и уже хочется убежать от своих собственных мыслей. Да куда от них денешься, когда «вот она была…и нету». Вот же въедливая песенка! Ни развернуться, ни сказать хорошему человеку хорошее слово. Все они…не такие…Все они гнилью прогнили и в собственном золотом дерьме захлебнувшиеся.
Дальше, дальше. Подальше от толпы и от обмана. Подальше от слов хитрости и приветствий иудовых. «Ах, Маринка, Маринка. Что же ты наделала…».

                4

И опять звучит магнитофон. Опять дикая звучит дикая музыка и не менее дикие тексты. Звучат призывы. Призывы к тому, что и так известно. Кричит слабенький голос, через магнитофонный динамик. Кричит с надрывом и с точно таким же надрывом, воспринимает этот голос, сердце слушателя. Вот, вроде бы и простые слова, да и музыку, подобную, музыкой назвать нельзя, а вот задевает за что-то такое и тает всё внутри, млеет и хочется разорвать что-нибудь и, махая обрывками, орать, орать то чего хочется орать, а не то, что положено. Музыка, музыка, как же ты лечишь душу!
Кричит магнитофон, надрывает свои динамики. Теребит нервы популярный полуподпольный исполнитель. А в комнате то ли вулканический выброс происходит, то ли печку раскачегарили из сырых дров, хотя квартира и полностью коммунальная. Дым висит у потолка. Дым скользит по стенам и спускается к полу. Дым висит над головой, дым заполнил собой всё пространство, от дверей, до открытой форточки. Но и открытая форточка и тяга, которая прёт из-под двери, не способны освободить помещение от ископаемого дыма – настолько он обилен и долговечен.
Одна сигарета следует, за другой. А когда кончились сигареты – папиросы задымили. И голос рок-музыканта. Тишина в голове, а вокруг ад библейский. Кто иной войдёт, так сразу же шлёпнется на месте: дышать нечем. А этот одинокий, укрытый дымом человек, всё курит и курит. И музыка рвёт ему душу и сам он готов себя разорвать: да сил уже нет – кончились силы.
«Маринка, Маринка, Мариночка. Дурочка моя. Что же ты наделала? В угол я тебя…».
Нет успокоенности и радости нет. Пропала радость. Одна тупая боль. Вот она Родина; вот – бери её, обнимай её руками и радуйся. А вот нет радости. Была и прошла. Человек любит смех, человек любит розыгрыши. Но, даже, самый экзотичный розыгрыш не заменит теперь ту пустоту, которая встала с человеком. И ни одна улыбка теперь не появится на губах, даже, улыбка разочарования. Пустота…
«Марина, Марина. Что же ты наделала? Ведь я тебя любил, а ты…Ничего я не понимаю и ругаю тебя за твой же поступок. Но виновата ли ты или я во всём… Не знаю. И не хочу разбираться. Мне сейчас плохо, даже, очень плохо. И ты об этом знаешь. И всё же…А может ты всё позабыла? Может для тебя всё что между нами было, остаётся всего-навсего, пустым развлечением, которое случается в жизни, а потом проходит и всё «с концами»…Или, или. Но я не хочу разбираться во всех этих тонкостях. Мне, собственно, не важно как ты уехала. Но зачем ты уехала? Зачем смылась и ничего мне не написала? Если бы написала, тогда бы всё было правильно. А теперь…А я ведь верил тебе. Я любил тебя. Я служил и ждал дня, до той встречи, когда мы снова…И вот тебя нет. И стихи не получаются и слова в пепел превратились, и травой проросли. В прошлом всё. А я не хочу верить! Понимаешь ты или нет? Не хочу я верить, что всё кончилось и ничего больше не будет. Я ещё верю, значит я всё ещё тебя люблю. Ну а ты? Да чего говорить…И так всё ясно. Старая история, а я ещё верил тебе…Ну а помнишь, как нам было хорошо друг с другом? Забыла? Ну, и дура! А я всё помню. Слышишь?! Вот так-то! И знай: я тебя найду и тогда мы расщитаемся. Понятно? Моё слово не заржавеет. Ты знаешь. Эх, Маринка, Маринка, что же ты понаделала, дурочка…».
И опять дым, и опять непонятно к кому обращённые заклинания. И так третий день подряд. Ни сна порядочного, ни слов вразумительных, ни музыки приличной. Только никотин, да самоистерзание.
«Я же тебе писал. Ну, не могла, разве, подождать? Совсем немного оставалось. Что же произошло? И куда ты укатила? И нет от тебя ни адреса, ни привета. Или наврал дядя Саша? Если наврал, то я его…Да бог с ним. У каждого своё на уме. И каждый решает сам всё для себя. А я кто, для него? Вот то-то,.. Ну а Маринка тоже хороша: втихаря собралась и сдёрнула как последняя…Ну а тебе-то какое теперь дело? Ты кто для неё? Никто. Даже в ЗАГС сбегать не успели. Решили отложить – вот и отложили. Радуйся. Хи-хи, ха-ха. Осёл! Не мог раньше до подобного додуматься. Солдафон! Туда тебе и дорога. Была же возможность, а ты…Эх, Маринка, Маринка…А с другой стороны – может и к лучшему всё произошедшее? Я вернулся, она сбежала. Любовь проверилась на время и не выдержала, как там его – испытания. Так что же расстраиваться? Так, по крайней мере, всё без обмана. А то бы…Как ни крути, а и я тоже виновен. Хотя в чём? Ладно, пусть ни в чём. Почему тогда она дёрнула неизвестно куда и, даже, ничего мне не написала? И вообще – кто она такая? Ну, тогда старый вопрос: кто я такой? А я никто. Я простой человек и хочу простых вещей. Я хочу, чтобы… А что она хочет? Ну, наверное, она уже получила то, что хочет. Иначе бы она уже вернулась обратно… Что за дикая логика! Ну, и придёт же в голову! Я – не она, и она – не я. И, всё же, я её хорошо знаю. Очередной психоз? Не похоже. Психоз бы прошёл, и всё вернулось на свои старые места. Тогда что – романтика? На неё тоже не похоже. Она слишком практичный человек, для того чтобы заниматься всякой глупостью. Скорее всего, что-то случилось. Но что случилось – я и сам не знаю. Глупость случилась. Вот и все выдумки. Ах ты Маринка, Маринка… Вот сиди, теперь, разгадывай загадки непонятные, которые ты сама загадала и ответ у себя держишь. Так что мне делать? Куда кидаться и где тебя искать? Марина ты моя, счастье ты моё убежавшее. И зачем я теперь без тебя жить буду? И кому я нужен, если я и себе не нужен? Ну, да ладно. Встать! Руки на бёдра! Присел, встал! Присел, встал! Присел, встал…».
Максим делал зарядку и ещё больше утомлял своё тело. Но становилось легче: тело утомлялось, а голова отдыхала. И так много и очень долго. Пока не устанут руки, а спина не будет выгибаться из последних сил. А они, обросшие мускулами и затвердевшие – эластичные – не устают очень долго. И так: «Встать, сесть; встать, сесть…». Машина машиной, что робот роботом. Пока хватит сил, пока сердце стучит…
Какие только дикости не приходят в голову! Одна краше другой. Лучше уж и не вспоминать их все, а то совсем тоскливо становится. А ведь была же мечта. И не стало мечты. Осталась только надежда на то, что мечта осуществится. Вот эта-то надежда сохраняет в человеке мужество и его веру во всё лучшее. Именно эта надежда настраивает человека на его борьбу за будущее и на битву с настоящим окружающим.
Вот простота, а вот сложность. Простота – это ясность, а сложность – это дремучесть. Разберёшься в запутанном деле и всё, – сложное станет простым. И никаких проблем. И никаких проблем.
Не надо мучаться совестью. Ведь человек очень потенциальный и, пока, малоразвитый вид живого мира Земли. Что будет впереди, он не знает, так же как не знает всех своих возможностей и всех красот жизни, имеющихся в жизни. Сознание человека – это одна плоскость. А сколько же измерений существует в жизни? Только один ответ: много. И неизвестно человеческому сознанию о иных измерениях. Они скрыты пеленой условности. А догма страха не позволяет откинуть условность в сторону. Вот и живёт человечество, ходит, дышит и думает только в одной существующей плоскости. А все иные миры закрыты, пока, перед человечеством, как заколдованное царство, из популярной детской сказочки. По этому не надо мучаться совестью. Возможно, мука совести – это ещё больший порок, чем бездушие. А невнимание ещё больший порок, чем глупость. Да и, в конце концов: каждый решает сам, как он будет жить и что делать. Советовать бесполезно. Природа возьмёт своё, и все ваши советы рухнут с подгнившего каркаса общепринятости, в вязкое болото пренебрежения. Человеческий индивид должен стать личностью. А какой же он будет личностью, если он собрался идти за скучным поводырём традиционализма? Ну какой смысл протаптывать, другими протоптанную, и до мелочей изученную, дорогу. Может для того чтобы легче жить? Но лёгкая жизнь имеет цену равную пустоте. Лёгкая жизнь – это не жизнь, а вакуум. И кому нужна такая жизнь? Так что же ты предлагаешь? А ничего я не предлагаю. Пусть каждый выбирает для себя всё сам. Я ни к чему не принуждаю. Я одно, только, хочу сказать: Жизнь многообразна. Она красива и удивительна. И прежде чем сделать выбор, вы оглянитесь и посмотрите вокруг. А может, что и встретится вам такое, что ляжет вам на сердце?
Думай, человек, думай. Открывай новое и неизвестное. И пользуйся, пользуйся, пользуйся…Ведь у тебя есть голова, для того, что бы думать и всё остальное, для того чтобы пользоваться.
«Встать, сесть; встать, сесть; встать, сесть…».
Приказы замедляются, сердце работает ровно, но в движениях появилась вялость. Мышцы ещё терпят, а вот кости…
«Ну и чёрт с ним!».
Максим встал на ноги и, сделав несколько шагов, рухнул спиной на кровать. Пружины прогнулись, но выдержали, со всего маха ухнувшее тело. Лишь скрип выдал их напряжение.
«Ты, я, они и ещё кто-то…Всех нас много. Мы люди. Вся Земля людьми заселена. И много девушек. А я всё же тебя люблю. Люблю тебя, Маринка и спасу нет. Куда бежать, зачем бежать? Ты есть, и я есть, где-то в этом мире. Так чего же это нам надо? Жили бы вместе, и обоим бы было хорошо. Так нет же! Не получается. А почему? Да потому что ты куда-то делась. А может быть и по тому, что меня в тот момент не было с тобой. Как знать, как знать. Я, лично, сейчас уже заговариваюсь и совсем несу какую-то ерунду несусветную. Так мне и надо – курить стоило меньше.».
Максим лежал на спине и смотрел в потолок. А за окном шёл ленивый осенний дождь и крупные капли, со звоном, шлёпали о железную плоскость карниза.
«А может я всё выдумал? Может я и любовь выдумал? Может так никогда не бывает? А почему тогда я так хочу увидеть Маринку? Почему мне хочется погладить её по голове и сказать ей какие-нибудь особенные слова? Почему мне так плохо без неё? Конечно, во мне самом никто не разберётся, кроме меня самого. Но Маринка, Маринка. Как она могла…»
Свежий воздух пробился через сплошную дымовую завесу сигаретно-папиросного производства. В комнату проникло дыхание осени. Оно обожгло и освежило. Запоздалая свежесть угасания. Как она щемит сердце, как корёжит сознание!
«Конечно, я её буду искать. Какие же могут быть сомнения! И я её найду. Как же без этого! Маринка и я. Мы всегда вместе. И совсем не понять, почему она…но я и про это узнаю. Я всё узнаю. И тогда решу, что и как..»
Магнитофон продолжал реветь во всю мощность своих динамиков. И тот же весёлый, но слабосильный голос, вещал в мир правдивые слова о не такой уж простой и смешной жизни. Наверное, по этому, и слушают кудрявого Кумира во всех домах, где доискиваются до истины, где грустят и где радуют от чистого сердца. Новый настрой. Новый камертон. Новые понятия и устои. Шкала ценности…Что это такое? Облегчённый определитель жизни. Но ведь жизнь многообразна, а значит математическому счислению не подвластна. Так что же? А ничего. Шкала – тьфу…Да что вы? А как же тогда ориентироваться и координироваться? А никак. Жизнь стоит принимать, а не вычислять. Улыбнись в лицо встречного, и сразу же почувствуешь, что это такое – настоящая жизнь. Совет.
«А всё-таки, я её найду – мою Маринку…».

                5

Максим проснулся утром и почувствовал полную разбитость во всём теле. Голова болела и руки тряслись. Кожа упруго скрипела при каждом движении мускул.
«Что это я?»
Максим встал, потянулся и посмотрел в окно. За окном, по- прежнему зудил дождь. «Хорошая погодка. И что это меня затрясло так?».
Пришлось выпить таблетку. А через полчаса, не слишком высокого, на довольно крепкого телосложением, молодого человека, можно было видеть на различных улицах города. Молодой человек куда-то спешил, увёртываясь от, неожиданно налетавших на него, бурных дождевых потоков. А вокруг него стоял вымокший до глубины кирпичей, город.
Молодой человек был одет в куртку. На голове у него кренилась кепка из кожезаменителя, а ниже пояса виднелись армейские брюки, а у самой земли, красили чёрным цветом, монотонный серый асфальт, начищенные ботинки на приподнятой, но не очень высокой подошве.
Лицо у молодого человека белое, но обветренное. В зубах сигарета. Лёгкий дым от сигареты поднимается к небу. Ветер дует человеку в спину и по этому он, подняв воротник куртки, спокойно идёт по улице, и смотрит немигающими глазами прямо перед собой.
А перед глазами туман, изморось, порывы ветра и потоки воды. Погода такая, что не поймёшь, что же, на самом деле, происходит в календаре природы: то ли планомерный переход от лета к зиме, то ли непредвиденный, по расписанию, очередной библейский потоп, который угрожает откровенно и спешит выполнить своё предназначение.
«Погодка…»
Максим свернул с улицы Ленина на улицу Крисанова и стал подниматься по мало заметной, косой плоскости, которая вела на гребень очередного холма – одного из тех, на которых раскинулся город.
Конечно же, для стимула необходима именно такая прогулка, которая уже началась и так успешно продолжается. Что же другое может восстановить утраченное спокойствие, как не то самое дорогое место на земле, к которому, почему-то, всегда тянешься сердцем?
Вот дома, а вот и угол со старинным деревянным домиком, стоящим рядом с дореволюционной колонкой, поставленной тут в незапамятные времена для забора воды. И сразу, почему-то захотелось пить. Максим подошёл к колонке, и несколько раз качнул за чугунно-железный рычаг. Из чугунного хоботка полилась чистейшая, переливающаяся и журчащая струйка вкусной подземной воды. Может трубы во всём виноваты, а может и ещё там что такое, только больно уж хороша вода из колонки. Так бы пил и пил! И умыться колончатой водой не грех и поплескаться. А почему бы и нет? Всё равно никто не увидит: дождь идёт на улице.
Максим вышагивал по асфальту и разнокалиберные дома, старой части города, окружали его. Сигарета дымила по-прежнему бойко, и на бледном лице появилось осмысленное выражение, и общее поднятие духа чувствовалось по движениям всей фигуры.
Прямо перед глазами показалось здание коричневого павильона. «Дельфин» – Интересно, открыт?». Максим подошёл к двери и подёргал за ручку. Дверь оказалась закрытой. Максим, с сожаление, посмотрел на павильон скоростного питания и пошёл дальше своей дорогой.
Высокий гребень холма обрывался неожиданно, к маленькой речке – Данилихе. А перед глазами открывается необозримая панорама города. Вернее говоря, просматривался не весь город, а только та его часть, которая называлась Новой деревней. Зато сколько воспоминаний!
Максим постоял некоторое время на гребне, потом решительно пыхнул сигаретой и стал спускаться к мосту через Данилиху. Дорога скользила и ступеньки скользили. Но Максим не обращал на склизкость никакого внимания. Он обходил лужи, а наиболее крупные попросту перепрыгивал. Покрытие дороги, состоящее из речной гальки и битого горного камня, хрустело под ногами. Пахло травой. Откуда брался этот запах травы, поздней осенью – не понятно.
Вот и закончился спуск. Под ногами прогнулись деревянные доски пешеходного моста.
Опять застучало, что-то в сердце. И прошло дрожь по телу. И вновь захотелось поорать что-то такое, что бы все услышали и улыбнулись одной большой улыбкой. Что бы…
А мост кончился и ноги ступили на мокрый асфальт новой деревни. Сначала был деревянный дом с забором и сараем. А дальше начинался этот новый и такой уже старый и любимый район города.
«Ух, Маринка, Маринка. Вот я встречу тебя…».
Максим углубился в жилой массив. Он проходил мимо домов, в которых проживали его знакомые и товарищи. А дома проплывали жёлтыми и белыми кораблями мимо глаз, в сторону прошлого, в годы недавней юности.
Ноги несут вперёд, а память тянет назад. Ну нельзя же так всё время! Должна же быть какая-нибудь разрядка и отдушина от бесконечного решения глобальных, важнейших вопросов бытия! а Где же их взять?.. Вот и несут ноги, торопят, отдуваются за все безобразия головы. И нет им износа и нет им усталости. Так несите вы, несите…
Максим вырвался из лабиринта Новой деревни и, в спешном порядке пошёл к Шоссе Космонавтов. В голове Максима появилась одна умная мысль, и он решил воспользоваться этой мыслью.
Максим вспомнил, что на шоссе Космонавтов, в одном из девятиэтажных общежитий, живёт закадычная подружка Маринки – Наташка. И уж кто, кто, а Наташка должна обязательно знать и помнить все обстоятельства, связанные с этой, такой неприятной, историей. Наконец-то можно будет всё узнать и выяснить. А там видно будет. Главное сейчас – обложиться фактами. Но дома сейчас Наташка или ещё где…как Маринка. Максим поспешил отбросить в сторону, произвольно возникшую фантазию, и ускорил шаг.
Вот улица Плеханова оборвала свой ровный исторический шаг и упёрлась в шумное Шоссе Космонавтов. Разбежались дома в стороны. Столпились девятиэтажки в стадо и стоят, не зная куда девать своё однообразие. Как ни всматривайся, а всё равно один дом не отличишь от другого: типовой проект. А вот как по памяти найти то самое общежитие, в котором жила Наташка – это уже другой вопрос.
Однажды, Максим был у Наташки дома. Но это было давно. Они тогда навестили Наташку, вместе с Маринкой. И вместе с ней же и ещё кем-то, провели прекрасный летний вечер, в этом уютном обиталище сотен обобществлённых людей.
Вот и теперь – тот же дом и те же люди. Только вот изменилось, что-то. Ах, да! Вот же память! Конечно же, изменилось: сам Максим изменился. Максим повзрослел на несколько лет, но и больше того – прожил ещё одну суровую жизнь.
Максим вошёл в подъезд, подошёл к дверям лифта и нажал кнопку. Сразу же послышался треск, и дверь лифта открылась. Максим вошёл и нажал на кнопку под номером «5». Лифт загудел, и кабину понесло вверх.
На пятом этаже пустота. Нет ни шума, ни криков. Что с людьми? Куда они подевались? Максим уверенно прошёл по пустынному коридору и остановился возле одной из дверей с простым, краской выведенным, номером. Постучал.               
В тишине громко отозвался стук. Максим постучал ещё раз. За дверь послышались шаги. Сонный голос спросил лениво:
- Кого там принесло?
          Максим узнал Наташкин голос и сразу же обрадовано отозвался:
- Открывай: свои.
- Мы своих давно дустом подушили. А ты кто такой?
          Ленивый голос Наташки нисколько не изменился в интонации. Она явно не узнавала максима.
- Да ладно, открывай, - Максим поправил на голове кепку, -
Это я – Ухов.
Дверь открылась. На пороге стояла Наташка в халате и пристально вглядывалась в Максима.
- Заходи, - с сомнением произнесла она и, отступив в
сторону, дала Максиму дорогу, для того чтобы он мог пройти в комнату, - Ты откуда?
Максим удивлённо посмотрел на Наташку.
- Ты не проспалась, что ли, подружка? – грубо
поинтересовался он, - Действительную я только что оттянул.
Глаза Наташки прояснели.
- А, Макс, привет, - просто поздоровалась она, окончательно
закрывая дверь.
- Привет, Натаха, привет…
- Проходи в комнату. Садись. Куришь?
- Курю.
- А что у тебя?
          Максим выложил на стол пачку сигарет и бросил, рядом с ней коробок спичек.
- Так ты, значит, отслужил уже?
          Наташка спрашивала и прикуривала. Максим смотрел на неё и удивлялся: Наташка нисколько не изменилась, только вот повзрослела, а во всём прочем…
- Дембельнулся.
- Давно в городе?
- Неделю.
- Чем заниматься думаешь?
- Что с Маринкой?
          Максим не стал говорить вступительных слов, а решил сразу – и о главном.
- А что с ней случилось? – всполошилась Наташка, - Опять
что-нибудь выкинула?
- А ты не знаешь? – с укором спросил Максим.
- А что?
- Где сейчас Маринка?
          Тут уж Наташка совсем сбилась с толку.
- Да говори яснее, - попросила она, - Ты что, с ней не
переписываешься, что ли, уже?
- Нет.
- А-а? Как не переписываешься?
- Да вот так. Маринка ничего мне не писала уже, скоро, с
полтора года. Что с ней и как? А тут приезжаю, и мне сообщают, что Маринка путешествовать отправилась.
Наташка засмеялась.
- Ты что: действительно ничего не знаешь?
- Ничего.
- Совсем?
- Совсем. А что?
- Так ведь, - Наташка запнулась. Лицо её утеряло улыбку и
нахмурилось, - Знаешь, Макс, Маринка-то с мужиком сбежала.
- А? – не понял Максим.
- Я серьёзно. Приехал тут один с севера. На танцах
познакомились. Ну что с ними там было, я не знаю. А вот уехали. И она и он. А ты разве этого не знал?
- Нет.
- Странно, - Наташка задумалась, - А Маринка мне говорила,
что письмо тебе, на эту тему, нацарапала. Не получил, что ли?
- Нет.
- Во даёт…
          Наташка хотела распространиться насчёт подружки, но Максим ей не дал высказаться.
- Где сейчас Маринка? – спросил он в упор.
- Точно не знаю, - Наташка выпустила дым в потолок, - Не
пишет мне подружка. Я думаю, что где-нибудь на Севере.

                6

А день был хороший. Морозный, снежный, с пургой и редкими просветами солнца. Воскресенье – день особый. Можно никуда не торопиться, никуда не рваться, ни к чему не готовиться. Воскресенье – день выходной. Так ещё древние придумали. А чтить традиции – один из признаков воспитанности и культурности.
Максим сидел за столом и строчил одно письмо за другим. На столе валялись конверты и белые листы, разных форматов. На краю, аккуратной стопкой, примостились за клееные конверты, с надписанными адресами. В особой коробочке лежали телеграммы.
А рука скользила по очередному листку, и очередной конверт надписывался ровным разборчивым почерком. И так с регулярной последовательностью…
Максим устроился на временную работу и начал свои поиски. На временную работу он оформился только по той причине, чтобы в случае необходимости, не возникло бы никаких проблем с процедурой расчёта. Временно работающий субъект, может в любой момент расторгнуть свой трудовой договор и потребовать окончательного расчёта.
А вот эти письма, письма, письма… Много. Очень много. И почти каждый день. Но как, оказалось,   трудно отыскать одного единственного человека в громадной и многолюдной стране! Говорят: человек не иголка. А вот попробуйте сам отыскать кого-нибудь в этом громадном мире, по малопримечательным приметам, и тогда поймёте, что человек в жизненном пространстве адекватен иголке в стоге сена. Серьёзно. И появляются проблемы.
Смеха, конечно, не много в том, что никак не возможно найти дорогого тебе человека в общей сумятице мелких страстей. Но, порой, разбирает смех, и горькая слеза катит из глаза: до чего же сам был глуп! Как это раньше просмотрел, а нынче спохватился. Поздно, дружок, поздно. Поезд ушёл. Только вот верить не хочется в то, что всё прошло и всё лучшее осталось позади. Вернуть ушедшее есть желание. Вот и тянется рука к бумаге, вот и появляются разные формальные, по форме, запросы, в которых заложена одна просьба. А ожидание от ответа такое, что если бы ответ появился положительный, так это должно означать то, что ответчик вручил получателю вторую жизнь, с Нобелевской премией, в придачу, да ещё, всё это, по дешёвке… вот так-то. Эх, желания вы наши…
Максим исписывал бумагу и тратил конверты. Каждый день он писал определённое количество запросов и отправлял их по почте. И каждый день он получал, из разных северных районов страны, определённое количество ответов. В этих ответах, в канцелярской форме, сообщалось, что Марина Сотникова, в данном регионе, не прописана, и место её нынешнего пребывания, данным товарищам, не известно.
Вот так: коротко и ясно. И ещё один пункт вычёркивается из списка населённых пунктов, Северного региона. А запросы летят по новым адресам, и новые официальные бумаги возвращаются с нотой отрицания.
Вот ведь было, было и не стало…
- Ты сегодня куда-нибудь уходишь?
          Тётя Лариса заглянула в комнату. Она уже оделась, по погоде, и по всей вероятности, собралась в гости к одному из своих друзей.
- Да, я сейчас ухожу, - отозвался Максим, - Сейчас допишу
и пойду в город.
- Хорошо. Обед на кухне.
          Тётя Лариса ушла, а Максим запечатал в конверт очередное своё послание, и выровнял стопочку готовых к отправке, запросов. Вздохнул: «Когда кончится…».
А день действительно был замечательным. Так и хотелось побыстрей на улицу, поближе к снегу. А то снег забываться, как-то, стал…
Максим, наскоро, пообедал, оделся, взял в руки пачку конвертов и вышел из квартиры.
Под ногами хрустело. Над головой, где-то в небе, висела снежная туча и медленно таяла, ниспадая на Землю. Снегом укрыто всё: и деревья, и дороги. «Хрум, хрум…». Вот, даже, как приятно: в каждый свой шаг вслушиваешься.
Максим дошёл до угла, опустил свои письма в почтовый ящик и оглянулся: куда бы сходить? А, оглянувшись, долго не раздумывая, побрёл он прямо по тротуару или, как некоторые люди любят выражаться: «Туда, куда глаза глядят». Идёшь так по улице: и вспомнить есть о чём, и подумать есть над чем.
Как всё-таки быстро всё в мире меняется. Вот в обычном течении жизни никак за изменениями не наблюдаешь. А если вырвали тебя из общего течения и воткнули обратно на своё место через некоторое время – вот вам на лицо изменения и в наличии. Как ни пляши, а от них не уйдёшь. Вчера было одно, а сегодня совсем по другому видится былое. Жизнь развивается, и всё вокруг меняется. А вот куда меняется – это уже иной разговор.
Ходишь и смотришь. А новое уже застилает старое и нельзя узнать…
Вот недавно появилось желание собрать всех старых друзей и приятелей вместе. И не получилось начинание: очень многие разъехались, а другие попросту изменились, и не всегда в лучшую сторону. А главное, - сам-то ты изменился, и тебя не узнают.
Совсем недавно встретился Максим с Вовкой Панасюком. И что это с приятелем произошло? Куда подевался его юмор, и весьма поучительные тосты! Не поймёшь… Кроме шутки о том, что ему нужна баба с резиновой титькой, - от Вовки Панасюка, прошлых лет, больше ничего не осталось. Совсем задёрганным стал. Да и понятно: семья, заботы… Поговорили с ним, по вспоминали. Да что толку: прошлого не вернёшь. Разошлись.
Примерно в таком же духе, произошли встречи ещё с двумя-тремя приятелями. А остальные? Остальные – кто где. Не сидится молодёжи на одном месте. Разбрелись, разошлись по свету. А куда? Да кто куда. Мишка, с ребятами по цеху, на стройку завербовались. Свистунов в институт перевёлся – Московский. Иные, прямо из армии отправились куда-нибудь. А Петро? И Петро на путину отправился. Ещё год ждать его. Ну а уж когда вернётся, тогда вспомнятся дни прошедшие… уж тогда… Всех приглашаем.
А пока и поболтать не с кем. Да, собственно, и некогда болтать – письма надо писать.
А какие вокруг дома и афиши! Вот уже новое - афишные тумбы поставили. А ведь их раньше не было. Раньше всё больше на заборах… Конечно – жизнь идёт и не ждёт опоздавших. И дома новые появились и вот парк между Домом Советом и Областным драмтеатром заложили. Пройдут годы, и этот парк вырастет, вытянется и станет пышным губернским парком. И, возможно, ни одна пара молодых людей встретится в этом парке и их судьба соединится. А листва будет шелестеть, шелестеть… и губы встретятся…
Что ж, если сам задержался, так пусть у других, у всех всё сбудется. А так и помечтать о лете можно в холодную зимнюю пору. Что ж тут удивляться?
Максим набрёл на местный кинотеатр, и мельком глянул на рекламу. Предлагались, в наборе, разные приключенческие картины. На холстах виднелись бандитские рожи, ножи и перевёрнутые машины. Краткие аннотации, соответствовали рекламным изображениям. Полутаинственность интриговала и зазывала в кинозал.
«А, может, пойти?».
Всё равно делать было нечего, и Максим свернул к кассовому залу. Он взял билет и вышел на улицу. Закурил.
Снег идёт с неба, а люди идут мимо. Такая картина. Вот бы и Маринку бы сюда. Ну, разве плохо тебе было? Сама не знаешь, что тебе надо. Взяла и уехала неизвестно куда.
Максим постоял, некоторое время, на одном месте, а потом решил поразмять ноги. Всё равно времени до сеанса было ещё предостаточно. Он прошёл мимо школы и свернул в сторону большого местного стадиона. Калитка на стадион была открыта. Наверно, в зале проводилась какая-то тренировка, вот калитку и оставили открытой.
Зимний сезон выбил, на время, летний стадионный процесс из своего обычного ритма. Только вот каток открывается по выходным дням вечером. Но сейчас каток не функционирует, как написано на специальном объявлении: «по техническим причинам». Так что можно спокойно прогуляться по заснеженным дорожкам и не бояться, что на тебя налетит какой-нибудь зазевавшийся конькобежец.
Максим медленным шагом, сделал круг по беговой дорожке стадиона. На той вон трибуне, когда-то в далёком прошлом, сидел он с Маринкой и наблюдал за игрой местных команд. Как весело тогда было! Особого юмора нагоняли сами футболисты, которые лихо били по штангам, перекладинам, за поле, а так же, по ногам и задницам своих соперников. Люди на трибунах, болели взахлёб, свистели и выражались по поводу одного или другого быстроногого «лихача».
Да, действительно, давно это было. И вспоминается всё как-то с трудом…
Максим покинул стадион и пошёл обратно к кинотеатру: время подошло.
Собственно, само кино, было как кино. Но по экрану будут ходить люди, говорить красивые слова, любить друг друга и драться из-за любви. На экране всё сложится хорошо. И возликуют экранные люди. И что-то отпадёт от сердца. Скинется лишний груз, и станет легче дышать. Ведь на экране всё получилось у людей, так значит и в реальной жизни всё может получиться. Как знать? Появляется уверенность. И светлеют глаза…
А дома что? – письма, конверты, ответы на запросы и монотонность ожидания. Да ещё зимой.

                7

Всё случилось в начале марта – во вторник, днём. Максим только что вернулся с работы. И успел он только наскоро перекусить, перед очередной читкой полученной корреспонденции. Максим уселся на своё деревянное кресло и потянулся рукой к первому письму. В это мгновение в коридоре послышался торопливый звонок, после чего последовал второй звонок: более продолжительный. Максим неохотно поднялся и пошёл открывать. Ему не хотелось отвлекаться на разные разности, а глупые посещения его просто раздражали: времени было жалко.
«Кого же там несёт?».
Максим открыл дверь и увидел запыхавшегося дядю Сашу.
- Ух, воды дай! – дядя Саша кое-как выдавил из себя эти
слова и ввалился в коридор.
          Максим удивлённо посмотрел на дядю Сашу и, закрыв дверь, пошёл на кухню, за водой. Дядя Саша, не разуваясь, пошёл за ним, и, тяжело дыша, пожаловался:
- Ну и крутые у тебя лестницы!
          Максим налил из-под крана в стакан воды и передал его дяде Саше. Дядя Саша, махом, выплеснул в себя содержимое стакана и вытащил из кармана пальто пачку папирос, извлёк одну папиросину и, опомнившись, спросил:
- Здесь куришь?
- Закуривай, дядя Саша, - успокаивающе, разрешил Максим.
- Присядем?
- Можно.
          Они сели рядом с кухонным столом, на табуретки. Вспыхнула спичка. Дядя Саша прикурил и, с шумом, выпустил дым через ноздри.
- Всё, - сказал он, через некоторое время.
- Что всё? – спросил Максим.
- Дочка телеграмму прислала, а сегодня письмо от неё
получил.
Максим пружинно встал и шатнулся в сторону дяди Саши.
- Где?
          Дядя Саша вытащил из внутреннего кармана, вдвое сложенный конверт и показал его Максиму. Максим ухватился руками за конверт и стал вчитываться. Он узнал ровный почерк Маринки. Он увидел её слова и её какие-то объяснения. А там стояли непонятные цифры и названия. Что же это такое? Адрес!
- Во куда её занесло.
          Дядя Саша выпустил дым и положил письмо на стол.
- В Архангельске, значит.
          Голос у Максима стал хриплым, отчуждённым, пустым.
- Да-а, - дядя Саша опять затянулся и, выдыхая, обронил: -
поедешь?
- Поеду.
          Максим тоже закурил, взяв папиросу из пачки дяди Саши, и когда прикуривал, то заметил, как мелко задрожали пальцы.
- Вот она… Волнуюсь.
          Выругался. Оба молчали. Думали. Но у обоих были одни мысли и одни сомнения.
- Денег надо? – наконец нарушил молчание, дядя Саша.
- Есть, - коротко отозвался Максим.
- Ты её сюда тяни, - попросил дядя Саша.
- Там видно будет, - голос у Максима опять стал твёрдым, и
черты лица его приняли каменное выражение, - Там видно будет. Если получится, то конечно, а если нет…
          Максим усиленно задымил, но дядя Саша не согласился с обречённой речью бывшего жениха своей дочери.
- Ты ей передай, - возбуждённо заговорил он, - Ты этой суке
передай: если она откажется приехать, то я за ней поеду. Тогда мы и поговорим, как следует. Понял?
- Понял, понял дядя Саша. Скажу…
          Лицо у дяди Саши опять расправилось и утратило свои боевые черты. Дядя Саша обмяк и, попыхивая папиросой, спокойным голосом попросил:
- Ты её, Максим, сильно не бей, когда приедешь. А? Ладно?
Всыпь, что положено, а уродовать, не уродуй. Она ещё тебе пригодится. Да и мне, для производства внуков, она ещё нужна. Ладно?
Глаза у Максима сжались, пальцы раздавили папиросину и всё тело сжалось в комок.
- Ладно, - процедил сквозь зубы Максим, и бросил
раздавленную папиросу в открытую форточку, - Там видно будет.
  Дядя Саша поднялся.
- Когда поедешь?
- Завтра расчитаюсь. Послезавтра поеду.
- Ну, я к тебе ещё зайду. Потолкуем на дорогу.
- Да, да. Конечно. Заходите, дядя Саша.
          Максим проводил несостоявшегося тестя до порога и закрыл за ним дверь. Вот и кончились поиски. А что же будет дальше? Иди, загадывай. Но действовать надо и чем быстрее, тем лучше.
Максим вернулся в свою комнату, посмотрел на письма из разных северных посёлков, типа: Сыгастар и Быховский. Плюнул. Потом взял и свалил все письма под стол. Не там искал! Сел в кресло, закурил не спеша. Надо было обдумать сложившееся положение.
Маринка нашлась. И живёт она не так уж далеко. Всего два дня пути может быть до встречи. А что же дальше? Что там за мужик, с которым она уехала? И вообще – чем Маринка, сейчас, занимается? В письме она ничего об этом не пишет. Да и письмо письмом назвать никак нельзя – отписка какая-то и не больше того. Кто сейчас Маринка, чем живёт, что ей надо?
Максим сидел, курил и думал. И, казалось, время остановилось вокруг него. Только он один сейчас живёт, а вот все остальные, окружающие предметы, замерли и выжидают чего-то. Почему они остановились? Шли бы своей дорогой. Так нет же – надо им что-то, да ещё такого, чего нельзя.
И всё же: что будет впереди? Думай, не думай, а решать что-то надо.
А дальше события разворачивались быстро и последовательно. Часы потеряли своё значение. А сутки расплылись в разные стороны и превратились в безвременное пространство. Максим бегал быстро. Да и как не бегать – бумаги, бумаги, бумаги…Десятки бумаг. И все надо выправить и все надо подписать, а за каждую подпись приходится стоять перед каждым кабинетом, да ещё и ждать. но настойчивость делает своё дело. Настойчивость, даже в самой крепкой стене, и то может пробить брешь. А что же вообще говорить о таком великом энергетическом генераторе, как сила любви? Да такая сила, не то что стены пробивать, а и горы целые ворочать может.
Максим бегал и требовал, кричал и настаивал. И ему действительно удалось расчитаться за один день.
А дальше события разворачивались с всё нарастающей скоростью. Спешные сборы, торопливое прощание. Слова напутствия, советы и пожелания. Всё смешалось в одну кучу. А как разобраться во всём непонятном, на голову свалившемся деле – сложный вопрос.
Максим купил билет на Ленинградский поезд и в скоростном порядке загрузился в него, вместе со своим чемоданом. На перроне ему махали руками дядя Саша и тётя Лариса. Максим смотрел на них, а в мыслях был уже далеко, далеко. В мыслях, Максим был уже в обширном северном городе, рядом с Маринкой.
Гудка не было слышно. Скорый поезд без шума, качнулся раз-другой, слегка дёрнулся и стал набирать скорость. С перрона ещё кричали. Но крик этот потонул в шуме колотящихся, на стыках, колёс. Всё. Уже в пути. Осталось совсем немного – переждать время.
Максим отошёл от окна, зашёл в своё купе и завалился на свою верхнюю полку. Можно выспаться – и то дело. Да только спать совсем не хочется. А приходят в голову разные мысли. Да ещё и такие, что хоть моментом вскакивай и кидайся обидчика своего избивать. А кто он, обидчик? Маринка? Или тот с кем она уехала? Вот и разберись в неравностороннем треугольнике, - кто прав, а кто виноват и кого следует наказывать. Не простая она вещь – жизнь. Её никакой формулой не вычислишь. Сам проживи, сам всё реши, сам за себя и ответ держи. И никто не подскажет, никто не распишется за тебя. Решай, как знаешь…
Максим закрыл глаза и отвернулся к стенке. В конце концов, выспаться надо. Что будет там впереди – неизвестно. Нужны силы, нужны крепкие нервы. А сон хороший врачеватель от всяких ненужных мыслей.
Порывом воли Максим заставил себя спать. И спалось ему спокойно. И снов дурных ему не снилось.
Проснувшись после Галича, Максим сходил умылся и пошёл в тамбур курить. «А что я ей  скажу?» – навязчивые мысли не покидали Максима и в этот день: день перед намеченной встречей. «Что я ей скажу? Я ничего к ней не имею. И она ко мне тоже ничего не имеет. У нас не было… Врёшь ты всё! Было, было, было… Много чего было. Просто ты забыл и сам себе не хочешь в этом признаться. Вот же, дурак! Она от тебя смылась, а ты прёшься за тридевять земель, для того, чтобы выяснить, с кем-то отношения. И зачем это тебе только надо1 уехала и уехала. Ну и чёрт с ней. Другую найду. Дурак ты, Макс. Сам знаешь, что дурак. Сам и признаёшься в этом. Ну, как же жить в этом мире, без Маринки? Как? Вот то-то. А ты хныкать принялся, мальчишка. Да, собственно, почему бы и не похныкать? В конце концов, что-то в последний раз в жизни можно себе позволить. А дальше? Что дальше? А дальше видно будет. И нечего загадывать на будущее. Гадание – пустое занятие. А я делом еду заниматься.».
Максим выбросил окурок в буферное пространство, между вагонами, закрыл ведущую туда дверь и вернулся к себе в купе. Спать больше не хотелось, да, в общем-то, и выспался уже. А вот подумать есть о чём. О чём же говорить с Маринкой? Что ей доказывать? А может вообще ничего не доказывать? Взять, да рожу ей набить, а потом плюнуть и уехать? Ну, а что этим докажется? Опять же – ничего. И опять останется страдать и опять с ума сходить из-за такого далёкого и такого прекрасного прошлого. Воспоминания, воспоминания. Вот и колёса выстукивают: «ду-рак, ду-рак, ду-рак…». Что б им во век не повезло и чтобы они, в ближайшую зиму, все полопали. Нашли чем шутить. Только беду накличут. А, Маринка, - она молодец. Знала какую заподлянку сделала. Хуже не придумаешь. Вот же…
Максим смотрел в окно и ничего не видел в нём. Его глаза не воспринимали окружающее. Взор был устремлён в себя. Внутреннее изучение своего состояния – вот что занимало Максима всю дорогу от Галича, до Вологды. Как там, что? Максим чувствовал, что у него притупились основные чувства. Он чувствовал, что мыслит совершенно в однобоком направлении, - совершенно плоско. Однако, он бичевал сам себя за своё однозначное восприятие мира и хотел найти в себе, хотя бы малое воспоминание о себе самом, но только в прошлом: весёлом и беспечном. И находились крупицы, и Максим раздувал их, умножал, расширял…
Вот в таком состоянии и ехал Максим неведомо куда, - туда, где (а он об этом догадывался) никто его не ждёт.
Казалось – вот-вот поймал за хвост фортуну-удачу. Держи её – и всё. А удержать – силы нет. Нет, и всё тут. Вырывается, убегает, улетает в глухую нору счастье-мечта. И где её там искать, и как достать? Смотри в трубу, и там увидишь что-нибудь.
«И всё же, как мне с Маринкой поступить? Она меня обманула, обчистила у меня чувства и смылась. Конечно, она наказания заслуживает. Но какое наказание для неё могу придумать? Я – который всё ещё люблю эту весёлую Маринку и никогда не смогу забыть её. Простить? Легче лёгкого. Но тогда зачем я еду? Если простить, то значит оставить её в том положении, в котором она и сейчас находится. Тогда зачем ехать? Ну а если не прощать, то что тогда? Ладно, на месте разберёмся. И хватит в детские игры играть…».
Поезд подходил к Вологде. Максим зашёл к себе в купе, подхватил приготовленный заранее чемодан, и пошёл на выход: в рабочий тамбур.

                8

Архангельск встретил пасмурностью. Снег с неба не валил, но ощущение северной стихии висело в воздухе и давило всей своей тяжестью, на подставленное под неё и, ничем не защищённое, человеческое сознание. Тяжело было передвигаться под напором длинных земных каждодневных сумерек. А ночь длинна и ничего в ночи особенного нет. День и днём назвать трудно. И так шесть месяцев в году.
В воздухе висела дымка. Но эта дымка не была свежа и розова, как она бывает летом, в приморских городах. От ранневесенней дымки Архангельска, веяло грязной ватой и картиной, давно не убираемого, общественного нужника.
Но сам город, почему-то, казался чем-то близким и естественным. Максиму, вдруг, пришла в голову дикая мысль, будто бы он уже здесь был, и уже видел, когда-то, своими глазами, всё то, что видит сейчас впервые. Бывают же такие явления в голове!
Максим отшёл от Архангельского железнодорожного вокзала, засунул руку за пазуху и достал оттуда картонную карточку с написанными, на ней, цифрами и словами. «И всё же я тут впервые.». Спокойное утверждение придало силы и развеяло всякие сомнения, которые так надоели, в последнее время. Максим опять принялся за поиски, и времени на самоистязания не осталось. «Адрес у меня перед глазами. Но где мне искать эту самую Нежданинскую улицу? В справочном бюро? А сколько я там проузнаваю? Надо, как-то, более эффективно и узнать и найти. Может, у прохожих поспрашивать? А какой смысл…Да ну тебя: везде смысл ищешь. А надо как-то…». И тут глаза Максима упёрлись в тёмно-жёлтый окрас такси. «Конечно, на тачке надо катить! Шеф знает. Ну как же он может не знать, если по всему городу летает? Как раньше в голову не пришло?…»
Максим, спешно подошёл к стоящему на стоянке такси, открыл дверь и спросил:
- На Нежданинскую отвезёшь?
- Далекова-то.
- Будет.
- Садись.
          Максим сел на переднее сидение, рядом с шофёром, и спросил:
- Курить можно?
- Кури, - разрешил таксист и тронул машину с места.
          В дороге не разговаривали. Максим смотрел во все глаза на город и думал над своими проблемами. А таксист, по-видимому, сам начинать беседу не горел желанием. Ехали долго. Дорога была сложной. Сразу и не разберёшь: то ли дорога это, то ли смёрзшаяся земля. А трясло порядком – это точно. Даже, несколько раз пришлось встретиться шапкой с потолком салона. Но всему приходит конец. Пришёл конец и этому короткому путешествию. Таксист резко повернул свою машину на застроенную деревянными частными домами, заштатную улицу и произнёс:
- Нежданинская. Какой дом?
- Нет. Спасибо друг. Приехали.
          Максим расплатился с таксистом и вышел из машины. Машина тут же развернулась и исчезла в снежных просторах города. Максим посмотрел ей вслед, подхватил, поудобнее, свой чемодан, и стал исследовать порядковые номера на домах. «второй, четвёртый, шестой…а надо двадцать первый».
Максим шёл не спеша, всматриваясь во все окружающие его предметы. Ноги, обутые в меховые ботинки, подмерзали. Пробежаться и разогреться мешал снежно-ледянной покров, захвативший всё уличное пространство. Дома мелькали у него перед глазами, и он шёл, считая их. На десяти остановился, перешёл улицу. Перед Максимом возник довольно высокий забор. На заборе висела табличка: «21».
«Пришёл».
Максим дёрнул за щеколду и вошёл в калитку. Вся внутренняя вселенная его наполнилась спокойствием. Если и было какое-то волнение, так оно сразу же улетучилось, и спряталось в свою изначальную клеточку мозга. Максим посмотрел на дом и, в тоже мгновение, послышался дикий лай и хрип цепного пса.
Пёс дёргался на цепи и бешено кидался на Максима. В глазах его светилась тупая злость. Ни одной мысли в стеклянном глазу! Максим с призрением плюнул на собаку и пошёл к дому. Крепкий одноэтажный деревянный дом стоял монументом. И крыльцо тут тебе и наличники и крашеная железная крыша.
Дверь отворилась. Максим подошёл к крыльцу. Сначала показалась рука, потом кусок шубы, и, наконец, вся молодая женщина предстала перед Максимом. Одета она была ещё в халат, а на голове у неё находилась песцовая шапка. Мощная шуба, накинутая на плечи, удерживала домашнее тепло у тела.
Женщина мельком посмотрела на Максима и грубо спросила:
- Ты к кому?
          Максим подошёл к крыльцу и посмотрел Маринке в глаза.
- Ты чего? – удивилась женщина.
- Не узнаёшь? – пробасил Максим.
- Нет, - призналась женщина.
- А мы были с тобой, когда-то знакомы, Маринка.
          Маринка внимательно вгляделась в Максима и сделала шаг назад.
- Что тебе надо? – голос Маринки стал враждебным.
- Войти в дом можно?
          Максим смотрел Маринке в глаза, и, казалось, всматривался во всю её душу.
- Зачем? – вопрос короткий и конкретный, граничащий с
отказом.
- Ноги мёрзнут, - Максим улыбнулся, - У вас тут холодно. У
нас теплее. От отца твоего письмо привёз.
Маринка несколько секунд стояла неподвижно, потом понимающе усмехнулась, откинула голову и пригласила:
- Заходи.
          Максим зашёл в дом. Маринка закрыла за ним дверь и провела гостя в комнату. Максим только и успел, что разуться. Маринка сбросила с плеч шубу, бросила на ковёр шапку и потребовала:
- Давай письмо.
          Максим не спеша, поставил у стены свой чемодан, расстегнул пальто и из внутреннего кармана пиджака, извлёк запечатанный, но не подписанный конверт.
- Давай сюда.
          Маринка выхватила из рук Максима письмо, разорвала конверт и стала, спешно, читать написанные для неё строки. Лицо Маринки, кроме внимания к письму, ничего не выражало.
Максим снял с себя пальто, и оглядел комнату. Обстановка этой комнаты, которая, по всей вероятности, была гостиной, вполне соответствовала своему предназначению. Гостиная была обставлена мягкой мебелью: жилой комнатой. На полу лежал ковёр, а с потолка свисала люстра, которую Максим, почему-то сразу же принял за хрустальную. В углу красовался цветной телевизор зарубежной модели. На тумбе стояла японская аудиоаппаратура. А стены, обклеенные моющимися обоями, цветастым тоном рельефно уводили взор куда-то в даль.
Маринка читала письмо и её лицо стало выражать озабоченность. Глаза Маринки сузились. Фигура напряглась. Она бросила письмо на стол и шлёпнулась, со звуком, в стоящее, тут же, кресло.
- Форсит, папаша.
          Маринка достала из тумбочки пачку зарубежных сигарет, и, распечатав её, бросила на стол. Лицо у Маринки стало задумчивым. Казалось, она думает сама с собой. Внутренний взор обращён в себя. Мумию не тревожат. А есть ли смысл? Максим ждал. Маринка думала.
Наконец, Маринка тряхнула головой, посмотрела перед собой и увидела лежащую на столе пачку сигарет. Сразу же пальцы забегали, в лихорадке, и одна из сигаретин, чуть не сломанная, от энергичных действий, оказалась у Маринке на губах. Щёлкнула зажигалка и ароматный дым поднялся к потолку. Маринка откинула зажигалку в сторону, и отбросила своё тело в мягкую спинку кресла. Спинка прогнулась, и Маринка исчезла в кресле, как в добротном старинном пуховике.
- Всё ещё куришь?
          Максим спросил спокойно и тихо. Он сидел по другую сторону стола и продолжал изучать лицо Маринки.
- Курю, а что? Как папаша выглядит?
- Дядя Саша выглядит хорошо. Привет тебе передавал. Он
тебя любит и ждёт, чтобы ты приехала навестить своего стареющего родителя.
- А короче?
- Короче, Маринка, дядя Саша ждёт, чтобы ты вернулась.
          Маринка хмыкнула:
- А больше ему ничего не надо?
- От тебя – ничего.
- Ладно, надоел…
          Маринка замолчала и продолжала дымить. Максим смотрел на неё и ему тоже захотелось покурить. Но что курить? Максим достал из кармана пиджака пачку «Астры». Максим достал из пачки одну сигарету, без фильтра, и засунул её в зубы.
- Курить можно?
          Маринка безнадёжно сказала:
- Кури.
          Максим прикурил. Сизое облако поплыло над столом. Они так и сидели – друг перед другом. Максим смотрел на Маринку, а Маринка смотрела в пустоту. Наконец Маринка посмотрела на Максима и спросила:
- Зачем припёрся?
- За делом.
- За каким?
- За своим.
          Маринка усмехнулась.
- Какое у тебя тут может быть дело?
- Надо, кое-что выяснить.
- Что?
- Это и тебя касается.
- Да? – Маринка повела глазами, - очень интересно!
          Максим выпустил из лёгких дым и добавил:
- И меня, тоже.
- И что же дальше?
- Ничего. Видно будет.
- Куда видно?
          Маринка попробовала играть словами. Максим отклонил игру.
- Нам надо серьёзно поговорить, Маринка.
- Это зачем же?
- Разобраться надо.
- В чём?
- А ты, разве, не догадываешься?
- Представь себе, – нет.
- Пояснить?
- Поясни.
- Я хочу узнать, зачем ты убежала и обманула.
          Максим вновь выдохнул из себя дым и посмотрел на Маринку. Маринка не долго думала. Она откинула свою голову и откровенно рассмеялась. И так это подло и обидно у неё вышло, что Максиму захотелось встать и поставить – при помощи кулака – Маринкину челюсть на место. Но он сдержался. Начинать с драки серьёзное объяснение не стоит. Да и Маринка перестала ржать и тоже стала смотреть на Максима.
- Ну, как – поговорим? – спросил Максим.
- Поговорим, - согласилась Маринка, и добавила, - А ты
сильно изменился.
- Да? А я и не заметил.
          Они усмехнулись. Обе руки, одновременно, потянулись к сигаретам и два щелчка: спички и зажигалки, возвестили о начале сложных и трудных личных переговоров.

                9

- Значит, ты говорила одно, а делала совсем другое? Или ты
делала всё специально? Так, что ли, можно тебя понять? А я, ведь, верил тебе. Я верил, что у нас всё получится. А выходит так, что ты мне уши забивала всякой пакостью, а сама забавлялась со мной – и больше ничего. Не верю я оправданиям. Ты всё, что можно, уже сказала. Теперь слушай меня. Я скажу. И скажу серьёзно. Я наделал глупостей много. Мы с тобой, юридически, никак не успели зафиксироваться. Я не говорю о совести. Совесть может быть, а может её и не быть. Дело случая. А случай в расчёт не попадает: случай, всегда случай. И обижайся или не обижайся на меня, но ты поступила фигово. Я от тебя такого не ждал. Я верил. Я, наверное, и раньше был глуп. Я не понимаю женщин. Ну, чего тебе надо было? Что тебе не жилось спокойно в нашей маленькой комнате? Куда ты удрала? К кому? Эх, дурочка, дурочка…А я, до сих пор, люблю тебя.
- Ну, и зря.
          В комнате дым стоял коромыслом. Оба собеседника, почти, не видели друг друга. Только часто передаваемый из рук в руки сифон, сообщал близкое соприкосновение обоих говорящих. Уже смеркалось. Однако, свет зажигать не хотелось. Лишь лампочки подсветки аппаратуры, возвещали о существовании в комнате электричества. Тихо, успокаивающе, звучала музыка. И слова, слова, слова…
- Ты или ничего не понимаешь, или вновь принялась за своё:
Хитришь. Но я тебе не советую со мной шутить. Я говорю серьёзно. Ты должна понимать, что я хочу сказать. Мы, естественно, не дети. И я не прибежал для мести или из обиды. Ты должна меня понять и ты должна мне помочь. Это единственный твой долг. Большего я от тебя не потребую. Ну объясни мне всё, объясни. Что сидеть курицей-клушкой, как на моих похоронах? Разожми свои сладостные губки и выскажи, вслух, свои замечательные ядовитые мысли. Просвети меня. И тогда я. Возможно, сразу же – даже сейчас – уеду. Что же ты молчишь?
Максим бегал по комнате в расстёгнутой, в вороте, рубахе, произносил монологи и курил, курил, курил. Маринка смотрела на Максима и её щёки то краснели, то бледнели. Но она курила, курила и курила – крепилась.
- Маринка, ты понимаешь, – без тебя я не могу жить. Ты для
меня – всё. Я бы не болтал сейчас об этом. Но два, с половиной, года о чём-нибудь, да говорят. Если я тебя не забыл, то значит, я тебя люблю! Люблю: ты понимаешь, это слово, или любовь для тебя стала пустотой? А? Ну!? Маринка, Маринка. И дался тебе этот…А я тебя действительно не забыл. Все долгие ночи и болтал с тобой во сне, на разные наши темы, и ты со мной говорила. Но это только во сне. А наяву ты такую заподлянку устраиваешь, что человек более тупой, чем я, тебя бы давно избил и заставил идти с собой. Но я…
- Бей!
          Маринка сказала безразлично и громко. Максим сбоку посмотрел на Маринку и продолжил свою мысль.
- Но я не зверь. Я не могу бить то, что люблю. Я могу
добиваться. Я могу пользоваться плодами своих побед. Но я никогда не стану сволочью. Поняла? Я тебя не ударю. Мы разберёмся мирным путём. Нам делить нечего. И ты знаешь об этом, лучше меня. Так зачем нам ссориться? В рукопашную встретиться мы всегда успеем. Давай, обсудим всё. Давай разберёмся. И что это ты всё время молчишь, будто оскорбить меня боишься! Давай, давай. Открывай рот и говори всё, что в голову тебе приходит!
Максим ходил и ходил. В рубахе и джинсовых штанах, он носился по комнате и выглядел истинным чёртом. А Маринка сидела в кресле, смотрела на него и клубы дыма исходили от неё. Ну, ведьма и ведьма: что ещё скажешь!
- Молчать нечего. А говорить что? Ты сама не знаешь, что
можешь сказать, а чего не можешь. А я знаю. Я слишком много думал о нас. И я всё понял. Мы были не теми людьми, которые могут мирно существовать друг с другом. Мы однополярны. А, по физике, два однополярных предмета отталкиваются друг от друга. Мы не нарушили закона физики. Мы оттолкнулись. И всё произошло естественно. Но я не понял другого: почему меня опять к тебе тянет? Может, какое смещение произошло…Нет, нет. Ерунду пороть стал. Конечно, никакого смещения не произошло. Это я того…Но меня к тебе притягивает то главное, что сидит в нас обоих. А в нас обоих сидит ядро. И вот оно…Да что я тебе объясняю. Сама знаешь. Поэтому мы и могли тогда….в нас одно и тоже. И мы понимаем друг друга от одного присутствия. Так что тебе надо! Ну, я об этом уже урчал. Так вот. Одно во мне перетягивает другое. Я не могу сдержать себя. И всё должна решить ты сама. А кто же ещё? Всё что зависит от меня, я сделал. Или готов сделать. Ну, а теперь тебе заканчивать, начатое мной.
Максим на мгновение остановился, взял из лежащей на столе пачки, сигаретину и, чиркнув спичкой, прикурил. Новый клубок дыма вырвался к единому отработанному облаку, которое уже образовалось в комнате. Максим пару раз затянулся и вновь заговорил и заходил по комнате.
- Ты не дешёвка. Я знаю. Зачем тебе нужен весь этот мусор,
который вокруг тебя? Зачем тебе эти жестянки и стекляшки? Да, мы жили скромно. Но и не так плохо. Вспомни: всё у нас было. Было у нас всё. И жаловаться, собственно, на наше прошлое нам не стоит. Одного я не возьму в толк: зачем ты решила всё бросить и с этим…Ну, да ладно. Вопрос поставлен конкретно, и я жду на него ответа. И буду его ждать столько времени, пока не получу своё. Я не за местью к тебе приехал и не за уговорами меня к тебе принесло. Я хочу понять. И ты понимаешь, что мне надо. И всё же молчишь!
Максим опять подошёл к столу, взял из рук Маринки сифон, наполнил стакан водой и опустошил его. Ещё раз наполнил и стал ходить со стаканом и сигаретой в руках, по комнате, произнося свой тяжёлый монолог.
- Ты можешь думать обо мне, что хочешь. Я не обижусь. Я
слишком хорошо знаю тебя. Да и ты меня знаешь. Обойдёмся без оскорблений. А ведь я и обругать тебя грубыми не могу. Вернее говоря: сил на это не хватает. Не решусь. А ты всё смотришь и смотришь в пустоту. Где ты, Маринка! Куда ты опять улетела? Что ты видишь за этой идиотской стеной?! Можешь не говорить, что ты там видишь. Ты там видишь пустоту. А что у тебя сейчас на сердце? Что на сердце, то и есть истина. Что у тебя там? Скажи. Я не обижусь. Что же ты, всё время, молчишь? Разговаривать, что ли, не хочешь? Или думаешь и слушаешь? Ну, давай, давай. Я подожду. Надо уметь ждать. Осталось там ещё этой жидкости?
Максим допил из стакана всё, что там было до дна, и, затянувшись глубоко, присел на край стола, уставившись на Маринку.
- Ну, как?
- И зачем ты, только, приехал? – со, вздохом сожаления,
спросила Маринка.
Они молчали, смотрели друг на друга спокойно, размышляюще, и их глаза говорили о том, о чём они думали.
- Ты его любишь?
- Не знаю, Максимка, не знаю…
          Максима обожгло это новое, к нему, обращение и он страшно обрадовался, услышав, его от Маринки. «Она всё такая же». И новая мысль радовала сердце и наполняла мозг свежестью.
- Ты – одно, а он – совсем другое.
          Маринка опять закурила, и её глаза наполнились грустью.
- Ты меня тут всё время спрашиваешь: «Почему, да
почему?…» Ну, а разве, тебе самому не ясно почему?
- Нет.
- Значит, ты мало думал, раз сам не знаешь…
- Но я не хотел верить.
- А ты поверь.
- Нет, Маринка…
- Да, Максим. Так получилось. Я продалась за комфорт.
- Ну…
- Постой. И, к тому же, ты сам знаешь: между нами не стоит
бумага. Ты так же волен, по отношению ко мне, как и я, к тебе. Ты, конечно, хороший и умный. И я, наверное, где-то, в глубине, по-прежнему, люблю тебя, но ведь ты должен понять…
- Что?
          Максим впился глазами в Маринку и стал, с замершим сердцем, ждать от неё приговора. Маринка ещё мгновение, помедлила, после чего произнесла:
- Ты должен понять, что я могла так долго ждать. А потом…
- Что потом?
- А потом: кто знает, каким бы ты вернулся из армии. А у
меня годы идут. О ребятах, знаешь, как говорят? Значит, знаешь. Зачем тогда объяснять?
- Значит, ты мне не верила?
          Максим качал головой и смотрел на Маринку. Маринка обдумала вопрос Максима, и согласилась.
- Значит, не верила.
          И тут же поправилась:
- Нет, сначала я тебе верила. И ждала тебя. Но потом
произошло что-то. Понимаешь?
- Нет.
- Ну, не могла я без кого-нибудь. А тебя нет. И когда
вернёшься – неизвестно. Да и каким…А тут этот…И денег много и сам крепкий. Психанула я. Понимаешь, теперь?
- Понимаю.
          Максим медленно поставил стакан на стол, а сам спустился со стола.
- Ну, и нашла ты с ним счастье?
          Спросил медленно, в упор.
- Да иди ты, - махнула рукой Маринка, - Что душу теребишь?
И так тяжело. А ещё ты тут со своими подначками. Какое там счастье.
- Так зачем ты тогда?
- Что? – настороженно спросила Маринка.
- Зачем ты, тогда, с ним живёшь?
          Маринка искоса посмотрела на Максима, и её нос вздёрнулся.
- а если я его люблю?
- Ну, это твоё дело…
- А если я его люблю? – повторила Маринка, - Что, если он
меня любит, и мы живём хорошо. Что тогда?
- Ничего, - согласился Максим.
- Так зачем ты приехал? Зачем! Что тебе надо от меня? Что
ты от меня хочешь?
- Ты знаешь, что я хочу, - твёрдо и спокойно произнёс
Максим, - Я хочу во всём разобраться. Я хочу всё понять.
- А что потом?
- А потом будет видно – что. Усвоила?
          Маринка кивнула головой и ухватилась за сифон. Максим так же поставил свой стакан рядом с её стаканом.
- Ты меня обманула, - сказал Максим, - Ты ограбила меня и
постаралась скрыться. Я так чувствую. И ты должна понести наказание. Но какое – я не знаю. Надо, сначала, во всём разобраться. Понять я всё хочу. А уж там видно будет, что и как.
- Ты мстить пришёл?
- Нет. А за чем же тогда?
- Я хочу судить тебя.
- Что?
- Не удивляйся. Это будет самый справедливый суд, который
был когда-нибудь на Земле. И это будет самый мягкий суд. Но я должен знать всё.
- Что ты ещё хочешь знать?
- Всё.
- Что всё?
- Всё, по порядку.
- Да по какому порядку?! Я уже всё тебе рассказала. Ты всё
знаешь. Что ж. Решай. Твоё право. Я согласна. Я виновата.
- Ты признаёшь свою вину?
- Признаю.
- Ладно.
- Но запомни, - добавила Маринка, - Я вполне удовлетворена
своей настоящей жизнью. Я хорошо живу с ним, и я люблю его.
- А счастье?
- Счастье? – Маринка задумалась, - А что есть ли оно на
Земле?
- Есть, - уверенно заявил Максим.
- А ты откуда знаешь?
- Знаю, Маринка, знаю. Можешь мне на слово поверить. И
если в сердце ты у себя ничего не чувствуешь, значит счастье пока обошло тебя стороной. Ты не почувствовала ещё счастье. У тебя его нет. Ну, ничего – может ещё будет. Придёт. А счастье есть на Земле. Его только надо найти, а потом уже взять в свои руки.
- Красиво говоришь. Но такого в жизни не бывает. Сказка,
есть сказка.
- Нет, Маринка, бывает. И когда будет, – ты узнаешь.
- Ладно, ладно, - не пугай. Чего нет, того нет. Перемотать
плёнку?
- Перемотай.
          Маринка придвинулась к магнитофону и стала щёлкать разными ручками, кнопками и лампочка фиксировала её манипуляции. Максим подошёл к столу и выжал в стакан все остатки жидкости из сифона. Выпил. Темнота собралась за окном. Тишина стояла в доме. И вот вновь зазвучала приятная тягучая музыка.
- Тревожишь ты меня, Макс. Плохо мне стало.
- А что?
- Вспомнила я всё. Уезжал бы ты, а! Ну, что тебе от меня
надо?
- И ты не вернёшься?
          Маринка отрицательно покачала головой.
- Нет. Не могу. Я его люблю. И нам хорошо вместе.
- Ну, и нам было тогда хорошо.
- Это – другое. – Маринка задумчиво посмотрела на
Максима, - Это совсем другое. Тогда мы были детьми. А теперь выросли. В жизни всё не так получается, как хотелось бы. На то она и жизнь. Ты один человек, а он другой. И у нас, с тобой, всё было очень давно. Очень. Но ты не обижайся. Что не получится, того и не сделать. Я тебя хорошо понимаю. Но и ты меня должен понять. И ты и я не подошли друг к другу. И прости за то, что так получилось. Я не подумала о тебе. И сбежала. Ну, и ладно. Ты, ведь, меня простишь, а?
Максим стоял, отвернувшись от Маринки к стене, и молчал. Маринка ждала что же скажет Максим, а Максим молчал. Тогда заговорила вновь Маринка.
- Ты не трави себя и меня не дёргай. Ничего у нас не
получится. Уезжай, и забудь меня. А я, действительно, дрянь. Ты доволен?
Максим оглянулся.
- Чем?
- Я тебе всё сказала. Как ты и хотел. Теперь ты можешь
уезжать.
- Я не уеду.
- Почему?
- Потому что ещё не всё выяснил.
- А что тебе ещё надо?
- Правда нужна.
- Я тебе всё рассказала.
- Нет, не всё.
- Что ещё тебе нужно?
- Я хочу послушать твоего мужа.

                10

Ночная улица негромко скрипела сапогами. Люди ходили под окнами, за забором, и никто не обращал внимания на чёрные окна, в большом одноэтажном доме. Да и зачем они нужны занятым своими заботами людям. Кто пойдёт копаться в чужой жизни? Чужая жизнь – не своя жизнь. И незачем беспокоиться. Пусть у соседа хоть земля под ногами разойдётся. А что мне? Не у меня же разошлась. То-то. И скрипит снег под ногами и спешат люди мимо чёрных пустых окон. Своё – своё, а чужое – так пусть органы разбираются.
Темно в комнате. Кондиционер высосал дым. Опять хорошо в комнате: тепло и уютно. И опять дымят сигареты. И вновь переходит из рук в руки сифон. Беседа продолжается.
- Ты помнишь наше соглашение?
- Помню.
- Что мы решили, помнишь?
- Помню.
- Мы решили, что я отслужу и мы поженимся. Вопрос с
квартирой был решён заранее с твоими родителями и моей тёткой. Так что жить нам было бы где. И всё же ты срываешься и катишь с этим…
- Василием.
- Ну да: Васей. Ты от всего отказываешься. Ты всё
забываешь и меняешь свой стабильный быт на быт комфортабельный. Но я знаю, что ты не продажная девка…
- Как видишь – продажная, - Маринка улыбнулась.
- Ты не кривляйся, - оборвал её Максим, - Кривляться я и
Сам умею. Ты слушай дальше. Если ты поменяла одного на другого, при этом меняя одну неплохую обстановку на другую, значит у тебя были какие-то особые к тому соображения. Значит он во много раз лучше меня. И ты это сама знаешь. Вот и скажи мне, дураку, чем этот Вася хорош. Что в нём есть такого, чего не было во мне? Или у него строение … особое?
Маринка усмехнулась:
- А без оскорбления ты не можешь?
- Постараюсь.
- Ладно, я тебе скажу. У тебя с ним одна разница: возраст.
- То есть?
- Ты моложе его намного. А годы для женщины, имеют
большое значение.
- Он старикан?
- Ты же обещал, что не будешь оскорблять.
- А я и не оскорбляю. Я интересуюсь.
- Нет, он не дедушка, - ответила на вопрос Маринка, -
Васеньке двадцать девять.
- И это возраст? И это разница? – удивился Максим.
- Да, - согласилась Маринка, - И большая разница. Не знаю,
как для тебя. А для меня возраст имеет большое значение.
- Какое?
- Очень простое. Ты бы не мог мне дать всё то, что меня,
как видишь, окружает. А он мог. И он дал. К тому же, он сильный.
- А я слабый, - с ноткой иронии произнёс Максим.
- И ты сильный, - поправилась Маринка, - Но ты сильный в
одном, а он силён в другом.
- Понимаю, - усмехнулся Максим.
- Опять ты за своё, - Маринка безнадёжно хмыкнула, - Ты
что-то стал совсем желчным, как барсук!
- Самый короткий анекдот.
- Сам ты анекдот.
- Да я не спорю. Я признаю своё бессилие, перед всемогущей
силой Васи.
- Пошляк.
- Это будет новая моя кличка. Но я тебя понял. Вася тебе
заменяет всё. Ты стала куртизанкой?
- Да ну тебя. Я жена. И жена верная.
- Такая же, какой была и мне.
- Мы не были расписаны.
- А с ним ты расписалась?
- Да.
- Значит, бумажка теперь позволяет тебе быть его женой?
И быть женой верной?
- Ты правильно понял.
- А где же человеческие отношения?
- Какие отношения?
- Ну, хотя бы такие, какие были между мной и тобой.
- Я тебя понимаю. Но я уже сказала: к прошлому мы не
сможем вернуться. Всё изменилось. И ты об этом знаешь лучше меня. И если ты хочешь откровенно, то давай откровенно. Мне до твоих переживаний нет дела. Я удовлетворяюсь ролью наложницы в дорогой клетке. И рада этому.
- Ты слишком гордая, для такого унижения, - вставил слово
Максим.
- Возможно. Но я говорю правду. Я довольна своим
настоящим положением. Я люблю Васю и не люблю тебя. Ты это понял?
- Понял.
- Ну, наконец-то! И я с сожалением вспоминаю о том, что
было между нами тогда. И это понял?
- И это понял.
- Так чего же ты ждёшь?
- Твоего Васю жду.
- Зачем?
- Увидишь.
- Драться хочешь?
- Да что ты: я человек цивилизованный. Я на него
посмотреть хочу. Я его рожу видеть хочу. Ну, а с тобой, мы после беседы с Васей, ещё поговорим. Врёшь ты всё. И я чувствую, что врёшь. И нужен тебе этот Вася, как припарка Петру первому. И тут ты живёшь весело, но всё время боишься. Ну, как – боишься? Угадал я?
Маринка выжидающе посмотрела на Максима, но ничего ему не сказала. А что она могла ему сказать? Ведь он, почти прав. А Вася, хоть и хороший парень, а, как оказалось со временем, - для сравнения не годится. И как это всё Макс, до всего додумался, и всё разгадал? Может, у цыган успел научиться?
- Молчишь? Ну, и молчи. Я не знаю подробностей. Но мне
эти подробности нужны. Я хочу узнать, как он тебя обманул и чем заманил. И я узнаю.
- Шею сломаешь, - предупредила Маринка.
- Не бойся – не сломаю, - успокоил её Максим, - Она у меня,
крепкой стала. Выдержит. А вот как у Васи – не знаю.
- Не трогай ты его, - попросила Маринка.
- Там видно будет, - уклончиво пообещал Максим.
- Ух, ты…
          Маринка задумчиво курила и смотрела себе под ноги. Максим до деталей изучил обстановку комнаты и теперь изучал лицо Маринки. Лицо изменилось не сильно, а вот глаза…За одну лишь минуту, в глазах проскальзывает сразу несколько настроений, несколько взглядов на жизнь, и на положение вещей вокруг. «Что с ней, - думал Максим, - Ведь раньше Маринка никогда нерешительностью не отличалась. Или она на самом деле так сильно изменилась, или же с ней происходит что-то такое, что принуждает её к хитрости. Вот пойди и разберись, во всём этом. А ведь надо разобраться…»
И опять за окном заскрипел снег. Только этот скрип не промелькнул, уплывающим по реке бревном. Нет. Скрип остановился у калитки в заборе и, после непродолжительной паузы, вновь появился, только уже во дворе. Собаки не лаяли. Скрип прошёл всё расстояние, между забором и домом, и остановился возле дверей, ведущих в дом.
- Муж пришёл, - скучным голосом сообщила Маринка.
- Наконец-то и Вася появился, - согласился Максим.
          Невидимый человек, за дверью, отряхнул свою обувь, провёл, несколько раз, рукой по верхней одежде и только после этого, открыл дверь и вошёл в дом. Максим слышал, как этот человек раздевается в коридоре, и топает своими ногами, направляясь в гостиную.
- Маринчик, ты чего без света сидишь?
          Голос показался скрипучим и въедливым: будто бы напильником по чугунке пилят.
- Привет, Васенька.
          Незнакомец протянул свою руку к выключателю и нажал на одну из клавиш. Комната окуталась жёлтым матовым светом. Стало светло, как днём. Только свет этот не резал глаза и не заставлял скрываться от мощного прожектора. А в общем: в гостиной стало уютно и по-домашнему хорошо.
Максим в упор посмотрел на включившего свет, и стал его рассматривать. Вася, представлял из себя, крепкого коряжестого человек, битого жизнью, но выстоявшего и затупевшего. Его лоб говорил об упрямости, а глаза о не шибко великом интеллекте. Красавцем Васю назвать было трудно, но волевое начало лежало в его узловатых руках и выпирающей вперёд, груди. Только костюм и причёска на Васе, были супермодными. Всё же остальное – творение природы, в плохо отшлифованном образе.
Одновременно с Максимом, который изучал Васю, Вася изучал Максима. Но в отличии от Максима – Вася изучал не долго. Он сразу же обратился к Маринке:
- Это кто?
          Маринка поднялась с кресла и представила Максима:
- Это, Вася, мой бывший любовник.
- А?
          Рот у Васи отвис, и он непонимающе посмотрел на Маринку.
- Разве, я тебе не рассказывала? – с напускным удивлением,
спросила Маринка и тут же сама себе ответила, - Конечно, рассказывала. Ты только забыл. Его зовут Максимом, и он оттуда же, откуда и я…
Лицо у Васи обострилось и приняло форму законченного многоугольника. Зубы оскалились, и он глухо спросил:
- Ты чего здесь?
- Макс хочет с тобой поговорить, - подсказала Маринка.
- На кой чёрт ты мне впал! Мотал бы ты, со свистом, сосок.
А то хреново тебе будет.
- Ты, козёл, не ругайся, - нравоучительно оборвал излияния
Васи Максим, - Ругаться я и сам умею. Садись, лучше, побазарим.
- Ты, сопля, тут не командуй. Захочу – буду говорить,
захочу – не буду. Это мой дом. Что хочу в нём, то и сделаю. А теперь мотай от греха подальше. И молись за свою молодость, что не покалечил.
- Ты, дрыщ, не выражайся, - всё тем же спокойным голосом,
произнёс Максим, - Ты мне тоже не запал, но ты мне нужен. По этому нам придётся поговорить.
- Муфло! Дрыстай к едреней матери! А то сейчас картинку
твою испорчу!
- Пожалей свою фотографию.
- Да ты!
- Дрыстун со вставными зубами…
          Вася подскочил к Максиму и занёс кулак над его головой. Максим изогнулся в кресле, и упругим ударом обоих ног, поразил Василия в живот. Василий взвизгнул и согнулся. Максим вскочил на ноги, и кулаком нанёс Василию удар по шее. Вася рухнул на колени. Максим обработал почки и прошёлся ногами по его хребтине. Вася упал на пол и затих.
В тоже мгновение послышался дикий визг Маринки. Она заорала, подбежала к месту драки, оттолкнула Максима, и, упав на колени, склонилась над Василием.
- Вася, Вася! Что с тобой?
          Вася открыл один глаз, посмотрел на Маринку, потом обвёл этим глазом окружающее пространство. Максим в поле зрения глаза не попал. Вася несколько успокоился.
- Каратист херов, - выругался он, - предупреждать надо, кого
в дом водишь. Он, наверное, мне кости сломал. Болит.
- Ты чего, где?! – завопила Маринка, - Где болит?
- Тут и тут…
          Вася ткнул в несколько, первых попавшихся мест. Маринка пощупала эти места и вскочила на ноги. Кинулась на Максима.
- Ты что наделал? Ты соображаешь или совсем уже…
          Максим отстранился от Маринки, сделал ей соответствующий жест и попросил:
- Вставай, Вася. Я тебя не бил серьёзно. Не гунди.
Повреждений у него нет. И ты, Маринка, не защищай такого слюнтяя.
Вася оскорбился и вскочил на ноги.
- Ча тебэ надо?
          Максим опять присел в кресло и предложил Васе:
- Садись, потолкуем.
- Я присяду, а сесть всегда успею.
- Ну, как хочешь…
          Вася сел. Максим достал из пачки, лежащей на столе, очередную сигарету. Прикурил. Вася тоже потянулся рукой и ухватился за пачку. Дым пошёл к потолку.
- Говори, - бросил через стол Вася.
          Максим ещё выдержал мгновение и прямо спросил Васю:
- Ты кто такой, Вася?
          Вася был сбит с толку.
- А? – только и смог он сказать.
- Что ты, Вася, из себя представляешь, - пояснил Максим, -
И откуда ты происхождением?
- А тебе это зачем знать?
- Вася, ты на конфликт не нарывайся. Лучше ответь. Я ведь
серьёзно интересуюсь.
- Знаешь, что, - взбесился Вася, - Если что дельное надо –
выкладывай. А если ты по языку тут, так и говорить с тобой не стоит.
- Ладно, - согласился Максим, - Тогда скажи мне: зачем ты
мою невесту от меня увёз?
- А? – опять заморгал глазами Вася.
- У тебя как со слухом? – поинтересовался Максим, - Я же
тебя обыкновенным языком спрашиваю. А ты всё валенком прикидываешься. Маринка была моей невестой. Я ушёл в армию. Она обещала мне дождаться. Я отслужил. Приезжаю, а её нет. Улавливаешь, Вася?
- Так бы сразу и говорил, - обозлился Вася, - Теперь понял.
А то кулаками размахался. Что делать надумал?
- Я сначала разберусь, а потом уже и делать, что надо,
скажу. Понял?
- А что ты хочешь знать?
- Я уже сказал: Зачем ты мою невесту увёз?
- Никуда я её не увозил. Всё это она выдумала. Сама уехала.
Захотелось ей…
- Добровольно?
- Ну, а как же ты думал.
- Что ты ей пообещал?
- Ничего, - признался Вася.
- Совсем.
- Да, совсем.
- Да люблю я его, люблю, - прокричала Маринка.
- Ну вот: видишь, - удовлетворённо выдохнул Вася, - Она
сама говорит. А ты, что ли, не веришь?
- Да кто вас знает, - качнул головой Максим, - Чужая
жизнь – потёмки. Пойди, да свистни. А хочешь поорать, там можно в тёмном углу…Ну, я это к слову. А тебя, Вася, я хочу спросить: как жену делить будем?
Вася опять вскочил на ноги. Максим спокойно смотрел на него. Но чувствовалось, что тело у него уже напряглось и готово к любому отпору. Вася постоял, в нерешительности, и желчно прошипел:
- А я делиться не собираюсь.
- Я тебя и не заставляю, - согласился Максим, - Вопрос в
другом: или я тебе Маринку оставлю, или ты мне её обратно вернёшь. Понял?
- Я Мариночку не отдам.
          Вася сжал кулаки и шагнул в сторону Максима. Максим предостерегающе поджал ногу.
- Не трать нервы – сядь. Обсудим проблему.
- Никакой проблемы нет. Я тебе не отдам Мариночку. Я её
люблю.
- Успокойся, Вася. Ты её купил, что ли? Пусть она сама
выбирает.
- Мариночка меня любит, и я её люблю. Я это знаю.
          Вася напрягся, но отступил назад. Максим стряхнул пепел в пепельницу и посмотрел на Маринку.
- Я тоже люблю Марину, - сказал он, - Но пусть, всё же,
Марина сама выбирает из нас одного. Пусть подумает и решит. Я не тороплю. Я подожду до завтра. Думай, Марина, думай. Тут тебя никто не обидит. Я не разрешу. А ты решай. И кого ты выберешь – тот, пусть, и будет. И никто тебя не заставит. Вася, ты слышишь?
Вася уже размяк и, соглашаясь, кивнул головой.
- Я согласен, - сказал он, - Конечно, Мариночка, тебя никто
не принуждает. Ты вольна выбирать. Но знай, что я тебя люблю. Люблю, как…
- И я тебя люблю, - оборвал излияния Васи Максим.
          Маринка молчала. Она опустила голову и теребила молнию на своих джинсах.
- Мы с тобой, Вася, договорились, - обратился Максим к
Васе, - Пусть Марина сама выбирает. И мы давить на неё не будем. Ты с этим согласен?
- Договорились, - Василий мотнул головой и сел обратно в
кресло.
- Ладушки.
          Максим затушил окурок о край пепельницы, протянул руку за сифоном и наполнил свой стакан, пощипывающей горло, жидкостью. Потягивая газированный сироп, Максим потянулся за очередной сигаретой и прикурил её, мимоходом.
- И долго ты тут пробудешь? – поинтересовался Вася у
Максима.
- Как только мы уладим наше дело, я сразу уеду, - пояснил
Максим, - Или с Маринкой, или без неё. Это уж она сама решит.
- Можешь уезжать, - бросила тихо Маринка.
- Я подожду, - сообщил Максим, - Сегодня сложный день.
В запале можно что угодно наговорить. Я подожду. А завтра мы потолкуем, как следует.
- До завтра. Я согласна, - Маринка посмотрела на Максима,
потом на Василия.
- Ну, что ж. Нам следует отдохнуть, - неохотно согласился
Василий, - давайте разбираться с местами.

                11

То ли звезда мелькнула в небе. То ли один из многих огоньков ночного города, отразился на небосклоне. Трудно понять, если ничего не смыслишь в астрономии, ещё труднее что-либо понять, если и в голове совсем нет места для наблюдений и анализа. Но мелькает что-то в небе. Мерцает и не хочет ничего объяснять. Попросту отвлекает внимание, да и только.
А ведь и один день встретится с другим днём. И один человек встретится с другим человеком. Одно только ясно: кто прав из них останется, а кого запишут в лишнего представителя.
Год или день. Яблоко или атом. Вселенная или атом. Всё равно, и всё имеет свои ограничения. Граница имеется у всего находящегося на Земле. Человеческий разум всему придумал границы. Без границы он уже не может. Без границы совсем нельзя понять мира окружающего. «Нельзя объять необъятного». Так сказал первый человек, заглянувший в необъятное и испугавшийся её. И появилась добродушная формула: «А что, мне надо больше других, что ли?» И появилась беспечность. И заскользило человеческое сознание по уже укатанной дорожке. А зачем открывать новые, если есть старое и этим старым можно воспользоваться? Вот и проходит человек мимо заманчивой «бездны». И не появляется у него желание заглянуть куда-либо, кроме своего кармана. А зачем, в самом деле? Ведь – «нельзя объять необъятное». Но всё-таки «она вертится»! И тут же следует равнодушное: «Ну и пусть себе вертится. А мне-то какое дело?» Идёт человек, идёт…Или сидит на своём тёплом месте. Только ли тепло это место или нет? Неизвестно.
Максим сидел в проходном чулане и курил. В маленькое окошечко что-то мигало ему. А Максим и видел это помигивание и не хотел его воспринимать и приближать к себе. Вот, вроде, оно и есть, да только не нужно Максиму это подмаргивание, а раз ненужно, значит его и не будет.
Максим сидел на своеобразном подобии лавки и курил.  Мысли его текли далеко от этого места. Мысли его летали по всей большой вселенной сознания и извлекали оттуда совершенно обыденные и уже полузабытые картины прошлого.
Видится далёкое прошлое. Видится детство. Какое оно большое было! А вот уже забылось. Померкло в памяти. Сгнило в глубине сознания. И хочется вспомнить всё в подробностях, да не вспоминается.
Люди ходят. Много людей. Все они гладят маленького Максимку по голове и говорят ему хорошие и добрые слова. Но Максим не понимает, что происходит вокруг6 вот и позабылись те люди, ушли их ласки в пустоту.
А потом вспоминается старческая грубая рука. Эта рука тоже гладит Максима по голове. И уже тепло исходит от этой руки. Максим отчётливо помнит тепло шершавой руки. Значит тепло было уже связано с какими-то воспоминаниями. И хороши были те воспоминания, если и теперь вырываются из памяти.
Поиск истины – вечный поиск. Что вырывает воля из зигзагов памяти – описать невозможно. Но картинки вырываются, появляются и становится от них то грустно, то весело. Ведь жизнь многообразна и разное случается в жизни этой.
А дальше была сама жизнь. Большая ли, ладная или же наоборот. Но ведь была жизнь! И никто не может отобрать той жизни, что была когда-то. Прошлое нельзя ни исказить, ни приукрасить. То что было, то было и факт всегда останется фактом. Так что с уважением надо относиться к прошлому, а то как бы, совсем грустно не стало.
И жизнь била ключом. И всё в этой жизни было: и горести и радости. И всё бы ничего. Обошлось бы всё. Да вот пришла беда и всё испортила. Встала поперёк жизни кость, в виде сгустка слишком близкой и желанной материи. И всё кончилось. Остановилась жизнь.
Максим, возможно, и дальше бы продолжал развиваться и, постепенно, превратился в обычного человека. В простого, как все. Но вот пришла Маринка и забрала у жизни Максима. Подчинила себе, и ни в какую теперь не хочет отпускать. «Ни себе, ни людям.» Да и попробуй докажи кому…Так-то.
А Маринке что – ей ничего. Она, даже, совестью не страдает. Она, даже, не знает, что сделала. Ей всё равно. Она сама по себе. А на других ей наплевать. Эх, Маринка, Маринка…Кукла ты дорогая. Цветочек аленький. Куда ты завела молодую голову? Отпусти. Зачем она тебе?
Максим сидел и курил. А в небе кто-то подмигивал ему. Но Максим не обращал внимания на эти подмигивания. Какое ему дело до неба? Какое ему дело до того кто ему там моргает. Моргать мы и сами умеем…
А Маринка, наверное, сейчас спит сладко, вместе с этим…прыщавым. Спит и не дует. Ей что – своё дело сделала, а до остального ей дела нет. Вот и думай за обоих. Вот и решай неразрешимую проблему. А толку что? Всё равно последнее слово будет за ней. И тут ничего нельзя поделать.
Марина живёт. И жизнь живёт вместе с ней. Марины не будет, и жизнь потеряет всю свою ценность. Как просто! Один человек не может жить без другого человека. А тот человек совсем перестал обращать внимание на первого индивида. И первый индивид, лишённый того самого общения, без которого ему очень трудно дышать, постепенно затухает и чахнет. Он гибнет, как растение, лишённое, так нужного ему, солнечного света. Но света нет и стебелёк бледнеет и отмирает. Нет живительной силы. Никто не поддерживает корешка, не глубоко сидевшего в почве. Водой вот поливали, а солнца, на накачку силы, не дали. И тоненький стебелёк, появившийся из слабенького корешка, загнулся. Закон…Да ну тебя, с твоими законами…
Максим всё сидел и курил. А привет из космоса всё продолжал действовать на нервы. Неймётся же кому-то! Что он там мигает? Максим стал смотреть на небо. В конце концов, надо выяснить таинственное происхождение сигналов. Для чего же голова на плечах? Наверное, для того чтобы разгадывать разные малопонятные и почти глупые загадки. Максим стал смотреть в тот район неба, где – ему казалось – и находилось не понятное мигание. Максим смотрел на ночное небо минут пять. Но никаких сигналов не заметил. Когда они появляются? Или их совсем уж не было? Показалось? Но не может же казаться то, что явно ощущалось. «Фигня», - Максим махнул рукой и стал вновь раскачегаривать свою длинную, без фильтра, сигарету.
«В конце концов, ждать не так долго осталось…»
Максим перебросил из одного уголка рта, в другой, сигаретину и продолжил свой дымно-прохладный отдых.
«Я не знаю, как с ней обращаться. С одной стороны, она такая же, как и раньше. И тогда с Маринкой можно говорить, как с близкой. Но потом она сразу же меняется и становится неприступной статуей. Вот такую Маринку я плохо знаю. И что делать с такой Маринкой – тоже не знаю. Она изваяние, для которого ничего в жизни не существует. Такую Маринку, даже, любить и то не хочется. А вот другая Маринка…Да, где она, другая? По всей вероятности, она уже повязана бабской верностью с этим Васькой. И отобрать от неё, её комплекс никак нельзя, если в ней не проснётся наше прошлое. А наше прошлое в ней, пока, не проснулось. И не собирается пробуждаться. Так что я банкрот. Проиграл? Мизер с четырьмя тузами играю, три из которых ловятся? Глупо. Конечно, глупо. И всё же я не могу жить без Маринки. Слишком, она для меня, много значит. А та часть меня самого, которая ходит теперь от меня отдельно и дуется, неизвестно по какой причине, не хочет ко мне возвращаться. И тут появляется вопрос: так что же мне делать? Интересно…»
Максим затушил окурок, дохнул, несколько раз, ртом, чистого воздуха и потянулся рукой к пачке. Он не считал сколько уже выкурил сигарет. Однако, голова не болела, а сознание работало в ускоренном темпе. Тормоз был необходим. А здоровье? Что здоровье? Кому нужно это здоровье одного единственного, никому другому, не нужному человека?
Лишь спичка чиркнула. Огонёк вырвал из темноты пальцы. Огонь осветил, на секунду, окружающие предметы. Холодом повеяло из под двери. Максим ещё глубже укутался в своё пальто и, сделав, пару затяжек, откинулся к стене. Закрыл глаза. Ещё раз в памяти прокрутил документальное кино о всех встречах и радостях, которые случились у него с Маринкой. Получилась очень добрая картина. Теплом от неё повеяло. Поупражняться в силовом виде спорта захотелось. Но тут же появляется освобождение от иллюзий. Максим видит в памяти совсем иное кино и от такого кино становится не хорошо. «А ну и чёрт с ним!» Безнадёжная отрешённость приходит на смену оптимизму. «Будь, что будет. Подожду до утра.»
Длинна ночь на севере, в зимний период. Но ведь уже не зима. Уже к весне дело идёт. Значит, можно сказать: длинна весенняя ночь на севере. Звёзд нет. Облака, какие-то. «А говорят, что здесь Северное сияние бывает», - подумал Максим, - «Не плохо бы, заодно, и его увидеть. Будет, что вспомнить, в будущем. И всё же – Маринка сильно изменилась. Но в корне, она осталась всё той же, что и раньше. И Вася её чем-то завлёк. Совсем без ничего, за деньги или по принуждению, она с ним, конечно, жить не станет. Я её знаю. Значит, что-то есть. Но мне не дано понять этого. Не дано…»
Максим встал и размял ноги. От физических упражнений стало хорошо. Максим чувствовал упругость своих мышц, от чего ему стало легко дышать и думать дальше свою думу. «Есть сила. Сила есть. Вот она! Подковы ломать могу. Ямы копать могу. И голова есть. Я могу всё! Я – человек. И я могу всё, что другие могут в обществе людей. Так чего же я испугался? Что мне мешает? Если я не могу привлечь к себе внимания любимого мной существа, так почему бы не взять его силой? Сила-то есть. Вот она! Поднажмись – и рубашка лопнет. Ну, а как же иначе? Иначе никак нельзя. Знал ведь куда ехал! Не объегоришь!»
Максим прошёлся несколько раз от одной стены до другой. Остановился. Фантазия Максима разыгралась необычайно буйно. Вот уже и видения появились. Тени забегали: и за окном и тут, рядом с руками. «Опять галлюцинации». Максим усмехнулся. Слишком давно приходили к нему подобные поэтические галлюцинации. Целая жизнь, после того прошла. И вот опять…Значит душа начинает размягчаться и поддаваться моментам.
«Нельзя распускаться», - одёрнул сам себя Максим. «Надо быть крепким. Что там впереди – неизвестно. Ожесточиться надо, а не нюни распускать. Потерпи уж, поэт прошлого. Не долго осталось ждать. Завтра всё выяснится. Совсем скоро».
И от напоминания сроков передёрнуло тело и сдавило дыхание. Уже скоро. Уже совсем близко. И никуда не скроешься. Приговор прозвучит. А вот в чью пользу он будет?
«Часы до дела. Не много. Конечно, Маринку заставить нельзя. Она сама по себе. А если её кто и принудит, так ему самому тошно потом станет. Я знаю Маринку. И она меня знает. Вот же дело…А я ведь изменился. Смешно. Хи-хи. Порадуемся, в половинном размере. Второй половиной, пусть будет, сама Маринка…Прокол, у меня, где-то получился. А где – не пойму».
Максим, опять, присел на подобие скамейки и достал сигарету. Прикурил. Мысли забегали, словно мыши, застигнутые на месте преступления.
«Она его любит. Я её люблю. Он её любит. Я его ненавижу, прыща такого. Она ко мне относится непонятно как. Вот и все исходные данные. И попробуй из такого антинаучного сопоставления вывести какую-нибудь формулу. Ну, как? Как головой о стену? И ощущения такие же? Поздравляю! С этим надо что-то делать. А что? Любит она меня или не любит? Если не любит, то сразу бы сказала. И не тянула. А если любит…то всё равно бы сразу сказала. Она такая…Но она ничего не сказала. Значит…Вот дела! Ничего не понятно. Начну с начала. Я её увезти не могу: не дастся. Вышибить Васю силой тоже нет возможности: результат пустой будет. Они официально зарегистрированы, а я с ней никак не был…Вот дурак! А ещё что-то сидишь и думаешь. Ведь всё равно ничего не придумается. Как не старайся, а конец один. Через несколько часов Маринка выскажет своё решение и всё встанет на свои места. Так стоит ли нервы себе портить? Не легче ли плюнуть на всё, и спать пойти? Всё равно ничего не изменишь. А себя изводить – надоело!»
Максим посмотрел, мельком, в небо и оттуда кто-то опять мигнул ему. «Во дают, - Максим выругался и погрозил кулаком в небо, - И всё же я тут сижу не зря. Надо сейчас решать, что делать буду. Завтра нельзя будет терять времени. Перед этим Васей совсем нельзя пасовать. А он, наверное, уже сейчас щёлкает зубами. Ждёт, когда я с побитой рожей пойду на цырлах из его, шибко красивого строения. Одно место тебе, Вася, а не калач с маслом. Мне никак нельзя будет завтра сдрейфить, даже, если Маринка мне…Но будем надеяться на лучшее».
Максим подымил, с полминуты, без мыслей и ассоциаций. Голова, в эти секунды, отдохнула и вновь начался мозговой штурм.
«Ну как, Маринка, ты думаешь: если бы я в тебя не верил, разве бы я приехал к тебе? Если бы я не любил тебя выше мелочей и предрассудков, разве бы я простил тебе измену. А я простил. И ты должна знать мой характер. Я приехал. И если ты завтра ничего доброго мне не скажешь, значит между нами действительно всё кончилось. И на что надеяться? Но пусть не надеется Вася. Я не покажу трусливо хвост. Я уйду достойно. И пусть он пользуется Маринкой. Я возражать не буду. Вот же до чего дошёл! Слово Маринки…А всё чувства, чувства. А я раньше не верил. С самим случилось – теперь поверил. Поздно. Глупостей уже много сделано. Поздно.»
Максим затушил окурок и принялся за очередную «самоотравную трубочку». Ничего не выходило у него из всех его рассуждений. Но одно появилось: уверенность в своей правоте. Максим чувствовал, что за ним стоит право, и, уверенный в этом праве, Максим решил не сдаваться безвольно и малодушно. Ну, а если случится, так, что…Так и в тот момент можно будет успокоить себя фатальностью и не признаться в поражении.
«Любовь или не любовь. Какая разница. Есть два вида любви: плотская и идеальная. Я люблю Маринку обоими вариантами, а значит я что-то достиг. Достиг. А она? Ну, а зачем требовать невозможного от того, что является обыкновенным? Маринка – хорошая девчонка. А, в общем, я никогда не знал, кто они и что из себя представляют. Я просто любил, и не замечал ничего окружающего вокруг меня. И теперь не замечаю. Глупая голова ногам покоя не даёт. А у меня самая настоящая глупая голова. Но стратегия такая: если она согласится, значит завтра же и уезжаем. А если она будет против – приму как должное. Уеду один. Переживу. И ничего не случится. Не в первый раз. Перемелется. Но надо верить в лучшее».
Максим затушил последний окурок, оставшийся от последней сигареты и поднялся на ноги. Подошёл к окну. За окном темнота. Спит город. Тишина. И только, в отдалении, горит лампочка, защищённая сверху тарелкой ограждения. И никого.
«Пойду спать, - подумал Максим, - Завтра. Всё решится завтра. Буду надеяться. А как без надежды жить? Всю жизнь вот так. От одной надежды к другой. А Маринка, есть Маринка. И она вне критики и осуждения. Можно согласиться…»

                12

Прыг-скок, прыг-скок…Стучат часы. Колотятся на стене. Размеряно так, со смыслом. И сердце в груди: тут-тук, тук-тук. И тоже со смыслом. Да ещё с каким! Мол, есть тайна, есть смысл, есть предназначение. Есть необходимость, если стучит оно – сердце. А раз есть смысл, так может, стоит его поискать? И ищет сознание и ковыряется само в себе. И вот он, вот – вроде найден. И все, вроде бы согласны с фактом. Но жизнь сама по себе распоряжается, и тогда все надуманные и выведенные, при помощи ума, смыслы летят в пропасть забвение, и мудрое сердце смеётся: «ду-рак, ду-рак…» И в то же самое время, другое сердце в другой груди стучит весело и заставляет другой мозг докапываться до истины. Весело? Ну и смейся. Эта глупость будет повторяться в человеческой семье долго, то есть всегда, пока будет жить на Земле эта семья.
Однако часы всё колотят и действуют на нервы. Может, покурить? Нет, надоело. Тогда, может быть, сходить в город и взять там что-нибудь для увеселения? Нет. Нельзя. Надо продержаться. Надо выстоять и принять слова в лоб. Никаких допингов! Мужество в крови должно быть. Один раз в жизни одно единственное решение будет принимать судьба. Будет или не будет – пустые размышления. Никчёмные. Попросту встать, шагнуть и увидеть, что будет потом. К чему же дрожь в колене и трусливое ожидание неизбежности. Раз будет, значит будет. И ничего тут не сделаешь. Следует сжать зубы и самому пойти…
Вот же голова всё понимает, а мышцы не хотят подчиняться голове. Холодит сердце и дух бегает по всем закуткам, от макушки, до пяток. И нет успокоенности у этого духа.
Один раз и навсегда. Ну?!
Максим вскочил с раскладушки и стал одеваться. Никто не мог остановить разогнавшегося маховика, подгоняемого крепкими приводными ремнями. Теперь-то всё пойдёт в форсированном темпе. Лишь бы жертва оправдалась и выигрыш оказался на твоей стороне, а не на стороне противника. Один удар, один тактический ход и…Но выигрыш, во всех случаях, останется за Королевой. Она одна решит кто прав, а кому следует отлучиться, на вполне определённое время – то есть навсегда. Так что не надо подгонять фантазию. Она может и ошибиться. Вперёд – к известности. Вперёд к неизбежному!
Максим оделся, как следует. Причесался. Тщательный туалет требовался обстановкой. Надо и перед собой и перед другими быть на высоте. А, небрежность в костюме – какая же это высота? И причёска и туфли, одетые по особому случаю. Даже умываться долго не пришлось – настолько велико было напряжение. Ну, вот и всё. Остаётся только выкурить первую, за сегодняшний день, сигарету, после чего можно идти. Волнение улеглось.
Максим курил медленно и специально замедлял все свои движения. Обыкновенная проверка нервов показала, что нервы все в порядке. «Выдержу. Всё выдержу».
Максим встал, оправил на себе пиджак и шагнул в сторону двери, ведущую в гостиную. Потрогал ручку. Посмотрел в полированную доску и пихнул дверь от себя. Дверь распахнулась и Максим шагнул вперёд.
Комната была освещена яркими лампами и подсветками. Магнитофон тянул записи «Спейса», всех времён. Цветное сопровождение эффективно оттеняло музыкальные усиления и повороты. Приятный дым висел в воздухе.
Максим сделал пять шагов и остановился. С двух сторон, на него, смотрели глаза. Четыре внимательных глаза. Четыре выжидающих глаза. Две пары пустых глаз и…Максим всё понял: «Ну, и чёрт с вами…»
Максим , насильно, заставил себя расслабиться. Он состроил весёлую физиономию, непринуждённо улыбнулся и сел на, видимо, для него выдвинутое к середине комнаты, мягкое кресло.
- Выспался?
          Голос Маринки глух и пуст. Максим сердцем почувствовал эту пустоту. И пустота резанула по всему телу. Но Максим сдержался. Даже, не дрогнул. «Буду действовать по плану. Не показывать им вида. Не выдавать себя. Пусть так будет».
- Спасибо, Марина. Я выспался. Хороший у вас тут климат…
- Значит, готов? – оборвала Маринка спешащий вырваться у
Максима очередной, ничего не значащий монолог.
- Готов, - коротко согласился максим.
- Курить? – предложил Вася.
          Максим увидел лежащую рядом, на тумбочке, пачку заграничных сигарет. «А почему бы и не закурить?»
- Спасибо.
          Максим наклонился и достал одну сигарету. Прикурил.
- Ну? – спросил спокойно и заинтересованно.
          Маринка посмотрела на Васю. А Вася посмотрел на Маринку. «Они уже сговорились. Вот гады!» Но Максим и на этот раз сдержался.
- Поехали. Договор, есть договор. Твоё слово, Марина.
          Маринка опять посмотрела на Васю, а Вася, прокашлявшись, сказал:
- Скажу я…
- Почему ты? – сразу же оборвал Васю Максим.
- Мне Мариночка поручила…
- Марина, это правда?
          Максим в упор посмотрел на Маринку. Но Маринка не ответила. Она только кивнула головой.
- Ну, вот, - показал рукой Вася, - Я скажу.
- Что ты скажешь? – выжидательно, с напряжением,
спросил Максим.
- Я тебе всё скажу.
          Вася, тоже, закурил и, играя пальцами с зажигалкой, продолжил:
- У нас, Максим, семья. И семья дружная. Мы живём ладно
и нас охраняет закон. Ты нарушил этот закон, хотя бы тем, что ворвался в наше жилище и попробовал нас обоих шантажировать. Мы, вправе, подать на тебя заявление в милицию. Закон на нашей стороне будет. Но мы не будем этого делать. Ты можешь собраться и уехать туда, где теперь живёшь. Мы мешать тебе не будем.
Наступило секундное молчание. Вася поспешил протянуть свою руку и добавить громкости магнитофону. Максим спокойно курил, пускал дым к потолку. Он ничем не высказал своего волнения. Слова Васи он воспринял, как окончательное решение, но надо прикинуться дураком, выгадать время и заставить выболтаться их обоих.
- Не понял.
          Максим говорил, вытягивая слова и нажимая на каждый слог.
- Я не понял, - повторил Максим.
- А что тут понимать? – Вася высокомерно пожал плечами, -
мы ясно тебе ответили. В суд на тебя подавать не будем. Ты можешь ехать. Что тебе ещё не ясно?
- Я жду ответ от Марины.
- Какой тебе ещё ответ нужен?
- Я жду ответ от самой Марины. Мы вчера договорились.
Пусть она выполнит условие договора.
- А может на тебя, действительно, подать? – Вася спросил
торжественно и подленько-угрожающе.
- Вася, не нарывайся, - Максим покровительственно
предупредил Васю и стряхнул пепел в пепельницу, - Я жду ответа от Марины.
- Марина тебе всё сказала, - сообщил Василий., - Мы так
решили. Ты узнал наше решение. Мы не будем подавать в милицию. Ты можешь ехать. Это и есть ответ.
Опять наступило молчание. Максим спокойно курил, а Маринка и Вася, скрытно, наблюдали за его реакцией. Они тоже хотели казаться беспечными. Но это у них получалось, как-то не вполне ловко. А Максим, казалось, не замечал присутствующих, в комнате, и был занят только своей сигаретой.
Музыка играла. Свет лился со всех сторон и дым исходил ароматный. Что за жизнь! Куда же ещё лучше! И лучше такой жизни быть не может ничто.
- Выключи магнитофон, - Максим оторвался от изучения
сигареты и посмотрел на Василия.
Василий растерялся.
- А зачем я его должен выключать? – набычившись, спросил
он.
- Выключи, пожалуйста. Как друга прошу.
          Василий пожал плечами, но громкость убавил.
- Ну?
- Не нукай, не запряг, - заметил Максим, и обратился к
Маринке, - Марина, ты со мной поедешь?
Маринка отрицательно мотнула головой.
- Марина, ты любишь Васю? – продолжал настаивать
Максим.
          Маринка закивала, в знак согласия.
- Это окончательное решение?
          Маринка опять кивнула головой, в знак согласия.
- И ты выбираешь Васю, а не меня?
- Ну что ты к женщине привязался! – взъерошился Вася, -
Что привязался. Что тебе от неё надо? Видишь…
- Заткнись, - Максим посмотрел на Васю многозначительно и
Выложил на стол свою правую кисть, полусжатую в кулак, - Я тебя, Марина, спрашиваю: ты выбираешь Васю или меня. Ну? Васю?
- Да.
          Голос у Маринки пустой и безразличный. Да и сама Маринка не поднимает глаза от пола. Всё там что-то высматривает. Всё там что-то выискивает.
- Ладно. Спасибо. Ещё сигарету?
- Пожалуйста, - добродушным голосом разрешил Василий.
- Спасибо.
          Максим достал из пачки ещё одну сигарету и прикурил. Лёгкий дымок выпорхнул изо рта.
- Значит так, - постановил Максим, - Я не в претензии.
Марина сама всё сказала. Я договор соблюдаю. Как видишь, Вася, - я всё же честный человек. Маринка достаётся тебе, Вася. Владей ей на полных своих основаниях. Я вас покину. Ну, а вы живите спокойно и мирно. И смотри – не обижай мою Маринку. Знай, Вася, что за неё есть кому заступиться. Ну, в общем, -  я проиграл. Признаю.
Максим встал и прошёлся по гостиной.
- Можешь добавить музыку, - бросил он Васе.
          Вася поспешил исполнить просьбу гостя. А Максим всё прохаживался и прохаживался по гостиной. Наступило неловкое молчание. Маринка подняла голову и посмотрела на Максима. Максим остановился и заглянул в глаза Маринки. В глазах он увидел тоску. Тоску и решительность. Спокойствие и воспоминание чего-то такого…
- Ну, и куда ты теперь? – спросила Маринка у Максима.
- Я выполню условие договора, - медленно проговорил
Максим, - Я уеду. Я уеду и никогда больше не потревожу вашего спокойствия. Живите мирно. Будьте счастливы. Ну, в общем, чёрт с вами. Я – сваливаю.
- Когда?
- Не сегодня, - Максим повернулся к Васе, - Я прошу хозяина
разрешить мне остаться ещё на один день.
- Зачем? – забеспокоился Вася.
- Ну, как же – был в Архангельске и не посмотрел город.
Обидно, потом будет. Всё-таки, как-никак, а это наша история.
Вася заулыбался. От подобного желания гостя, ему не стало страшно.
- Оставайся, - бросила Маринка.
- Спасибо.
- Может, тебе показать город?
- Спасибо – не надо. Сам как-нибудь посмотрю. Не люблю
рассказов сторожил – раздражают.
Максим вновь посмотрел на Маринку и увидел у неё в глазах такое, от чего самому хотелось заплакать. Но он не заплакал. Даже зубами скрипнул не так слышно. Сказал:
- Ну ладно, ребята. До вечера. К ужину приду. Поем, в
Последний раз то, что Марина своими руками наготовит. Привет!

                13

«Вот и кончился эксперимент. Ну, что – вычислил любовь? Схватил её за хвост? Не вышло! Не вышло! Вот и радуйся теперь в одиночестве. Никто тебя не утешит. Экспериментатор чёртов. Болван из болванов. Ты хотел поиграть с любовью, ты хотел подчинить её себе. Ну, что же – получай за это. И рви волосы на себе. Ты ведь пренебрёг главным правилом: с любовью не шутят. А кто решил шутить, тот уже ни на что не способен. Пошлость остаётся пошлостью. Мальчишка, который отжарил гулящую девку, ещё не знает любви. Юноша, который воздыхает над идеальным образом женщины, тоже не знает, пока, настоящей любви. Но молодой человек, который познал и первое, и второе, который соединил в себе две любви в одно волевое начало и продолжает нести в себе это начало через годы и разные приключения жизни, такой молодого человек уже любит. И вот такого человека, в своё время, решил поиграть со своей любовью и пренебречь жизненным законом. Ну что же – получите расплату за ветреность юности. Вот она: на блюде, перед вами. На пустом блюде.
Решил позабавиться. Решил узнать: как же наука связана с любовью. Молодец! Узнал! Узнал, что наука вообще никак не связанна с любовью. Радуйся. Радуйся своей глупости. Экспериментатор вонючий. Что теперь тебе остаётся делать? Что?
Решил полюбить – полюбил. Решил разлюбить – не получается. Захотел вернуть прошлое, а тебе, заместо прошлого, фигу с маком показали. Съел? На здоровье. Ещё хочешь? Сколько угодно! И в любом количестве!
Ты что себе говорил: «Я – сама жизнь, значит мне всё позволено». Теперь ты удовлетворён. Жизнь пнула тебя под зад и ты уже не являешься жизнью. Ты, даже, не являешься частичкой этой жизни. Ты выброшен. Ты пережёван и выплюнут. Тебя вытолкали из жизни. Конечно, ты много не знал, и не учитывал. И всё же ты наказан не за своё незнание, а за своё экспериментаторство. Ты стал играть с великим чувством, и за это получил, то что и полагалось тебе за это: плевок в рожу.
Ты говорил: «истина, истина. Я узнаю, я открою». Ну что – открыл? Вот так-то. Ничего ты не открыл. А истина оказалась гораздо проще, чем тебе бы хотелось. Есть истина философии и есть истина жизни. Ты копался не там и получил не то. Ты рылся в истине философии. А кому она нужна, эта истина? Никому. Люди живут жизнью и им не нужны теории. И ты был побит жизненной истиной, как тузом козырным. Поплескался, потрепыхался воробей и утонул. Сил не хватает. Не на тот номер в игре поставил. Просчитался. Ну что ж – бывает. С каждым так может случиться».
И истина жизни посмеялась над истиной философии. И потеряла истина философии весь смысл своего существования. А человек состоял весь из одной истины – истины философии. Больше не было в человеке никакой истины. И вот эта истина потеряла смысл, перестала существовать. А значит и жизнь эта человеческая, тоже потеряла смысл. Ну, так уж случилось…
«Я проиграл, я проиграл. Не с того я начал и не то получил. На кого свою вину свалить? На себя и вали. Другие не виноваты. Вини себя. А другие только помогли тебе понять твою же ошибку. Ты проиграл, потому что играл. Играть с любовью нельзя, а ты решился…И вот финал. Куда дальше, что дальше?
Ты ставил опыты на любви и в тоже время, сильно любил человека. Ну, разве, не глупым ты был? Конечно, молодым. И не ценил ничего. Ну, а теперь то ты знаешь, где твоя ошибка? Конечно, знаю! Мне надо было тогда жениться на Маринке. Надо было делать всё раньше. А ты понадеялся на случай. Ну вот и получи случай. Теперь ты весь состоишь из случаев. Надежды молодости, романтизм юности…К чему все опыты, если они ни к чему не приводят? Конечно, есть оправдание: мол, не знал. Ну и что? Не знал, да и ладно. Однако, получить-то своё ты получил, независимо от того, глупым тогда ты был или умным стал сейчас.
Надо было просить отсрочку и жениться. Что же тебе помешало? Ну? Вот и подошли к главному – тебе помешала любовь к экспериментам. Ты задумал опыт: дождётся тебя Маринка из армии, или не должётся. И ты был уверен, что дождётся. Но твой опыт не оправдался. Неправильные компоненты подобрал и не на то время оставил. Короче, провалился с треском, и из твоей пробирки что-то с шипением плюнуло в потолок. И опять же – радуйся.
Значит, вина вся на тебе? Да, конечно. Я всю вину беру на себя и доказывать обратное бессмысленно. Ну, а как же Маринка. Маринка как? На ней тоже есть вина. Она тоже виновата…Да какая у неё вина? Ну, сам раскинь мозгами. Прав, дядя Саша. Она женщина и ей нужно своё. А раз меня не было, значит, как-то выкручиваться ей пришлось. Вот и составила вполне приличную партию. И всё у неё теперь есть. И всему она рада. И винить её не в чем. Житейское возьмёт своё. Никуда от житейского не сбежишь. Самое, что есть жизненное, всегда побеждает искусственно-экспериментаторское. Маринка поступила логично. И винить её не в чем. Вини себя.
Так что – простить? Конечно, простить. Бог с ней, пусть живёт так, как ей живётся. А раз ей хорошо живётся, что же ещё тебе надо? Уступи дорогу более удачливому. Вася, конечно, тебе неприятен и ты бы с удовольствием расквасил ему его вывеску, но при всём, при этом, его выбрала Маринка. А слово Маринки – закон. Вот же чёрт возьми, до чего логика доводит. И сам себя после неё не соберёшь в первоначальный вид. Ладно, Васю оставишь в покое. Пусть живёт. И Маринку оставим в покое. Пусть тоже живёт с Васей. Авось, у них что-то и получится стоящее. Ну, а мне надо решить иной вопрос: что мне самому делать и куда податься?»
Максим бежал по улицам. Ноги тонули в раскисшем снеге. Но на неудобства – ноль внимания. Не до них. Решить, срочно всё решить. Без решения, одного-единственного, больше никак нельзя. Пустота внутри. Сплошная пустота. Нельзя. Никак нельзя. Бьёт сердце. Бьёт. Стучит барабанщиком. И что ему, только, надо?
«Я установил факт. Теперь остаётся сопоставить всё и вынести решение.
Маринка от меня ушла. И ушла она от меня насовсем. Пусть. Пусть так и будет. Я не в претензии. Я соглашусь. Я уйду в сторону. Ну, а мне самому что делать? Куда мне теперь податься? На кого мне теперь жмуриться? Ну? Не знаешь? Загнал себя в тупик. Загнал, как раненый зверь загоняет себя от боли. А разве есть у тебя теперь рана? Ну а как же ей не быть? Вот она: в сердце. Дыра зияет. И кровь из этой дыры чёрно-синяя капает. Страшно? Страшно! И улыбаться не хочется.
Где солнце! Нет солнца! И никогда больше его не будет. А что же будет? Лампочка светит на небе, в дневные часы, будет – вот что будет. А как луна? А что луна? Луна мигалкой ночной будет светить. Ночник – называется. И ни какой поэзии! Ни какого вдохновения и никаких соплей. Нет красоты! Пропала красота. И никогда больше не появится.
Гибель красоты? Да! Нет Маринки, значит и красоты нет. Пропало одно, так пусть пропадёт всё. И совсем не страшно. Только больно. И зачем жить? Для кого жить? Для кого жить? Ведь Маринки всё равно нет. Жизнь потеряла смысл. Так и надо записать.
Ты что – сдурел? Ведь жизнь прекрасна уже тем, что она есть. И не надо выискивать в ней дополнительной красоты. В допинге жизнь не нуждается. Радуйся тому, что есть и гордись тем, что можешь ощущать своим существом всё окружающее тебя. А зачем это надо? К чему? Ведь есть формула, по которой каждый человек должен иметь смысл своей жизни. У одного смысл примитивен и ему легче жить. Другой всё время живёт на сверх задаче. И ему трудно жить. Но непосильный труд приносит ему радость. А тут совсем другой случай: биологические наклонности, плюс интеллектуальная потребность. Всё ясно. Цель жизни, такого человека – в любви. И вот на свет появляется чувство. Это чувство покрывает собой все иные чувства и заставляет жить человека только ради самого себя. Страшно! Ну, конечно же. Зато прекрасно. Однако, всё пока что цветочки…
Цель жизни человека неясна. Но смысл – вот он – люби и будешь любим. И человек любит. И ему хорошо. Человеку нет разницы в идеале. Человеку важен факт самой любви. А тут может случиться всё что угодно. Но дело не в этом. Потребность любить есть у каждого. И все любят. Но возводят любовь в смысл своей жизни, далеко не все. Даже, можно сказать уверенно, о том, что только единицы способны беззаветно посвятить свою жизнь самому чувству, наплевав, при этом, и на окружение, - то есть общество, - и на общественную ситуацию и на лично-бытовое приспособленчество. и Это так. По тому что любовь понимают, до концы, только те люди, которые освобождены – внутренне – от всего мирского, от всего заумного и наносного. Редкий случай в век высокотехнического примитива и всеобщей стандартизации. Человек, по настоящему любящий, стал анахронизмом XIX века, хотя кое-кто и мечтает встретить именно такого человека. Времени на любовь у людей не остаётся. А тут ещё бытовая неразбериха…Вот и торопись сначала наладить быт, а потом дела все свои обделать. А обделал – и глядь – а любить-то уже поздно. Собственный ребёнок уже своими детьми обзавёлся, а тут ещё какие-то сердобольные люди пенсионную книжечку в руки пихают. А такая книжечка, обычно, сообщает, что ты вообще ни на что уже не годен, а не то чтобы на любовь. Вот так и получается…Сплошная круговерть, карусель и в голове и вокруг. Жизнь спешит маятником, а ты торопишься за ней трактором: сначала новым, а потом зачуханым. Обидно.
Максим всё ускорял и ускорял шаг. У него был очень быстрый шаг, но не бег. Максим не любил бегать.
А в голове пульсирует мысль. И мысль эта пугает человеческое существо. Существо противится. Но ничего нельзя поделать с мыслью.
«Маринки нет. И тебя нет. Зачем живёшь? Ни зачем. И сам знаешь, что пустотой живёшь. Холостой хлопок сердца – и нет тебя. Маринка отказала и хлопок произошёл. А почему ты ещё жив? Что тебе ещё мешает? Ничего не мешает. Ты мёртв внутри. Значит надо сделать так, чтобы ты умер и с наружи. Логично? Логично. Смысла нет, цели нет. Надежда ухнула и пропала. Что осталось? Ничего не осталось. Зачем жить? Незачем жить. Значит, и вопросы тут могут быть только излишними.
Чёрным по белому писано. Стоять на своём: упрёшься-разберёшься. Глупые истины. Глупая жизнь. Было внутри что-то такое…И не стало его. Совсем ничего не осталось. Вот и попробуй после всего произошедшего говорить слова красивые. Нет, нет и нет…Если так написано, значит так и будет.
А что ты? Кто ты? Никто! Ходит существо с конечностями и мозговым центром, который висит на ненадёжной шее. Один из многих. Один из миллиардов. И ни кому не станет ни холоднее, ни теплее от того, что какого-то человека не станет. Существо – человек. А сколько их было до него. И сколько ещё будет после! Разве всех упомнишь…
А жизнь действительно потеряла смысл. И не зачем возбуждать того, чего уже нет и чего уже никогда не будет. А прогуливаться по прошлому – бред сплошной. Так может всё сделать так, как и должно быть? Что бы логика и эндшпильная композиция не страдали. Если можно сказать Finih, так наверное, можно сказать и другое слово: ускоренный конец. Всё можно сказать. И всё можно сделать. И ты это знаешь. И можешь сделать. Рука не дрогнет. Ну, как? Да чего там – так и будет».

                14

Вечер выдался бестолковый. Ну, в общем, как и все вечера в северных широтах. Темнело долго, нудно. Серость сменилась чернотой, но вдруг, через эту черноту пробивался отблеск старой серости и появляется сомнение в том, что ночь уже наступила. Север таков: обманет, и извиняться не станет. «Держи карман шире».
Но, в конце концов стемнело. И трудно стало ориентироваться в этом незнакомом и сложновыстроенном городе. И всё равно: на Нежданинскую улицу и сами ноги принесут. Как её спутать с иной какой растянувшейся по этому северному городу? Ведь на этой улице живёт она. А она – это, конечно, не прошлогодний снег и не сгоревшая бытовая лампочка. Она – это она. И надо увидеться с ней. Ещё раз посмотреть в лицо, посмотреть в глаза.
И Максим торопился. Он спешил по ночной улице, по улице Нежданинской. Дома, дома, дома, дома…А вот и тот самый дом. Наконец-то! В окне горит свет. Во дворе собака лает. Но Максим не заметил этой собаки. Чёрт с этой собакой. «Пусть лает. С цепи не сорвётся. А если сорвётся, – задушу…»
Максим поднялся по ступенькам и потянул ручку двери на себя. Дверь поддалась. Значит, не закрыта была. Значит, ждали. Максим вошёл, стряхнул с обуви налипший снег. Снял с себя пальто. Повесил пальто на крючок вешалки. Пошёл вперёд. 
- Это ты?
          В дверях стояла Маринка.
- Это я, - согласился Максим.
- Как прогулялся?
- Нормально.
- Есть хочешь?
- Не откажусь.
          Маринка повела Максима на кухню. На кухне уже находился Вася. Он сидел за столом и уничтожал суп, который походил на ароматный борщ.
- Привет, - бросил Максим.
- Привет, - согласился Вася.
- Садись, - Маринка указала Максиму на место, рядом с
Васей.
Максим попробовал возмутиться, но потом расслабился, согласился с Маринкой и присел на табуретку, рядом со своим, более удачливым соперником.
Маринка налила большую тарелку борща – точно такую же, как и у Васи, и поставила её перед Максимом.
- Кушай, на здоровье.
- Спасибо, без отдачи, - пошутил Максим и взяв в руки кусок
хлеба и ложку, стал поглощать борщ, с не меньшим усердием, чем Вася.
- Где был? – поинтересовалась Маринка, подсаживаясь к
столу, и наполняя для себя фужер газированным соком.
- Везде был, - не спеша ответил Максим.
- Ну а где именно?
- Да так – по городу походил…
- К Двине ходил? – спросил, прожёвывая очередной кусок,
Вася.
- Ходил, - неохотно произнёс Максим.
- Ну и как?
- На уровне. Потянет…
- Ага, - кивнул головой Вася, так ничего и не поняв.
- А к памятнику Петру ходил? – попробовала продолжить
тему Маринка.
- Ходил, ходил, - кивнул головой Максим.
- И к гостиному ходил? – обрадовался Вася.
- Был, - отрезал Максим. Ему не нужны были
этнографические особенности, данной местности. В эту минуту его интересовало совершенно другое.
- А видел…
- Видел, видел. Много досок тут у вас и много сырости, -
заметил Максим, - Всё я видел. Да что б больше и ничего и не видеть!
- Ты чего? – удивилась Маринка.
- Ничего, - овладев собой, спокойно сказал Максим, -
Так – устал просто. Не обращайте внимания. Находился.
Наступившее молчание, нарушила Маринка.
- Ну, а как ты теперь живёшь…
          Максим почувствовал всю неуместность вопроса. Но ещё он почувствовал и то, что Маринка специально задала этот вопрос, сама понимая, всю его глупость.
- Хорошо живу, Марина. Очень хорошо. А скоро ещё лучше
жить буду…
- Так ты, парень, когда едешь? – оборвал Максима Вася, с
прямотой и полной своей неуместностью.
«Что они – сговорились?» – мелькнуло в голове у Максима. Но ответил он, опять же, спокойно и не повышая голоса:
- Завтра, корешок, я отваливаю. Завтра. Спозаранку встану и
на вокзал. А ты сам, милый мой, понимать должен, что загостился я у вас. А дома меня ждут, не дождутся, – слезой исходят.
- Завтра, так завтра, - пробурчал Вася и протянул Маринке
опустевшую тарелку.
Максим так же закончил истребление своей доли, и так же не отказался от второго.
- А вообще вы ребята хорошие, - ни с того, ни с сего,
произнёс он.
- Это почему же? – поинтересовалась Маринка.
- Да так – дружно живёте и всё у вас есть.
- Зависть взяла?
          Маринка пронзительно посмотрела на Васю, и Вася захлопнул свой рот.
- Нет, не зависть, - произнёс Максим, - Завидовать нечему.
Просто, у меня, Вася, была точно такая жизнь, и я её, иногда, ещё не забываю.
Вася ничего не сказал, а Маринка спросила у Максима:
- Ночевать там же будешь?
- Конечно.
- Тогда я тебе постелю.
          Маринка ушла. Максим и Вася остались одни. Они, в молчании, доели свою еду, так же, в молчании, выпили по кружке чаю и опять же, молча, достали пачки сигарет. Вася достал «WINSTON», а Максим удовлетворился своей «Астрой». Прикурили.
- Ты нам мешать не будешь? – вдруг спросил Вася.
- Не буду, - согласился Максим.
- Замётано?
- Замётано.
- Тогда по рукам?
          Максим не отозвался на призыв Васи, только посоветовал:
- Убери свою паклю.
- Ах, вот ты как! – обозлился Вася.
- Не пыркайся. Я своё слово держу.
          Вася несколько успокоился. Максим подымил и поднялся. Сделал два шага, но потом вернулся и хлопнул Васю по плечу. Вася качнулся и чуть не упал.
- Береги Маринку. Береги, падла, а то вернусь к тебе. Совсем
плохо будет. Верь…
Вася ничего не ответил. Он только икнул и остался, по-прежнему, сидеть на своём месте.
Максим посмотрел на своего соперника внимательно, потом отвернулся и вышел из кухни. Маленькая комната, в которой он ночевал, светилась мягким матовым светом. Максим вошёл в эту комнату и увидел Маринку, которая оправляла его постель.
- Марина, - позвал он.
          Маринка выпрямилась и повернулась к нему.
- Маринка, я ухожу, - сказал Максим.
- Мы тебя проводим, - не поняв о чём он говорит, отозвалась
Маринка.
- Да, да, - поправился Максим, - Конечно. Вы это…
- Ну?
- Можно, я тебя поцелую, в последний раз?
- Пожалуйста, - Маринка подставила щёку.
          Но Максим не стал целовать Маринку в щёку. Он подошёл к ней вплотную и обхватив её голову, своими руками, повернул её прямо на себя. Глаза встретились. Максим нагнулся и поцеловал Маринку в губы. Оторвался.
- Прощай. Я всё тебе прощаю.
          И опять их глаза встретились.
- Живи спокойно, - добавим Максим, - Что случилось, то
случилось. И никого не слушай. Ладно?
- Ладно, - опять ничего не усвоив, произнесла Маринка.
- Ну и всё. Иди спать, уже пора, - и опять успокоил, - ты
ни в чём не виновата.
- Хорошо.
          Маринка пошло к выходу. У дверей остановилась, оглянулась.
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.
          И их глаза, в последний раз, встретились друг с другом. Дверь щёлкнула. Тихо стало в комнате. И где-то там шаги, голоса и…больше ничего.
Максим сел на стул и снял с себя пиджак. Жарко было. А потеть, в такой вечер, не хотелось. Часы на руке показывали одиннадцать часов вечера. «Сейчас спать лягут», - зафиксировал в своём мозгу Максим. И точно – в доме погас свет и всё стихло. Максим встал и выключил свет в своей комнате.
Темнота окутала всё вокруг. Да ну и пусть. Какая теперь разница. Максим, не вставая со стула, достал из кармана пачку сигарет и закурил. А ведь очень тихо было вокруг – хорошо. Рай земной, и больше ничего.
«Вот она жизнь какая. Вчера был, а сегодня нет. Ну, да ладно. И так всё ясно. Чего ещё себя травить. Не соплями же умываться. Тоскливо, но ничего. Да и не так уж долго осталось…»
Максим сидел на стуле и курил. Потом ему надоело сидеть на стуле и он перешёл на раскладушку. А в голове всё проходят и проходят разные сцены и воспоминания. Слова там встречаются и расходятся. Мысли, мысли…Да вот, только, мыслить надоело, до боли. Так бы и скрутил голову и отфутболил её подальше… «Ничего, - не так долго осталось».
Дым не туманил сознания. Слишком уж сильное в сознании напряжение. Внутренние человеческие органы перестали воспринимать внешние постоянные возбудители. Забивались лёгкие. А мозг не чувствовал явственного.
Максим сидел на раскладушке и ему, почему-то вспомнилась мама. Почти никогда не вспоминал, а тут вдруг вспомнилась и хорошо так стало. «Где же ты, мама. Куда подевалась?» А маму уже сменила бабушка. Бабушка смотрела строго и спокойно. Нет, укора не было. «А я так и не съездил на твою могилу, бабушка. Так и не съездил. Прости меня, прости. Плохой я внук. И отплатил за твою доброту не совсем прилично. Ну, что ж – случается. А ты меня прости. Это случай. А я не виноват. Поверь. Поверь и прости…эх, бабушка…» Максим обхватил голову и просидел, в таком положении, некоторое время. И бабушка ушла. Ушла так же, как и пришла. Спокойно и незаметно. Ряд лиц стал проходить перед Максимом. Он поднимал со дна своей памяти всех тех, с кем встречался, кого видел когда-нибудь и с кем дружил. С первых товарищей по детскому саду начал. Причём, они являлись к Максиму именно в том состоянии, в котором он всех их видел в последний раз. И с каждым, в отдельности, Максим прощался и говорил ему, на прощание, какие-то хорошие слова. И друзья, товарищи и знакомые, проходили перед Максимом ровным строем, словно подготовленные к параду или празднику. И так торжественно всё это происходило, так светло и значимо, что Максим чуть не прослезился. А, может и прослезился: как знать…
«Здравствуй, здравствуй. Привет…Какими судьбами…А ты меня забыл уже…Ух ты, поганец. Я тебе это припомню. Узнаешь у меня, кто есть кто и куда кто двинулся…А ты меня не забыл. Привет, друг, привет…Ты что такой? Что с тобой случилось? Уже женат? Поздравляю. Ну и как? Плохо? Да вот и у меня так…Ага, привет друзья! Что же вы позабыли меня. Или так сейчас принято? А я, мол, пристарел…Всё может быть. Время-то идёт. И вы идёте. А я вот застрял и сдвинуться никак не могу…Да, да. Ах, это вы! Ну, приветствую вас, приветствую. Как себя чувствуете? Что? Как я? Я, как всегда. Как здоровьице? Да так себе – потихоньку. Не жалуюсь. Как годы? Не беспокоят. Вот, знаете ли, решил навсегда молодым остаться. Поздравляете? Да, поверьте, не за что…И вас так же…А, это ты, старина. Ну, давай лапу. Пожали. Всего тебе. За меня давай, за меня. Как ты пел: «Я сегодня в…» Ну, и так далее. И поворот там будет. И корабли построим, а потом спишим их в ресторанное вторсырьё…Привет, ребята, привет…Я с вами, ребята, всегда духом буду рядом. Имейте ввиду. Ну, значит, так…Но. Это ты? Давай, давай…»
Люди подходили, общались с Максимом и отходили в сторону. На смену одним людям подходили другие. Много, много людей прошло. И нет им конца и нет им придела. Слишком уж много. Да и не хочется прогонять от себя всех их. Многие дороги. А проститься надо. Когда ещё случай представится…
Время шло. Быстро шло. Наконец, Максим простился со всеми. Опять закурил. А в душе пустота. Ничего там нет. Ничего не шевелится. Ничего наружу не рвётся. Отмерло там всё. Только сердце механическим клапаном всё бьётся и бьётся. Остановилось бы, что ли, а то нет полной тишины. Нет успокоенности.
Максим посмотрел на часы. Часы показывали половину третьего ночи.
«Пора.»
Максим встал и, в одних носках, направился к двери. половицы не скрипели. Крепкими оказались. Максим не торопился. Каждый его шаг был выверен и расчитан. Тихо подойдя к двери, максим толкнул за ручку и проник в потонувшую, в темноте, гостиную. В гостиной лежал толстый ковёр, так что наделать шума тут, никакой возможности, не было. Шаг за шагом, шаг за шагом. И спешить некуда. И торопиться незачем. Максим подошёл к стене, противоположной от окна.
На стене висело ружьё Васи. Рядом с ружьём, висел охотничий рог и патронташ. Максим посмотрел на это ружьё, потрогал его рукой. Потом сомнения кончились. Максим одним осторожным, но решительным рывком, снял это ружьё со стены. Потом потянул патронташ. Но патронташ, почему-то, не снимался. «Чёрт с ним!» Максим открыл подсумок и вытащил три крайних патрона. «Зачем три? – мелькнуло, - ведь два ствола». Но и этот возглас ушёл в вечность. А Максим, даже, не обратил на него внимания.
С ружьём и тремя патронами, Максим  осторожно вернулся тем же путём, в свою маленькую комнату. Закрыл дверь. Засунул под ручку ножку стула. «Что бы не сразу». Опять сел на раскладушку.
С оружием обращаться – есть навык. Переломил ствол. Посмотрел на свет окна. Стволы пустые, чистые. «Ладно». Посмотрел на патроны. Ничего не видно. Зажёг спичку. Осмотрел, как надо. На картонке стоит буква «К». «Что это такое? Картечь, наверное. Сойдёт.» Засунул два патрона в оба ствола. Закрыл стволы. Щелчок. Хорошее ружьё: курки сами взводятся. Посидел. Прижался к прикладу. Ещё немного посидел в таком положении. Тишина.
Курить захотелось. «Ладно уж». Максим встал, отложил ружьё в сторону и подошёл к своему чемодану. Открыл. Достал белую рубашку. Снял свою розовую и засунул её обратно в чемодан. Одел белую – чистую. Заправился. Причесался. Вернулся к раскладушке. Достал из лежащей на стуле пачки, сигарету. Чиркнул спичкой. Прикурил. Как-то блаженно стало, отрешённо.
«Вот и всё. Кончилось. А зачем? Ничего не сделал и уже ничего не сделаю. Был и нету. Вот и всё. Пусть другие смеются. А я уже не буду. Но ведь жизнь…А жизнь для тебя, потеряла смысл. И ты об этом знаешь. Жил и нет. И осуждать некому. Потому что близких людей нет. А все остальные…Да пусть живут. Они всё сделают, если сумеют. А я уж как-нибудь никак. Да и хватит ныть. Испугался, что ли? Пугаться не надо. Вот ты есть и уже нет тебя. Только бы не промазать. Ладно…»
Максим докурил сигарету. Тщательно затушил окурок о край пепельницы. Взял в руки ружьё. Спустил предохранитель. Ещё раз осмотрел всю конструкцию. Удовлетворился. Расстегнул белую рубашку. Опустил ствол. Понюхал его. Опустил ниже, приставил к тому месту, где бьётся такой надоедливый и такой неутомимый барабанщик. Наклонился сам. И металл впился в кожу.
«Я люблю, люблю я тебя, Маринка. Прощай, Маринка…»
в полнейшей тишине, неожиданно, ухнул одинокий выстрел. И где-то, в далёкой тундре, вторила выстрелу ранневесенняя полярная сова.

                15

- Ну, что ты всё сидишь? Делать тебе больше нечего. Нельзя
же так, Мариночка! Уже вторую неделю сидишь.
Всё жужжит и жужжит, что то под ухом. Словно муха поёт. И как только такой нудильник мог произносить напевные слова и кружить голову своими напевами? Зудит, зудит, словно больной зуб в антисанитарной местности. Шёл, бы уж.
- Ты в камень превратилась. Я больше так не могу.
Мариночка, я не могу так. Я не могу смотреть на тебя. Ну, почему ты молчишь!
И туман перед глазами и в голове всё сцеплено невидимым обручем. Ничего говорить не хочется. Никакое дело не манит. Одно положение – сидячее. И молчать, молчать, молчать…Не работают мускулы. Не позволяют ворочать языком и говорить вещи, никому теперь не нужные и ничего не обозначающие. «Пошёл он…»
- Ну, живой он, живой. Лежит в больнице. Там всем я
заплатил. Заштопают его, и никакой милиции не будет. Мариночка, что с тобой! Что! От заряда соли никто не умирал ещё!
И отдают пустые слова пустотой. Капля падает с большой высоты и разбивается о бетонное дно колодца. В жестянку льёт ручеёк и жестянка принимает своими краями все напасти. А потом заржавела жестянка и её выбросили, а ручей продолжает выбиваться из-под земли.
- Думаешь, мне легко? Я тоже переживаю. Мне тоже не
легко. Вон с этим следователем, кое-как разобрались. А он дурак. А тут ещё у меня ружьё навсегда отобрать хотят. Что же мне останется? И на охоту сходить не смогу. Это как же так? А? А ты всё молчишь, Мариночка….Почему ты молчишь?
Птица пролетела. Ей что – птице – ей ничего. Она вольная. И куда пожелает, туда и полетит. Захочет – на юг подастся, захочет – на север прибудет. У птицы весь воздух – дом и друг. Ей только человек – враг. А все же остальные, вполне приемлемые соседи и регуляторы по земному экологическому кольцу. Лети птица, лети…Жаль, что с тобой улететь нельзя: далеко и навсегда.
- А, может, тебе что-нибудь надо? Ты, Мариночка, скажи – я
сделаю. Нельзя же сидеть вот так на одном месте и ничего не делать! Ну, хочешь, я тебе шубу из бобра куплю? Ну, хочешь? Или шапку новую из соболя? Ты скажи – я всё сделаю. Нельзя так сидеть, нельзя. Ты поверь. Я то знаю. Заплачь – и всё пройдёт. Ты, просто, не выплакалась. Поплачь, и легче станет. А хочешь, я машину куплю – «Волгу». Деньги сейчас есть. Ты только скажи. А летом мы с тобой на юг поедем. На Каспийское море. Там тепло и фруктов много. Позагараем, отдохнём. Что я, не понимаю, что ли, что тебе сейчас тяжело? Такое случается не часто. На нервы действует. А? Ну, что ты всё время молчишь?
стоят столбы над крышами домов. Стоят столбы, словно точно из Центральной Америки перенесли сюда их жертвенники. И вот дымят они, кадят. А на жертвеннике жертва сгорает. И плита накалилась. Вот, вот треснет. Но мы же знаем, что он не треснет. Мы знаем, что плита не лопнет. А жертва сгорит. И всё же…А дым поднимается от труб русских изб в небо. Стоит дым столбом и не хочет шевелиться. Последние морозы. Последние выверты зимы. Но ведь зима-то уже знает, что обречена, что ей конец. И всё же она решилась показать себя напоследок – прижала морозом. И стоят среднеамериканские жертвенники на русском просторе. И дымят дымы дани в небо. И тишина вокруг, тишина. Жуть…
- Мариночка, а хочешь, на концерт сходим? А? Артисты тут
из Ленинграда приехали. Очень хорошие. Рок-группа. Пойдём, сходим? Я билеты куплю. У меня знакомые есть в кассах. Пойдём? Ну, если хочешь, то слетай к своим родителям на недельку. Ты пойми: нельзя себя так изводить. Что было то было. Что сейчас есть, то и будет.
А позавчера ручейки бежали у дома. Ручейки с рекой связаны. Все ручейки в речку уйдут. А река в море вольётся. Ну, а море с большим океаном связано. А океан солёный, солёный. Большой океан. Если что-то и надо сравнить, то за самое большое мерило принимают океан. Вот и жизнь человеческую можно сравнить с океаном. Да только не с каплей воды. Нет. Жизнь человеческая похожа на проплывающий по северным морям, айсберг. Так же носит человека по своей судьбе, как айсберг по океану. И так же скрытен человек, как айсберг. И ни у одного, ни у другого нельзя найти чёткой границы. Границы эти размыты и очень хрупкими являются. Да и сущность человека можно измерять айсбергом: что ты сделал, как проявил себя, стало ли кому-нибудь легче от того, что ты существуешь и путешествуешь по своему океану. Просто и ясно. И в тоже время: где то предназначение, для которого рождён и живёт человек? Не видно. И никто не знает. Неисповедимое не сойдёт с языка и не войдёт в голову. Что не дано, то не дано. И каждый решает. И каждый ошибается. И совсем иной человек не скажет о человеке нынешнем, что он прав. Все думают и все не правы. У каждого поколения своё миропонимание. Каждый общественный цикл человечества, имеет свою философию. И эти философии отличны друг от друга. И каждая философия, в отдельности, мечтает распушить в прах, свою предшественницу. Вот и идёт вечный спор: где истина. Все спорят. Все хотят знать и никто не знает. Великая ошибка в этом споре. Нельзя объять необьятное. Нельзя породить идеал. А шаблон – он всегда шаблон. Шаблон – самая лёгкая и очень низкая форма существования. Человек в шаблоне – это машина с живыми органами. Вот что страшно. Ведь органы-то живые. Значит они для чего-то живут и существуют, в таком виде. Ну, вот! Вернулись к тому, с чего начали: для чего же рождён человек на свет и в чём его предназначение. И опять же – нет ответа. Так что же ты…Такова жизнь. Сознание требует, и идёт вечный поиск. Вот и появляются философы на свет, хотя, конечно, известно из истории, что своей главной задачи они не выполняют: они не разгадали человека. Поздравьте неудачников и плюньте на них. Пусть себе занимаются своим тихим делом. По крайней мере, они на людей не наскакивают и кровь им не портят.
- Мариночка, да перестань ты. Лежит он в больнице, - и
ничего с ним не будет. Что я дурак – настоящие патроны раскидывать по дому…Ты понимаешь это? Он кожу себе только пожёг и шок получил…А нам с тобой жить дальше. Мариночка, да перестань ты нервы себе изводить. Он глупый, молодой ещё. Дурак он. А ты и я…Кто он нам – никто. Ведь я тебя простил. Что тебе ещё надо? Мариночка, да перестань ты. В конце концов так вредно себя изводить! Сколько может продолжаться…Ты и меня пойми. Мне тоже тяжело. Слышь, Маришь, перестань. Я тебе серьёзно говорю.
А люди живут, как айсберги и тают, как айсберги. Кто быстрее тает, а кто медленней. Кто-то обжёгся на солнце и растаял, по своей неосторожности, совсем быстро. Кто-то спрятался от солнца и прожил долго. Но и он, несмотря на свою предосторожность, растаял от прилива тёплой воды, по которой пошёл. Но не надо огорчаться и не надо расстраиваться. След на земле, дух наш, - останутся. Они перейдут в идущие за нами поколения. Они останутся жить, среди других. Мы продлили свою жизнь, дав жизнь другим, подобным нам. Мы будем всегда присутствовать на земле, ибо поколение, из которого мы вышли и которое мы продолжим, будет существовать вечно. Лишь бы всё было, так как и должно быть. Лишь бы катаклизм не стёр нас, как он это сделал с нашими предшественниками: динозаврами и ещё более ранними видами жизни на Земле. Человек занимает свою ячейку. И эта ячейка стоит на высшей ступеньке пирамиды, нынешнего развития жизни на Земле. Но человек – существо хрупкое. Вдруг катастрофа – и человек будет выбит из этой ячейки. Он умрёт, как глава. Святое место не бывает пусто. Как только Человек покинет свою ячейку, её сразу же займёт иной тип организованной жизни. И нельзя поручиться, что этим типом не будет муравей, или жук навозный. Всё может быть. Дело не в том. А дело-то всё в том, что человек не должен терять разума. Как только мозг человека станет думать в противоположном направлении, от нужного, - вся человеческая жизнь перестанет что либо значить. Человек без правильного разума, - это животное, способное на всё, но только не на роль главенствующего типа жизни на планете Земля. И как знать: не будут ли – после предполагаемой катастрофы – маленькие мухи забивать больших людей, как тоже самое проделывали люди, со своими сородичами – мамонтами и другими представителями той далёкой фауны, в которой они жили первоначально? Не превратится ли человек, лишённый разума, в того крокодила, от которого кроме арханики и запаха, ничем не веет. Беречь надо свой разум, беречь то направление, в котором он живёт и мыслит, не поддаваясь на новые теории и философии, которым от роду неделя, и без которых Человечество прожило долгие свои тысячи лет, находясь в гармонии к природе и космосу, не обижая Землю на которой живёт. Стоит, наверное, не допустить конца самого себя. И пусть ваш дух продолжает жить в ваших детях, внуках, правнуках. Ведь так она прекрасна – жизнь. Стоит ценить её и пользоваться ею. Стоит почитать данную  матерью-природой жизнь. И не надо смеяться над своим существованием.
- Что ты, Мариночка, молчишь? Ну, скажи хоть одно слово!
ты всё молчишь и молчишь. Из тебя ни одного звука не вырвать клещами. Говори, ну говори. Я тебя спрашиваю: ты на концерт пойдёшь? Очень хороший концерт. Артисты там будут, по первому разряду. Билеты достать – проблема. А я могу. У меня знакомые там есть. Ну, как, Мариночка, сходить? А? Ну…
- Сходи.
          Голос пустой, отчуждённый. Но на эту пустоту сразу же следует радостный возглас:
- Да, да. Конечно. Я сейчас. Ну, вот видишь – и заговорила. Я
ведь говорил, что пройдёт. Всё пройдёт. Развеемся. Посмеёмся…А его ты, со временем, забудешь. Дай только время, и ты его забудешь. Он кто – он никто. Пусть себе там живёт, где хочет….А я вот тут…
И шаги. Удаляющиеся и приближающиеся.
- Ну, я побежал. Ты подожди. Я скоро с билетами приеду. Я
на такси…
Шаги удалились, хлопнула дверь. И стало совсем тихо. Тихо так, что зубами скрипнуть захотелось.
Марина встала и пошла в ту комнату, где пару недель назад всё и произошло. Открыла дверь. Оглянулась. Пошла к стоящей, посреди комнаты раскладушке. Присела на её край. Сознание представило себе то, что произошло здесь, две недели назад. И тоскливо стало. Одиноко.
А время шло. И противно тикали ходики. Они отсчитывали то время, от которого не хотелось отдаляться. «Тук-тук, тук-тук…» И так без конца. И волнение появилось в сердце. Появилось, хотя казалось, что всё внутри умерло и слёзы все выплаканы и думы все передуманы. И вот заныло сердце, заныло. Больно в нём стало. И боль эта расползлась по телу. Как же ужасно болит сердце! Ну, разве, не может оно подождать? Ну, разве не может оно болеть хоть чуть-чуть бы, да поменьше. Ведь, в конце концов, самого худшего на этот раз не произошло. Он ранен, но Он жив! Нет, это невыносимо! Помощь! Срочно помощь сюда! Спасти. Спасти организм от сердца. Ведь как оно тяжело ломит, рвётся! Спастись, спастись…
Марина вскочила на ноги, схватилась за грудь, где сердце бьётся и выбежала из комнаты. Срочно надо унять боль. Иначе совсем тяжело. Ой, как оно надрывается! Кажется, что сейчас выпадет. Или разорвётся. «А…с ним!» Ведь есть где-то в доме лекарства. Есть! Надо лишь принять нужных лекарств и всё пройдёт. Надо…Но где же они?
Марина вбежала в гостиную и кинулась к шифоньерке. Где-то там должна быть Аптечка. Где-то совсем рядом. Да, да – это она. Руки нащупали мягкую упругую упаковку из кожезаменителя. Вот и на свет упаковка извлечена. Сама белая, а в центре Красный Крест. А сердце-то! Пальцы рвут упаковку. Она распадается. И пальцы, тут же, начинают быстро перебирать флакончики, упаковки и тюбики. Вот, кажется, - оно. Да, да. Конечно. От этого будет спокойнее. Пальцы срывают пробку и на ладошку выкатываются таблетки в красной оболочке. Но вторая рука не останавливается. Она всё сыплет и сыплет. Вот пять таблеток, десять, пятнадцать…Хватит. А теперь сразу. Глаза закрыты…и один толчок, полёт руки и язык ощутил что-то сладкое. А теперь куда-нибудь на мягкое место. Ноги разгибаются, глаза открыты, а мир…Мир плывёт белым парусником. И разноцветные фейерверки распускаются над этим миром. Наступает карнавал.

                Эпилог

Всё, конечно, могло быть и так. Но в каком веке? Современные люди знают, что из-за любви не стреляются, и не травятся, и не топятся. Катерина из «Грозы», - да как это давно было. И только перо Шекспира остановилось бы на заключительном аккорде, так и не ответив на вопрос: зачем же автор взялся за то самое перо, и что он хотел сказать своей нравоучительной историей.
Однако, конец XX века даёт простор фантазии автора и широту действия героев. Автор опускается во внутренний мир своего героя, а герой открывает потаённые ходы своей души автору.
Субьективизм построения современного сюжетного повествования, в какие только приключения не кидает как автора, так и героев. И когда художественный замысел вырос в свою форму, автор делает просто – он закрывает занавес и пьеса заканчивается.
А что же делать героям? Автору они не нужны, но они живут и никуда им от жизни своей не деться.
Всё, конечно, могло быть и так, как написал автор в своей повести, но…
Максим пережил перестройку и стал возить алюминевые ложки в Румынию. А на пограничной станции Чоп пять дней пила водку компания, в которой находилась и Маринка.
Через пару лет Максим уже торговал на рынке мотопилами и велосипедами оптом. А Марина возила женскую стильную одежду из Польши и Италии.
А потом Маринка вдруг поняла, что лучше, чем с Максимом ей никогда больше и нигде не будет. Она бросила своего стареющего спившегося мужа в Архангельске и уехала в родной город к Максиму.
И Максим, по счастливому стечению обстоятельств, ещё не успевший жениться, к тому времени, простил Маринку, и они стали жить вместе.
А что касается автора, - он насочинял то, что хотел насочинять, и реальным людям нет дела до его амбиций и домыслов.
Всё могло бы быть и так, но…автор покопался в душе своих героев и бросил их на произвол судьбы. А герои бросили на произвол судьбы автора. Они, даже, прочитали, однажды, историю о самих себе, но не поверили ни одному написанному слову.
- Такого не может быть, - сказала Маринка.
- Дохода не приносит, - согласился Максим.
          И они выбросили книжку и продолжили свой семейный бизнес на радость подрастающему сынишке.
Всё могло быть и так, как произошло, но…автор закрывает занавес. Он заканчивает свой внутренний монолог в им же самим придуманной лирической пьесе. И ставит точку.