Не сезон

Если умру я –
не закрывайте балкона.
 Дети едят апельсины.
(Я это вижу с балкона.)
Жницы сжинают пшеницу.
(Я это слышу с балкона.)
Если умру я –
не закрывайте балкона.

(Федерико Гарсиа Лорка)
___________________________________________________________

Солнце было видно. Утро было свежим. И это настраивало на лирический лад. За окнами набирала обороты неуклюжая московская весна. Того и гляди желтоглазые стайки мать-и-мачехи то тут, то там разрисуют пустыри и скверы. Улица шумела гавайской смесью птичьего щебета, щекотала игривой кисточкой барабанные перепонки. Казалось, город еще сам не верил собственному счастью. Невыносимая осень-зима, просоленная и пронизывающая сыростью, отстреливалась порой серыми днями, но не могла уже диктовать свою злую волю. Ура!
Анжелла, сонная, но явно из душа, крутилась на кухне. А там со вчерашнего осталось подозрительно много грязной посуды. У нее даже мелькнула мысль, что, пока ночью «то да се», на кухне с размахом харчевалось целое стадо  домовых.
Муж еще спал, и, прислушавшись, можно было различить из спальни далекие отзвуки. Проведенная ими ночь явно лишила добро-молодца богатырской силушки и придала его храпу особенную по-монгольски горловую мелодичность. Будить его было жалко.

Анжелла на цыпочках прокралась в спальню, умилилась и принялась аккуратно собирать осколки разбитых ими вчера в порыве страсти винных бокалов. Ну, зацепили…хорошо пустые. Подарок, между прочим. Но это к счастью, блин… Да черт с ними со стаканами! Ее губы сами собой расползались в благодушной полуулыбке. «Если это не счастье, то что же?»   
Да, не часто в последнее время они с Игорем оставались совсем, ну совершенно, одни. Наверно поэтому, когда свекровь предложила «подержать» Антошку у себя на выходных, они дружно закивали головами и начали перемигиваться, как первокурсники на лекции.

 Домой долетели. Лихорадочно забегали по квартире, собирая на стол «романтический ужин при свечах» . Голубой «Левенбрау», сухарики, курица в лаваше, салат из свежих помидоров и огурцов с сочной весенней зеленью, фрукты, сигареты, Боб Марли, “No women, no cry”, бесконечно нежные: “Кис, mon ange, передай сухарики”- “Кысь, может еще салата нарезать, по моему мало…”.

Часов в десять заскочила Светка. “А-а, Светик, как ты, солнце?” Расцеловались по обыкновению.. “Пиво будешь?”, “ …everything’s gonna be all right…”, “Не-а, посмотреть чего-нить есть? Смешного…или страшного. Ага, мерси. А  Антошка где? А-а-а, поня-ятно, ну, ладно я побежала, завтра заскочу…А то у вас тут так красиво, что я только мешаю.  Давайте, ребят – пока. Завидки берут, на вас глядючи…»
Долго смеялись, обнявшись,  приперев собой закрытую за Светкой дверь; потом, пританцовывая двинулись в спальню. «Ну че, Кис, спокойной ночи?» – «Да пошел ты!». Смех плавно растворился в поцелуях и прерывистом дыхании. Где-то в небе в этот момент ликующе били колокола…

Муж героически проснулся около часа, на удивление бодрый. И голодный. Поэтому завтракали долго, растягивая процесс. Казалось, вернулось то время, когда они еще потерянные, еще не нашедшие друг друга вот так сидели на кухне и строили такой привычный теперь домик их совместной жизни. Антона, конечно, еще и в планах не проглядывалось – они были охотниками друг на друга, знали и упивались этим. Не так уж и давно это было. Поэтому с такой радостью они при каждом удобном случае «переодевались в старые одежды» и устраивали себе сеансы ностальгии по «детству».

Теперь за столом Анжелла смотрела на мужа и пыталась представить, будто это не он, будто совсем чужой мужчина улыбается ей и курит. Почему-то ей захотелось этого. Она пыталась представить «не-Игоря», как он смотрит на нее поверх кружки с кофе, но не могла. А может это и правильно, может так и должно быть, если любишь… я ведь люблю его, у нас сын растет. Мы не можем без… Сном кажется все, что было до… До этой квартиры, кухни, дома и шаткого лифта с надписью «НЕ РАССЛАБЛЯЙСЯ» на потолке. Он так вздрагивает при остановке, что сердце каждый раз норовит выпрыгнуть и испуганным зверьком броситься куда-нибудь в лес.
Ворохом корявых, выцветших этюдов где-то в самом пыльном углу ее памяти покоятся воспоминания о том, что когда-то до… она была влюблена в кого-то, что бросив институт, сбегала из дому «просто так», путешествовать и «смотреть мир», что как-то от безысходности перерезала себе вены.
 Потом Бог вдруг родил  Игоря, Игорь родил ее, ту, что смотрит на него через стол, она родила им Антошку, и увидели все, что это хорошо…
А Антошку ведь надо забрать, надо съездить, прямо сейчас, только докурим. «Кысь, надо съездить за Антошкой, давай?» – «Да, только докурим…»

Да, только докурим. Так хотелось сидеть долго и забыть про весь мир. В этом была какая-то особенная  нежность или что-то вроде того.  Куколка идиллии же иногда имеет свойство превращаться в имаго элегии. И тенью своих крыльев закрывать солнце. Анжелла хотела думать, что для этого сейчас не сезон.

Солнце было видно. Оно уже катилось к закату, стыдливо прячась за слепыми окнами многоэтажек.
«Мы выйдем вас встречать,» – сказала свекровь, когда Анжелла позвонила предупредить, что они выезжают и скоро будут.
Она ответила: «Хорошо.»

Машина остановилась у обочины. Игорь  улыбнулся. «Вон они,» – сказал он, неопределенно кивнул головой. Его мама вела Антошку  за руку. Тот лопотал что-то, крепко сжимая в левой ручке идиотского Дональда Макдонольда. Наталья Эдуардовна заметила их, наконец, и помахала.
Они вышли из машины. Что ж так грязно-то, блин!  Анжелла увидела, что свекровь, будь она не ладна, потащила Антошку через лужи. «Вы его на руки возьмите, а то ноги промочит, - крикнула она, - а то у него правый ботинок иногда воду пропускает.»

Подняла. Понесла. Антошка при этом сделал серьезное лицо и расставил руки в стороны. Анжелла улыбнулась:
- Смотри, Игорь, он в птицу играет.
- Не-а, в самолет, - Игорь улыбнулся еще шире.
Наталья Эдуардовна поставила Антошку на землю, и он тут же схватился за мамину ногу. По телу Анжеллы пробежала приятная дрожь:
- Зай, ты играл в птичку? – спросила она сев на корточки, поправляя ему ворот.
- Не-е-е, в ан-ге-ло-чка-а, - в голове Анжеллы вдруг что-то громко клацнуло. Но она сдержалась.
Свекровь тем временем оживленно рассказывала Игорю о том, что его отец совсем выжил из ума и решил купить себе место на кладбище. Не, да это бред какой-то!  В голове Анжеллы клацнуло уже громоподобно.
Новенький серебристый «Опель» вылетел из-за поворота удивительно бесшумно. Сидевший за рулем парень резво выкрутил руль в обратку и по-пижонски утопил газ. Солнце отразилось от лобового и гигантский солнечный заяц спугнул стайку воробьев.
Антошка радостно подпрыгнул:
- Мама, мама…вообышки! - Анжелла машинально развернулась на возглас.

В этот момент хлопнуло – парень за рулем «Опеля» почувствовал, как набирающую скорость машину резко повело в сторону. Все происходило слишком быстро, слишком – нырок машины вправо, выпрыгнувший на дорогу малыш, его мать, ее лицо, удар – ребенок плюшевым медведем взмыл в воздух, девушка – ее он задел зеркалом, кажется, зеркалом, только и всего, а она волчком крутанулась и упала. Визжащая и упирающаяся всеми тормозами машина вмялась в припаркованный тут же джип и замерла. Стало вдруг тихо.

 Анжелла лежала на холодном мокром асфальте и почти не чувствовала своего тела. Сознание предательски не покидало ее. Из радужной лужи на нее смотрел и истерически смеялся Дональд Макдональд  в ядовитом желтом комбинезоне.


                *   *   *

Ее упрятали в больницу. Лечили тело, врачевали душу. Антошка пел с ангелами, и она слышала его голос. Иногда ночью она слышала и плакала, и не могла остановиться.
Анжелла позвонила домой. Долго молчала. Она лежала в палате с зашторенными окнами- не могла смотреть из окна, даже не подходила к нему. Ведь там, как и прежде, – солнце было видно. Долго молчала.
- Я беременна, - сказала она потом. Голос мужа будто провалился в трубке.
- Это же чудо, - выдохнул Игорь, снова обретя способность произносить.
-Это не чудо – ты не понял – я не хочу ребенка, не хочу больше детей.
Короткие гудки в трубке пригвоздили Игоря к стулу. Он сидел на кухне и курил нервными затяжками. Внутри его - зияло…