Бабушка

Цветочки уже подвяли, их лепестки потемнели и безвольно повисли на зеленых стеблях. За стеклом деревянной избушки – ее строили как баню, но баней она так и не стала, оставшись маленьким домиком для хранения старых вещей и просушки луковиц – гербарием застыла дохлая птичка с розоватым, будто восковым, клювиком. Посреди сада – железный бак, в котором бабушка варит кушанье для поросенка, так вкусно пахнущее, что его хочется попробовать: густая горячая масса из отрубей и зерна, травы и зеленых груш. В травяных зарослях лежат яблоки, ароматные и кисловатые, с коричневыми кругами от долгого касания земли, с муравьем, спрятавшимся у основания черенка, с метиной от воробьиного клюва.
Мы сидим на скамейке в саду – бабушка и  я. Я прислонилась к теплому бабушкиному боку, на ней – телогрейка из одеяла в белую и синюю клетку, а воздух уже холодный, прошитый сеточкой почти невидимого дождика. В мягком бабушкином кармане – крошки от хлеба, которым она кормила кур, ключ на мятом шелковистом шнурке, шоколадная конфета. Руки – на коленях. Бабушка.
Я сижу, прижавшись близко-близко, и мы слушаем, как падают яблоки в саду, как лает собака на соседнем дворе, и чуть слышно пляшут капли дождя на листьях и травах.
Ее голос – часть всего этого, он дружит с дождем и скрипящей калиткой, с шуршанием травы и криком птицы. Бабушка рассказывает истории, знакомые  с детства, переплетенные между собой как прутья в корзинке. Каждая история имеет свою жизнь и судьбу, каждая пронзает сердце иголочкой воспоминаний – первая  приходит со вкусом блинов и меда, горячего чая в черной чашке с розовыми цветами, вторая отчетливо пахнет ночью и влажными листьями.
Один из моих предков держал свою кузницу, и как-то подковал лошадь белого офицера. За это красноармейцы отвели его в горы – так здесь называют холмы, покрытые лесами, куда мы ходим собирать грибы. Заставили рыть ров, он был не один, были еще люди, которые копали с ним глинистую землю с кусочками кварца, сверкающие на солнце. А потом расстреляли всех и закопали ров – теперь уже не пустой. Когда они копали, наверное, смотрели на Волгу. Я представляю – ветер, голубое пространство, пот на спине под грубой домотканой рубахой, руки, привычные к рукояти молота и лопаты, и запахи, запахи, которые хочется испробовать все, за этот короткий миг, сразу впитать в себя весь жизненный сок, успеть. Его кровь течет сейчас по моим венам, и чуть слышный оттенок моего голоса, чуть видный изгиб бровей моих – частичка кузнеца, похороненного в горах над Волгой.
Бабушка ест конфету, складывает рассеянно фантик – на нем птица зависла в голубом небе, желтая полоса по краю истерлась до бумажной мякоти, и протертое место напоминает фланель.
Слева от скамейки стоит большой прямоугольный бак с водой для поливки. Его стенки проржавели, а изнутри на них растут зеленые мохнатые веточки водорослей. В воде живут маленькие шарики – абсолютно круглые, телесные крупинки, находящиеся в постоянном движении. А еще – личинки комаров. Стоит поднести руку к поверхности воды, как они тут же в испуге кидаются во влажную глубину бака.
Постепенно воздух крепчает, уплотняется, закрашивает дальние уголки сада черным, потом принимается за соседний куст смородины, за ветви яблони, свекольную ботву на грядке, и вот уже весь сад принимает разные оттенки темноты. Бабушка тяжело, медленно поднимается, спрашивает: «Пойдем потихоньку?», и я улыбаюсь, внутри теплеет радость, потому что сейчас мы войдем в дом и будем пить чай.
В шкафу со стеклянной дверцей стенки обиты старыми открытками. Гладиолусы – на восьмое марта, снеговики на Новый Год, пейзажи и натюрморты – на дни рождения и просто так. Почтовые штампы изгибаются морщинками, как на бабушкином лбу. А  лицо у бабушки будто сдобная булка, уютное, теплое, свежее. Яркий платок с бахромой.
Самовар вскипел, и чашки уже полные, чай в чашках, молоко добавлено, варенье выложено в стеклянную розетку. А еще вот что есть у бабушки: мед, белый хлеб крупными ломтями, масло и конечно -  конфеты.
 «Закрой занавеску, как бы не напхался кто», - говорит бабушка, я опускаю белую оборку на окно у стола, отгораживая бабушкину кухню, прогретую печкой, освещенную желтой лампочкой, от наступившей ночи.

Цветы в саду спят, и им снится, что снова лето