Банальность

Ведро постепенно наполнялось скомканными бумажными клочками. Артём нещадно браковал выводимые им на белоснежных листах формата А 4, производства светлогорской бумажной фабрики, любовные признания Софье. Он писал, перечитывал, немного осмыслял и тут же нетерпеливо мял в кулаке несостоявшиеся любовные послания. Корзина для использованной писчей бумаги располагалась ближе к окну, на довольно приличном расстоянии от рабочего стола, поэтому Артем, каждый раз целясь в неё, имитировал технику исполнения трёхочкового броска Захара Пашутина, при метком броске выкрикивая «YES». Всякий раз когда бросок не достигал цели, комната оглашалась простым американским словом «Fuck». Иногда Артём успевал поставить самому себе блок-шот и разворачивая смятый листок, заново перечитывал написанное.

«Моя невесомая прелесть, Софьюшка милая моя, нежное облачко на хмуром небосклоне моего бытия… Пишу эти строки, а непослушные буквы словно тараканы разбегаются со строк – мои глаза видят только твой образ» - фраза хищно разрезана зачёркиванием острого пера, лист порван в самом центре. «Какие в жопу тараканы», - вслух рассуждал Артём, - «Ты хочешь, чтобы её стошнило прямо на твои каракули».
«Может всё-таки лучше вот так», - не унимался Артём и снова выводил свои признания: «Софа, всё уже было сказано тебе неоднократно, но я еще раз хочу подтвердить, на этот раз письменно, то что ты отвергаешь. Пойми, ни ты, ни я не в силах противиться ЧУВСТВУ. Нас сковывают лишь какие-то эфемерные обязательства перед нашими родителями или, что более вероятно обыденная социальная мораль. Но о какой морали может идти речь, если я еще раз хочу доказать свою возвышенную любовь к тебе, Софья, и подтвердить её телесными ощущениями. Я хочу, чтобы ты наконец поняла: любовь не может быть порочна, ибо только в любви человек поистине свободен, в том числе и от пут морально-религиозного рабства…». «Нет, не то, совсем не то!!! Сухо как-то и слишком заумно», - снова анализировал Артём, - «А, что если так – Я Вас любил, любовь еще быть может, в моей душе угасла не совсем..., нет слишком лирично, да и потом уже кто-то так говорил, не стоит переходит на отвлечённые сантименты».
Артём прошел на кухню, открыл обшарпанную дверцу антикварного холодильника «Апшерон-76», достал из бокового лотка заиндевевшую пол-литру «Гжелки». В ней после позавчерашнего ещё осталось грамм триста. Артём сковырнул пластмассовый дозатор и одним махом выпил из горла остатки водки. Снова вернулся за письменный стол. «Моя сладенькая карамелька, как мне сейчас не хватает твоих приторных соков, нераспустившегося бутона твоих розовых губок между гогеновских ножек, божественной пышности твоей медовой попки, дрожания твоих бархатных ресничек и мления пупка от моих поцелуев. Моя космическая дева, моё НЕБО, моё МОРЕ, моё Солнце, моя София. Я гибну от вожделения, я засыхаю. Не дай мне иссякнуть - напои своей вагинальной слизью. Приласкай меня в колыбели твоих нежнейших объятий…, - слишком откровенно, не годится».
«София, презри меня в своей немощности, ибо я бессилен противостоять твоим чарам…, - фу, как пафосно и гламурно…»
«Ласточка моя небесная, интегралы твоего скерцо конгруэнтны липосакции моей пустотелой души. Диффузия моего либидо обратно пропорциональна твоему холодному отвержению. Вычлени корень…, - тьфу, ты, как заумно, не поймёт».
«София, я тебя люблю, - бля, ну это уж слишком банально. Банально? БАНАЛЬНО! Б’АНАЛЬНО, именно бАНАЛЬНО, бля, АНАЛЬНО, - я тебя не навижу, сука, мразь грибковая, смегма костромская, шмара объебошенная, Я срал на тебя, я клал на тебя пласты анального шоколада, я гноился на твоё тщедушное тельце, лобковая вошь, вафля прокисшая, ****Ь вичинфицированная, шкурка хламидиозно-винигретная, ЖАБА, ЖАБА, ЖАБА, ЖАБА, понаразводила у себя в ****е выхухолей, киста фиброзная, роса мучнистая, ублюдочная мраЗЬ, ненавижу, прель микозная, инфузория туфелька ****ная, эвглена зелёная, амёба аморфная, вонючая гадина, блевотная масса, тварь гандонистая, залупи себё глаза, убью, умертвлю, насру, наблюю, вырву твои гланды, продырявлю твой мочевой пузырь, сука жыжыстая ты Софийка, сальная железа закупоренная, бля побрей ****у, дура, вымой ноги и не воняй, сопля илистая, я срал я клал. Я срал, я клал, я опорожнялся на твой парик, я ковырял козявки и клеил тебе на веки, я мастерил гнездовья для бакланов в твоём лобке, Я срал, я клал, я жрал. Я срал, я клал, я плевался на патиссоны твоих атрофированных сисек, я Срал, я блевал. Я клал, я ЖРРР ааааааааа, СРааЛЛЛ, КАЛЛЛЛЛЛЛЛЛ ДРРРРР, *** вонючая, София – ты мудак, София – ты мудак, София – ты мудак, Ты вагинальное олово, я срррррраХЖЕЬоипговррррррррррр уууууууиььььЪ, ццццццыыыыыыыыыыыыщщщщщщ, София ты ЦЫЩЪ, ты ЦЫЩь СОФИЯ, слышишь, меня падла – вот так в самый раз», Артем сложил вдвоё аккуратно исписанный листок, положил в конверт и запечатал. Первая выемка писем была в шесть тридцать утра по местному времени.