Радуйся, люде

За окном ползли поля, но ледяное кружево скрыло зимнюю ночь от глаз тех, кто всматривался с этой стороны серебреного стекла.Купе освещала тусклая лампа, и не было никакой возможности выключить ее, чтобы увидеть хоть что-нибудь, кроме бездушных полок и стола укутанного чайными подтеками. Ты видишь то, что желательно скрыть мраком и не можешь узреть на самом деле важного, необходимого. Необходимы скелеты деревьев, стыдливо прикрытые синим снегом и черные пейзажи, изредка разрываемые вспышками фонарей и огнями отдаленных сел. А этот свет... Зачем он? Он тьма пустого купе. Свет только там, в ночных полях и редких
взрывах окон пролетающих домов. Жизнь есть там. Поезд & это вакуум, небытие пути. Люди не там и не тут. Ну почему, почему нельзя выключить свет?
Девица напротив опасливо смотрела на его бородатое лицо. Видно, ей было немного не по себе от необходимости провести всю ночь наедине с таким подозрительным субъектом. Он как-то мимоходом подумал, что нужно будет по приезде побриться.
Еще вспомнил, что еду оставил дома, на столе, укрытом цветастой скатертью. Жена почему-то всегда обожала такие мелочи: вазочки, занавесочки. Однажды она долго плакала, узнав, что сын Вадик разбил фарфоровую вазу в гостиной. Вадик тогда тоже самозабвенно ревел, осознав какое преступление совершил. Его, Матвея, такие вещи ужасно раздражали.
Кушать уже хотелось и даже очень.

Чемодан у отца был собран. Родители ругались уже второй час. Вадик закрыл уши и смотрел в потолок. Из трещин в побелке иногда получались занимательные узоры, но
сегодня дело не клеилось. Трещины - это просто трещины. Но почему же они никак не помирятся?
Хлопнула дверь. Крик.
Недавно Вадик сломал руку. Играл во дворе с ребятами, играли в войнушки на горке. Вадик бежал по ступенькам, оступился и полетел вниз. В руке что-то неприятно хрустнуло. Все сказали, что ему сказочно повезло, что
так легко отделался. Вопрос спорный: болело ой-ей-ей. Тогда он плакал, и мама тоже плакала, а потом кричала. Она очень боялась, что Вадик не сможет играть на пианино. Мама лелеяла мечту о сыне-музыканте. Хуже после перелома он
играть не стал, правда, и лучше тоже. Тайно от мамы Вадик хотел стать космонавтом или летчиком. Или даже врачом, если сможет учиться так долго.
Папе было все равно, кем станет Вадик. Папа ездил в командировки и скармливал зарплату любовницам. Вадика он не любил и его маму тоже. Папа мечтал стать холостяком.

- Алексей Федорович, что там с этим из 32-й?
- Ждем исполнителя. Хотя какая разница, помилование ему не подпишут, ежу понятно. Слушай, ты бы сходил к нему, книгу отнеси, он просил по медицине. Говорит, не хочу квалификацию терять.
- Какая уже ему теперь квалификация! К стене и...
- Отнеси, отнеси. Рождество все-таки.
- А вы что набожный?
- Нет, конечно. Я же коммунист, юноша! В Ленина верю, в Маркса и в светлое будущее.
- И в боженьку, да?
- Товарищ Филиппов, вы бы с начальством не заедались, да поклепы не строили. Так ничего хорошего вы в жизни не добьетесь. Добрее надо быть, добрее и сарказма
поменьше. А книгу все-таки отнеси.
- Алексей Федорович, скажите... Меня мысль одна гложет.
- Ну, говори, раз гложет.
- Вот... Ну откуда они такие? Росли при коммунизме, времен старых не помнят, ни царизм, ни капитализм не влиял на них, а все равно. Откуда в нашей стране ТАКИЕ?
- Какие?
- Убийцы, насильники, предатели.
- Мальчик мой, ТАКИЕ были, есть и будут. Страна, что страна, когда закон внутри нарушен? Человек рождается с законом добра и любви, а потом какая-нибудь зараза показывает ему, что закон этот - ничто. А дальше снежный ком, который растет и растет. И ком проглатывает все законы и человека, в конце концов.
- Вы хотите сказать, что они не виноваты?
- Виноваты... Покажи мне здесь одного человека, который считает себя виновным. Никто не рождается злодеем, а значит преступник не тот, кто убил, а тот, кто закон обесчестил в глазах исполнителя. Все они здесь у нас исполнители. Злодеи там, на свободе. На вершине горы, с которой ком покатился. А мы здесь внизу расстреливаем эти снежные шары, чтобы хоть как-то, постфактум, как говорится, преступление уничтожить.
Повисло молчание.
- Алексей Федорович, а давайте ёлку здесь поставим. На Новый год не додумались, так хоть сейчас. А то столько времени здесь проводим, а место все нежилое какое-то.
- Поставим, это ты хорошо придумал. Только где мы сейчас её возьмем-то,среди ночи?
- А я... Это... Уже принес. В кладовке стоит. Не знал, как вы отреагируете. Без санкции начальства, так сказать.
- Так чего же молчал? Неси, украшать будем. А у меня и бутылка здесь припасена. Отпразднуем... Да хоть продолжение Нового года отпразднуем! Неси.

Попутчики разговорились. На станции купили бутылку дешевого коньяка, девица достала закусь: курицу копченую и несколько вареных картофелин. Стали говорить "за жизнь". Врали, наверное, оба, но это-то и доставляло особое удовольствие. Поезд - пустота лживых разговоров. Жидкость разливалась теплом в телах, зажигая животные огоньки. У Матвея уже появился живой мужской интерес к попутчице. Как её звали? Света? Света заходилась пустым пьяненьким хохотом, который сейчас ему не был мерзок. Мерзость - это
потом, утром. Утром чемодан "насовсем" и жалкий сверток с дорожной едой на цветастой скатерти.
- А я вот к друзьям еду. На Новый год не успел, так теперь повидаю. Отпуск у меня.
- Везуха! Ха-ха-ха! - Коньяк обнимал её тело вплоть до сосков. - А я институт прогуливаю. Сессия идет, но на два дня вырвалась. Матери по хозяйству помогу, с друзьями пошатаюсь.
Сейчас она была почти красива. Это завтра станут очевидны прыщи на лбу и жалобная апельсиновая корочка. Это завтра заключенный 1265 услышит: "В ходатайстве о помиловании Вам отказано". Это завтра Матвей станет думать,
где "насовсем" останется его чемодан. Одна дверь закрылась. Закрыта дверь в купе. Завтра обязательно откроется другая. Поезд - вакуум. Девица хихикает над граненым стаканом. Один ребенок закрывает уши и смотрит в потолок, стараясь удержать закон внутри. Другой впервые открывает глаза и протягивает ладошки к далекой первой звезде, скрытой бедной кровлей. Его Закону суждена вечная жизнь: в почтении к ней склонили головы волхвы.
"Радуйся, о радуйся, люде!
            Син Божий народився"