Патология история болезни девушки N

Однажды я была молода и хороша собой. Я встала утром с постели и подумала, что глупо пропадать взаперти, когда ты так молода и так хороша собой. Пора идти в мир, решила я.
Я выбежала на улицу и разочарованно остановилась. 
Мир не выдерживал никакой критики. В отличие от меня, он не был ни молод, ни красив, довольно нелепо смотрелся и местами плохо пах.
Этот мир мне не пара, было совершенно очевидно.
Я поморщилась и приняла твердое решение подыскать себе какой-нибудь другой. Но тут мне сказали, что я, видно, дуроватая, раз не знаю, что никаких других миров не существует и искать их бесполезно.
Я поверила, и меня что-то кольнуло. В сердце. Потом ниже, в селезенке, потом еще где-то, и еще.
Я заболела и начала с бешеной скоростью хиреть. Когда дело зашло далеко, я обратилась к врачу.

Врач попалась хорошая, потомственная. Звали ее Панакея. Фамилия у нее была Бухенвальд (по первому мужу).
Она выросла в семье, где буквально все, начиная от прадедушки и заканчивая четвероюродным племянником из Воркуты, занимались профессиональным врачеванием. Панакея Пантелеймоновна считалась самым опытным врачом медицинского центра. Она твердо знала, что возможно, а чего не может быть никогда, и если выздоровление безнадежного больного или результаты анализов вступали с ее многолетним опытом в противоречие, она была склонна скорее сомневаться в фактах, нежели в своих умозаключениях, основанных на незыблемых, как горы, и вечных, как мерзлота, медицинских установках. Она не нуждалась в выслушивании невнятного бормотания больного для сбора анамнеза и ни секунды не колебалась при постановке диагноза. За долгую жизнь в профессии перед ней прошло столько нездорового люда, что любой пациент со всеми его «неповторимыми» болячками почти машинально отсортировывался ею в одну из ячеек.
Не знаю, в которую из них попала я – когда меня стали обследовать, оказалось, что нарушено все.
Лишь позже я узнала, что тогда в моем организме еще оставались неохваченные болезнью фрагменты. Выяснилось это просто – в результате первого круга оздоравливания эти фрагменты начали беспокоить меня так же сильно, как и те, от которых меня лечили. Дальше хуже –  второй пояс терапии лишил надежд, третий измотал окончательно.

Когда я поняла, что конец близок, я выбросила все лекарства в мусоропровод, вышла на улицу и медленно побрела на природу в сквер умирать.
Краем глаза я заметила, что на улице стоит весна. И, видимо, не первый день. Трава была зеленой и то тут, то там подмигивала желтыми звездочками мать-и-мачехи. Сквер был почти пуст.
Я легла на землю, зарыла руки в траву и стала ждать.
Прошло с полчаса. Смерть не шла.
В голову полезли разные мысли. Подумалось, что мир, в сущности, не так уж и стар, и пахнет он плохо лишь местами. Да и вообще... Небо –  голубое, облака – кучевые, птицы –  певчие. Все пристойно, вполне можно было пожить.
В нескольких метрах, не заметив меня, прошли какие-то люди. Они пахли духами и шутили. Шутили смешно, и я захотела улыбнуться.
Когда стало холодно, я пошла домой.
На следующий день я снова отправилась в сквер полежать, но за мной и на этот раз ничего не пришло.
Через два дня мне стало легче. Через неделю я почувствовала себя поздоровевшей и уже через месяц окончательно ожила.

Я побежала к врачихе и прямо с порога прокричала:
–  Фокус-покус! Я здорова!
Она надела очки, без особого интереса вгляделась в мое лицо и снисходительно спросила:
–  Вы думаете?
– Мне ничего не болит, у меня цветущий вид и превосходное настроение. Разве под «здоровьем» понимают что-то другое?
– Вы допили последний курс апарексоаминов?
– Да ну их, не в этом дело, – я приготовилась объяснять. Я ведь для того и пришла к ней, чтобы объяснить. – Не надо было никаких апарексоаминов, не надо было лечения... Вернее... Ну... надо было другое лечить. Вы понимаете, мне не нравился мир. Понимаете? Мне нужно было просто взглянуть вокруг и полюбить всю эту лабуду. Ну там, песочек, деревца, солнышко блестит... Понимаете? И как только я это сделала, все встало на места. Посмотрите – я здорова! Понадобился всего месяц, чтобы я перестала болеть.
Она мрачно кивнула и взялась за ручку:
– Я вам выпишу сейчас направление на анализ крови. Пойдете в пятый кабинет...
– Да не пойду я никуда! У меня все в норме, я же чувствую. Разве это не феноменально?
– Ну почему же, такое бывает, –  в ее голосе проскользнуло усталое сожаление. – Не хочу вас расстраивать, но у этого явления даже есть определенное название. Я не помню точно –  сидром кого-то там... А! Абрждаровского. Он еще не совсем хорошо изучен, только пара публикаций. Все собственно, как у вас – эйфорическое состояние, расширенные зрачки, ощущение полного исцеления. Но это иллюзия. Облегчение перед... в лучшем случае, серьезным рецидивом, а в худшем...
Я тяжело опустилась на стул.
– Что? Летальный исход?
Она отвела глаза.
– Подумайте сами, если б все в нашем организме было так просто, как вы сказали, то и врачи были бы не нужны, ведь правда? Синдром поражает как раз таких как вы, молодых женщин при серьезных иммунных нарушениях, отягощенных карланопитеидной инфекцией на фоне врожденной сердечной патологии. Так что самое важное для вас сейчас – продолжать лечение, не сдаваться. Как бы ни было плохо. Что с вами?
Я хотела ответить, но не успела. Врожденная сердечная патология на фоне иммунных нарушений и карланопитеидной инфекции дала о себе знать. Я умерла.

Панакея Пантелеймоновна возвращалась домой в мрачном настроении.
Она не любила трупы, она была терапевт. Ее больные тактично умирали в собственных постелях, не афишируя свою кончину и не делая из этого шоу. Иногда они, правда, усыпали в больницах или машинах скорой помощи, но это также не имело к ней касательства.
Вдруг она остановилась. Ей совершенно четко представилась строка из недавнего номера медицинского журнала: «Синдром Абрждаровского может быть диагностирован только при наличии явного абромибазального предынфарктного клина».
«Как я могла забыть, у нее же с клином было все в порядке! Но... отчего тогда она умерла? –  Врачиха нахмурилась. –  Надо же! Это ж я так скоро буду свет забывать выключить. Или поесть. Ндааа... Что-то надо с этим делать, пока ничего не случилось».
Она зашла в булочную за батоном белого хлеба, но так и не купила. Ей было слишком грустно.
Дома она сразу легла спать. Ей снились травка, веточки, одуванчиковое поле. По полю гулял прелестный мальчик. «Как зовут тебя, мальчик?» – ласково спросила она. «Абрждаровский», –  отчаянно картавя ответил мальчик и понюхал цветок. Она взъерошила ему волосы и, смеясь, побежала к реке, смотреть, как девки пускают венки по воде. Один венок подплыл прямо к ней. Она надела его на голову и, раскинув руки, побежала вдаль. Черная муаровая ленточка от венка развевалась за ее спиной. «Безвременно ушедшим...» было написано на ленточке.
Панакея проснулась в бодром расположении духа, плотно позавтракала и пошла на работу.

С тех пор я не очень люблю врачей.