В белый морок, в никуда...

В белый морок, в никуда
Молча простираю руки...
       Ю.Левитанский


...Бог мой, я даже не знаю, дойдет ли до тебя мое письмо!

Я даже не знаю, что с тобой, хватило ли у твоей семьи терпения, чтобы вынести все эти умопомрачительные бакинские события; вполне возможно, ты давно покинула апартаменты на улице Саляма Адиля и перебралась в какой-нибудь тихий российский городок.
(И тогда... тогда мое письмо отправляется в неизвестность, в никуда, в небытие, но об этом почему-то не хочется думать. Хотя прекрасно понимаю, что такой исход наиболее вероятен. И все же... и все же... и все же...)
Ириша, ты слышишь, я здороваюсь с тобой:
Здравствуй, Ира, здравствуй, Ира Макарова.
"Снова выплыли годы из мрака", и снова, как и десять лет назад, - вдруг, - неожиданно, - властно и нежно пробудилась какая-то неведомая щемящая сила, до поры до времени дремавшая где-то в отдаленьи;
и - - сквозь пелену тяжелого сновиденья - -
сквозь непонятные и невнятные символы - -
мне было явлено - -
твое лицо.
Ты не поверишь, но это действительно так:
вновь повторился  т о т  эпизод из сновидения десятилетней давности,
когда - -
когда - -
незнакомая женщина со следами былого, - но тем не менее - присутствующего обаяния - -
нежно и печально промолвила:
- Я - Ира Макарова. Неужели ты не узнаешь меня?
Но тотчас этот кадр ускользнул, промелькнул и забылся, а из каких-то черных линий, какого-то спиралеобразного вихря вынесло, выкинуло в мою сторону сконцентрированый сгусток света,
и оттуда - - медленно - - медленно - - медленно - -
покачиваясь на невидимых нитях, поплыл ко мне твой лучезарный облик, твое лукавое молодое лицо, обильно усыпанное веснушками.
Я смотрел на тебя, шестнадцатилетнюю, юную, рыжую и чувствовал, как корявые спицы памяти впивались в меня, сминая кожу, и корявая боль воспоминаний раздирала все мое существо.

...Мы стоим на школьном дворе, возле школы номер 19, и это всего лишь второй класс, и я помню -
- - отчетливо помню, - -
- - вихрастая рыжая девчонка с веснушками.
По-моему, это был второй "а" класс, педагога звали Ефросинья Семеновна, а потом ее сменила педагог, которую звали Тамила Шамсиевна, а может быть, все было наоборот. Но тебя я помню всегда.

Вот ты, Катя Сулейманова и еще кто-то (не помню... не помню!) - у меня дома, это, по-моему, уже третий или четвертый класс. Мама моя что-то спрашивает у вас, вы что-то отвечаете (но что именно - я не помню, я только отчетливо это вижу; кажется, вы рассказываете о своих занятиях гимнастикой); затем - словно прорезается голос,как это бывает в кино, когда пропадает, а потом вновь появляется звук;
и этот звук - звук твоего голоса:
- Катя, - говоришь ты, - ну, чего ты стесняешься, покажи "свечку",
и - - Катя, длинная Катя - прыгает на диван и образцово показывает "свечку".

...Подъезд твоего дома.
Я провожаю тебя, не помню, как это получилось; по-моему, мы шли откуда-то шумной веселой компанией - и так получилось, что по дороге раздробились - каждый в свою сторону - и мне выпало идти вместе с тобой. (А это уже шестой-седьмой класс.)
Я помню - помню - ты стоишь на ступеньках, собираясь подниматься на четвертый этаж, а я хочу сказать что-то и... не могу. Хотя мне хочется упасть перед тобой на колени и признаться тебе в любви (отчетливо помню это чувство, как и ту театральность, с которой мне хотелось это сделать).
- Ну, все, - улыбаешься ты, - я пошла.
И уходишь.

Ты помнишь, Ириша, что вплоть чуть ли не до девятого класса нашим любимым развлечением была коллективная невинная игра под названием "ручеек"?
И как замирало от восторга мое глупое сердце, когда мне удавалось, проскальзывая сквозь лабиринт, выхватывать неожиданно твою ладошку, а ты - ты сердилась, фыркала, но все это так, понарошку, и как же было мне тогда весело и хорошо.

Я действительно помню многое, что связано с тобой.
Я помню твою маму, возвращающуюся домой из детского садика, где она работала.
Я помню твою сестру Таню, которая даже была у нас в классе какое-то время вожатой; и еще я помню, как сидел у тебя дома, а тут  же сидели ее друзья; и чувствовал я себя как-то неловко - они казались мне такими взрослыми, и я робел, и даже, по-моему, сморозил какую-то глупость.

Помню Таню твою беременной, и еще помню, что - если я не ошибаюсь - училась она в медицинском институте.

Но вот что я никогда не сумею вычеркнуть из памяти:
это -
- тот маршрут,
которым
я
проходил
почти
каждый день
мимо твоего дома.
С закрытыми глазами, через двадцать, тридцать лет могу описать я этот короткий маршрут.
Вот он:
я -
- выходил - из своего подъезда,
обходил с левой стороны хлебный магазин, прилепившийся к нашему дому, огибал будку часового мастера (ты помнишь, конечно, кто это был? дядя Саша, отец Иветты Мирзаян, он еще ходил с палочкой постоянно, носил в любое время года шляпу и каждый раз, когда видел меня, интересовался, как я поживаю...) и шел вдоль трамвайного полотна. Базар, прачечный комбинат, баня - нехитрые приметы нашего странного советского быта-бытия - кадры хроники, повторяющиеся изо дня в день, - все это располагалось неподалеку от пути моего следования в гастроном. И все это осталось в памяти только лишь потому, что каждый раз, отправляясь за покупками, я проходил мимо твоего дома, понимаешь?! -
и каждый раз - каждый... - каждый...
- я, затаив дыхание ждал:
вдруг -
- случайно -
ты -
появишься
на балконе
или в окне.

...Иногда ты улыбалась мне,
чаще - злилась, заметив, наверное, пристальное мое внимание к твоему балкону.

Почему-то сейчас, когда нам с тобой уже за сорок (знаешь: на самом деле, к своему возрасту я отношусь довольно-таки спокойно, но почему-то не могу представить, что  т е б е  - за сорок) -
- так вот - именно сейчас -
мне стало интересно:
- а что ты думала обо мне тогда?
- какие чувства испытывала?
...безразличие...?
...презрение...?
...насмешку...?
...досаду...?
Или иногда было что-то другое?
Неужели?

...Четырнадцатая школа.
Спортивный зал.
Гандбольный матч.
Ты возглавляешь команду девочек нашего класса -
ты - порыв, смятение,
ты - с мячом в руках - взмываешь
над штрафной площадкой:
бросок! - го - о - о - л!!! -
и растерянный вратарь вытаскивает маленький гандбольный мяч из сетки ворот.
Но: стоп-кадр моей памяти зафиксировал тебя в тот момент, когда ты с мячом в руках взмывала в воздух,
как бы - - парила - - над площадкой:
этот бьющий в глаза рыжий свет твоих волос,
это золото веснушек,
эта бездоказательная порывистость.

Кажется, в классе восьмом я вдруг вздумал сочинять стихи,
и - конечно! -
ну, конечно -
первый мой опус
был посвящен
е й - -
- Ире МАКАРОВОЙ.

Поразили меня твои волосы,
Рыжие, как огонь.
Мучаюсь и страдаю я,
Как заезженный конь.

Вот так: не больше и не меньше.
Но: мучался ли?
Но: страдал ли?
Но: любил ли?

...Когда-то сын моей хорошей приятельницы, Иды Мартиросян, непосредственный малыш-философ Вартан, рассказывая кому-то обо мне, заметил:
- А  э т о т  - мамина ошибка.
Может быть, и я был твоей ошибкой, или моей ошибкой являются воспоминания о тебе?
Это странное чувство, Ириша:
оно отнюдь не похоже на первую любовь,
и уж - точно - ничего в ней нет от неутоленной жажды обладания, неудовлетворенного зова плоти.
А может быть, есть жажда образа, бесплотного, как тягучая тень?
Но я же ясно вижу тебя, осязаю, вижу твои глаза, волосы, лицо, тонкую фигуру, нежные руки.
Иногда я думаю, что, может быть, ты - это обобщающий симол тоски по несбывшемуся, щемящая тяга к вечной нежности, недовоплощенного идеала.
Но почему с такой странной закономерностью ты вдруг возникаешь из забвенья, приходишь ко мне в сны и напоминаешь о себе так, что становится не по себе?! так - что оголтелая, полусонная ночь смешивается с явью, и уже не понимаешь, в каком измерении находишься, проваливаясь, просачиваясь в воронку прошлого?!

Когда мы встретились с тобой в последний раз, я спросил тебя, почему ты не ответила на мое письмо, которое я - в таком же безумном припадке - настрочил на обрывках бумаги и послал тебе, не надеясь, что это послание дойдет.
Но, как ни странно, оно дошло, и ты прочитала его, но то ли не поняла, то ли не нашлась что ответить, а может быть, и не сочла нужным.
Помнишь, мы встретились случайно в этом Богом проклятом третьем микрорайоне, неподалеку от стадиона, и на мой вопрос ты спокойно ответила:
- По-моему, и так все ясно, ты сам все написал в этом письме...
Я знал, что у тебя уже был ребенок (а вообще их у тебя - двое?), но мне ужасно хотелось знать, кто же твой муж. Но я так ничего и не выяснил.
Почему-то мне казалось, что ты должна была выйти замуж за Юру Голубева, с которым стала встречаться еще до окончания школы. (Помню, как встретил вас на одном из школьных вечеров - вы зашли в зал, держась за руки, и лицо твое светилось сиянием неизъяснимой прелести. И еще помню, как я сказал как-то Юрке: "Ты понимаешь, с  к е м  ты встречаешься?!" - "Да!" - воскликнул он.)
Но это, разумеется, плоды моей собственной фантазии.

Боже, я многое отдал бы за то, чтобы узнать, вспоминала ли ты хоть раз обо мне за все это время - -
- - или тот неожиданный эпизод с письмом остался для тебя странным эпизодом, сумасбродным моим поступком, не заслуживающим никакого особого внимания?

Как объяснить тебе, Ириша, что, видимо, тебе суждено так или иначе присутствовать в моей жизни -
- пропадать -
и -
вновь возникать, материализуясь в странных, изматывающе-тревожных снах -
- я как бы выделил тебе отдельную страницу -
- отвел тебе, как сейчас говорят, отдельный сайт, и в нем - в виртуальной реальности -
ты пребываешь всегда.
Но я-то  з д е с ь -
в мире,
который
далек
от тебя;
в реальности,
о которой,
скорее всего,
ты не знаешь
ни-че-го.
Я - здесь, на Святой Земле, на Земле Обетованной, в Палестине, Израиле, Эрец Исраэль, Эрец ха-Койдеш -
говорят ли тебе что-нибудь эти звуки,
как говорят они мне?
Если бы я только знал, что это письмо дойдет до тебя,
- я бы исполнился красноречием и рассказал бы тебе, Ириша, о золотом Иерусалиме и поднебесном Цфате, печальном Назарете и лукавом Тель-Авиве, кучерявой Хайфе и розовощеком Эйлате.
Но куда я пишу?
Боже, кому я пишу?
В какое далекое никуда?
В какой белый морок я протягиваю руки?
Нет-нет, я пишу и не надеюсь, что это письмо дойдет до тебя,
но все же - -
Боже,
сотвори мне удачу.
Если это лихорадочное, странное и длинное письмо дойдет до тебя, Ириша,
прошу тебя -
- снизойди!
- и черкни пару строк.
Почерк твой стремительный и четкий, округло-наклонный и лукавый.
Улыбнись, читая эти строки.
Ира,
Ириша,
Иришка,
Ирина
Михайловна
Макарова,
моя ненастная рыжая звезда,
виртуальная невеста
всей моей
непутевой
жизни.