Смерть Кощеева. Часть первая... 4, 5, 6...

4.
-Кто здесь?!
-Прости меня, царевна, это я Фома, домовой ваш новый.
Он стоял так близко, что она могла коснуться пальцами его щеки, носа. Глаз. Правда, в потемках было почти не различить, какие они у него зеленые, но она все равно тонула в них, готова была идти за ними куда угодно. С ума сойти! И кто ее гулять по дворцу вытащил. Не спится, понимаешь. А он-то сам почему не в домовушне? Он словно прочел ее мысли.
-Жарко больно спать. Водички вот искал, у нас вся закончилась.
И я, хотела сказать она, но чувствовала, что вместо этого хочет сделать что-то другое. И он это чувствовал. Он видел ее насквозь. Она погружалась в него, увязала; сейчас она утонет в нем. Что-то страшное и сладостное стремительно приближалось. Уже не было власти изменить это. В определенный момент, она поняла, что погибает, но ей было уже все равно.
И вдруг… Он исчез. Исчез? Она озиралась, как затравленный маленький зверек. Ушел! Ничего не произошло…
Как она оказалась в постели, она не знала. Ничего не произошло. Она знала, что он пожалел ее и этим спас. Пожалел… Но почему? На смену облегчению пришло чувство обиды и только начинающее формироваться чувство женской гордости.
Ушел! Даже поцеловать не попытался. Ну и пусть. Пусть только обратится еще, пусть только глаза на нее поднимет. Глаза… Изумруды! Мухи навозные! Домовой грязный.
Она еще долго ворочалась от обиды, забыв про чувство страха и явной опасности, которую она увидела там.
Все эти дуры-Дашки уже перецелованы, перелапаны, одна она, как девка старая. Еще два года – и восемнадцать уже!

Примерно в полдень прискакал гонец с речной заставы. Парень, запыхавшийся, весь в мыле, как и конь, взбежал по ступеням дворца.
-Батюшка, тут к тебе с заставы со срочным доносом.
У царя как раз были воевода Евсей и воевода Соколик.
-Зови гонца.
Парень, только что напившись, с мокрой молодой порослью на бороде, резво вошел и, встав на колена перед царем, на секунду замер. Но царь его тут же подбодрил:
-Ну, давай, что там?
-Подозрительные вылазки на противоположном берегу реки, царь-батюшка.
Царь нахмурился.
-Последние двое суток какие-то хмыри появлялись, а сегодня утром вообще
целый отряд подъехал.
-Что за отряд?
-Хмырей – рож тридцать, да оборотней пара.
-Оборотней?
-Точно так. Нехорошо очень сейчас у реки, если что – гарнизон-то всего двадцать пять стрельцов.
-Думаешь, они с Водяным мутят?
-Возможно. По крайней, к воде подходят, что-то там делают.
-А что, что делают-то?!!
-Не могу никак знать, батюшка-царь.
Царь смотрел на стрельца, потом повернулся к воеводам.
-Ну, что скажете?

Лешак неподвижно лежал на земле и напоминал сваленное раскоряченное бревно.
Молодой лешачонок стоял над ним, не решаясь окликнуть. Он нашел его засыпанным травой, ветками и зелеными листьями в покинутой берлоге. Может быть разбудить все-таки, подумал лешачонок и коснулся ветками дедова плеча. Но тот продолжал лежать, неподвижно.
-Дедушка, - лешачонок потряс его сильнее. Бревно вздрогнуло и посмотрело мутными глазами. Заросший мхом нос зашевелился.
-Что, внучик, деду потерял? Потерял внучик деду.
-Нет больше деда, нет Лешего…
Так он сидел, раскачивался из стороны в сторону и все бормотал что-то, лешачонку совершенно непонятное. Это продолжалось больше часа, потом Лешак вдруг замолк и словно очнулся, и посмотрел на внука уже более осмысленно.
-Идти мне надо, внучек.
Он стал вылезать из берлоги.
-Мне с тобой пойти, дедушка?
-Нет, иди домой. А дед один…
Уже потеряв Лешего из виду, он понял, что зря оставил его. Изо всех сил он побежал в ту сторону, куда ушел Лешак. Но деда нигде не было. Неожиданно для себя лешачонок кинулся в сторону болота.
Дед лежал в самой топи, постепенно всасываясь в прожорливую жижу. Комарье вилось над ним и пело свою прощальную песню.

-Ловчие говорят, зверь гнилой нынче пошел, чуть не поголовно. Зайцы, косули словно с ума посходили. Медведей вообще не осталось – бегут все.
-Да, царь, неладное что-то в лесу, теперь вот и на реке…
-Неладное, неладное, - передразнил Додон. – Без вас знаю, что неладное.
Нет, чтобы посоветовать что-нибудь. Нет – неладное, зверь гнилой! И без них вижу, делать-то что? Царь барабанил пальцами, а воеводы молча, понурясь, сидели в ожидании, и явно совета от них ждать не стоило. Опять припомнился давешний косой-пердун. Неужели действительно Кощей серьезное что-то готовит? Не хотел он в это верить, ибо был бы очень это неприятный факт.
Конечно, и он силы и власть имеет, но только связаться с этим отморозком по-настоящему – чего доброго вступить в войну. Ох. Даже думать об этом не хотелось. А думать, видно, надо было. И именно об этом.

Короче, не нравилось царю все вышеозначенное, совсем не нравилось. Никто, конечно, не таскал его за уши, приговаривая: «Ты – царь или не царь?! Развел, понимаешь!», но от этого легче не становилось.
Он еще раз взглянул на своих воевод.
-Так что вы предлагаете? – Вопрос был задан в таком тоне, как будто воеводы только и ждали, чтобы что-то предложить. Однако, те только мялись, явно не желая разрождаться идеями.
-Полагаю я, надо отряд побольше послать к реке, - наконец, подал голос Евсей. – Понаблюдать за тем берегом… А что насчет леса, я так полагаю, надо с Ведунами посовещаться.
- Какой ты умный у меня! – в голосе царя раздражение перемежалось с издевкой. – Вот именно эти-то мысли мне и не пришли. Спасибо, спасибо! Никогда бы про Ведунов не подумал… А уж отряд послать – ну, это ты просто гений.
«Эх, воеводы, ни одной оригинальной мысли».
Он все-таки ждал, что, может быть, ему скажут сейчас что-то по-деловому простое и мудрое, но генералитет, как говорится, безмолвствовал.
«Эх, почему у меня шута до сих пор нет. Лошка, хоть и остер был на язык, но хитрый – пес. Как бы он сейчас пригодился».
Конечно, как он по пьяни говорил с царицей, за такое вообще на кол его следовало… Но все-таки Додону его часто не хватало. Нет, такого шута больше не будет. Всё клоуны одни вокруг остались.
Видал он тут тоже этого нового. Да, права мать. Смотришь ему в глаза – не оторвешься. Для молодух – погибель! Может и правда, при себе поближе держать стоит, а то Маху видел – бледная ходит, а глаза у самой – большие, красные. Наверняка по домовому. Как его там – Фома, что ли? Так, бишь, о чем я? Воеводы сидели, ждали его слова.
-Ладно, на реку поеду я сам. Ты со мной, - он указал на Соколика. – Соберешь мне стрельцов, человек тридцать.

-Так, так, так, - зеленый, весь пропахший илом и пиявками Водяной наблюдал из-за кустов, как к реке подъезжает царский эскорт.
-Так, так, так.
Конечно, ему-то все равно, какие там у Додона с Кощеем дела. Но Кощей обещал ему Луга затопить, если он с переправой подсобит.
Только Додон-то ведь не дурак, сразу все поймет. «Скажу, в конце концов, что Кощей на меня надавил». Ведь, по большому счету, это правда. Не пустит он Кощея, тот сам пройдет, только лягушек ему всех подавит. Как ни крути, а от него ничего не зависит.
Ну, а уж если и впрямь Кощей займет все, так и оправдываться не придется. Да еще и луга к нему перейдут. Лафа!
Царь с отрядом подъехал к гарнизону. Не ожидавшие такого гостя стрельцы на заставе засуетились, забегали. Кто-то подъехал, стал докладывать, но царь отмахнулся, слез с коня и пошел к берегу, к самым камышам. Воевода слез и двинулся за ним, остальные прибывшие стрельцы ждали в седлах, не зная, какой последует приказ. Приехавшие и встречающие знали друг друга, здоровались по-свойски и только настороженно приглядывались к взятому с собой царем новичку. Одет он был не как стрелец, но с саблей и в хороших сапогах.
-Это кто? – Максимка Косой был дружком десятника Илюхи, они поздоровались и теперь перекуривали – один на коне, второй внизу. Лошадь вздрагивала головой и чихала от дыма, который тихо опускался вокруг ее морды.
-Домовой, - не скрывая неприязни, сквозь зубы выговорил десятник и с опаской посмотрел в сторону Фомы.
-Да? – Максимка тут же все понял и про домового, и про то, что случилось между ними, по крайней мере, в общих чертах ощущения друга передались и ему. Теперь у домового было уже два врага.
На противоположном берегу не было видно никого. Кусты, камыш, берег поднимается, а что там за взгорьем – шут знает.
-Ну, и где все? Кто мне тут нечисти толпу обещал? – царь ни к кому не обращался, но как бы ждал, что ему ответят. Соколик молчал.
Тут кто-то там замелькал, на взгорье. Один, второй, третий хмырь появлялись и вновь исчезали. Потом сразу десяток высыпал на берег, каждый хмырь что-то кричал, кажется, оскорбительное. Додон смотрел на них, не зная, как реагировать. Потом в его сторону стали кидать грязь и камни. Стрельцы смотрели сзади, не решаясь вступить в перестрелку без приказа, но ружья держали наготове.
-Пойдем, батюшка, - сказал Соколик, разворачиваясь, в надежде, что царь последует за ним, но тот был неподвижен и задумчив.
Какая-то дрянь упала совсем рядом, и брызги попали ему на сапоги. Додон посмотрел на брызги, потом снова на тот берег и, наконец, стал подниматься. Куда Водяной делся?! Наверняка где-то здесь шифруется. Ну, если с Кощейкой шуры-муры завел! Ладно, покидайтесь, покидайтесь, мурла земляные. Хочет разборок? Ну, что ж. Будет война, так тому и быть. Сам потом пожалеет, что его за бороду схватил. Мертвяк перезрелый!
У хмырей, действительно, морды отличались ярко выраженным земляным цветом. Были они все в волдырях и напоминали гнилую картошку.
-Значит, останешься здесь, - говорил Додон Соколику, залезая в седло. – Мне дашь обратно стрельцов пять…
В этот момент что-то налетело на него, выбив из седла. Вокруг поднялся шум, начали стрелять.

5.
Вечером того же дня только и было разговоров, что о лихом домовом. Царевна раз четвертый уже выслушивала от служанки историю, услышанную той от своего парня – стрельца, бывшего у реки.
-Ну, сколько можно, барыня, все же рассказала Вам.
-А ты еще расскажи. Значит, говоришь, спрыгнул с коня и прямо батюшку закрыл?
-Я говорю, царь на коня стал залезать, а тут с того берега град стрел полетел и все в царя. А домовой, как чувствовал – подлетел и на него прыгнул и на земле, собой закрыв, лежал, пока стрелять не перестали. Говорят, его даже в спину ранили.
Царевна вздрогнула:
-В спину?
-В спину или в руку…
-Дура! Совсем не знаешь, что болтаешь. Первый раз в него вообще никто не попадал.
-Я не знаю, барыня, мне мой Тимошка все так сумбурно рассказывал, в спешке. Говорит – стреляли.
-Так вот, узнай, куда стреляли и что с ним.
-Прямо сейчас? – служанку явно ломало идти искать сейчас где-то своего Тимоху и уточнять подобные детали.
-И пока не узнаешь точно – не возвращайся!
Когда остались только Дашка с Наташкой, она уселась перед ними на кровати и несчастными глазами стала смотреть то на одну, то на другую, словно ища помощи.
-Что же мне делать, девочки?
-Что, так он запал тебе?
-Днем и ночью его вижу… Боюсь, встречу если еще, не знаю, что и будет.
-Ты что такое говоришь-то? – Наташка говорила возмущенно, чуть ли не повелительно. – Ты это даже не думай. Любовь любовью, а от домового залететь – ты что!!
-Да, Маш, хочешь мы всегда с тобой  теперь будем? И днем, и ночью? А то ты и правда, совсем не своя. Нас матушка твоя уже пытала, что ты такая бледная да больная.
-Не знаю, девчонки, ничего я не знаю, - Маша слепо смотрела в стену. – Тут уж, видать, чему должно сбыться, того не миновать. Чувствую, судьба это моя.
-Ну, это ты брось. Судьба. Нашла о ком заморачиваться. Глаза, ну и что, что глаза. Видела я его. Ну зеленые, ну красивые. Так не один он такой.
-Других таких нет.
-А я тебе говорю, найдем мы тебе еще глазастее и не кого-нибудь, а князя. Или царевича.
-Нет, девочки, не нужен мне царевич.

Наутро царь решил-таки собрать совет. Присутствовали все воеводы и князья.
-Повестка дня такая. Вчера на реке нам ясно дали понять, что больше не хотят сохранять с нами мира. Я избегал думать, что все те выпады со стороны Кощея, которые за последнее время стали повторяться до неприличия часто, являются  явным признаком того, что нам угрожают. Каюсь, я смотрел сквозь пальцы на все, что происходит в лесу. Я терпел, стараясь сохранять добрососедские отношения с соседом, который этого никогда не заслуживал.
Но теперь чаша терпения моего переполнена. Вчерашнее происшествие доказывает, что оставлять без ответа подобное поведение дальше, значит, вести себя безответственно и усугублять ситуацию.
Предлагаю – с этого времени считать наше царство в состоянии войны с царством Кощея.
По залу пошел ропот. То, что творилось в лесу, никого не оставляло равнодушным. И вчерашнее покушение на царя было серьезным ЧП. Но начинать войну с Кощеем…
Каждый понимал, что открыто начать боевые действия против такого врага – это подвергнуться огромному риску.  Никто, по большому счету не знал, какими силами обладает Кощей. Да и вводить военное положение в государстве, мобилизовывать народ, бросать все дела ради драчки – не хотелось князьям жертвовать покоем и привычным распорядком жизни.

Кто-то подал голос, что, мол, надо все это обмозговать, что так сразу, с кондачка, решать нельзя, однако Додон, видимо, все уже обдумал и собрал всех только для того, чтобы объявить народу свою волю. Не замечая недовольства князей и не обращая внимания на реплики, он продолжал:
-В ближайшее время надлежит собрать армию, достаточную, чтобы быть готовыми к ударам по лесу и по реке. К Ведунам и к Лешему также будут посланы люди. Нападать первыми мы не будем, встанем у границ, но думаю, враг скоро вновь проявится. Если они принялись играть так, в открытую, значит сами начнут атаковать. Мне нужны все люди, все ресурсы, которые вы сможете предоставить. Все. Воеводы, готовьте стрелецкие полки, вы должны выступить в ближайшие часы. Евсей, Роман и Сторопа – вы направитесь к лесу. Данила с Балдой – вы присоединитесь к Соколику у реки. – Царь замолчал, что-то обдумывая. – Ну, а князья со своими полками распределятся позднее, по прибытии.
Расходились все хмурые и недовольные.

6.
-С Водяным мы все уладили, царь. Брод у нас будет.
-Никто ничего не узнает?
-Никто. Войско пройдет тихо до самых Лугов, а там заляжет до времени.
-Я слышал, была стычка у реки, сам Додон чуть не погиб. Теперь они во все глаза будут следить за рекой, наверняка заставу усилят.
-Все это учтено, царь. Они укрепили гарнизон. Но мы пройдем у них под носом – никто ничего не заметит.
-Хорошо. Это твоя проблема. Что там с оборотнем?
-Скоро. Уже очень скоро.
-Что с Ведунами? Лешак все сделал?
-Сперва сопротивлялся, но потом провел нас.
-Они мертвы?
-Да. Правда, это стоило жертв.
-Жертвы не важны. Главное, чтобы не было этих старцев… Ты уверена, что они все…?
-Никто не вышел из Заповедной Пущи, и никого там не осталось. Живого.
-Это хорошо. Очень хорошо… От них слишком опасно пахло, чтобы оставлять в покое. Ты хорошо потрудилась, старуха, я доволен.

Сережка шел и дивился, какая вокруг тишина. Ни одной пичуги не слышно, никто в кустах не прошуршит. Будто вымерли все. Странно это было.
Весь лес стоял какой-то странный; нелюдимый и больной. Деревья бледные, словно бы в них какая немощь завелась. И ни одной твари.
Сережка вышел на просеку. Осмотрелся. Куда идти? Подумалось, что дома все равно жрать нечего, так что куда бы ни пошел, лишь бы пустым обратно не возвращаться. А здесь что? Хоть бы заяц какой-нибудь завалящийся попался.
Обнаружив пенек, Серега уселся на него, поставил лук и уперся подбородком, стал обдумывать текущее положение дел. Хреновое было положение, это был факт очевидный. Если никого найти не удастся, так ему и сегодня луком перебиваться придется. Желудок недовольно заворчал, вспоминая луковый вкус. Можно, правда, яичков у соседа натырить, но это такое дело… Если Гаврила засекет, ему же потом не отмазаться. Серега прикрыл глаза. Вот бы косульку сейчас подстрелить. Или кабанчика.
В носу заиграл запах жареного мяса, стала выделяться слюна, и желудок застонал уже просительно. Серега пытался отогнать навязчивые образы, но в голову неотвязно лезли то молодые свиньи, то молодые зайцы. Их становилось все больше и больше, им уже не хватало места, они стали вытеснять его куда-то вбок и вниз. Серега начал опрокидываться и как-то медленно и неуклюже падать.
Он открыл глаза. И подумал: «Меня глючит».
Надо сказать, что глючило его серьезно. Толпа зайцев окружила пенек – штук двадцать сидело их со всех сторон. Некоторые нюхали землю, водя носами, другие чесались, чистили уши; а третьи просто неподвижно сидели и глазели на него. Сперва Серега даже испугался. Столько зайцев сразу он еще не видал. Тут ходишь два часа по лесу – ни одного гнилого мыша – стоит глаза закрыть, и что же ты думаешь – собралась куча ушастых вокруг одного пенька, будто пенек этот волшебный. Собрались и ждут. Сережка провел ладонью по лицу. А правда, он-то чего ждет? Зверь сам прибежал – надо пользоваться моментом.
Серега стал медленно поднимать лук. Зайцы с интересом смотрели за ним. И тут ему на голову что-то упало. Вцепилось в волосы и заверещало.  Заорал и Сережка. Мелкая, но цепкая зверюга (судя по всему, белка) засела у него на макушке и никак не хотела оттуда уходить. Серега изо всех сил тряс головой, одновременно – скакал вокруг пенька, но руки в голову не запускал – боялся за пальцы. К тому времени, когда мелкая сволочь, наконец, соизволила убраться, нырнув в ближайшие кусты, зайцы, естественно, тоже разбежались. Когда до него дошло, что упущен может быть единственный шанс наесться мяса до отвала, то он снова заорал на весь лес, уже обливая матюгами злополучную белку.
Наоравшись вволю, он стоял теперь обессиленный, с неприятным ощущением внутри, что над ним кто-то бессовестно и жестоко подшутил. Хотелось расплакаться. Но он одернул себя. Баба! Займись делом. Иди и найди этих зайцев… А белка. Теперь у него белки будут на особом счету.
Он огляделся. Лук лежал за пеньком. Если их тут такая куча собралась, значит где-то рядом хоть один еще да сидит, думал Серега, поднимая лук. И в это время услышал за спиной шум.
Это были волки. Они бежали мимо, не обращая никакого внимания на человека, с какой-то незвериной целеустремленностью. Казалось, они бегут на чей-то зов. Их было много, больше, чем странных зайцев, они текли, как серый безмолвный поток. Именно эта тишина вокруг них создавала жуткое ощущение. Серега стоял и не мог пошевелиться. А они все бежали и бежали. Может быть все волки леса собрались в этом потоке, а значит, происходило что-то странное, до неприятности странное.

Войска собрали спешно. Полки Романа и Сторопы выходили из ворот, когда уже первый княжеский обоз въехал на дворцовую площадь. Ражие княжеские мужики перекрикивались со стрельцами, приветствуя. Везде стоял шум и хмельное, нервное веселье, какое бывает всегда в преддверии и в предчувствии большой заварушки.
В течение суток подошли пять из восьми князей, каждый приводил с собой человек по двести, да еще конных по полста.  Разобравшись с провизией, отрапортовавшись царю, они уходили, кто к реке, кто к лесу – к воеводам. Царь сам собирался отправиться, когда прибудет последний полк.

Леший разлепил свои заросшие корой веки и уставился в муть ряски, на которой лежал. Почему он еще не утоп? Может быть недостаточно глубокое место? Он попытался сдвинуться и почувствовал, как что-то держи его. Он повернулся и увидел лешачонка. Тот обхватил его ноги и не давал погрузиться в топь. Только сейчас Леший осознанно услышал всхлипывания.
-Ты что, внучек?
-Дедушка, не надо! Не надо, дедушка!
Дед пытался отцепить его, но малый прилип, точно муха к меду и не пускал.
-Ну, пусти меня.
-Нет, дедушка, не надо.
-Пусти!
-Ты занырнешь, на кого я останусь?! На кого Лес останется?

Так возились они, пока Леший, обессилев, не сдался. Цепкий у него растет внук, ничего не скажешь. Он лежал, вывернувшись на спину, остекленело смотрел в небо. Теперь он не шевелился, и внук, все еще держась за его ноги, поднял лицо: посмотреть, что с дедом.
-Деда – ты живой?
И тут Лешака прорвало. Вопль, тяжелый, как большая дубовая дубина, поднялся над болотом, и на миг вся мошкара замерла, словно этот звук парализовал ее.
-Нету меня! Нету! Умер я! Все потерял! ВСЕ! ВСЕ!!! Умер я! Нету меня! – он рыдал в голос, как наверное никогда в своей длинной деревянной жизни, рыдал отчаянно, без слез, как будто хотел этим рыданием, этим воплем изжить всю тоску, что засасывала страшнее, чем любое болото. – Все потерял! Нету больше Леса для меня! И меня для леса! Потерял я лес.
Он тяжело дышал, а лешачонок лежал у него на ногах и чувствовал себя несчастным от того, что с дедом его, великим и всемогущим хозяином леса, приключилась беда, да такая, от которой он топиться пошел, а он ему ничем не может помочь.
Но что-то ему подсказывало, маленькому лесному жителю, что нельзя, ни в коем случае, дать Деду сгинуть сейчас, и не только и не столько,  потому что он его так любил. Что-то творилось в лесу, малый понимал, и без Лешего Лес мог погибнуть. Так лежали они еще долго. Наконец, Леший проговорил:
-Пусти меня. Да пусти, не буду я нырять… Пусти, слышишь? – он как-то обмяк, голос его был слабым и безвольным, и Лешачонок на этот раз поверил.
Леший не мог не понимать, что, что бы он сейчас не попытался сделать, не сможет искупить того, что произошло. Но что-то все-таки сделать надо. Надо попытаться.
-Сейчас ты побежишь к царю Додону. Знаешь, где дворец? Побежишь так быстро, как сможешь. Расскажешь царю, что Лес захватила черная сила и, возможно, готовит удар по нему. На Ведунов пусть не рассчитывает… Скажи, моя это вина. Да. Так и скажи.
-А ты, дедушка?
-А я попытаюсь им помешать! Не остановлю, так задержу хотя бы их, - последнюю фразу он сказал себе под нос и лешачонок переспросил.
-Беги, говорю, передай, пусть Додон войско готовит!

Заповедная Пуща была пустой, если, конечно, не считать останков лохматых, разбросанных по всей передней границе Пущи. Бой здесь, видно, был страшный, и убивали их страшно.
Леший ходил меж трупов, прикидывая, сколько их еще осталось в лесу живых. А шептуны? Здесь ни одного не видно. Те, что ведьма заманила в осины свои подлые, сгинули, как пить дать, но еще штук сорок-пятьдесят наберется. Это не так уж и плохо.
Странно, думал Лешак, Ведуны не призвали на помощь ни одного шептуна, хотя безусловно, должны были почувствовать приближение большой опасности. Да и лохматые здесь были только местные, специально поставленные на охрану Пущи.
Они знали, что их ждет и практически не защищались. Почему они не хотели защищаться?
Он подошел к широкой и низкой землянке. Их дом. Один на другом – у входа валяются еще четверо лохматых. Дверь раскурочена. Какие-то куски камня и топор с треснувшей ручкой.
Он стоял и не мог себя заставить войти. Нет! Не может он сейчас. Позже. А пока надо спешить. Собирать всех, кого еще можно собрать. Надо спешить!
А печать?  Что ж, пусть все узнают, что это он дал кору с печатью этому… Что это он впустил его в свой дом, в свой Лес. Пусть все знают!
Теперь не страшно, если узнают, теперь он его этим подчинить себе не сможет. То, что он сделал сегодня, много страшнее того. Ему теперь терять нечего, он все потерял.
Но последний удар он все же нанесет. Последнее слово за ним.
Леший вышел из Заповедной зоны и пошел в глубь леса, издавая призывный клич. Клич шел по лесу, расходясь, как волны по воде, проникая в каждую веточку, в каждое дупло и во всякую нору.
Этот клич слышала Яга, поняла, что враг еще не сдался, и враг еще очень опасен, и поежилась, словно услыхала голос Кощея. Слышал этот клич Серега, но ничего не понял. Дошел этот клич и до Кощеева подземелья.

Никто не обратил внимания на маленького зеленого лешачонка, когда тот влетел в царские палаты.
Царь дремал на троне, сожидая Данилу Белого – последнего из князей – тот должен был прибыть с минуты на минуту. Только полчаса, как ушел очередной полк, и Додона сморило от всей этой шумливой суеты.
Появившийся зеленый комок листьев сперва показался обрывком какого-то странно знакомого сна. Он приближался к Додону, а тот никак не мог понять – что это – наконец, тряхнул головой, пытаясь отогнать дурацкое наваждение, зажмурился и снова открыл глаза.
Лешачонок, тяжело дыша, стоял перед царем и молчал. Царь тоже молчал и ждал, что будет дальше.
-Там… Леший… говорит, лес надо спасать.
-Чего?
-Напали.
-Кто напал? – Додон ничего не мог понять.
-Кощей напал.
-На Лес?
-Да, гадов всяких навел.
-А Ведуны?
-Нет больше Ведунов!
-Как это – нет?!
-Нет. Дедушку ведьма какая-то заставила. Она на них напала.
-Какая ведьма, что за дедушка? Леший, что ли?
-Да, Леший.
-Ты что несешь-то, мальчик? Ты хоть соображаешь…
-Нет времени! Дедушка меня к Вам послал, чтобы вы войско готовили и в лес с ним шли, - скороговоркой прострочил лешачонок и стремглав убежал.
А царь остался сидеть на троне с широко раскрытыми глазами и открытым ртом.

Не знал Додон, что сказать, что сделать, как реагировать. Не верил он. Не мог Лешак предать его. Этот тоже – прибежал. «Лес надо спасать, лес спасать!» Что за молодежь пошла? Никакого уважения к старшим. Что я ему, слуга, что ли?! Раскомандовался. Войско собирай… Послал уж войско!
С другой стороны, все сходится. Попер, видать, Бессмертный, клеща ему в нос. Только все равно, странно это. Даже если и привел их Леша к Ведунам… Ну, хорошо, допустим, ну и что? Это ж Ведуны! Их никакая сила не одолеет. Или одолеет? Или их просто раньше никто не трогал, не прикасался к ним. Да нет, что-то здесь не так. Просто взяли и помёрли? Потом, у них лохмачей целая армия. Это что ж за силы там собрались… Нет, все равно, не то здесь что-то.
Да и с Лешаком… Нет, нет, не верил он. Лажа это все, лажа. Напутал что-то лешачонок.
Додон вдруг запустил обе руки в бороду и стал усиленно, с каким-то жестоким рвением чесать. Сейчас же надо послать к Лешему кого-нибудь, чтобы все подробно узнать… Вот, хотел же направить и к Ведунам, и к нему, нет, все времени не было, укорял себя царь, поднимаясь. Подумал – где этот Данила?
Князь Данила Белый с полком прибыл через полчаса.

-Иди сюда.
Домовой Фома встал подле трона, глядя себе под ноги.
-Значит так. Оставляю на тебя свое семейство. В особенности, дочь моя,
Мария – ты за нее лично отвечаешь. Жизнью! Понял?
-Понял, - домовой посмотрел на него, и опять царь не удержался и отвел    взгляд – такие зеленые и пронзительные были у этого Фомы глаза.
-Ты показал себя храбрым и преданным человеком, надеюсь, я в тебе и впредь не разочаруюсь.
-Ты что же делаешь, Ваше Величество! – укоряла Додона царица спустя час, когда тот, уже облачившись в походное, выходил из своих хоромин.
-А что я делаю?
-Ты видел Машку? Машку, я спрашиваю, ты видел?!
-Ну, и что? Что, Машку видел-то? Видел! И что?… Что он с ней сделает-то, етит твою?!! Сожрет?
-Сожрет! Их рядом оставлять нельзя.
-Да почему?
-Поставь любого другого молодца, я буду спокойна. А этого забирай!
И тут царя пробрало – да что ж это такое:
-Знаете что, мамаша!
-Что, папаша?!
-Я сказал – подле Машки – Фому!! И все!!! – давно царица не видала его в таком гневе – бледного, с пеной у рта, орущего, будто бешеный пес, во всю глотку – тут ей страшно уже стало спорить, и она, поняв, что видно ничего тут уже не поделать, прижалась к стене и , сама бледная, лишь согласно кивала. – И чтобы мне этих бабских волеизъявлений больше не слышать, удосужьтесь, будьте любезны!!!
Чего боялась царица, она и сама вряд ли бы могла объяснить, а после этих криков тревоги эти показались ей самой надуманными и больше беспокоил сейчас Додон, с которым не хотелось расставаться вот так, в ссоре.

-Выступаем! – по знаку Додона Данила махнул рукой и полк неспешно двинулся с места. Один за другим ощетиненные железом ряды проходили через главные ворота – сперва конница, далее пехота, за ней обоз. Царь с князем и с небольшой группой сопровождения ехали позади.
Кинув прощальный взгляд жене с дочерью, он что-то сказал Даниле, тот коротко кивнул, и вот они уже скрылись за воротами. Когда они исчезли, царица всхлипнула и тихо завыла. Царевна удивленно посмотрела на мать, потом перевела взгляд на домового. Теперь Фома считался ее официальным телохранителем и не просто мог находиться в непосредственной с ней   близости – он обязан был быть рядом везде, за исключением ее личных покоев. Трудно передать, какие эмоции вызвало в голове и душе царевны Марьи это событие, но еще труднее должно было ей скрывать эти эмоции – казалось бы… Однако, как это не удивительно, но лицо ее выражало, можно сказать, каменное спокойствие, абсолютно ни одной чертой мимики не выдавая каких-либо чувств. Если бы не глаза, которые часто останавливались на домовом, могло показаться, что царевна пребывает в каком-то ступоре от такого счастья близости объекта своего желания.
В свою очередь, объект выглядел довольно равнодушным к таким признакам внимания. Казалось, ему, по большому счету, без разницы, что на него обращают внимание, пусть это и сама царевна. Хотя, конечно, он это чувствовал, и это ему, безусловно, было приятно.
На лице зеленоглазого установилась довольная улыбка, он знал, что она на него смотрит, но ни одним движением не могла бы мать-царица уличить его в подобном же взаимном стремлении. Все время, пока провожали полк, царица исподтишка наблюдала за ним и теперь, возвращаясь к себе, она была почти уверена, что все это, действительно, лишь ее бабьи бредни – домовой был абсолютно безобиден и не проявлял никакого личного интереса к ее дочке, а та, в свою очередь, выглядела спокойной и жизнерадостной. Это, пожалуй, даже задевало. Царская дочь проявила внимание к какому-то домовому – а тот, скотина ражая, даже бровью не ведет. Будто брезгует. А ведь мало того, что царевна. Все ведь, благо, при ней. К шестнадцати дочь, и вправду,  выглядела настоящей красавицей. Стрельцы, как увидят – во всю пялятся, слюну сглатывают, кобели. А этот, как истукан, все только лыбится.
И что лыбится-то? Нет, все-таки что-то с ним не в порядке, с этим Фомой. Так думала царица, раздавая служанкам команды на остаток дня.

Полк Данилы Белого направлялся к реке. У леса было три воеводы и пять полков княжеских – итого восемь. С князем Данилою, у реки получалось шесть. Откуда может быть нанесен основной удар, сказать было сложно, поэтому Додон предпочел распределить силы примерно поровну.
От дворца дорога шла мимо деревни, потом уходила в поле и там разделялась надвое. Налево был лес. Направо – пройти немного – Заливные Луга. За Лугами – река. Сейчас между Лугами и рекой, словно ниоткуда взявшись, вырос целый город. Шатровые поселения вдоль всего берега.
Основной гарнизон стоял посередине, там стоял уже готовый царский шатер, над которым развевался небольшой, но различимый и с дальнего расстояния красно-желтый флажок. На флажке был изображен кречет, клюющий не то змия, не то угря. Когда подъезжали, уже вечерело, и повсюду горели костры, и раздавался полусонный говор. У каждого княжеского полка был тоже свой флажок. Стрелецкие полки имели флажки с кречетом. Видимо до сих пор все было абсолютно тихо. И когда навстречу царю выехали воеводы, то их доклад соответствовал этому впечатлению. Враг затаился и чего-то ждал. Может, главная заварушка должна быть все-таки у леса? Или уже началась? Додон мучался сомнениями, но ничего уж не мог поделать. В конце концов, там целых восемь полков, да и Евсей его – мужик бывалый. Правда, что там Кощей может придумать, кто знает. Леший где – непонятно. Предал, не предал… Если правду сказал лешачонок, то ни на каких Ведунов рассчитывать не приходится. Додон тяжело вздохнул. А ведь он на них рассчитывал. И даже очень.
Если этот Бессмертный всякой дряни нечистой напустит… А что люди могут против колдовства! Да, подстава, конечно, очень неприятная. Ну да ладно. Додон одернул себя. Будем надеяться, что все не так уж и плохо. А на что ему еще надеяться?

Прошла ночь. Очередной день обещал быть жарким. Стрельцы, оставленные для охраны дворца, ходили без дела, маялись, играли в секу и пили пиво из царских погребов, благо никто им этого запретить не мог. Царская фамилия с прислугой заперлась во внутренних покоях и не казала носа. За главного оставили Илюху, он валялся в казармах, ему было абсолютно наплевать на посты, которые следовало проверять каждый час, да и знал он, что на постах его хлопцы также спят, потому что кому надо стоять и высматривать неизвестно что, когда никто никогда ко дворцу не сунется. Ну, пойдет он, прикрикнет на них, ну повскакивают. Он уйдет, они опять завалятся. Пусть отдыхают. Воевать не взяли – надо этим пользоваться.
Но как-то маетно было Илюхе, что-то мешало будто. Никак не вылазил из головы этот гребаный домовик. И это надо ж, как суке везет, к царевне приставили! Уж эта падла не преминет воспользоваться, чтоб молодую царскую дочку пощупать. Чуял Илюха, чуял, что этот Фома еще более бедовый чувак, чем он сам. Обычно с подобными себе он быстро находил язык – но этот чем-то отличался. Что-то было с ним не то. Может домовой потому что? Только, заглянул он тут в домовушню… То есть как, заглянуть-то туда человек не может. Но звал местных домовых, тех что жили тут давно, всех знали, и их знали все. Прибитые они какие-то, дерганые стали, на вопросы отвечать не хотели, а как начал их про новичка расспрашивать, так, вообще, глаза пятаками сделали, воды в рот, и больше он от них слова не мог добиться. Хотел было с воеводой посоветоваться, да тому все некогда. Очень фиговое что-то происходило, а что – ну не мог Илюха понять! Вот и валялся теперь, заложив руки за голову, и пялился тупо в шершавый, пропитанный потом и табаком потолок.
И самое главное, что царевну теперь, сука, окучивает. Как сообщили это, братва базарить начала, слюни глотать, да только большинство нормально к этому отнеслось, даже порадовались за парня. Но только не Илюха. Его зависть была известково-черной и соленой. И в голове мелкими шагами перетаптывалось одно – почему не я?!! Как только этот новенький здесь появился, Илюха почувствовал соперника. Тем более первая их стычка – никто не видел, однако не мог Илюха забыть и простить тот страх, от которого на секунду рассудок потерял и который приближался вдруг, если рядом оказывались зеленые глаза. Не мог простить себе, не мог простить ему. Короче, и боялся и ненавидел его и свой страх. И не мог с этим смириться. Ждал возможности, чтобы  расплатиться. А тут новый удар! За любого бы из ребят порадовался, что тот царскую девку лапает, но этому добра не желал. Кто угодно, пусть не он, но только не этот. И откуда эта сопля выпала? Без году неделя салаге, а уже всех сделал. И рядом с царем в нужное время (как будто знал), и когда надо прикрыл того, и не сдох (сука) при этом. А теперь, курва домовая, все сливки лижет. Нет, не нормально, не по-людски это. Да и домовых таких «замечательных» не бывает. Домовые вообще народ скромный, тихий, неприметный. Может и не домовой это вовсе?
Да ну! А кто ж? Так и не знал, как ко всему этому относиться, Илюха. А только не мог никак успокоиться. В конце концов, плюнул, решил пива напиться.
-Командир, иди к нам!
-А что у вас?
-А мы тут бочку с медовухой нашли. И крепкая же, мать.
В погребе сидели Захар Корень и Гришка Чубарый. Оба уже, видать, всосали не один ковш и теперь осоловелыми и преданными глазами смотрели на своего десятника.
Куда они дели ключника, можно было только догадываться. Во всяком случае, тяжелая связка ключей висела в замке; двери мешал закрываться свалившийся тут же стрелец. От его тела исходили звуки храпа, а на лице отражалось выражение детской безмятежности. Возможно, ему снилась мамка, а может ничего не снилось, просто было хорошо и все. Илья переступил через хлопца и подошел к своим товарищам. Ему тут же протянули полный ковш. Все время, пока он пил, стрельцы наблюдали этот процесс с каким-то счастливым удовольствием, как будто видели самое лучшее в своей жизни.
Когда десятник выпил и вздохнул, они вздохнули вместе с ним и с удовлетворением приняли пустой ковш.
Илюха пошел из погреба. Тепло распространялось по телу, но хмеля он не чувствовал. Пройдя по двору, он поднялся на ступеньки дворца, уселся. Странно, думал он, внутри бродит, а по голове не бьет. К глазам стал подкрадываться сон.
Царица обмахивалась цветастым платком и чувствовала себя до отвратительности вялой. Делать ничего не хотелось.
-Глашка!
Вбежала прислуга.
-Квасу подай.
Служанка ринулась к бадье, которая стояла тут же, по случаю жары. Зачерпнула ковшиком, поднесла госпоже.
-Царевна что делает?
-Рукодельничать изволят.
Сделав большой глоток, царица сказала:
-Хорошо, - и, поставив ковшик рядом с собой, махнула служанке, чтобы та шла.
Глашка послушно исчезла.
Рукоделит она. А что, спрашивается, ее телохранитель ненаглядный делает в это время? Нитки подает? Везде теперь, как тень за ней ходит, а та и рада.
Ну, спасибо тебе, батюшка, услужил. Приставил бедового на беду. Сам к своей дочери приставил. Нет, не спроста этот зеленоглазый так зыркает. Царица недовольно по-кошачьи зафыркала.
День тянулся.

В ушах у Илюхи звенело. Он открыл глаза. Сверху, из-за дверей слышались женские визги. Илюха пошевелил головой, и тут же что-то с треском отдалось в затылок. Десятник сморщился, положил руку на шею. Это что ж такое?
Он никак не мог осознать реальности происходящего. Постепенно чувства и функции восстанавливались. Илюха поднялся. Опять в голову ударило. Тут он нащупал сзади здоровенный шишак. Шишак пульсировал и, казалось, с каждой секундой разрастался все сильнее .Чем же это его так? И что произошло-то?!
Он задрых… потом вдруг очнулся, вроде… Да. Шум какой-то сзади, возня. Он голову стал поворачивать, а потом… Да, точно, на него что-то тяжело опустили. Будто жерновом придавили. Ну, нет, это на жернов.
Одновременно снизу появились хлопцы, взбудораженные, хмельные, ничего не понимающие, сверху, из-за дверей, вылетели визжащие девки, потом появилась красная, зареванная царица.
В одну секунду Илюха все понял. Царевна. Домовой. Значит, он, сука, меня так треснул. Куда?!
Ворота были раскрыты, над ними еще не осела пыль. Никого не спрашивая, ни с кем не советуясь, Илюха влетел в стойла, схватил первую попавшуюся кобылу. Животина со сна сперва напугалась, но напряжение человека почти тут же передалось и ей, и уже, чувствуя предстоящую гонку, выскочила из конюшни с разгоряченным седоком на спине, переходя с рыси в галоп. Уже перед самым выездом Илюха понял, что забыл саблю, но возвращаться не стал, выхватил торчащую у стены пику.
Стрельцы бегали бессмысленно по двору, бабы вопили и никто не мог догадаться отправиться вслед за Ильей…
Он стал нагонять их уже ближе к лесу. Конь с двумя наездниками уступал в скорости Илюхиной кобыле, хотя и не намного. Вернее сказать, один наездник плюс тело царевны, перекинутое через седло. Тело безвольно болталось, грозя свалиться в любой момент, но ездок умело контролировал его.
Казалось, что царевна мертва, волосы ее свисали вниз, полностью закрывая лицо. Илюха заскрежетал зубами и дал своему животному по бокам. Лошадь судорожно вздохнула, но поняла, чего от нее хотят и сделала сильный рывок.
Голова лошади была уже на уровне конского крупа. Момент был подходящий. Домовой даже ни разу не обернулся, лишь согнул спину, будто чуя предстоящий удар. Илья чувствовал себя уверенно, и даже, пожалуй, спокойно, когда заносил пику для удара, думая лишь о том, чтобы враг, когда будет падать, не завалил бы царевну и, чего доброго, коня на нее.
Он уже собирался вонзить пику в широкую ненавистную спину, она была так близко. Вдруг домовой повернулся.
Вроде и лицо было то же, глаза горели также зелено. Но вдруг по всему телу десятника разлилась удивительная, непреодолимая слабость; и вот уже вслед за головой разворачивается туловище домового, и левая рука его блестит смертельной сталью, и лезвие с какой-то тупой неотвратимостью совершает дугу в воздухе, повинуясь этой левой руке; и в следующее мгновение сталь проходит через Илюхино брюхо, но скачка как бы еще продолжается и десятник вроде как еще в седле – летит за врагом, но уже ослабевший и безвольный.
Словно расстегнутый, живот, еще белый, не запятнанный, кровь с кишками еще не успела брызнуть наружу, но вот тело потеряло способность держаться на лошади, животное как бы пролетело дальше, а стрелец так и остался здесь. Как-то фантастически перекувырнувшись, тряпкой, тяжелой и страшной свалился на траве перед опушкой.
Но царевна, как оказалось, была не только жива и здорова, но и все это время пребывала в сознании. Во всяком случае, падение десятника Илюхи сопровождалось истошным криком; однако, видимо после царевна, действительно, отключилась.
Если б мертвецы умели говорить… Понял Илюха, в последний момент понял, когда уже и не жил, когда уже лошадка стряхнула его, понял, отчего ослаб так внезапно и что было в глазах того. Глаза эти узнал, наконец. Не по опыту, но по сказкам бабкиным, по кошмарам детским вспомнил.

-Девка у нас, царь. – Яга стояла, склонившись. – Можно выступать.
Кощей смотрел на нее без всякого выражения, лишь глаза перебегали от ее лица к бледным крючковатым рукам и обратно. В ногах его ползало, извиваясь, лихо. Оно переливалось всеми цветами и создавало впечатление скорее приятное, чем страшное.
-Что ж.
Медленно поднявшись, он простер свою когтистую руку-кость. Кольцо с собакой стало светиться белым, глаза собаки накалялись. На второй, лежащей неподвижно, руке разгорались глаза крысы. От вытянутой руки начала исходить белая струя холода, тонкая и острая, как жало, и такая же смертоносная. Даже Яга в этот момент вся сжалась, слишком страшно было соприкоснуться с этой струей. Белая ледяная змейка проползла по воздуху, вытекла за пределы подземелья и исчезла где-то там, наверху. Это был условный сигнал.
Каждый хмырь, каждая кикимора, лихо, оборотень знали его. Все в Кощеевом царстве зашевелилось, готовясь к большой серьезной разборке.