Смерть Кощеева. Часть вторая. 1, 2, 3...

Часть II.

1.
Додон сидел на троне и дремал. В голове бродили какие-то дурацкие видения. То Кощеева рожа с мельтешащими зрачками, то оборотни дохлые, плывущие по реке, то отчаянное и серьезное лицо дочери.
Очнувшись, увидел рядом жену.
-Ну что? Сидит?
-Не отойдет. Не уйду говорит, до конца сидеть буду.
-Значит, крепко любит.
-Да – это тебе не домовой-оборотень.
Супруги помолчали.
-Знаешь, мать… ее никогда такой не видел. Может и правда, остепенится девка?
-Может и так, батюшка, - говорила царица, гладя мужа по голове. Казалось, сейчас ее больше беспокоит не дочь, а он.
-Ишь ты, - Додон вдруг усмехнулся. – Взяла и в крестьянина влюбилась!
-Да ладно тебе… Все мы – от сохи, от земли.
-Что ж мне ему, титул дать?
-Да дай ты ему князя. Небось, не дурней всех этих будет.
-А может сразу – прынца?

-Ну что, оклемался, соколик?
Женщина с крынкой возвышалась над ним, такая большая, что он сразу вспомнил, глядя на нее, про тетку Муховну. Конечно, он не догадался, что это царица, просто взял крынку, которую она протянула. В крынке было молоко.
-Испей, испей. А потом вставай, трапезничать пойдем.
Пока он пил, одевался, прислушиваясь к отдаленному уже гулу в заживающем боку, она с каким-то необычным интересом, любопытством каким-то специальным наблюдала его. Точно – Муховна, подумал он, и с этого момента мог мысленно называть ее только так.
Трапезной был тронный зал. Стол был обширным, во все помещение, но были там только Маша – с левого боку и царь – в изголовье, на троне. Конечно, он его раньше тоже не видел, но на троне же – значит, царь. Муховна села на высокое кресло подле трона.
-Ну, что, сокол. Садись, - царь смотрел на него, сощурясь, с таким же непонятным интересом, что и Муховна (то бишь, царица). – Ты, я смотрю, выздоровел…
-Ну, не совсем еще, батюшка.
-Цыц, матка, когда мужики бают! Правильно я говорю?! Здоров, здоров. Молодой; раз не помер, будешь жить.
-Хватит разговоры разговаривать. Дай ему поесть-то.
-Садись. Вот тут, рядом. Счас похаваем!
Все это время Машка слушала, потупив глаза к еще пустующей расписной тарели.
Несмотря на постболезненную слабость (а может как раз из-за этого), жрать Сереге хотелось страшно. Но вся эта обстановка, царь с царицей, а в особенности, смущенная царевна, повергали его в некое состояние нереальности, он никак не мог врубиться, в чем дело, но внутри сидела неизвестно откуда взявшаяся уверенность, что что-то здесь не так. Что-то хитрое происходило вокруг, он это подколеньями чувствовал.
-Чего смотришь? Ешь.
Семга, грибы, мед, орехи ощущение этой самой нереальности только усилили – своим видом, запахом, вкусом. Но он все это ел и несмотря на непонятное предчувствие, получал вполне реальное удовольствие.
Его ни о чем не спрашивали, давали спокойно есть, все вокруг тоже ели, но он чувствовал, как его продолжают исподтишка изучать. Теперь изучала и Марья, но у Сереги складывалось такое ощущение, что она знает, что царь с царицей хотят на каком-то чуднóм экзамене его проэкзаменовать и смотрит, как он экзамен сдает. Прямо, как жениха смотрят.
То, что подумалось, претворилось вдруг в жизнь.
-Любишь царевну?!
У Сереги чуть рыба в горле не застряло. Он поперхнулся, лицо покраснело, глаза наполнились слезами.
-Батюшка!! – Маша горела, как красный мак и не знала, куда ей деться.
Царица потянулась, чтобы постучать ему, но с побагровевшей с выпученными глазами физиономией стал отмахиваться – не надо, мол, все уже.
-Ишь, как возбудились-то оба!
-Батюшка!! – теперь уже и царица глядела на него воинственно, но Додон будто не замечал ничего.
-А что? Что такое? – и повернувшись к снова к Сереге, - Что скажешь, не нравится она тебе?!
Тут Маша не выдержала и, отворотя с неприятным шумом свое сиденье, выскочила из тронного зала, как ошпаренная. Все трое проводили ее продолжительным взглядом, и тут уже оба царь с супругой с совершенно серьезными физиономиями уставились на него. Они явно ждали ответа.
Серега ничего не понимал. В голове носилась одна, совсем одинокая мысль – что они от него хотят? Мысль была такой маленькой, беззащитной, раздетой и разутой. И она билась об его голову. О внутреннюю часть его головы, причиняя очень неприятные ощущения.
Они смотрели друг на друга, и все чего-то ждали.

Царь встал с трона и, обойдя стол, сел рядом с Сережкой.
-Буду с тобой честен, сынок… Дочь моя, Марья, она – в самом цвету сейчас, ей под венец – как раз пора. Да вот только до последнего времени все артачилась и слыхать не хотела ни о чем таком. А тут этот домовой оборотной. Так ее словно подменили. Вон, мать, не знала, что и делать. Чуяла матка беду, я – дурак старый – признаюсь, не слушал бабу, а следовало б… Она у меня – умна! А потом вот это все, война эта. Машку похитили. Я теперь так мыслю, если б не ты, и дочь бы нашу нам теперя уж не видать, да и война, хрен знает, кончилась бы так быстро. Так что, ты – герой – считай, с любой стороны. И Машка. Вон, пока ты недужил, все время подле тебя, неотлучно. Да… Мыслю я так, парень – любит она тебя.
Царь замолчал. Серега молчал тоже. А что ему было ответить? Такое сперва переварить надо было.
-Так что слово теперь за тобой… Коли люба тебе Марья, станешь сыном нам. Насчет титула там не беспокойся. Князя получишь, а там кто знает. Если окажешься не дурак, может от меня по наследству государство получишь… Наследника-то нету. Чего молчишь-то? Пойдешь ко мне в зятья?!
Муховна, видать, была действительно умная женщина. Поняла, что Серегу такими вопросами рано огорошивать:
-Да погоди, отец, дай парню подумать. Только оклемался, а ты уже…
-Ладно, ладно. Подумай, все взвесь хорошенько, я тебя не тороплю. Если не люба тебе Марья, что ж ,никто тебя неволить не будет, это твое право. Я тебе по любому благодарен. Так что, решишь уйти – заплачу ,сколько скажешь.
Когда царь ушел, Муховна села рядом с Сережкой. Теперь он совсем сник, и вроде как даже пригорюнился. Слишком много всего сразу навалилось.
-А что ж, соколик, родители у тебя – крестьяне?
-Да. Крестьяне были…
-Сирота?
-Да, тетка помогает.
Царица повздыхала. Потом поднялась, Серега – тоже.
-Ты иди, отдохни. Поспи.

Серега вернулся в комнату, из которой вышел не более, как час назад. Вернулся с тяжелым пузом и тяжелым сердцем. Муторно было как-то. Вот и накормили, подумал он. Сам царь внимание уделил.
Значит, так вот. Поехал девку спасать, спас – оказалось, что все не так просто. Оказалось, что царская дочь, а он, соответственно, на ней жениться должон. Ну, конечно. У них, у царей, иначе не бывает. Спас – женись.
Хотя, царь же сказал, ничего ты не обязан, не захочешь, дело твое – денег дам и вали на все четыре стороны. Только не верится что-то, что его просто так отпустят, да еще золотишка дадут. Откажешься – царь ведь обидится.
Да, попал ты, парень, жалел себя Сережка, сидя на перине, какой в жизни своей он никогда раньше и не видывал. «Нет» сказать – головой рискуешь, а и с ответом долго тянуть нельзя. Ну, до завтра его может и не будут трогать. А завтра?
А если согласиться? Может и правда, стóит? Вон, царь, наследником обещал сделать. И девка вроде ничего, на него, говорят, запала.
Только, что ж это родной отец дочь свою ненаглядную за первого лихого героя готов отдать. Неужто только за то, что он ее из беды выручил? Неужели более достойных и знатных нет?… Значит, нет.
А только все равно, странно это. Как будто царевну сбагрить хотят. Не верил он до конца, что простого крестьянского сына могут вдруг так оценить… Хотя, конечно, чего скрывать, он цареву благодарность заслужил.
Так сидел он часа два и ничего не мог придумать. Вокруг все было широко, просторно, тепло. Взять, хотя бы, эту комнату. Да его изба меньше! А станет он князем. Владеть будет этим всем. Он представил, как он живет в этих каменных покоях, ест резными ложками из золотых тарелок, восседает рядом с царем. Так ведь, если князь, то и княжить придется! А если и правда, наследником, чего доброго. Вот такую же какую-нибудь войну вести… Нет, извините, это не для него. Он не для того крестьянским сыном родился, чтоб в цари выбиваться. Слава, деньги – это, конечно, все хорошо, и покушать он вкусно любит (кто ж не любит?). А только не было у него на роду писано, чтоб ему на троне сидеть… Да и потом, кольцеваться-то он еще пока не собирался.
Только это никого уже не интересует. Мало ли, что там царь сказал. Откажись он, его царское величество про обещание думать забудет, наградит батогами, а кто знает – может и бóшку с плеч.
Мысль эта въедалась все сильнее, Серега мысленно пролистывал страницы своего будущего и чувствовал, что их осталось совсем децл. Вот он стоит перед царем, тот вопрошает: «Что ты решил, сынок? Согласен?» «Нет, царь-батюшка». «Хорошо. Стража!» И вот уже его уводят. И вот уже – последняя страница. Плаха, палач. Царь с царицей восседают перед плахой, глядят с укором. А ведь мы же тебе предлагали. Эх, Сережка, Сережка.             
Царевна Марья тут же, плакать, наверно, будет. ХА-АРОШАЯ же у него перспектива получается…
А может жениться все-таки?
Да нет, что за бред, что за мысли такие чумные, он ему дочь спас, а царь его за это казнит?! И что он так волнуется?
И все же не сиделось Сереге; маетно было. В определенный момент будто стукнуло его: линять надо! Вот и весь исход. Что там эти вышестоящие решат – ждать, на фиг надо! Уж он как-нибудь и без царской милости проживет.

Окно слева от кровати было заделано полупрозрачной слюдой – на поверхности тонким орнаментом красовались узоры. Серега подскочил к окну, стал ощупывать. Как они его открывают-то?
Или что ж, наглухо? Да, видать, с секретом окошко.
Текущее положение дел напрягало. В голове свербило – обложили. А если разбить? Чем? Он стал оглядываться. Взгляд остановился на двери. Или проскользнуть попытаться? Выйти и по-тихому слинять. А стража? Если его контролируют, значит, отдан приказ следить за его дверью. Значит, если он выйдет, то также и обратно вернется. Если, конечно, за ним следят, если его контролируют. Или нет? Или вздор все это? После болезни развившаяся паранойя?
В дверь постучали.

-Можно? – на пороге стояла царевна.
-Можно, - как интересно, думал Серега, зачем это она пришла.
Он все также стоял у окна, а она подошла и села на кровать. Молча, глядя в пол, сопела. Сказать, должно быть, что-то хотела. Сережка ждал. Подумал вдруг, глядя на ее лицо, а и правда ведь, красива девчоночка; не будь царевной – натурально влюбился бы.
-Ты то, что батюшка говорил, не слушай. Он на этой теме повернут –замуж меня выдать. Думает, как бы поскорее пристроить. Все женихов мне подыскивает…
-А это правда?
-Что правда?
-Правда, что ты, пока я это… тут валялся, все время ухаживала за мной?
-Ну, ты же позаботился обо мне, когда я была в беде. Вот я и решила тоже, за тобой поухаживать, - она подняла на него глаза и посмотрела с веселым задором, но почти тут же отвела взгляд в сторону. – Ты не думай, это ничего не значит…
-Я и не думаю.
-Да? – в ее голосе прозвучала обида и удивление. – Ну вот и хорошо. И правильно. Можно считать, что мы в расчете, - она сделала попытку улыбнуться. Потом уставилась ему прямо в глаза, а потом с дрожью в голосе уточнила:
-Мы в расчете, да?
-Да. – Серега сказал это так тихо, что решил, что она не расслышала. Но она расслышала. По крайней мере, поняла.
Она медленно встала и медленно направилась к двери.
Ему казалось, он сказал что-то не то или не сказал чего-то, что следовало. Словно пытаясь оправдаться, как-то выправить создавшийся в атмосфере дискомфорт, он заговорил:
-Я ведь кто? Ты – царская дочь, ты – царевна! А я – крестьянский сын. Тебе здесь жить, а мне… Мне домой уже пора.
-Да, ты прав, - царевна стояла у двери, почти вплотную, не поворачивая
головы. – Все верно. Каждый должен занимать свое место… И тебе пора домой.
Дверь закрылась. Серега остался один.

Он стоял у окна и смотрел туда, где только что стояла Марья. От нее остался легкий аромат цветов, комната теперь вся была заполнена им, этим легким и в то же время таким сильным запахом.

Весь день он провел, валяясь на пуховой перине, такой непривычно мягкой, что у него не проходило ощущение, будто он лежит на облаке. Весь день он думал о о разговоре с царевной, о ее пронзительном взгляде. Мысли о побеге уже не посещали его. Теперь он уже не думал о страхе перед возможностью сказать царю в лицо неприятное слово «нет». Теперь его заботило уже совсем другое.
Мысль, что она в него реально влюблена, была приятна для его самолюбия, но принимать всерьез чьи-то чувства он не умел, потому как не привык к женскому вниманию. Более того, в деревне большинство девок чуралось его, сознательно обходило стороной, может быть потому, что и он был не особо любвеобильным. И не оттого, что был женоненавистником или боялся, был стеснительным. Просто характер у него был такой. Никогда он никого не стремился завоевать, да и кого завоевывать-то?
Он не искал большой дружбы или близости, и люди не воспринимали его более как соседа. Была, правда, у него одна подруга. Иногда он приходил к ней под вечер, уводил на сеновал, где они валялись до зари;  да только делал это исключительно из тяги своего мужского начала. Да и девка была рада ему как-то по животному, как бывают рады чему-то большому и теплому, чем можно укрыться на некоторое время. Звали ее Зойкой, но только что в том имени? Телка – она телкой и была.
И вдруг царевна! И вдруг втюрилась в него, как будто он красавéц какой… В него! Было о чем задуматься. До ее прихода, до того, как комнату его заполнил запах цветов, он был уверен, что это все – лишь бабские охи-вздохи.
Ну, спас. Конечно, после оборотней всяких любой мало-мальски нормальный мужик подарком покажется. Только ведь, причем здесь женитьба?…Царский зять. Приятно, конечно.
Конечно, он бы с удовольствием ее пощупал, там у нее под одежами явно есть, чего пощупать. Да только негоже царскую дочерь на сеновале-то драть. Тем более, что и не в титулах дело.
А что я, в самом деле?! Серега посмотрел в окно. По окну ползала большая жирная муха. Чего я мучаюсь-то? Тут тебе девка сама на шею вешается, царство тебе предлагают, царь зятем называет. Чего я из себя чудо красное строю? Брать надо, пока дают! Второго такого шанса в жизни не будет.
Все было верно. «Только ведь не люба она мне. Ей жизнь испорчу, себя окольцую… Власть какую-то на себя взваливать». Еще неделю назад он спокойно гулял по лесу, орехи да ягоды собирал, крышу на избе правил, у тетки Муховны огород вскапывал. И мыслей-то было: чего бы пожрать, да идти ли сегодня к телухе этой, Зойке? А теперь вот от него царевна без ума, и он должен дать папашке ее ответ.
Она сидела здесь с ним все время, пока он был в отключке, но запах появился только сейчас, когда она вошла. Значит, она надушилась только сейчас. Специально для него.
Нет. Серега поднялся и сел край кровати. Это становится слишком серьезным. Не такое он говно, чтобы ради всяких богатств играть на человеческих чувствах. Сейчас еще не поздно уйти. И чем раньше он отсюда исчезнет, тем скорее девка про него забудет… Мария… Маша… Царевна…

2.
Он пошел к царю сам, не дожидаясь приглашения.
Наступал вечер. Додон сидел на троне и ногтем ковырял деревяшку на подлокотнике. Он выглядел очень грустным и задумчивым. Сережка подумал, небось тоже проблемы – еще покруче моих.
-А, проходи. Ну, как? Нравится у нас?
-Да, нравится.
-А я вот, сынок, с Кощеем никак не могу решить что делать. Может, ты что подскажешь?
-Я?… А в чем проблема-то? Вы же его вроде как разбили.
-Разбить-то разбили, да только – ты же знаешь, наверное – Бессмертный он, собака. Ничем его не возьмешь. Людей положили, лес отвоевали. Пройдет время, он новой нечисти соберет и снова войну затеет. Снова придется людей терять, снова вся эта муть завяжется. И еще неизвестно, какой исход будет в следующий раз.
-Что же делать?
Царь задумчиво разглаживал бороду.
-Вот и я думаю – что делать?
Вот тебе и раз, думал Серега. Тут, оказывается, война еще не закончена, а он про всякие там любови сопли начинает разводить.
-А точно его никак убить нельзя?
-Да шут его знает! – проговорил Додон с досадой. – Может и можно, только кто бы подсказал – как?…
На этом царь замолчал, совсем уйдя в себя, и больше на Серегу никакого внимания не обращал.

3.
Пред сном полная раскрасневшаяся служанка нанесла ему всякой снеди прямо в его покой.  После обильного завтрака голод совсем не одолевал его, но сейчас он был не против снова подкрепиться. Слишком много всего он передумал сегодня, еда позволяла отвлечься, наконец, от этого сумбура в голове.
Получается, что он так ничего и не решил. Не решился ни на что. С царем не поговорил, а тот словно и забыл об разговоре за завтраком. Придется теперь ждать до утра.
На утро его снова пригласили в тронный зал. Снова там стоял стол, снова во главе восседали царственные супруги, только Марии не было.
-Хворает девка, - объяснял Додон, а потом, словно продолжив неизвестный Сереге спор, повернулся к царице и кинул реплику, - а по-моему, это все девичьи капризы!
Царица проглотила эту фразу достаточно бесстрастно.
Когда расставили блюда и Серега уже взял ложку, чтобы приняться за густой, ароматный холодец, царь сказал ему:
-Да, ты ешь, ешь. И меня слушай.
Он взял со стола уложенную среди прочих овощей редьку, погрыз.
-Да-а. Так вот. Если ты помнишь, говорили мы вчера с тобой о Кощее. Ты меня спрашивал, можно ли его убить, а я не знал, что тебе ответить… Странно. Вот я со своими воеводами засел, как мы с похода вернулись, и стали мы обсуждать тот же вопрос – как Кощея одолеть, чтобы уж наверняка, чтобы он со своей поганой физиономией больше воздух не коптил. И ничегошеньки мы не придумали… А вчера с тобой поговорили, и надо ж тебе – ушел ты, и Старец ко мне явился.
-Старец?
-Ведун. Явился и говорит. Кощея, мол, валить надо. Я спрашиваю, как валить, он же Бессмертный. А Старец мне – ничего он не бессмертный – просто смерть его достать сложно. Но все-таки шанец такой есть. И про тебя заговорил.
Сережка проглотил очередную ложку и тупо посмотрел на Додона.
-Как это – про меня?
-Ты знаешь, сынок, сдается мне, что Ведуны о тебе очень хорошо информированы.
-Почему?
-Ну как, почему? Все про тебя знают… Вот, например, когда ты Марью мою спасал, они мне передали – не беспокойся, папаша, дочка твоя в порядке, есть кому ее защитить… Не знаю, чем ты такую судьбу заслужил, но уж очень ты Старцам нравишься.
-Кому, Ведунам?
-Да. Вот, и в этот раз тоже, сказали мне, что от тебя зависит победа над Кощеем.
Серега заметил, что разговаривая с царем, он начинает чувствовать себя полным идиотом. Снова «замечательная» новость свалилась на него.
-Чего смотришь? Так и сказал старец. Говорит мне: «Кощея одолеет тот же человек, который твою дочку из его лап вырвал». Значит – ты.
-Но я же ничего не знаю. Что я могу? За царевной я проследил, где она была спрятана и просто помог выбраться. Да и то, если б не Ведун, неизвестно еще, как там сложилось бы. Я ведьму-то Кощееву еле-еле одолел. А что я против Бессмертного?
-не скажи, не скажи. Ведуны – народ серьезный, они просто так болтать не будут. Они будущее знают. Если говорят, что справишься, значит в тебе что-то есть, парень, чего Кощею следует опасаться.
Ничего во мне такого нет, думал Серега, обратя взгляд на Муховну. Царица молча ела икру большой деревянной ложкой. Вела себя так, что будто ее и нет здесь. Да, умная баба. Не радовало все это Серегу, не радовало и не грело.
Вот она, царская милость. Вот тебе и царевна, и богатство – полный свадебный набор. Он ему дочь вернул, так ведь нет. Ему теперь голову Кощея надобно. Нашел козла отпущения.
-Я, конечно, рад помочь, только я же говорю...
-Да не волнуйся ты так. Мне Ведун четкие инструкции дал. Соберешься, поедешь в Заповедную Пущу, он тебя там ждать будет. Расскажет тебе все. Куда ехать надо, что там Кощейке открутить, чтоб задохся…, - царь остановился, бросил взгляд на дверь из зала, будто ему показалось, что кто-то их подслушивает. Серега тоже повернулся, но никого не увидел. -–Меч свой заветный не забудь. Знаешь хоть, что за меч-то?
-Не знаю, - сейчас Серегу меньше всего занимал его заветный меч.
-Кладенец! Слыхал? Это подарок тебе от Старцев. А ты говоришь. Они кому ни попадя кладенцы-то не дарят.
В общем, перспектива вырисовывалась совершенно для Сереги невзрачная. Делов-то, съездил к Кощею, победил его, легким движением руки сделал его из Бессмертного мертвым и – гуляй, Вася. Чего сложного-то?
Только, вот в чем маленькая загвоздка, думал Серега уже по дороге в свой покой, который должен был покинуть вскоре; уж больно Я смертен, чтобы сделать все это, как не фиг париться. А так-то – конечно. А что ему остается? Царю ж не скажешь, нет, я не поеду.
Его ведь не посоветоваться позвали, не спрашивать – хочешь ты или не хочешь смерть героическую принять. Тут дело решенное, он лишь исполнитель. А с другой стороны, чего на царя роптать, он же по указанию Ведуна действует. Ну да, ну да. «Он же мне жизнь спас, я ему вроде как обязан. Ладно, старик мне помог, исполню его волю… А чего? Живем один раз. Вдруг и правда, Кощея одолею!»
Так думал Серега и внутренне начинал даже радоваться предстоящему новому приключению. Было ему двадцать лет, и жизнь била ключом. Надо было этим пользоваться. Пользоваться, пока не прогорел фитилек.

У двери его поджидала Марья.
-Ты чего?
-Уезжаешь?
-Д-да. Уезжаю… Царь посылает.
-Куда?
-Ну, уехать там надо…
-Куда?!
-Слушай, ты чего меня пытаешь! Хочешь – у него спроси.
-Я у тебя спрашиваю.
-Ну, задание мне батюшка твой дал. Задание!
-Он тебя к Кощею посылает?
-Ты подслушивала…, - догадался Серега.
-Подслушивала, - она произнесла это совсем тихо, пролепетала, можно сказать, опустила лицо вниз, видимо, боясь показать свои эмоции.
Сереге стало как-то стыдно и жалко ее, он сказал:
-Да не бойся ты, справлюсь я, если что, мне Ведуны будут помогать.
-А я и не боюсь, - она повернулась и пошла.
Серега стоял и смотрел ей в спину, чего-то ждал. Также внезапно она остановилась и, развернувшись, пошла к нему. Она подошла, обняла его за шею, прижалась всем телом, а он стоял, как дурак, и не знал и не мог ничего сделать. Она была такая горячая и мягкая, запах цветов вновь облек его, также ненавязчиво, но сильно, что вдруг на Серегу накатила волна удивительной нежности и еще чего-то, неведомого доселе. Чего-то, что наверное было счастьем, но он еще не знал об этом. Наверное, надо было обнять ее и прижать к себе – еще сильнее; наверняка – он мог сейчас совершенно спокойно запустить руки ей в платье и ощутить мягкое, пульсирующее, упругое, ласкать нежные формы, мог сделать все, и она дала бы ему все, чего бы он ни хотел. Но он стоял и просто вдыхал свежесть удивительных русых прядей, которые щекотали ему щеку и ухо.
-Ты мне скажи… Если не по душе я тебе, если ты меня просто по доброте спас и больше не хочешь со мной общаться. Скажи. Если тебе нет до меня никакого дела – я уйду, я не буду тебя больше беспокоить, поезжай, пожалуйста, к своему Кощею, я не буду думать о тебе… постараюсь… Только не мучь ты меня; скажи сразу.
-Ну, я же ничего не говорю…
-Вот именно, - она отстранилась, теперь между ними было некоторое расстояние, правда, если бы он протянул руку, то смог бы коснуться ее. – Ты хуже, чем тот домовой, которого ты называешь оборотнем! Ты мучишь и себя, и меня, не можешь сказать ничего определенного. Тот, по крайней мере, знал, чего хочет, и я знала, чего он хочет, чувствовала.
-Я не оборотень, извини.
Оба смолкли. Не было слов, чтобы еще что-то прибавить, было недопонимание, в  котором, возможно (и даже скорее всего), был виноват он, но ничего с собой поделать не мог. Ему было безумно тяжело, что он действительно мучает ее, но пойти ей навстречу или послать подальше – ни на то, ни на другое не было в нем сил.
-ТЫ меня извини.
Она сказала это и удалилась. А он остался со своей тяжестью, которая сделала его совсем унылым и грустным, остался стоять перед дверью, которую должен был покинуть в ближайшее время. И это теперь показалось ему спасением – отправиться на бой с самой смертью, где шансы были не равны, где смерть до сего времени выходила победительницей, и где он надеялся все забыть, освободиться от этой ужасной тяжести.