глухарь

  Глухарь
   Осенью северный лес тих  и прозрачен, отражаясь в хрустальной реке золотым багрянцем и темной зеленью  берез, осин, пихт. В прогретом робким солнцем мелководье купаются  песочные сосны, влажно-голубые цветы, рубиновые ягоды и греется серебряная рыба.
 Первые холода проводили из леса летнего человека, нагруженного грибами и ягодами, растворили в болотах и топких берегах мошкару, наполненную теплой кровью, раздвинули  низко-холодные облака, открыв лесной мир солнцу.  След человека виден только в бесконечно высоком небе, где тянет нитку хлопка  точка самолета. Покой  красок и звуков в теплом неподвижном пространстве, заполненном шелковыми колебаниями  паутины.
   Глухарь впитывал безмолвие тайги, и оно ему все больше  не нравилась. Глухарь посмотрел  на собратьев, клюющих рубиновые ягоды, столь обильно уродившиеся, что сквозь нее не было видно зелени на болотных кочках. Все были спокойны и, по-осеннему, ленивы. Всегда более осторожный напарник тоже с шумом заглатывал ягоду, поглядывая в его сторону и не понимая, почему Глухарь так напряженно подрагивает крыльями.
    Глухарь кивнул ему, предупреждая, взлетел, оглянулся, напарник  рядом. Остальные птицы остались на болоте. Глухарь обрадовался. В часы тревоги лучше быть друг от друга подальше. Резкие хлопки  на взлете сменились плавным шелестом воздуха. Глухарь вел напарника к просеке. Там он лучше слышал и видел. Пара пролетела над озером, с которого резко взмыли лебеди, мгновение и они уже выстроились глубоко в небе. Он им завидовал. Тяжелое и неуклюжее тело не позволяло ему  легко уносится ввысь.    
   Показалось поле, на котором ровными рядами стояли  постройки брошенного лагеря для заключенных - темно-коричневые крыши , желтые песочные дорожки, изумрудная трава. Лагерь был пугающе красив  безмолвием и подчеркнутой ухожестью, при явной ненужности для далекого мира людей. Глухари никогда не садились в лагере. Из поколения в поколение глухариной жизни  место было запретным. От построек в глубину леса уходила широкая просека, тянувшаяся вдоль реки и болот на сотни километров. Просека была самым безопасным местом в лесу. Глухарь всегда отсиживался на ней, когда его что ни будь тревожило, как сегодня.
  Смотритель услышал хлопки глухариных крыльев и выскочил из дома с ружьем. Поздно. Глухари исчезли среди верхушек деревьев. Смотритель проводил их взглядом. Ушли над просекой.  Через полчаса он с рюкзаком был в лесу. Он  знал, где глухари будут находиться. Там, на просеке, выходила скалистая порода, она кололась и дробилась от мороза, воды и ветра, превращаясь в мелкие камни, которые очень любили клевать глухари. На всю округу это было единственное место с природным камнем, остальное торф и болота.
  Лагерь поставили на гнилом месте, что бы и природа была тюрьмой для предателей, изменников и уголовников. В первые годы существования лагеря заключенные сбегали. Их не искали.  В первый раз лагерная охрана привезла трупы сбежавших, лица которых были изуродованы мошкарой. Вторые сбежавшие, пройдя огромный круг по тайге и болотам, вышли к лагерю. Заключенных расстреляли перед всем лагерем и многие радовались, что те легко уходят из жизни, так ничтожно мало осталось человеческого в сбежавших после побега.
  Смотритель остался в лагере после его закрытия в начале пятидесятых годов. Незаметно оказался в лагере один - сдавал дела, охранял за казенный счет. Потом и вовсе перестали платить, прислали бумагу, что лагерь закрыт и списан со всех балансов, как давно разрушенный,  по меркам московской жизни. В реальной северной жизни лагерь существовал, оберегаемый  Смотрителем. 
  Каждое утро он обходил лагерь, а потом целый день  прибивал, пилил, подкрашивал, выметал дорожки, посыпал их песком. На исходе каждой весны белил бараки. Особое внимание к баракам осталось из прошлой лагерной жизни, когда они, всегда чистые, пахнущие хлоркой и свежей известкой, с гордостью показывались московским проверяющим.
   Единственное каменное здание лагерной управы, одноэтажное, с большим подвалом, маленькими окнами, с необычно толстыми, даже для севера, стенами, было построено по плану, отмеренному шагами начальником лагеря. Толстые стены и маленькие окна были сделаны на случай непорядков в лагере, чтобы можно было выдержать длительную осаду.
   Небольшая больница на 25 коек славилась врачами на всю округу. Иногда заключенных-врачей увозили в областной центр консультировать больших начальников. Делали это всегда тайно, на быстрых и бесшумных черных машинах НКВД.
   Особенно смотрителю нравился дом культуры. Колонны на входе, просторный в два этажа вестибюль с картинами во всю стену. На одной был изображен Сталин, плывущий на корабле по северной реке,  на берегах которой стояли счастливые разноцветные советские граждане, стерильно красивые города, с заводскими трубами. На другой картине товарищ Берия сверкая пенсне смотрел вдаль, на бесчисленные стройки. Художник изобразил тысячи людей, которые строили счастливую жизнь от сапог Берии и до горизонта. Смотрителю не нравилась картина.  Берию поставили  близко к народу. Нельзя так с вождями. Жизнь их святая и нельзя к ней прикасаться, даже взглядом.
    В клубе работали кружки художественной самодеятельности.  Заключенные ставили спектакли, пели в мужском и женском хорах, с годами появился и детский хор из прижитых в лагере детей.
  Школа, в которой преподавали заключенные, московская профессура, давала  детям лагерных охранников и начальства отличное образование - немецкий язык, математика, физика, литература, музыка. Многие дети после ее окончания без труда поступали в Московский университет. 
  Конечно, по инструкциям заключенным было запрещено преподавать, но начальство закрывало глаза. Более того, после трагического случая, начальник разрешил учителям-заключенным ставить ученикам двойки и тройки. Сыну Смотрителя политзаключенный на истории поставил двойку. За что? Якобы, его сын не все знал о Великой Октябрьской революции. Его ребенок, живущий вместе с отцом в тяжелых условиях, по приказу партии охраняющий правильную жизнь народа от этого дерьма, а оно смеет  оценивать его знания. Смотритель не помнил, как ворвался  в барак, как избивал учителя-заключенного. Его еле оттащили.
      Потом, за рукоприкладство, разбирали его на партийном собрании, но как бы извиняясь. Сослуживцы боялись его за ледяные глаза, за взгляд протыкавший человека как бумагу.  При его появлении разговор и шутки  растворялись в постепенно остывавшем воздухе. Иногда он сам шутил, и слушатели застывали, с трудом откашливая из себя куски звуков, напоминающие смех. Это была редкая порода - зимний человек. Он болел в весенние оттепели, теплым летом, сытой осень. Он  оживал зимой. Мороз, застывшие под тяжестью снега поля, скрипящие под ледяной коркой деревья, задыхающиеся от голода и недостатка кислорода люди и животные. Это был его сезон - он некоторым помогал, для собственного удовольствия, он правил чужой жизнью, делал с ней что хотел, а та только выла в бессилии человеческими голосами да вскриками совы.
     Заключенный несколько дней лежал в больнице, постепенно слабея. Врачи поздно заподозрили внутреннее кровотечение.
 - Наверное, разорвал селезенку, осторожнее надо избивать, сочувственно сказал Смотрителю доктор, когда он зашел к заключенному. Казалось, что заключенный умер, но западающая над ключицей кожа выдавала затухающее дыхание. Он запомнил взгляд  заключенного перед смертью - черный огромный зрачок - застывший, немигающий.
   Смотритель считал лагерную жизнь единственной правильно организованной на земле: подъем, сортир, утреннее построение, баланда, работа, работа, работа, вечернее построение, сортир, сон. Слабые умирают, сильные работают, талантливые прославляют вождей, вожди  живут вечно. После Сталина  истины были разрушены. Он ненавидел мир людей, появившийся после разрушения. Брошенный лагерь и лес стали его миром.
   Глухари действительно долетели до выхода  породы на просеке. Напарник сразу принялся клевать каменную крошку. Глухарь застыл в ожидании.  Он чувствовал как неотвратимо приближалась смерть, он знал что это, но не знал как защитить себя и напарника. Неизвестность доводила его до бешенства, до бессилия. Умный и хитрый , он  умел уйти от случайного охотника, мог улететь от выстрелов, вплетая в кружево полета верхушки деревьев, застыв в траве становился невидимым для охотников на грязно-зеленых машинах. Глухари не понимали, что это машина смерти и принимали ее за животное.  Глухарь один разгадав  ловушку человека,  не раз спасал себя и напарника от верной смерти.
    Но сегодня, пролетая над лагерем, и увидев как бесшумно и быстро выбежал Смотритель, он понял, что от него не уйти. Он никогда не пролетал над лагерем, а сегодня, сокращая путь до просеки, пытаясь быстрее попасть в безопасное место, он нарушил  Правило глухариной жизни и вызвал в лес Смотрителя, преследующего свою жертву до конца.
 Напарник наклевался камней и задремал на солнце. Осеннее тепло, привычные звуки и краски  успокаивающе подействовали  и на Глухаря. Тревога начала затухать и он незаметно для себя закрыл глаза.
      Снился ему полет в небо, туда, где свободно и мощно парили лебеди. Струи воздуха обтекали его тело, сердце билось в груди, перегруженное работой крыльев и гордостью за красоту полета. Его привычный мир уменьшился до песчинки и открылись другие миры -песчинки, каждый из которых был для кого то единственным и огромным. Он летел над зелено-голубой землей под яркими ослепительно-белыми шарами звезд. Далеко внизу показалась черная точка, она быстро приближалась, и превратилась в его напарника, он что-то кричал ему, бил крыльями по его крыльям. Глухарь, подумал, какая нехорошая шутка, прерывать его полет, и поднялся выше над напарником. Выше, еще выше, пока тот опять не исчез внизу. Мелькнула белая красивая птица - он сразу догадался - его мама. Ее убили прошлой зимой. Убили и унесли с собой охотники. Он опустился с дерева на место убийства и долго стоял над перьями и пятнами крови прощаясь. И вот мама вернулась к нему, пусть на мгновение, но показалась ему. Чем выше полет, тем более чудесен мир, в нем могут произойти самые заветные мечты. Полет освобождает от земной жизни и дает глоток обжигающе чистого космоса желаний. Рядом пролетела его подруга, покосилась в его сторону, коснулась его крыла своим серым крылом и исчезла. Какие круги он чертил ради нее на весеннем  снежном насте, пытаясь привлечь ее и вызвать соперников. Она пришла к нему легко, без игр  в стеснительность и робость. Он стал мужем и вожаком. Прошло время, и он опять вернулся к своему напарнику. Так  устроены   их биологические часы, свободных и сильных птиц. Вдруг, он почувствовал, силы покидают его, и он камнем падает вниз, ниже, ниже, удар о деревья, удар о землю.
  Глухарь проснулся от выстрела. Мгновенно взлетел. Напарника рядом не было. Он сел на  дерево и увидел на просеке напарника, запутавшегося в траве. Он не был ранен и бил крыльями, пытаясь взлететь. По просеке шел Смотритель и искал свою жертву. Он был еще далеко. Глухарь мгновенно спустился к напарнику и клювом разорвал траву. Освобожденный, тот  исчез среди верхушек деревьев. 
   Смотритель замер, когда увидел, как Глухарь слетел вниз и освободил другую птицу из травяного плена. Смелая птица- подумал он-, но глупая. Самому надо спасаться, горе-герой.       Вновь раздался выстрел. Глухаря пронзила жгучая боль в крыле. Он  попытался взлететь, но упал. Крыло не слушалось. Острая боль превратила Глухаря в обычную курицу, валяющуюся на земле.
  Смотритель подошел к птице, удовлетворенно хмыкнул, увидев, как удачно подстрелил глухаря, не загнав дробь в тело птицы.
   - Вот и еда будет на несколько дней. Посмотрел оперение крыла - двухлеток, да осенью, мясо молодое и жирное. Суп будет наваристый. Он связал глухарю лапы и бросил его в заплечную сумку. Пройдя  две таежные речушки, глубоко врезавшие в землю, он  достиг срубленной им тридцать лет назад заимки. Дом был поставлен под высокий берег, который его и скрывал с просеки, а с реки  его закрывал береговой лес. Только опытный и знающий глаз мог среди деревьев различить печную трубу. За многие годы  заимку никто не нашел, хотя  люди в округе интересовались, где Смотритель пропадает месяцами.
  Он подвесил Глухаря на перекладину. Птица дрогнула несколько раз крыльями, щелкнула клювом и затихла.
 -Хорошо, что жив, еда будет вкусной - думал  Смотритель занимаясь неспешными делами - нарубил дров, разжег костер, прибрал в заимке, выложил хлеб, соль, спички, проверил, спрятанные в прошлый раз остаток свечи и бутылку водки. Все на месте.  Присел к костру, согрелся и вдруг почувствовал чей-то взгляд. Он незаметно огляделся, прислушался. Привычно-мирные звуки лесной жизни. Он знал, что опасных для него,  крупных лесачей в округе нет -  медведь, мастер подкрадываться тихо и незаметно,  зимний гость, рысь к жилью не  подходит, лося слышно за версту.  Но на него кто-то смотрел. И этот кто-то находился рядом. Человек!?
 Он потянулся к ружью. Невозможно. За сотни километров вокруг нет ни одной человеческой души. Никого. Места слывут гибельными, лагерными.
    Кто? Кто сверлит мозг  взглядом? Кто наблюдает за ним? Он посмотрел на небо. Низкие серые облака наплывали на него сквозь вершины сосен и елей. Так можно совсем рехнуться - когда понял, что пытался увидеть кого-то на небе, смотрящего на него. Бога еще поищи на небе, на старости лет. Он посмотрел на Глухаря и  оцепенел.
   Глухарь висел без движения и не мигая, смотрел на него.
  - Сдох, что ли? Смотритель ударил по раненому крылу. Глухарь не шелохнулся. Сдох. Смотритель попытался прикрыть глаза глухаря, но они не закрывались. Широкий зрачок открывал черную бездну, в глубине которой Смотритель увидел себя, маленького, искаженного роговицей человек. Густые седые волосы, расчесанные по кругу, спрятанные в глубоких глазницах выцветшие  глаза, прикрывали седые брови, высокие скулы, твердый подбородок выдавали былую силу и волю, но все портил запавший беззубый рот, дряблая кожа на шее. Время. Раньше бы отразился бравый, уверенный в себе и своем деле офицер НКВД, нагонявший ужас и страх на заключенных только одним взглядом, от которого некоторые падали замертво. Он гордился тем, что вызывал такое оцепенение человеческой души, гордился службой великому делу Порядка и Страха. А сейчас, он жалкий старик,  бесполезный для великого дела.
  Красное веко медленно сомкнулось и вновь разошлось, оставив в углу глаза слезу.    Смотритель отпрянул от Глухаря.
- Вот, черт проклятый, жив! Башку сейчас сверну, чтобы не пялился и людей не пугал, падла. Он схватил глухариную голову и закричал от боли. Глухарь ударил его клювом, пробив кожу и вывернув кусок мышцы на ладони. Смотритель впился в рану губами, пытаясь остановить кровь и заглушить боль, с ненавистью смотря на Глухаря. Кровь остановилась, и  замазав рану землей, Смотритель отошел от глухаря на выстрел.
-  Ну падла, держись, обойдусь без жратвы, но  из тебя  месиво сделаю. Он  приподнял ружье и от бедра выстрелил в Глухаря. Попал в подбитое крыло. Брызнула кровь, полетели перья, куски мяса. Смотритель торжествующе прошептал: Получил, падла. Эхо подхватило его слова и над рекой долго и нежно звучало- падла , падла.  Птица не шелохнулась. Только глаз ее наполнился темнотой боли, и красная кайма вокруг глаза стала рубиновой.
 Смотритель увидев темноту, окаймленную рубином,  прохрипел - А-а-а , страшно. Подожди, это начало. Еще и крыльями будешь бить, гордый. Были у меня  людишки, тоже гордость изображали. Так мы их в животных превращали и убивали медленно, выдавливая из них по капле человеческое. Они перед концом руки лизали за обещание убить небольно.  А ты не человек, ты тварь и нечего на меня смотреть своим чертовым глазом.
  Глухарь вызвал неясные и непонятные ощущения внутри тела Смотрителя, неровный ритм сердца, холодок в середине живота. Он не знал,  что это называлось состраданием.
  Ладно - решил он- мучить не буду, застрелю сразу. Он поднял ружье и прицелился в голову, потом направил прицел точно в глаз. Он захотел разнести глаз на молекулы, чтобы не было его  у мертвой птицы, чтобы исчезло у него внутри ощущение холода и дрожи.
   В прицел смотрел черный, не мигающий глаз, но это был не Глухарь. На него смотрел забитый им заключенный-учитель. С трудом выталкивая последний воздух из легких, прошептал: Не убивай меня второй раз.
   Смотритель тряхнул головой, отгоняя страшное наваждение. В прицел смотрел глаз Глухаря. Смотритель пронзительно ощутил боль и страх птицы. Он понял, Глухарь просто терпит. Опустил ружье. Волна злости и боли после удара прошла. Ладно, поживи пока. Жизнь любишь? Правильно. Нельзя от нее легко отказываться.  У меня тоже душа есть.
    Он поставил ружье к стене заимки. Достал хлеба, сала, перекусил. Налил стакан водки, второй, но хмель не брал. Черный глаз глухаря непрерывно смотрел на него. Смотритель выругался и лег спать. Проснулся в полночь. Огромная  луна стояла прямо над заимкой, наполняя лес и темную воду  паутиной серебристого света. Редкая луна. Самое время для речной охоты. Смотритель взял острогу - он сам выковал служивший ему многие годы трезубец, - и спустился к реке.
   Он видел, как городские рыбачили на реке - включали мощный прожектор, и шарили им по мелководью. Найдя рыбу, устраивали подчас из нее кровавое месиво, пока попадут в нее острогой. Он ненавидел такую рыбалку. Он не рыбачил, он охотился. Охотился без лодки, без света. Главное, чтобы светила полная луна, чтобы было звездное небо. Света луны хватало, чтобы увидеть жизнь реки. Он разделся и бесшумно вплыл в реку. Держа тело на поверхности воды на одном месте, практически не двигаясь, Смотритель опустил голову под воду. В углублениях бирюзового дна реки лежали рыбы и только медленные и осторожные движения плавников и жабр создавали вокруг них движение воды. За большим камнем он увидел красавицу семгу.  Острога мелькнула в лунном свете, отразилась в воде, бесшумно пронзила  темную воду и точно вошла в тело рыбы. Он выдернул ее из воды. Рыба билась на стальных, наконечниках остроги. Он выбросил рыбу на берег и выскочив из реки, быстро поднялся к костру. Замерз. Годы  берут свое. Раньше он даже не чувствовал холода воды,  так , приятное покалывание, но сегодня холодная вода проняла его основательно. Расшевелил костер, сложил в него поленицу сосновых дров. Пламя взлетело выше заимки, жадно поглощая дерево, пропитанное смолой. Жар костра согрел его. Оделся. Разделал рыбину. Красавица. Поставил на костер варить уху  и  вспомнил о Глухаре. Подошел. Птица была жива.  Смотритель удивленно покачал головой - Терпеливый.
   От жара, закипевшая уха выплеснулась в костер. Он притушил огонь, убрал крышку. Вода успокоилась, ушла в глубину котла. Аромат ухи разжигал аппетит. Отставил котелок,  чтобы уха настоялась.
    Смотритель повернулся к глухарю: Смотришь, жрать наверное тоже хочешь. Как же ты так долго живешь, вниз головой, с изувеченным крылом? Я бы уже умер.  Он налил в ладонь воды и поднес ее Глухарю, тот беспомощно пошевелил клювом, но не смог заглотить ни одну каплю. Жалость полоснула мозг и руки Смотрителя. Он разрезал ножом веревку, осторожно опустил глухаря на землю. Тот несколько минут лежал бесдвижно. Наконец пошевелил крылом, вскинул голову, встал на лапы. Неустойчиво шагнул в сторону костра. Следующий шаг был более твердым и осознанным. Он повернул в сторону леса. Смотритель улыбнулся. Ну, ты брат живучий. Глухарь медленно и тяжело уходил в темноту леса, таща остаток крыла. Глухарь исчез и  Смотрителю стало легче - за ним больше не следил черный глаз с красной каймой.
    Смотритель с аппетитом поел ухи,  промокнул миску, ложку хлебом и со смаком съел его.    Спустился к реке, закурил. Привычное чувство насыщения, а вместе с ним сон, не приходили.    Он всегда забирал чужую жизнь, в лагере, в лесу. Такая была работа - убивать. Сейчас он позволил живому уйти живым. Пусть не надолго, птица до утра не дотянет, он подарил жизнь. Нечаянно сделал добро птице, а словно самого себя одарил.
   Пора спать. Натопил печку в заимке, проверил дверь и забился в угол лежака. Он сам удивлялся, зачем  сделал лежак, рассчитанный на десять человек, занимавший практически все внутреннее пространство заимки. Знал ведь, что   кроме него здесь никого не будет.  Он не признавался себе, что скучал без людей, без доброго слова и участия, просто без молчания рядом сидящего или спящего человека. Мозг убедился за долгую жизнь в слабости и низости человека и научил  Смотрителя одиночеству, но душа, он ощущал ее, просила, умоляла тепла другой человеческой души. Год за годом, не получая ласки и доброты,  отдав свое тепло все иссушающему мозгу  душа превратилось в черную точку. Но она была внутри его тела, она была жива и ждала своего часа. 
    Не спалось. Перетопил. Открыл дверь. Пахнуло речным туманом. Пламя печи отбрасывало отблески на бревна сруба, на стол с незаженной свечой, на маленькое, мутное окошко.  Блеснул ослепительный луч лунного света, пробившегося сквозь затянувшие ночное небо облака. Он вышел, посмотрел на часы. Три ночи.
  Он чувствовал как внутри него, под горящей, от прихлынувшей крови, кожей, освобождается душа из плена чужих, внедренных в его мозг мыслей, освобождается от наваждений, которые он считал своей жизнью, своими принципами. И это  не пугало его, а радовало, как ребенка,  нежданно открывшего бесконечность жизни.
    Раздался хруст веток. Звук не понравился Смотрителю. Подхватив ружье и прижавшись спиной к бревнам заимки,  прислушался. Потемнело. Тучи  вновь закрыли луну. Лес  сомкнулся угрожающим темным безмолвием. Он не боялся, но  не  переносил неизвестности. Вот и  звук, он вновь услышал его, был непривычным. Кто-то рядом. Смесь человека и зверя. Опять тишина. Он подбросил в костер дров, закрыл глаза и стал ждать. Вспомнил, как однажды, ранней весной тоже услышал странные звуки. Раздавались они со стороны старого муравейника, огромной горы еловых иголок, сложенных в понятном только для муравьев порядке. Он  взял ружье, и осторожно приблизился. На муравейнике, точнее на том, что от него осталось возился медведь. Он лежал на муравейнике, на боку, потом перевернулся на другой бок, затем повернулся опять. Забавно это выглядело. Большой и сильный зверь, барахтался  и сопел как ребенок, прикрывая, как беззащитный ребенок, глаза лапами. Он потом узнал, что так медведь чистит свою шкуру от блох после зимней спячки. Редкие звуки. Как все истинное, природа не часто открывает их человеку.
  Вновь звук.  Что-то приближалось из глубины черного леса. Он не знает, что это. Оно было уже рядом. Он бесшумно поднял ружье, резко открыл глаза и вздрогнул. Около костра стоял  Глухарь.
    Подвешенный на перекладине, Глухарь периодически погружался в темноту.  Мозг не выдерживал боли, отключался. Тогда его наполняли странные видения, розовые, прозрачные птицы, окружавшие его, ласкавшие его раненое крыло. Неожиданно они дергали крыло, и он приходил в себя от страшной боли. Каждый раз, когда он осознавал происходящее, он неотрывно наблюдал за Смотрителем. Он ждал смертельного выстрела, он не хотел умереть с закрытыми глазами, не хотел, чтобы Смотритель решил, что он испугался, сдался. Нет. Он будет терпеливо ждать своего часа, будет задыхаться от боли, но он встретит смерть открыто.
  Глухарь с ненавистью пробил руку Смотрителя. После второго выстрела неожиданно стало легче. Он перестал чувствовать боль. Смотритель ушел. Глухарь смутно ощутил движение рядом с ним. Это был его напарник. Смелый парень. Напарник походил внизу, послушал звуки, но Глухарь безмолвно висел, не имея сил даже издать стон. Напарник ушел в лес, решив что Глухарь умер. Глухарь слышал, как постепенно таяли его шаги, как постепенно исчезала пусть призрачная, но надежда на помощь собратьев. Все. Теперь только смерть.
   Неожиданно отпущенный Смотрителем, Глухарь через силу встал на лапы, его бросило в сторону костра, он чуть не сгорел, собрав силы, он сделал несколько шагов от костра к лесу. Он не шел, полз, крыло тянулось за ним, цепляясь за траву, ветки, но боли он не чувствовал. Он уходил в лес за помощью. Он искал напарника. Ему нужна была помощь. Он дополз до реки, до открытого места, и рухнул на землю. Посмотрел на ночное небо. Нет, не летел к нему никто. Никто не откликнулся на его клеканье. Он вдруг понял, что никто и не откликнется, что все спокойно спят, уже забыв его, как это было и с другими птицами. Это он один из всей стаи глухарей, мог ночами не спать, пытаясь услышать призывы о помощи от попавших в беду сородичей. И иногда ему удавалось помочь им. Но сейчас, когда помощь требовалась ему, в стае некому было тревожно вслушиваться в звуки леса, некому было принять его крик о помощи. Вновь засочилась кровь из расстрелянного крыла. На грани между болью и полусмертью он решил ползти назад, к костру, к Смотрителю. Больше помощи ждать неоткуда. Он полз долго и каждый шаг он прощался с жизнью, так больно и невыносимо мучительно было. Он выполз к костру и увидев, что Смотритель на месте, потерял последние силы, и упал. Еще мгновение он был в сознании, и, уловив удивленный взгляд Смотрителя, закрыл глаза.
 Смотритель обрадовался, увидев Глухаря. Только по дрожащему язычку в открытом клюве, можно было догадаться, что он жив.
- Э,  парень, ты что,  подыхать пришел?  Я не похоронная команда. Для таких дел у нас были самые опущенные заключенные или служки с гауптвахты - ворчал Смотритель, положив Глухаря на колени  и осторожно осмотрев изуродованное крыло. Вторым выстрелом  оторвало половину крыла. Оно держалась на сухожилии. Из разорванных сосудов сочилась кровь. Смотритель ножом перерезал сухожилие,  туго перевязал остаток крыла. Несколько минут бинт  пропитывается кровью, потом пятно прекратило расширяться. Кровь остановилась.
- Для начала хорошо, подумал  Смотритель и продолжил осмотр  глухаря. Больше ран не было. Везет парню!  Смотритель налил в ладонь воды, окунул в нее клюв птицы.
 Глухарь глотнул воды, открыл глаза и в первый раз Смотритель услышал тихий, глубокий стон.
  Глухарь перестал бороться с болью, бороться за свою жизнь. Он понял, что человек его защитит, поможет, и сбросил с себя железные оковы воли. В его стоне вышла вся боль сегодняшнего дня, все, что он не откричал и не отплакал, когда свинец уродовал его тело, когда уходил в лес и потом, когда, умирая, он шел назад, зная, что идет на верную смертью. Он не ждал и не хотел пощады от человека.  Но лучше смерть мгновенная, чем растянутая на часы. Это мука не для живой души.
   Глухаря трясло. Смотритель отнес птицу в заимку, уложил поближе к печке, укрыв одеялом. Глухарь успокоился. - Поспи, дурачок, завтра решим, что нам делать.
   Смотритель лег рядом. Он смотрел на застывшую смолу на бревнах потолка, на мутное окно, на догоравшую на столе свечу. Он не узнавал знакомые десятки лет предметы.  В душе словно сдвинулись огромные каменные плиты и медленно открывали мир наполненный состраданием и добром. Что же я делал все годы, если только Глухарь подарил мне, то, что я искал всю жизнь, из-за чего мучил себя, ближних, людей. Оказывается, надо было просто кому-то протянуть руку, помочь. Почему никто не подсказал мне этой простой истины, почему меня научили только ненавидеть слабых и бояться сильных. Старческие веки сомкнулись, разошлись открывая глаза Старика. В углу глаз застыли две капли. Он смахнул соленую жидкость, не зная , что это слезы.
 -Почему ты так поздно пришел к моему костру- говорил он гладя одеяло, под которым спал Глухарь - я бессилен изменить свою жизнь, потому что  я уже соскребаю со стенок песочных часов пыль.
   Рассвело. Сквозь белесую пелену тумана  он спустился к реке, умылся. Жадно глотнул ледяной воды. Заглянул  в избу. Глухарь спал как ребенок. Сердце кольнула забота и ласка к несчастной птице.
   Он собрал вещи. Старик, с нежностью отца. взял спящего Глухаря на руки и нес его весь долгий  путь до лагеря, и в лагере, когда обходил лагерные строения, он держал его на руках. Старик заглянул в клуб, в школу, в карцер, в управу, стараясь  запомнить место где он думал что жил, но теперь он точно знал, что жизнь была где-то в другом месте. И пусть времени осталось мало, но он постарается найти это место, найти правильную жизнь. Он простился с лагерем и  выйдя на просеку, повернул  в сторону железнодорожной станции. Обернулся. Лагерь, благодаря ему всегда готовый к работе, словно мрачно улыбался , говоря  Смотрителю: Не ты, никто другой далеко не уйдут. Все вернется. Старик неожиданно пошел назад.
   Хватило нескольких спичек и десятка минут, чтобы лагерь заполыхал. Смотритель быстро уходил прочь от лагеря, и не видел, как  факелами вспыхивали одно за другим строения, как быстро и аккуратно они сгорали, превращаясь в пепел, как ветер разносил этот пепел по лесу, по просеке. Он не видел, что под лагерными бараками давно росла трава. Она была белая, измученная отсутствием свежего ветра, солнечного тепла, но, вырвавшись на свободу, она начала быстро набирать живительный сок. Он не увидел, то очень скоро от лагеря не осталось ничего. Только лесная поляна с изумрудной травой напоминала о былой, страшной жизни, о великой ошибке народа.
PS. Странную пару - старика и однокрылого Глухаря видели в нескольких местах на Руси. Глухарь ходит за ним, не отставая и не убегая далеко. Старик выглядит неплохо, только все время рассказывает странные вещи о лагере в глухом лесу, который он охранял пятьдесят лет, а потом  сжег. Ему никто не верит. Ни в то, что охранял, а в то, что сжег. Не верят, и все тут.