Завтра она будет вашей

Немолодой человек с благородно-птичьими чертами уютно расположился в кресле и загадочно улыбался себе самому. Это был самый обычный вид Эжена Демьяныча, который ухитрялся сохранять сфинксово благодушие даже тогда, когда воздух был напитан грозовым запахом катастрофы. Иначе нельзя! Собственно говоря, призвание Батюкенского и заключалось именно в этом непоколебимом спокойствии… «Через пять минут придет мой псих», — тихо сказал себе Эжен Демьяныч, не по возрасту старчески вздохнул, провел рукой по волосам, забыл руку на шее и грустно уставился на плинтус, которого, конечно, не видел по причине глубокой задумчивости. Когда ворвался мрачный Смертин и, не здороваясь, рухнул на диван, Батюкенский вздрогнул, но тут же вошел в обычное состояние сфинкса и приготовился изливать всю мудрость, на какую способен.
— Я так больше не могу! — гулко воскликнул Смертин. Он был похож на какой-нибудь исторический колокол, звавший к страшной войне. — Она же стерва! Она же чудовище!
Молодой человек напряженно-каменно глядел в окно и так неистово помахивал ботинком, точно собирался взлететь.
— Я ненавижу ее! — наконец выпалил он, вскинул неистовый ботинок и закрыл глаза рукой. Переведя дух, Смертин стал лихорадочно рыться в карманах брюк. Сигарет там не было. Он умоляюще взглянул на Батюкенского, и Батюкенский немедленно предоставил ему утешение, хотя сам не курил, как любил шутить, «от рождения».
— Ненавидите? Вот и отлично. Любовь сквозь ненависть — это единственная форма существования для такой натуры, как вы, Мирослав. Депрессивный, самолюбивый идеалист, вечный борец с… да хоть с чем-нибудь. Вы чахнете без чистого и в тоже время мятежного чувства. Ненавидящая любовь — чистеишая и мятежнейшая консистенция, абсолютно незамутненная сомненьями сытого, ленивого счастья. Ей-богу, если бы завтра ваша леди со слезами раскаяния кинулась бы вам на шею, вы непременно учинили бы жестокий скандал.
— Она никогда так не поступит! Она не человек!
— Это вам в ней и нравится.
— Но как же мои стихи? Вы же читали их. Как бы я хотел, чтобы…
— Хотели бы ровно до тех пор, пока это невозможно.
— Эжен Демьянович!
Батюкенский подошел к Смертину и, положив тонкую, бледную ладонь на его плечо, заглянул в его глаза так, точно хотел рассмотреть сквозь них все внутренние органы подопечного, включая аппендикс. Смертин недоумевающе таращился на Эжена Демьяновича, пока тот, улыбаясь, не проговорил:
— Скажите мне имя и адрес вашей возлюбленной, и завтра она будет вашей в полном смысле этого слова.
Под магнетическим взглядом ласкового сфинкса Смертин покорно назвал имя и адрес.
— А теперь идите к черту, любезнейший, — завершил сфинкс.
Рука Батюкенского скользнула вниз и, порхнув, погрузилась в карман изящной кофты. Эжен Демьяныч вернулся на свое место и погрузился в чтение свежего номера профессионального журнала. Когда Смертин набрал воздуха, чтобы высказаться, Эжен бросил на него короткий, холодный взгляд, заранее убивающий всякое желание спорить. Смертин рассеянно выдохнул и вышел вон. На доктора паутинкой опустилась тишина. Его волшебные глаза подернула бархатная муть. Он устало уронил реквизитный журнал и записал на краю страницы имя и адрес.
— Бедная девушка, — прошептал доктор, — как, должно быть, ты ее замучил, Мира!
Эжен выдвинул самый нижний ящик своего стола и аккуратно извлек из глубины папку. Это были стихи Смертина. Он открыл ее и стал читать давно знакомые строки.

У меня вместо глаз —
Зеркальца.
Шкурка убитого сердца
Пошла на нервные губы.
Когда милая выпьет душу,
То надарит взамен флакончиков.

У меня внутри —
Комната.
Но меня самого там нет.
Туда приходит милая
Прибраться, сменить занавески.

У меня есть смешная корона
С надписью: «Мой Возлюбленный!»
Я смеялся, пока не пришел фантом
И молил отломить ему зубчик.

Я выдул его в окошко.
Мне было вовсе не страшно.
У меня вместо глаз — зеркальца,
Но меня самого там нет.

Доктор лизнул сухие губы. «А талантлив, бессовестный…» Та же горячая сухость жгла его грудь. Он подошел к умывальнику и провел холодными мокрыми пальцами по лицу. Отдавая должное старой привычке говорить с самим собой, Эжен Демьянович составлял программу разговора с девушкой. В силу опыта Батюкенский вполне представлял себе и характер, и даже внешность избранницы Мирослава. Он знал всё, что скажет сам, всё, что скажет она, и то, как она придет к Смертину, и то, как он ее прогонит и  снова прибежит к своему доктору, и как доктор будет долго-долго смотреть на безумного Миру, и корить его, и утешать, и класть руку на плечо… Мира был последней любовью Эжена. Тяжкой, безнадежной любовью, которая продлевает жизнь только таким сфинксам, как Эжен Демьянович.
Доктор посмотрел в зеркало и улыбнулся своей изящной джокондовской улыбкой.

И был разговор. И было утро. Мирослав ворвался к Батюкенскому, дыша всей грудью и счастливо хохоча. Он брякнул на стол доктору бутылку шампанского и здоровенную коробку конфет.
— Я идиот, док! А вы — гений, гений!
Эжен растерянно улыбался. Ему хотелось смеяться вместе с Мирой. Смеяться его блестящим глазам, смеяться его красоте, смеяться его счастью, хохотать от нежности, но он чувствовал, как что-то страшное, когтистое вцепилось в его грудь и жрет, и не дает дышать, и жить не дает.
— Я женюсь, Эжен! Я так люблю ее!
— Чудесно… Я так счастлив, — проговорил доктор, — Дайте же мне… обнять вас. На прощание. Ведь, я надеюсь, вы здесь больше не появитесь? — с лукавой усмешкой вопрошал док, потряхая плечи счастливого Мирослава.
— Нет, док, не появлюсь! — хохотал безумный поэт.
На прощанье он сам от радости встряхнул Батюкенского, и тому стоило усилий не потерять сознание. Оставив улыбающегося доктора, Мира летел по лестнице прочь, прочь…
Бледный Эжен с полумертвым лицом оперся на стол и… чуть не упал.
— Глупый мальчишка, — еще храня больную улыбку, шептал док, бессильно согнувшись над столом, — Сколько продлится его счастье? Сумасшедший…
Эжен дошел до своего кресла и, опустившись, выдвинул ящик, в котором покоился маленький дамский револьвер, некогда принадлежавший его матери. Пальцы сами нашли прохладного, безошибочного коллегу. Надо было принять лекарство, как можно скорее, пока отчаяние еще не отняло последние силы. Эжен проверил барабан. Ему не хотелось внезапной смерти, как от выстрела в висок. Он должен был почувствовать гибель чудовища, которое люди зовут сердцем. Доктор приставил доктора к источнику зла и согласился с собой.