Солнце

СОЛНЦЕ

 

Давило на уши, я плыл и падал, и не видел дна. Мне захотелось петь, и лёгкие наполнились объёмом, и бесконечность вновь вошла в меня. Я солью пропитался. Я пел. Слова мне больше были не нужны. Я отдавал себя в свои же руки. …Движение увидело меня.

Игорь Галеев  Калуга Первая: книга-спектр
 

Рассветало. На кухне было тихо-тихо, только воздушный поток слабо-слабо шевелил листья диффенбахии; она то немножко наклонялась, то распрямляла свой упругий ствол. Он глядел на неё и пробовал повторять её тихие движения. Это было непросто… они были такие непонятные, странные, то резкие, то снова еле-еле различимые. Но они были прекрасны по-своему… как Она. Просты и неторопливы, но в то же время загадочны и чем-то даже волшебны. Солнце, наконец, показало свой край, он был ещё узким-узким, но смотреть на него было непросто, от него исходил такой же свет, как и от целого «блина», только тут он весь – как вспышка – сконцентрировался в этом- узком колоске; узком, но налитом светом…

Солнце вовсе поднялось и только лёгкие сероватые облачка медленно-медленно двигались по голубому уже небу; они были маленькие, разорванные, но правильной формы; и только изредка закрывались полностью обширными продолговатыми листьями диффенбахии, которая теперь колыхалась сильнее. И Он мотал головой туда-сюда снова и снова, но как-то уже без чувства, точнее с ощущением – что «без толку».

Свет солнца ложился на его лицо, но освещал его только с одной стороны; он сидел по-прежнему прямо напротив окна, просто солнце уже сместилось относительно него чуть вправо, поэтому теперь на кухне образовались будто бы две половины, теневая и светлая; он сидел ровно посередине, и солнце играло на его лице, то освещая и левый глаз, то лишь слегка касаясь кончика носа справа.

Он вдруг словно встряхнулся, мотнул головой и… постучал по столу пальцами. Диффенбахия застыла, как будто ожидая, что будет дальше, стих и ветер. Он снова постучал; всё оставалось неподвижным, чёртов фикус и не думал повторять его движения, и наплевать, что Он делал это целую вечность. Тогда он схватил диффенбахию за мясистый ствол и приподнял вместе с кадкой… и с силой бросил о пол, но не отпустил, когда кадка, треснув, зазвенела о пол каким-то тупым звуком, хотя чего ещё ожидать от линолеума… Он снова и снова колотил ею по холодильнику и по стене справа, потом и слева тоже. Наконец, он скрутил её ствол вдвое, потом опять – и так пока только маленький кусочек ствола с огрызком большого листа не остался в его руках; он выбросил его в форточку, закрыл её и побрёл спать.

-        Зря ты её так! – услышал он голос над ухом.

-        Наверное… Диффенбахии не уходят, – промямлил он, но открывать глаза не хотелось.

-        Но они и не возвращаются, – сказала Она, и луч света всё-таки заставил его посмотреть на Неё.

 

07.01.02.

Москва