Шизофрения

Всё точно. Она сошла с ума. Моя милая мама, самый близкий и дорогой для меня человек. Мама, тепло которой согревало меня с самого рождения, и чья любовь была со мной в самые тяжелые и самые счастливые минуты жизни. Мама, которая так меня любила и так во мне нуждалась, что отказалась от своей личной жизни, сосредоточив всю себя на мне. Мама, из-за любви к которой я тоже осталась без семьи, отказавшись в свою очередь от своей личной жизни.

И вот теперь она вроде бы и есть, и в то же время её нет. Внешне она почти не изменилась – так же ходит, так же, может быть, чуть более неряшливо, одевается, вроде бы не изменились вкусы, интересы и привычки, те же теплые руки и тот же родной запах, что и раньше, но я больше не узнаю её. Её место в ней самой занимает какой-то другой человек, которого я не очень знаю и которого очень боюсь.

Он появляется незаметно, потихоньку, иногда выглядывает из её глаз, иногда прячется и старается быть незаметным, но он всегда здесь. Он внимательно наблюдает за мной, стараясь, чтобы я этого не заметила. И он недружелюбен. Мне кажется – как бы я хотела избавиться от этого ощущения! – что он хочет меня убить.

Всё это произошло не сразу и, конечно же, не в один день. Наверное, начало всему следовало бы искать в далеком прошлом, может быть, в детских обидах и потрясениях. Только кто же это будет делать? И что это может изменить?

Кто из нас задумывается над тем, как повлияют наши слова и поступки на тех малышей, которые нас видят? Я имею в виду, кто из нас задумывался над этим в момент действия?

Кого мы видим вокруг себя? Обидчивых и агрессивных стариков со вздорным характером, взрослых, которые мечутся, сами не зная, чего хотят, малышей, временами капризных и гадких, на которых и смотреть-то противно, временами – улыбающихся и ласковых, которых не хочется с рук спускать, ну, и подростков – “трудный возраст”, ребят, которые уже не могут вести себя ”по-малышовому”, непосредственно демонстрируя, хорошо им или плохо, но и не умеют еще прятать свое внутреннее состояние, как это делают взрослые – в том числе и от самих себя.

А может быть, на самом-то деле, всё намного проще? И своим поведением все люди всегда говорят об одном и том же? О том, что страшно быть одному среди чужих и незнакомых людей? О том, что очень страшно, что меня – беззащитного – обидят? А всё остальное – вопрос темперамента, физического и морального состояния – и жизненного опыта. Да-да, именно того опыта, который накапливается на протяжении всей жизни, и который начинает появляться в результате тех самых сцен и ситуаций, в которых малышу приходится участвовать, или которые он просто наблюдает, даже не осознавая этого.

Сколько себя помню, моя мама всегда была нежным, деликатным, тонким человеком, очень трепетным и беззащитным, зачастую совершенно беспомощным перед грубостью или хамством. И в то же время в ней всегда был какой-то совершенно несгибаемый стержень, который позволял ей добиваться своего всегда, несмотря ни на какие препятствия.

Точнее, правильно будет, наверное, сказать так: её никогда нельзя было заставить сделать то, что она решила не делать, и она всегда – или почти всегда – могла заставить людей делать то, что она решила.

Она добивалась этого каким-то своим, тихим способом, без скандалов, без лишних разговоров, с улыбкой, но очень жестко и непреклонно. Так же непреклонно отстаивала она и право быть самой собой – без дополнительных обсуждений, объяснений или аргументации. Уговорить или заставить её изменить свое решение было невозможно. Конечно, если она его приняла.

С другой стороны она никогда не торопилась принимать это самое решение, и касалось оно только действительно серьезных вещей. В таком случае авторитетов для нее не существовало. Она сама, ни с кем ничего не обсуждая, всё обдумывала, сама, не ставя никого в известность, принимала решение, и сама же действовала. Во всех остальных случаях она была нерешительна, и чаще всего старалась воспользоваться чьим-нибудь советом.

Она была очень красива. Тоненькая, но не хрупкая, очень пластичная и грациозная, она прекрасно умела петь и танцевать, жаль только, что возможностей для этого у нее почти не было. У нее были пышные каштановые волосы, которые они время от времени перекрашивала, и огромные сияющие ярко-синие глаза. Она была очень красива, но при этом никогда себя такой не ощущала.

Главным в её жизни была семья – и работа, которая давала выход её огромному творческому потенциалу, а также средства к существованию этой самой семьи.

Своих родных у нее не было. Родители погибли рано, а дальние родственники не очень-то стремились поддерживать с ней отношения – кому нужны бедные родственники и лишние расходы! Зато семья её мужа, моего отца, приняла её, как родную. В общем, это и понятно, потому что зная её, не любить её было просто невозможно.

Мой отец был гением – со всеми вытекающими отсюда последствиями. И вот последствия эти были очень серьезными.

Он мог заниматься только тем, что ему было интересно в данный момент. В этом случае он работал запоем, не отвлекаясь абсолютно ни на что, в том числе на семью. Свою работу он почти никогда не доводил до конца – когда работа была сделана в принципе, и оставалось её только закончить, он терял к ней интерес и увлекался чем-то новым или просто валял дурака – отдых необходим даже гениям. Технические подробности и доводка интересовали его только в том случае, когда проблема заключалась именно в них. А сделанные им работы чаще всего “доводили” другие, они же получали известность – и деньги.

Он работал в самых различных отраслях, но оставался известным лишь очень узкому кругу специалистов, которые зачастую и не подозревали о существовании друг друга. И эти люди никак не спешили делиться сведениями о том, кто же на самом деле является автором их разработок. Делиться деньгами у них тоже почему-то желания не возникало.

Понятно, что при таком характере работать на одном месте отцу было просто невозможно, хотя временами он подолгу числился в конструкторских коллективах. Он мог месяцами не ходить на работу – ну, неинтересно ему было, или просто в тот момент он занимался чем-нибудь другим – а потом за пару недель успевал сделать полугодовую работу всего КБ – без надлежащего оформления, разумеется. А потом снова пропадал.

Его использовали на всю катушку, а потом – ради поддержания здоровой атмосферы в коллективе – проводили с ним воспитательную работу и требовали трудовой дисциплины, выдержать которую он никак не мог, и он увольнялся. А денег не платили, потому что за что же платить, если человек не ходит на работу? А ту работу, которую он делал за пару недель, расписывали на всех, потому что её было просто невозможно списать на одного человека, люди так работать не могут!

По-настоящему проблема его пребывания в трудовых коллективах заключалась в другом. Вся беда была в том, что он пходя решал те проблемы, над которыми долго и безуспешно бились специалисты, причем сам при этом не замечал ни сложности проблемы, ни неординарности найденного им решения. Для него существовали только две вещи: интересная проблема – и ее изящное решение.

Представляете, каково работать с человеком, который никогда не работая в той области, в который вы – специалист, запросто решает проблемы, к которым вы, человек, специально занимающийся данными разработками многие годы, найти решение просто не в состоянии? А он – запросто!

Ему никогда не было трудно – только интересно или скучно. И так всегда, на каждом рабочем месте. Представляете, каково было с ним работать? Кому же понравится чувствовать себя идиотом? Вот и приходилось руководству спасать «здоровый творческий коллектив», когда масса народного возмущения достигала критического уровня.

И так повторялось постоянно.

А семья требует расходов, причем тоже постоянно, каждый день. Особенно, когда в ней двое детей.

Вот эти заботы и легли на хрупкие плечики моей мамы. Именно ей надо было зарабатывать деньги, на которые мы все могли бы жить, только она должна была мотаться по магазинам в поисках продуктов, стоять у плиты, поддерживать чистоту и порядок в доме и при этом всегда оставаться веселой и красивой женщиной и интересным собеседником, чтобы отцу было с ней хорошо и интересно. И что самое интересное, именно такой она и была!

Они очень любили друг друга и были друг друга достойны. Они были на равных – каждый в своем роде. Они оба были яркими личностями, скорее, дополнявшими и подчеркивающими друг друга, чем друг с другом соревнующимися. В нашей семье пьедесталов не было.

Но была одна беда. Денег катастрофически не хватало, и это стало камнем преткновения. Началось соревнование на выживание и независимость.

В ответ на жизненные неурядицы одна сторона сказала: “А я и так всего добьюсь!”, а другая ответила: “И я не пропаду!”

Может быть, найди они в себе силы на минутку остановиться и подумать, поговорить и разобраться в ситуации, всё сложилось бы иначе, но… Творческие личности слишком независимы. Они не терпят рамок и принуждения, и семья распалась.

Случай не единичный, но от этого не менее печальный.

Мой брат оказались достойным сыном своих родителей. А я, видимо, нет, потому что никуда не ушла, а полностью и, наверное, добровольно подчинилась. Правильно ли это было? Да разве в этом дело...

У родителей продолжалось соревнование на выживание и независимость, и отец регулярно приезжал к маме, якобы для того, чтобы похвастаться своими достижениями, а мама так же регулярно демонстрировала ему (и себе), что она прекрасно может без него обходиться и со всем справляется сама.

На самом деле каждому из них надо было просто сказать: “Ты мне нужен! Мне плохо без тебя!”. Но признаться в этом? В первую очередь самому себе?!!

И так продолжалось до тех пор, пока отец не умер – просто в ту минуту у него под рукой не оказалось таблетки валидола, а вызывать “Скорую помощь” кому-то показалось не нужным.

На самом деле мама очень сильно переживала разрыв. Ей было отчаянно больно, но она старалась не показывать виду, а за помощью и поддержкой обратилась ко мне – за моральной поддержкой и защитой от окружающего мира, в котором так страшно одному!

Когда отец ушел, мы остались втроем – мама, брат и я, но я была девочка, значит, могла лучше понять другую девочку – свою маму, и наверное, не покинула бы её в беде – ведь мы же еще и родные!

Мы с братом были тогда подростками, но брат был немного старше меня. При отсутствии взрослого мужчины в доме он тоже начал демонстрировать свою независимость – сработал «трудный возраст» – благо один пример был перед глазами, а второй еще свеж в памяти.

Соревнование в независимости матери и сына? Бред какой-то! Но так было…

Потом брат ушел в армию, потом вернулся, женился и тоже стал жить отдельно, в общем, дома мы с мамой остались вдвоем. Брат заходил, конечно, но не слишком часто. У него была своя семья и свои интересы, особенно, если принять во внимание, что вскоре после свадьбы у них родился ребенок, а через год – второй.

У меня с братом по-прежнему сохранялись хорошие отношения, только теперь мне стало неудобно лезть к нему со своими проблемами, я понимала, что у него и своих забот хватает. А вот с мамой они почти перестали разговаривать.

Каждое слово и каждый взгляд друг на друга воспринимался болезненно, в любой сказаной фразе каждый искал второй смысл, и с течением времени напряжение возрастало все больше. Поэтому они предпочитали вообще не встречаться. Брат старался приходить тогда, когда был уверен, что дома я одна, а мама предпочитала не с ним разговаривать, а спрашивать меня, как он выглядит, что рассказывал, и как у него дела.

Я уже говорила, что мама была очень красива. Когда она осталась одна, за ней пытались ухаживать очень многие – в том числе очень серьезные и интересные мужчины. Она их ухаживания не воспринимала вообще. Просто не замечала. Я никак не могла понять, почему так? На самом деле все было просто. Развод или нет – в ее жизни был только один мужчина – мой отец. Других мужчин для нее просто не существовало…

В это время мы очень сблизились с ней и стали не просто мамой и дочкой, но к тому же еще и близкими подругами. Никакие другие подруги мне были не нужны, и их у меня не было.

Со временем я выросла, окончила школу, поступила в институт. В моей жизни начали появляться мальчики, стало интересно ходить на танцы и на вечеринки. Но...

Что-то стало расклеиваться и у меня. Я оказалась в стороне ото всех своих сокурсниц, с которыми могла бы подружиться. Оказалось, что мне неинтересно с ними разговаривать, а они не могут понять меня. Все то, о чем они говорили, с моей точки зрения было примитивно, скучно и неинтересно. Они мало знали, интересовались тем, что было очевидно, и не могли понять простейших вещей, а то, что занимало меня, казалось им по меньшей мере странным. На мои 18 лет наложились 40 лет жизненного опыта моей мамы…

И с молодыми людьми у меня не очень складывалось. Они начинали за мной ухаживать, а я – уже привычно – начинала анализировать их поведение: что вычитано из книг – очень смешно, когда парень шпарит наизусть по книге, которую ты хорошо знаешь, что отрепетировано перед зеркалом, что испробовано на других девушках, что – своё, симпровизировано под влиянием момента. Последнее обычно бывало довольно неуклюже и ответных теплых чувств почему-то не вызывало. Как, впрочем, и все остальное.

И все-таки я влюбилась! В парня, который был на 6 лет старше меня! Он учился в нашем институте, прошел армию, был замечательным спортсменом, при этом еще отличником и старостой группы.

Мама была в ужасе. Ведь он – взрослый мужчина, а я еще совсем ребенок! Что он со мной сделает! Он же мне всю жизнь поломает! Я ведь еще только на первом курсе! Еще столько учиться!..

И она начала понемногу, исподволь, стараться развенчать его в моих глазах. Нет, она не говорила о нем ничего плохого или неприятного, просто понемногу начала мне показывать, что вот этого он не знает, вот этого – не умеет, а вот об этом вообще не имеет представления, вот это он делает смешно, а вот это – неуклюже, и т.д. - Бесполезно!

Потом она стала ”случайно видеть его с другими девушками” – но и это не подействовало. Мы были влюблены, горели и находили возможность проводить вместе каждую свободную минуту. Поэтому мы всегда знали друг про друга все, где каждый из нас сейчас находится и что делает. Мы встречались перед занятиями, между занятиями, после занятий, даже во время занятий, если аудитории находились не слишком далеко друг от друга. В библиотеку мы ходили вместе. Он провожал меня на тренировки, ждал и провожал после тренировок домой. Пока он меня ждал, он готовился к занятиям. Единственное время, когда мы не были вместе, было время его тренировок, и еще мы расставались на ночь, чтобы скорее встретиться на следующее утро еще до занятий.

А у мамы начались перебои с сердцем. Причем сердечные приступы начинались как раз тогда, когда я собиралась уходить на свидание. Нет, она ничего мне не запрещала, даже не просила остаться и помочь ей. Но меня и не надо было ни о чем просить, как же я могла оставить маму одну в таком состоянии! Каждый раз – потом, когда приступ проходил. а идти на свидание было уже поздно – мама просила у меня прощения за то, что все это случилось так не во-время. Потом – позже, когда мы с ним расстались – да, в конце концов мы с ним все-таки расстались – такие приступы возникали у нее каждый раз, когда я собиралась идти или на очередную вечеринку, или на свидание, или еще куда-нибудь, где у меня могли бы появиться поклонники, или где я могла бы встретить кого-нибудь, в кого могла бы влюбиться.

Я не хочу сказать, что эти приступы мама симулировала или стимулировала. Просто, наверное, она настолько переживала, что в моей жизни возникнет кто-то, кто оторвет меня то нее, и она опять останется совершенно одна в чужом и страшном мире, что что-то срабатывало на уровне подсознания – и начинался приступ.

Почему она никогда не воспринимала возможность моего замужеств, как перспективу увеличения семьи и возникновения бльшего количества родных, любящих и любимых людей? Почему во всем она видела только трагедию потери? Наверное, ответ на это таился где-то в жизненном опыте ее далекого прошлого, о котором я никогда не узнаю.

Да, так вот. Несмотря ни на что мы с ним любили друг друга, продолжали встречаться, и вполне закономерно, что однажды мы решили пожениться.

Его родители жили в другом городе, и в один прекрасный день мы решили назавтра подать документы в ЗАГС, а на следующий день поехать к его родителям – он хотел познакомить меня с ними, а их со мной.

Когда в тот день я пришла домой, то сразу же сказала об этом маме. Она закрыла глаза и упала на пол. Это был обморок. Я даже не успела подхватить ее на руки! Без сознания она была минут 20, потом понемногу стала приходить в себя. Больше мы с мамой о нем никогда не разговаривали.

На следующий день в то время, когда мы должны были встретиться, чтобы идти в ЗАГС, мы не встретились. Я не пришла. На занятия я тоже не пошла. Не знаю, что я делала в тот день.

Вечером я пришла к нему в общежитие. Он должен был быть на тренировке, но не пошел, был у себя в комнате.

Я вошла. Слезы текли у меня по лицу, и я их даже не вытирала. Не до того было.

Он вскочил, бросился ко мне, прижал к груди, гладил по волосам и шептал:

– Ну, что ты! Ну, успокойся, маленькая, всё будет хорошо! Ну, перестань, успокойся!

Он пытался поцеловать меня, но я прятала лицо и отворачивалась.Горло сжимал спазм, говорить я не могла.

Наконец, я все-таки смогла себя пересилить, но выговорить смогла только:

– Ничего не будет... Больше ничего не будет... Вообще ничего!..

Кажется, он что-то понял, потому что, вроде бы успокоился, улыбнулся и сказал:

– Не говори ничего сейчас. Иди домой, успокойся. Завтра поговорим.

Я кивнула и ушла. Все так же, заливаясь слезами, я ушла домой. Я не позволила ему провожать меня. Больше мы с ним не встречались и не разговаривали.

Нет, иногда мы виделись в институте, и даже на вечеринках, но... Что-то сломалось у меня в душе. Больше я не могла с ним разговаривать так, как когда-то, бесконечно давно. Было больно, но любви не было. Любовь исчезла, а боль осталась. А потом прошла и боль…

К концу института он женился. Он приводил ее на институтские вечера, и я видела их вместе. Мне было все равно. Пожалуй, немного смешно и немного грустно. У нее была большая попа, намного шире плеч, длинное лицо и жидкие волосы непонятного цвета, которые необходимо постоянно накручивать и красить, чтобы они имели хоть какой-то вид. Мне было смешно и грустно, потому что, видимо, для него было все равно, я ли это – с идеально пропорциональной спортивной фигурой, почти классическими чертами лица и пышными пепельными волосами, которые на солнечном свете переливались оттенками фиолетового и зеленого цветов, или эта нескладная женщина.

Зато, наверное, она хорошо умела варить борщ.

Потом еще много раз я влюблялась, расставалась, переживала, но никогда больше у меня не возникала мысль, что я могу расстаться с мамой и создать свои семью. Я не могла предать маму. Она слишком многое потеряла в жизни, чтобы потерять еще и меня. Если кто-нибудь пытался делать мне предложение, я всегда давала понять, что во-первых, мы должны жить у нас, а во-вторых, он должен полностью подчиниться моей маме, чтобы она не почувствовала ни малейшего дискомфорта от того, что в моей жизни и в нашей квартире появится другой человек.

Кое-кто соглашался на эту роль. Тогда почему-то не соглашалась я. Почему?..

А потом я смирилась и вообще перестала трепыхаться. Я осталась одна с мамой.

Что по этому поводу думал мой брат? Не знаю. Что-то ему не нравилось, он морщился, но с советами не лез. Наверное, потому что я не просила у него ни помощи, ни совета.

Так мы и жили, а время шло. Брат развелся, снова женился, у него снова родился ребенок. Мы стали старше, мама начала больше болеть.

Она вышла на пенсию, и теперь все чаще оставалась в своей комнате, когда брат приходил, и все реже спрашивала у меня, как он.

Странно, но с течением времени мы с братом становились все ближе, все легче становилось разговаривать, все больше находилось общих тем и интересов. Он меня жалел из-за моей несложившейся жизни, я отшучивалась и в свою очередь жалела его из-за его несложившейся жизни. Он любил детей, но с женами у него не складывалось. Разводиться он больше не разводился, но и радости у него в доме не было. Не было и надежды на то, что в третий раз что-то будет по-другому.

Я считала, что у меня все в порядке. Ну, не встретила я своего принца – это все-таки лучше, чем мучиться с кем попало. Во всяком случае, у меня есть мама, а у нее – я. И мы все-таки вдвоем, и нам хорошо вместе.

Мой брат считал по-другому, потому что однажды он сказал:

– Подмяла она тебя под себя, а у тебя характера не хватило вырваться.

Я хихикнула, но было неприятно. Какой-то осадок остался.

Потом меня сократили. Устроиться на постоянную работу оказалось невозможно, и я зарабатывала, как могла. Пыталась продавать на базаре, ходила по домам и организациям с какими-то товарами, даже газеты продавала. Приходила домой вымотанная до последней степени. Сил хватало только на то, чтобы сварганить что-нибудь на ужин, залезть в ванну, согреться, чтобы отпустил внутренний холод усталости, перебраться на диван и уснуть под телевизор. А утром продолжался все тот же кошмар. Встать, что-то приготовить, собрать огромные сумки и уйти снова ходить по улицам, снова пытаться что-то продать, чтобы заработать какую-то копейку для того, чтобы купить еду, заплатить за квартиру и что-нибудь отложить на тот черный день, когда не будет сил снова выйти на улицу и снова пытаться что-то продать.

Брат меня жалел, но помочь ничем не мог. Денег не хватало и им.

Мама меня жалела, но и обижалась на меня тоже. Ей хотелось поговорить со мной, рассказать, что она видела по телевизору – из дома она почти не выходила, боялась забыть дорогу домой и потеряться. Телевизор заменил ей мир. А я слушать не могла. Даже имена героев сериалов доводили меня до дрожи. Глобальные проблемы большой политики тоже не оставляли равнодушной, а заставляли дрожать от ненависти. Это ведь они, политиканы, поломали наши жизни, а теперь красуются, ограбив народ, понахватав денег и вешая на уши избирателей обещания типа: «Да, вы живете плохо. Да, не хочу скрывать правду, вы будете жить еще хуже, но для этого существуют объективные причины, а я буду бороться за ваши интересы».

Рассказать маме о своих мытарствах? Ну да, мама меня жалела, но чем она могла помочь? Разве оттого, что я ей расскажу, как мне плохо, как приходится, улыбаясь, терпеть, когда меня отталкивают и прогоняют, станет легче? Зачем причинять ей ненужную боль? И я молчала и старалась её слушать, но сил не хватало, и я или засыпала, или срывалась в истерике на крик, и кричала, что не могу больше слышать про все их гроша ломаного не стоящие страдания, про наезды, разборки и приемы во дворцах.

Мама обижалась и уходила в свою комнату. Теперь она и со мной стала меньше разговаривать. И еще я заметила, что теперь она некоторое время что-то обдумывает, прежде чем заговорить со мной.

Мне было плохо, но я старалась делать все возможное, чтобы хоть немного оградить её от той страшной реальности, в которой мы все оказались.

Мама обижалась, что я с ней не разговариваю, что больше ничего вкусного не покупаю и не готовлю, и что совсем запустила себя и дом.

Я молчала. Что я могла ей объяснить?..

Потом она стала стараться поменьше со мной общаться и поменьше выходить из своей комнаты, когда я дома. И иногда у нее в глазах появлялось странное выражение. Как будто какой-то другой, незнакомый, недобрый и недружелюбный человек внимательно наблюдает за мной.

Я уже говорила, что она всегда была человеком очень общительным и очень приятным в общении. И сейчас, когда к нам в дом приходил кто-нибудь из соседок, из поликлиники или собеса, или когда она попадала в больницу, она снова становилась самой собой – ласковым, добрым, нежным и деликатным человеком, моей мамой, самой любящей, самой дорогой и любимой на свете.

Когда я рассказывала врачам о том, другом человеке, они пожимали плечами и говорили:
– Что же вы хотите? Это возраст, сенильные явления… Она у вас еще в прекрасном состоянии, все понимает. Вы даже себе не представляете, что бывает!

И я оставалась наедине со своими сомнениями и страхами.

За гостями закрывалась дверь, мама возвращалась из больницы домой, и снова ее место в ней самой занимал тот страшный, незнакомый и недобрый человек, который исподтишка наблюдал за мной.

Иногда она снова становилась собой и тогда, когда никого, кроме нас двоих, в доме не было. В такие минуты мне казалось, что выходит солнце. А потом оно заходило, и за мной снова начинал свое бесконечное недоброе наблюдение исподтишка тот самый, незнакомый и страшный человек, который поселился в моей маме и определенно чего-то хотел.

Чего? И почему меня никак не покидает ощущение, что он хочет меня убить?

Так это и произошло. В тот день я пришла домой совершенно измученная, продрогшая, промокшая и несчастная. Стоял серый ноябрьский день, было холодно, темно, лупил дождь со снегом, у людей не только не было желания ничего покупать – жить не хотелось. С каждым часом становилось все темнее, сумки в руках становились все тяжелее и в конце концов стали совсем неподъемными. Ничего так и не удалось продать. Невезение испортило и без того поганое настроение.

Когда я добралась до дома, не было сил даже залезть под горячий душ или сварить кофе. При свете ранних ноябрьских сумерек я скинула с себя мокрую одежду, завернулась в халат и забралась под одеяло. Я давно уже перестала на день убирать постель с дивана, какой смысл? К нам все равно никто не ходит, разве что брат забежит, так он свой человек. Я уже давно дала ему ключи от нашей квартиры, потому что если у него появлялась возможность что-нибудь нам подкинуть, он должен был сделать это так, чтобы его жена об этом не знала, а то скандала не избежать. Брат знает, как я бьюсь, он все понимает и не осудит меня за то, что нет больше ни сил, ни желания приводить что-либо в порядок. Уставшая и несчастная я начала согреваться и уснула.

Я проснулась от страшной боли на горле, от тяжести и от того, что нечем было дышать. Ненавидящими глазами с перекошеным от ненависти лицом на меня в упор смотрел тот человек, который поселился в моей маме, и всем телом навалившись мне на грудь, с невероятной силой душил меня ее руками. Я попробовала столкнуть маму, он не смогла заставить себя причинить ей боль. Попыталась оторвать ее руки от своего горла – невозможно. Откуда у нее взялась такая сила?!

В глазах потемнело, зазвенело в ушах, откуда-то возникли и поплыли розовые и голубые пузыри... И вдруг всё кончилось. Стало легко, туман исчез, появилась возможность дышать.

И тогда я увидела то, что теперь всегда будет стоять у меня перед глазами. У мамы за спиной, оторвав ее от меня стоял брат. Он держал за концы мой черный платочек, который, сложив по диагонали, я часто носила вместо шарфика. Платок был затянут на горле у мамы…

Потом брат рассказал, что в тот день у них на работе выдавали кофе, и он, зная, что без кофе я вообще не живу, решил занести его мне. Так как свет не горел, он решил, что меня нет дома, и тоже не стал включать свет, чтобы не побеспокоить маму. Он сразу пошел на кухню, и тут увидел, что происходит.

Навалившись на меня всем телом мама пыталась меня задушить…

Мой брат ничего не знал о том, другом человеке, потому что я ничего ему о нем не рассказывала, боялась, что он тоже посчитает, что я всё выдумываю.

Он попытался оторвать мамины руки от моего горла или оттащить ее от меня, но это оказалось не под силу даже для него, большого и сильного мужчины. Тогда он схватил первое, что подвернулось под руку – это оказался мой платок – накинул его маме на шею и стал затягивать. Только когда она почти задохнулась, захват ее рук начал ослабевать, и я открыла глаза.

Господи! Вот тут и произошло самое страшное.

В самый последний момент, потому что все произошло очень быстро, так вот, в самый последний момент жизни моей мамы, перед тем, как она навсегда закрыла глаза, из ее глаз исчез тот страшный ненавидящий человек, и она снова смотрела на меня своим бесконечно любящим взглядом, который поддерживал меня в самые отчаянные минуты моей жизни. Я помню этот взгляд с детства, она смотрела на меня так всю жизнь, потому что никого, дороже меня у нее не было. И у меня не было никого, дороже её.

И самое страшное было то, что кроме бесконечной любви была в ее взгляде благодарность.

Так что же, выходит, она знала, что с ней происходит, и ничего не могла с этим поделать?! И даже сказать ничего не могла?!!

Бедная моя мамочка! Как же ты мучилась! И мы ничем не могли помочь тебе!..

Но неужели же в каждом из нас, в глубине, притаился такой же страшный человек, который в любую минуту может взять верх над нами и заставить каждого делать, что угодно?!! Господи! За что же?!!


Я прочитала эту историю в толстой тетради, которая лежала на соседнем кресле в зале ожидания аэропорта в городе, куда нас занесло из-за нелетной погоды. Я отнесла тетрадь в окно информации и попросила объявить о находке. Мне хотелось посмотреть, кто придет за ней. Мне хотелось поговорить с этой женщиной, может быть, я смогла бы чем-нибудь ей помочь. Не знаю чем, всё равно. Но никто не пришел.

Мы просидели в аэропорту почти трое суток. Я несколько раз подходила к окну информации и снова просила объявить о находке. Через трое суток нам объявили посадку. Я забрала тетрадь с собой.

Но неужели же и в самом деле в каждом из нас, где-то в глубине, притаился такой же страшный человек, который может заставить нас совершить что угодно, вопреки нашему желанию, вопреки всему, и нет силы способной воспрепятствовать этому?

За что же, Господи?..

04.02.2003